Песочница

Песочница

Я стоял в одних трусах на своем балконе, среди неизбежного и очень нужного в хозяйстве хлама, заполняющего всю его полезную площадь, и смотрел с высоты пятого этажа на свой родной двор, в моем родном, Богом обиженном Бибирево.

Жена моя вчера, вместе с сыновьями уехала к теще в Курган на все лето, и вот теперь я опьяненный своим холостяцким положением и законным выходным, стоя на балконе, думал, с чего же мне начать мою новую, богатую потенциальными возможностями жизнь.

Можно конечно поехать к Надежде, но у нее уже довольно взрослый сын - опять придется весь вечер с ним в шашки играть, а когда она его уложит в люлю, настроение будет уже подпорчено основательно. Да и стоит ли лишний раз женщину обнадеживать? Нет, решено, к Надьке в этот раз не еду! От этого решения в душе вспыхнуло что-то похожее даже на гордость: ишь как, могу поехать, но не поеду. И дело не только, и не столько в заповеди, а вот проявил, мол, верность и уважение к своей благонервной.

С чувством все возрастающей гордости за самого себя, я закурил и снова, уже более внимательно посмотрел вниз.

А там была жизнь! Сквозь чахлые, пропыленные тополиные листья, как сквозь маскировочную сетку из фильмов про войну, двор просматривался великолепно. В дальнем углу, рядом с помятыми контейнерами для бытового мусора стоял, опершись на метлу, связанную из истертых, редких березовых прутьев, наш дворник, аспирант- философ, из дружественной нам Кении. Какой он там у себя в университете философ, неизвестно, но дворник - совершенно хреновый. Вследствие его трудовой бездеятельности, весь двор, постепенно приобретал вид, схожий с городской свалкой. Одна надежда, что приближающий листопад прикроет собой все эти издержки производства.

Я лично думаю, что в ЖЭК его терпят лишь оттого, что он, пожалуй, единственный дворник-негр во всей златоглавой....

Чуть поодаль, в робкой тени чахлой, корявой акации, две мамаши покуривая, выгуливали в пестрых колясках свои чада, чьи истошные крики, не могут отвлечь их от оживленной, судя по жестикуляции беседе, естественно о козлах-мужиках.

Из под яично-желтого запорожца, торчали лохматые ноги автолюбителя из крайнего подъезда.

Карликовый пудель, с голубым бантом на шее, безуспешно пытался совокупиться с огромной, ярко-рыжей дворнягой, смотревшей искоса на него с ленивым безразличием и тоской.

Два узбека, в желтых, тряпичных безрукавках, одетых на голое тело, не торопясь, рыли траншею через весь двор.

- Ну, все ясно, - подумал я,- на днях отключат горячую воду, а, судя по тому, с каким рвением работяги орудуют лопатами, воду отключат на долго, месяцем боюсь, не обойдется.

Сплюнув, я вновь обратился к своим наблюдениям. В самом центре двора, находилась детская площадка: парочка поломанных качелей, большая металлическая горка, с отполированным до серебряного блеска изогнутым спуском. Кстати сказать, не было еще такой зимы, чтобы кто ни будь из малышни, хотя бы разок не лизнул ее блестящую, притягательную поверхность, оставляя на ней, прозрачный лоскуток кожицы с языка. В свое время, лизнул ее и я. До сих пор, язык у меня шершавый как у собаки. А рядом с горкой, стояло чудо плотницкого искусства - песочница в виде небольшого сруба, а над ней, непропорционально большой грибок, обитый полосатым, рваным линолеумом.

Парусность у этого грибка была огромная и чтобы ее не срывало ветром, шаловливые руки жэковского плотника, автора и исполнителя этого безобразия, не сообразили ничего лучшего, как укрепить свое детище тремя проволочными растяжками, натянув их на ржавые обрезки арматуры, вбитые под углом в землю.

Почти каждую ночь, во дворе раздавался отборный мат очередной жертвы, споткнувшейся об одну из них. Не смотря на полное убожество исполнения этой песочницы, местным мужикам она приглянулась. Даже летний косой ливень, не попадал под полосатую шляпу грибка и от того, почти каждый вечер, за исключения разве зимнего периода, когда сидеть в продуваемой всеми ветрами беседке было не уютно, сюда, как на тайный зов природы, собирались местные аристократы бутылки и философы стакана. Словно бойцы невидимого фронта, какими-то партизанскими тропами, под любым предлогом и без оного, они, словно ртутные шарики, собирались под гостеприимную шляпку грибка, минуя препоны и запреты своих законных половинок.

Как я им завидовал в свое время! Но видимо мне все-таки не хватало того бунтарского начала, той отчаянной смелости, когда можно сказать своей дрожащей,- А не пошла ли ты!?

И громко хлопнув обшарпанной дверью, с независимым видом пойти под заветный грибок, зажав в потной ладони последний червонец из семейного бюджета.

Да и сейчас, в песочнице кто-то тусовался.

Лиц видно не было, но спины, выступающие лопатки и интенсивная жестикуляция рук, все говорило о том, что ребята уже сильно подшофе, и что беседа у них как всегда оживленная, и интеллектуально глобальная.

Я уже собирался войти в комнату, как вдруг, взгляд мой упал на огромную, ведерную бутыль голубого, волнистого стекла, полную вишневой настойки.

Сам я настойки обычно не употреблял, что-то под диафрагмой после них жжет, но мужикам нашим, мыслителям моим родным в самый раз будет. Обхватив бутыль двумя руками, я с усилием внес ее в комнату, любовно протер запыленное стекло тряпочкой и начал одеваться. Одев любимый батник цвета хаки, и такие же штаны, я в сандалиях на босу ногу ,прихватив с собой заветную бутыль, поспешил во двор, отметить свой первый день полной свободы.

Под навесом сидели три пожалуй самые колоритные личности нашего двора . Саня Орловский , Вован безногий и вечный халявщик, попрошайка и бездельник, наш участковый- Коленька Хрячков. Настоящую фамилию Сани, я не помнил, да это и не суть важно, а важно то, что его прадед, был конюхом у графа Орлова и когда правнук этого самого конюха перебирал свою норму, все разговоры его начинали крутиться вокруг лошадей.

Хотя сам Саня этих лошадей отчаянно боялся, да и видел их разве, что на ВДНХ, в образцово показательной конюшне, но как говориться -родство обязывает.

У Вована была своя, не менее грустная история.

В самом начале перестройки он подвязался в качестве прораба в области ремонта квартир. Дела его шли довольно удачно, деньги капали приличные, специалист он был не плохой. Но, случайно поскользнувшись на молодом ледке возле самого подъезда, вывихнул бедро. И тут ему на помощь пришла наша славная, бескорыстная, бесплатная медицина, в лице двух дежурных хирургов, пьяных в хлам, в первой градской, куда беднягу пристроила вызванная кем-то из соседей карета скорой помощи.

Благодаря доблестным действиям этих бравых молодчиков в белых халатах, Вовановский вывих, плавно перешел в перелом таза, и трещину коленного сустава. Одним словом - вторая группа и конец карьеры строителя.

Что же касается участкового, то говорить о нем совершенно не хочется. Личность совершенно серая, усыпанная перхотью, малорослая и кривоногая. Приехав откуда-то из-под Тамбова, но склонность к наукам, а тем паче к физическому труду не имея, он не нашел ничего для себя более достойного, чем устроиться в милицию, благо с пропиской и жильем в наших органах проблем не существовало.

-Что пьем, господа?

Спросил я ребят, подходя к ним, и тут же устыдился собственного вопроса. На томике рассказов Шаламова, лежащем на утоптанном песке, как на подносе, стояло шесть пузырьков с настойкой пиона уклоняющегося. Столько же бутыльков, но уже опустошенных, лежало в самом углу песочницы, интеллигентно прикрытых обрывком газеты. И видимо вследствие успокаивающегося действия этого самого пиона уклоняющего, беседа под грибком проходила, тихо и спокойно.

-Тут главное понять, чего она хочет?

Тихо вещал, обращаясь неизвестно к кому, Саня Орловский.

- А как поймешь, так все, можешь считать, что лошадь эта будет тебе верна, как твоя жена. Хрячков, расстегнув верхнюю пуговицу своей голубой, милицейской рубашки, и ослабив засаленный галстук, смотрел на Вована прозрачными глазами, тихо и нежно поглаживал ярко коричневую кобуру. Из глаз его не переставая, текли обильные, мутные слезы.

- А у меня нет жены, как же она сможет быть мне верна, если ее нет?

- Ну, хорошо, когда будет, тогда попытайся ее понять, но бить все равно не следует, лучше лиши ее сахара.

Тыча указательным пальцем прямо в рот милиционеру, уверенно отвечал лошадиный знаток.

И лишь Вован не участвовал в этом лошадином диспуте, вот уже минут как пять, он в упор, разглядывал мою бутыль, словно пытаясь сквозь ее рубиновые глубины, увидеть нечто особенное, сокровенное.

- Привет Олег, Ты сегодня какой-то не такой, важный какой-то. В лотерею, что ли выиграл?

- Да нет роебята, все гораздо прозаичнее. - Ответил я с печалью в голосе.

- Просто я, это не я, меня подменили.

Мгновенно в песочнице наступила полная тишина. Только где-то на втором плане, как сквозь вату, слышались сигналы машин, плачь детей, да всхлипывание нашего впечатлительного участкового.

- Кто ж тебя так, болезный?

Страшным, трагическим шепотом спросил Вован.

Я, не зная, как выкрутиться из этого дурацкого положения, созданного своей глупой шуткой и , не нашел ничего умнее, чем с таинственным видом осмотреться вокруг и тихо, но очень значительно (почти не раскрывая рта) произнести.

- Ты, что глупый, что ли? Ну, конечно же, К.Г.Б!

- Ну, суки, какого парня погубили, орел же был, рысак!

Завопил правнук конюха.

Вован с видом Шерлока Холмса на корячках прополз вокруг песочницы, надо полагать, в поисках длинных ушей наших славных, таинственных органов. И только участковый Хрячков повел себя профессионально и адекватно. Вынув из кобуры свой вороненый пистолет и заслав патрон в патронник, он зорко посмотрел мне в глаза, после чего с размаху упал лицом, прямо на утоптанный, прохладный песок, проссаный кошками и малолетними детьми .

- Устал бедняга - грустным голосом произнес Саня, и прикрыл спящего титульным листком газеты, Правда.

- Слушай.

Бросил Вован громко, отряхивая острые коленки от прилипшего к ним песка и собачьих экскрементов.

- По такому поводу просто необходимо выпить.

И мы выпили. И еще раз выпили.... Через некоторое время, я заметил, что напротив меня, сидит, улыбаясь своей белоснежной улыбкой, дворник - Кениец. И еще я заметил, что пить будущее светило философии умеет, дай Бог каждому.

Товарищи мои куда-то пропали, лишь участковый (не сбрасывая с себя газеты) все порывался подняться, но его, не привыкшие к труду руки, не могли справиться с этой нелегкой задачей.

Посоветовавшись с кенийцем, я решил ему не помогать в этом процессе. Мы с дворником даже поспорили, за какое время страж нашего порядка сможет переползти через бортик песочницы. Победивший, имел право выпить три стакана вишневки вне очереди. Не могу сказать, кто выиграл пари, я или кениец, одно помню, кто-то, куда-то, меня зачем-то всовывал. Вроде бы даже в салон такси.

Я всовываться никак не желал (все-таки метр восемьдесят пять - это вам не кот начихал), но тем ни менее был куда-то всунут и в это время вязкая, липкая темнота окружила мое уставшее сознание.

Если вам доводилось смешивать домашнюю вишневую наливку с аптекарской настойкой пиона уклоняющегося, вы мне поверите, что Ерофеевская «Слеза комсомолки», просто невинный бальзам по сравнению с этой мерзостью.

Просыпался я трудно и очень долго. Вначале, я просто приоткрыл глаза, чтобы убедиться, что все-таки жив. И лишь после этого начал анализировать свои ощущения. А они, кстати, были довольно странные. Во первых , в моей квартире не было абажура склеенного из газеты .Во вторых- как бы я не был пьян, у меня всегда хватало сил доползти до родного дивана, а сейчас, судя по боли в лопатках, я лежал на простынке, брошенной прямо на голый пол. А в-третьих…

- О Господи, с обеих сторон бока мне жгли чьи-то обнаженные тела. С трудом, повернув голову на ноющей своей шее направо, я увидел рядом с собой мирно похрапывающего, совершенно голого дворника-философа, а слева от меня, безмятежно спала девица, так же чернокожая, одетая с той же роскошью что и кениец.

Ее черно-бардовые соски вызывающе торчали почти на уровне моих глаз.

- Облик аморален…

Прошептал я, и тихо, как только смог, собрав с пола разбросанную свою одежду, ретировался в коридор. Английский замок чмокнул за спиной, и звук этот был многократно усилен в моей, разбухшей с похмелья голове. В просторном фойе, на первом этаже, утренний, несмелый свет пробивающийся сквозь огромные ,пыльные стекла, освещал облицованные розовым ракушечником стены, на одной из которых крупными, металлическими буквами было начертано.

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ДРУЖБЫ НАРОДОВ ИМЕНИ ПАТРИСА ЛУМУМБЫ.

Прямо напротив турникета, стояла вахтерша, одетая во все синее, с такими огромными формами, что я, не смотря на жуткую головную боль, остолбенел, пораженный щедротой природы, мать ее....

-Откуда!? - громко рявкнула она, широко расставив ноги и уперев мощные, в перетяжках руки в крутые бедра.

- Зачем так кричишь?- проникновенно спросил я ее.

- Негров разбудишь!

И погладив ладонью по ее рдеющим румянцем брылям, я просочился мимо вахтерши к выходу.

Прямо передо мной раскинулся престижный, юго-западный район Москвы.

В просвете деревьев, виднелась наклонная крыша автобусной остановки, к которой вела тоненькая, тропинка, петляющая среди чахлых ивовых кустов. С удовольствием, вдыхая утренний, еще не загаженный машинами столичный воздух, я поспешил на встречу еле слышному рокоту далекого пока еще автобуса. Проходя мимо какой-то, заросшей борщевиком и репейником ямы, очень похожую на заросшую воронку от авиабомбы времен второй мировой, я запнулся о торчащую из утоптанной глины загигулю, и ухнул вниз, ломая на своем пути сырые от росы разлапистые листья лопухов, больно ударившись при этом головой о что-то чрезвычайно твердое....

В себя я пришел, от каких-то глухих ударов о землю, словно где-то рядом со мной, огромной бабой вколачивали в неподатливый грунт мощные сваи.

Лежал я в этой яме видимо довольно долго, от похмелья не осталось и следа, а уставшая от лежанья на полу в гостеприимной общаге спина уже совершенно не болела. Потянувшись всем телом, я пополз наверх, цепляясь за пахучие стебли борщевика.

Выбравшись на волю, я с изумлением увидел прямо перед собой какое-то странное, приземистое, железобетонное сооружение с черной, металлической дверью, навешанной на мощные петли.

- Дзот - почему-то подумалось мне, а сам я уже тянул податливую дверь на себя.

- Ты где бродишь, твою мать?

Заорал, увидев меня какой-то не бритый детина, стриженный наголо, и грязный до невозможности.

- Особистка, сука задержала, тварь тыловая.

Уверенно ответил я. Тот почему-то сразу же успокоился и, кивнув на притороченный к станине пулемет, ствол которого смотрел в узкую, горизонтальную щель.

- Федором меня зовут. Держи лево, там танки могут пойти, а я хоть часок сосну.

В это время, мимо меня со шмелиным жужжаньем что-то пролетело, и небритую, грязную Федорову шею словно порвало пополам. Кровь, темным фонтаном обдала неровную, бетонную стену дзота, а тело его, уже лежало возле моих ног. Из оцепенения меня вывел какой-то странный гул. Прижавшись к амбразуре, я с ужасом увидел, как какие-то угловатые танки, с яркими, белыми крестами на башнях, в каком-то нереальном порядке, словно на параде движутся по направлению ко мне. Но не это больше всего поразило меня, а то, что там, в низине, на которую я сейчас смотрел через бойницу, вчера еще, совершенно точно был гастроном, в котором я еще в конце восьмидесятых, у знакомого мясника Гриши, доставал вырезку к празднику.

Но сейчас магазина не было, как не было и высоток рядом с ним.

В это время танки начали стрелять, как мне показалось прямо по мне, вернее по той бетонной коробочке, в которой я находился. А между танками, бежали, мелкие, словно муравьи люди, фашисты.

Они тоже стреляли, и кричали что-то на бегу. С ужасом, в каком-то оцепенении, я смотрел на все это, а руки мои, подчиняясь чему-то подсознательному, сжав приклад пулемета ,давили что было сил на какую-то херовинку.

С удивлением, я услышал, что мой пулемет заработал, словно закашлял, и яркие вспышки огня, вперемешку с дымом вылетали из его ствола. Но, что еще более удивительное, то, что бегущие в низине люди бросились на землю, а один танк, внезапно окрасился огнем, наверно был пробит бак с горючим, расположенный позади квадратной башни. Вот уж никогда не подозревал в себе талант к стрельбе. На срочной я не был, по причине астмы, и единственный раз в жизни стрелял из автомата, да к тому же и холостыми патронами, на уроке НВП, в школе, в десятом классе.

Танки, помешкав, снова пошли в атаку, пехотинцы поднялись с земли, и вновь бросились вперед. Вы можете мне не верить, я и сам себе с трудом верю, но вскоре загорелся и второй танк. Черный, маслянистый дым, почти вертикально поднялся ввысь, отчетливо запахло жженой резиной, и еще чем-то, на удивление гнусным. И в это время пулемет заглох. Тишина, обрушившись на меня, хлестнула по ушным перепонкам, словно звонкая пощечина. Патроны закончились. Я огляделся, но кроме погибшего Федора, на бетонном полу ни чего не было. Это было все. Это был конец. Я присел на грубый топчан и горько заплакал. И не то, что бы я боялся, хотя и это тоже было, а вот, как-то обидно. Первый раз в жизни, я делаю по настоящему мужское дело, если конечно пьянку не считать, и так глупо....

Просто закончились патроны.... Подняв с пола матово блеснувшую гильзу, я подошел к стене и нацарапал.

- Здесь держал оборону Олег Нестеров.24 августа 1992года. Но только я отбросил ненужную более гильзу, как откуда-то сверху раздался дружный рев моторов. Бросившись к амбразуре, я увидел, как прямо надо мной, в каком-то шахматном порядке летят в сторону немецких танков с десяток самолетов.

- Красные звезды, наши!

С радостью отметил я, а они уже начали сбрасывать на врага, сотни и сотни бомб. В это время, сзади меня открылась дверь, и в помещение вошли два офицера. Один был тучен, если не сказать, толст, а другой, явно рангом пониже, какой-то суетливый, наверно адъютант.

Толстый остановился передо мной, покачиваясь с пятки на носок, и спросил хриплым голосом, обдав меня запахом многодневного перегара

- Почему не приветствуешь?

От неожиданности, я вскочил, и даже попытался прищелкнуть пятками своих кроссовок.

- Извините, контузия!

- АААА, протянул он,- Бывает. - И вдруг подошел ко мне вплотную и, обслюнявив мои губы, крепко поцеловал.- Как зовут тебя, сынок?

- Олег Нестеров. - громко отчеканил я.

Распахнув плащ, тот, который главнее, открутил у себя с груди орден, блеснувший в полумраке рубиновой эмалью. Безжалостно продырявив мой импортный батник, за которым я простоял в Гуме почти весь день, он приторочил орден и, повернувшись к адъютанту, бросил.

- Оформи приказом.

Тот, достав из планшета чистый бланк, быстро заполнил его и протянул мне. Старший вздохнул, и, повернувшись, вышел в дверь.

Суетливый бросился за ним. Я шагнул следом, проводить, да и узнать, что же мне теперь делать, и в этот момент какой-то протяжный, низкий вой, а потом и громкий взрыв бросил нас на землю.

По моей руке ползла какая-то букашка, весело перебирая своими маленькими лапками, или ножками (что у нее там), над моей головой тихо шелестел листьями раскидистый тополь, а яркое, но уже не жгучее августовское солнце ласково пригревало мою макушку.

Я жив.... Господи, как же хорошо, я остался жив! С трудом, все еще не веря в собственное везенье, я поднялся с земли и взглянул на мой, ставший уже как бы родным дзот.

- Что это? Ржавая, прогнутая дверь болталась на одной петле, весь, некогда чистый, бетонный пол, сплошь покрыт какой-то гадостью, мусором, человечьими экскрементами. Но, что убило меня больше всего, так это надпись, написанная черной краской, на стене дзота, той, где амбразура.

-Секс по телефону-02.

В полной прострации, слегка пошатываясь, я побрел по тропе вниз, туда, где шумел миллионами лошадиных сил Ленинский проспект.

В свое родное Бибирево, я добрался уже к вечеру, когда чуть заметный сумрак, предвещает приближение темной, без луны и звезд августовской ночи.

Спиной ко мне, сидел Вован, и старательно выводя буквы, что-то писал на листке в клетку. Я заглянул ему через плечо, и с самого себя удивившим равнодушием прочитал.

«Донесение.

Я, агент по кличке "Вован безногий", довожу до вашего сведения, что Олег Нестеров, проживающий в моем доме, в квартире№63,вчера признался, что был подменен славными органами КГБ, при этом непочтительно ухмылялся и матерился, а также»,,,

Я кашлянул и, глядя в его посеревшее от страха лицо, негромко и ласково проговорил, поглаживая мужика по нечесаным волосам.

- Эх ты, козел.

И повернувшись, устало направился в свой подъезд.

Закрутка ордена, врученного мне генералом, неприятно царапала мою грудь.