Медвежонок и тьма

Медвежонок и тьма

Пролог

Это история о мальчике, который никогда не боялся темноты. Одним поздним февральским вечером закутанный в привычное облако одиночества и безразличия родных, он брел по дороге из старого леса к дому и встретил своего первого друга – крохотное зернышко тьмы, поселившееся затем в его сердце.

Мальчик с любопытством рассматривал его, заботился и прятал от людей, изредка обращавших на него внимание, и в один дождливый апрельский день обнаружил, что приятель стал больше и сильнее, чем он. Из зернышка выросла бесконечность. Скрытый ото всех мир, рожденный из темноты.

Тьма показала ему, как по-настоящему вкусно есть и как для этого охотиться, как путать след и притворяться, чтобы их не нашли. У нее были на мальчика далеко идущие планы.

• ***

Интроспекция

Туман лежал на побережье так долго, что очертания бухты и погибших кораблей, превративших песчаную отмель в кладбище, утратили остроту и материальность. Обнаженные перекрещенные мачты походили на сабли двух сошедшихся в поединке гигантов, а усыпанная клыками-сталактитами пасть пещеры претворялась драконом, готовящимся к нападению. Все сдвинулось с места и обозначенного природой смысла, обманывало, и среди этой игры вдоль берега тянулись десятка два опустошенных тел. Они единственные оставались самими собой – мертвой покинутой оболочкой, чью душу съели, а ноги продолжали идти. Здесь никогда не наступало утро. Только сумерки, время от времени сгущающиеся до темноты.

Начался прилив, и первая робкая волна лизнула плюшевую лапу, застрявшую в расщепе гнилого бревна. Шоня был потрепанным игрушечным медвежонком в зеленом вязаном жилете, который считал себя двухлеткой гризли, и единственным, кто претворялся, чтобы спастись. Чем больше проходило времени, как он попал в это ужасное место, тем легче ему удавалось проваливаться в забытье и сойти за пустоголового. Но вода, поднимавшаяся ночами ему по шею и пронзавшая тело острыми ледяными иглами холода, возвращала его в сознание и заставляла сомневаться, хватит ли ему сил дожить до следующих сумерек.

— Наконец-то! Обед! – из тумана раздался крик, и Шоня почувствовал, как что-то большое и продолговатое рассекло воздух рядом с его головой. — Или опять пустышка? Неужели в этой дыре нет ни одной нормальной рыбешки или корки хлеба? Чтоб мне провалиться! – неожиданно из сизой дымки выскочил комок грязных перьев, схватил медвежонка за пуговицу и начал трепать во все стороны. — Фу, гадость! Что это такое? Это твои кишки?

— Ааааааа! – набрав воздуха, Шоня заголосил, стал вслепую молотить темноту вокруг себя и заехал лапой в черный уставившийся на него глаз. Возмущенный птичий крик пронесся над бухтой, и черные скалы, поднимавшиеся над океаном, ответили долгим печальным эхом.

Испугавшись по-настоящему, медвежонок освободился из ловушки, и, подхваченный течением, поплыл все дальше от берега в залив. Ему ничего не оставалось, как отдаться на волю волн. В отчаянии он приподнял голову над водой и не успел сообразить, что случилось, как огромный клюв раскрылся, схватил его и швырнул на песок под ноги высокой старинной кукле.

— Прошу прощения, мадам, — фыркнул Шоня и попытался вскочить, чтобы продолжить обороняться, но промокшее отяжелевшее тело его не слушалось, и он рухнул обратно, чувствуя себя одновременно униженным, разъяренным и напуганным.

Запутавшись в складках длинной гофрированной юбки, кукла с удивлением, застывшим маской на ее лице, начала падать, накрывая медвежонка кружевным передником и слетевшей с медных кудрей соломенной шляпкой. Еле волоча непослушные лапы, Шоня увернулся от столкновения с ее фарфоровым лбом и с ужасом наблюдал, как разбилась кукольная голова, а прекрасный бирюзовый глаз откатился в сторону.

— Ей уже не больно, — каркнула птица, приземлившись напротив медвежонка, и недовольно щелкнула клювом. — А вот тебе будет, когда я оторву твои уши и съем! – она ворчала глухим низким голосом и изгибала мощную шею, но не приближалась к нему.

— Меня нельзя есть! Я против! Отстаньте от меня! – пропищал Шоня, искренне жалея, что до двухлетки гризли он немного не дорос.

— Как ты выжил? Ты что, какой-то больной? Почему Пожиратель не стал тебя трогать? — прошипела чайка и разразилась громкими ругательствами, слышать которые медвежонку еще не приходилось. — Тысяча чертей! Что это за адское пекло? Ни еды, ни выпивки не достать, а он этого проклятого тумана у меня голова идет кругом, и я не могу улететь! Чертову вечность уже пытаюсь вырваться отсюда! Эй, куда это ты пополз? Ты знаешь, где выход? – она была в таком гневе и печали, что проглатывала целые слова, щелкая вместо них клювом, пока медвежонок незаметно отступал, держа курс на заросли чертополоха, за которыми поднимался лес.

— Вам, по всей видимости, было очень нелегко. Прошу прощения, но мне пора – тьма наступает, а я не хочу встретиться с тем, кто в ней живет.

Чайка вытаращилась на него, снедаемая удивлением и любопытством.

— Я же не могу отпустить единственное живое существо, которое здесь есть кроме меня, и опять остаться голодной? Каким бы убогим оно ни было? – спросила она себя и взмахнула крыльями, поднимаясь в воздух.

Тусклый угасавший свет раскрашивал мир в пепельно-серый и черный, пожирая остальные цвета и искажая перспективу. Большое становилось огромным, а маленькое – крошечным. Когда облезлая и грязная птица взлетела над трясущимся от страха плюшевым медвежонком, она походила на дракона, преследующего мышь, а стук ее сильного сердца отдавался глухими ударами грома в его ушах. Но перед тем, как исчезнуть в ее разинутой пасти, Шоня увидел нечто, на столько его поразившее, что он повернулся к чайке спиной и поднял лапу, приветственно помахав кому-то вдалеке.

— Здравствуй, Солнце! Как я рад впервые увидеть тебя здесь! – прокричал он звонким мальчишеским голосом и зажмурился, приготовившись умереть.

Словно растревоженное непривычно громкими звуками, на краткий миг показалось солнце. Бледный диск, напоминавший серебряную монетку, повис над бухтой, ненадолго обозначив, что день – был.

— Что?! – завопила чайка и сделала крутой вираж над заливом. — Откуда оно взялось? Если это правда солнце, значит мой дом в той стороне! Эй, страшненький, тебе повезло! Некогда мне с тобой возиться! – крикнула она, бросив мимолетный взгляд на берег, с трудом различимый в опускавшейся темноте, и медвежонка, радостно махавшего ей.

— Попутного ветра, надеюсь, вы сумеете вернуться домой! До свидания!

Как ей не хотелось поскорее убраться отсюда, что-то горькое царапавшее ее изнутри, не позволило бросить Шоню в беде, и чайка, проклиная себя, ринулась вниз. Собираясь отовсюду, пустоголовые надвигались на медвежонка молчаливой неотвратимой стеной, за которой стелилась абсолютная тьма. И она была голодна, ужасно голодна.

Шоня закрыл глаза-пуговки лапами и задрожал. Ближе всех к нему подобрался пластмассовый пупс с непропорционально круглой головой и огромными окруженными длинными ресницами глазами, в которых появилось сознание. Холодное и злое, оно было везде – в телах забытых игрушек и в темноте, которая их обволакивала, в самом воздухе, вдруг ставшем обжигающе морозным.

Только Шоня и чайка не принадлежали Пожирателю, и он оттягивал сладкий момент нападения. Когда хрупкая оболочка игрушечной души лопнет под его натиском, и восхитительные, словно нектар, никогда не повторяющиеся счастливые воспоминания, скопившаяся в них любовь детского чистого сердца, тепло солнечных дней, уютный запах объятий и воздушные, как маршмеллоу, поцелуи – все это хлынет в его пасть и исчезнет во тьме. Ничего вкуснее в этом мире для него не существовало.

— Прочь! – огрызнулась чайка, ударила пупса в выпуклый лоб, проделав в нем дырку, схватила медвежонка за загривок и в несколько сильных взмахов крыла поднялась на головокружительную высоту.

Кукла бросила на нее гневный, но в тоже время испуганный взгляд и затопала дальше по песку. Крошечная блеклая монетка солнца почти скрылась за горизонтом. Чайка полетела за ним, стараясь изо всех сил, не только мощными огромными крыльями отталкиваясь от тьмы, но и своим неутомимым сердцем от опостылившего ей мира.

— Вы все еще планируете мной пообедать? – прошептал Шоня, раскачиваясь, как пушинка, и пытаясь отвлечься от парализовавшего его страха. — Я скучаю по своему топляку, я там уже немного обжился, — грустно продолжил он, пока вокруг свистел ветер. – Не обижайтесь, но я все-таки скажу – вы ошибаетесь. Это только кажется, что вы голодны и хотите есть. Нам не нужна еда. Каждая игрушка знает: мы живы, если нас помнят и любят. Поэтому ваши привычки мне кажутся ужасно странными… Ааааа! – заголосил медвежонок, когда чайка раскрыла клюв от удивления, и он свалился в темноту.

— К-к-как это так? – она перестала работать крыльями и, кувыркаясь в воздухе, полетела вниз следом за Шоней. — Ерунда какая, я не игрушка, я – настоящая птица!

Они продолжали падать до тех пор, пока верх и низ не поменялись местами, а потом и вовсе исчезли, и падение превратилось в полет. Зацепившись за вывернутое под странным углом крыло, медвежонок потянулся к птичьей голове и закричал.

— Машите, машите крыльями! Вы забыли, как это делается? – он попытался показать ей, но вместо этого прижался всем телом к жестким грязным перьям. — Смотрите, мы движемся навстречу солнцу! – в его голосе послышались нотки восторга. Он так соскучился по свету, что медленно приближающийся к ним серебристый диск был для него настоящей звездой и надеждой на спасение.

— Ты - гадкий обманщик, — из черного глаза скатилась слеза, — как ты мог так со мной поступить? Я помню шум океана, соленый воздух и потрескивание костра на берегу, я была настоящей! А теперь я не могу летать, чтобы ты провалился! И отцепись от меня! – она сделала крен, чтобы смахнуть прилипалу, но Шоня только крепче вцепился в ее оперение.

— Ваши крылья никуда не делись, работайте ими, и все получится, — пробурчал медвежонок.

— Ха-ха-ха! – горько рассмеялась чайка и попыталась стащить его клювом. — Да ты совсем глупый! Чтобы летать, нужна свобода, какая была у меня раньше! А ты отнял ее у меня!

— Я не хотел…. Как я мог это сделать? Давайте вернем все обратно?

— Ты сказал, что я подделка, — грустно ответила она и добавила, немного поразмыслив. — Свобода живет только там, где не притворяются. Честность дает крылья, а обман их забирает…

— Так не верьте мне! Вы же сами знаете, кто вы такая! Какая разница, что я сказал, — возмутился медвежонок, окончательно запутавшийся в ее рассуждениях.

— Да вот не могу, гадость ты плюшевая! Ты единственный, кто заговорил со мной за очень долгое время. Хочу или нет – я тебя слышу. И чтобы ты знал, — неожиданно тон ее изменился, превратившись в ехидный шепот, — никакое это не солнце, сам глянь! И это не мы к нему летим, а оно надвигается на нас! О, провалиться мне, оно действительно! Берегись! – направив все усилия, чтобы вернуть контроль над непослушными крыльями, чайка развернулась, и втрое увеличившийся диск оказался сбоку. Медвежонка стало затягивать в круг слепящего холодного света, но она закрыла его собой.

— Ч-что это такое? – пискнул Шоня, отчаянно сопротивляясь притяжению.

Чайка задрожала. Забыв обо всем, она заработала крыльями с удвоенной силой, но они уже не были прежними - словно из ткани или картона, бесполезно хлопали по воздуху, лишь имитируя полет. Это были потертые крылья никому не нужной и выброшенной в мусор игрушки.

В глубине бледного света, заполнившего половину окружающего их пространства, появился сначала крошечный, но тут же начавший расти, провал, из которого хлынула голодная тьма, учуявшая запах напуганного медвежонка.

— Это он! Он выследил нас, — задыхаясь, прокаркала чайка. — Провалиться мне ко всем чертям, это не солнце – это его глаз! Мы внутри Пожирателя! Все: залив, скалы, мы - в его мире, где он – это…. Это, — ее голос оборвался, и она, спрятав голову под крыло, чтобы ничего не видеть, прошептала. — Он – это все!

Пустота, в которой они падали, стала наливаться силой. Ее цепкие щупальца потянулись к прильнувшими друг к другу птице и медвежонку, но, выдернув из хвоста чайки пару-тройку перьев, с шипением выбросили их и растворились так же внезапно, как появились за мгновение до того. Светящийся диск сжался, превратившись в далекую едва различимую точку, и только зловещий недовольный гул напоминал о том, что хищник остался голодным. А Шоня и чайка скользили навстречу неизвестности.

Иногда падать – это все, что остается, но они были вдвоем, и это увеличивало неопределенность. Слишком разные, их судьбы, схлестнувшись, породили такое облако вероятностей, что они могли даже спастись.

***

Августовский вечер на побережье

— Сашенька, пора домой! Скоро стемнеет! – мама беспокоилась больше обычного и свесилась с веранды, пытаясь разглядеть сквозь буйную поросль деревьев полоску пляжа.

Гладь океана сверкнула в лучах послеполуденного солнца, ослепив ее на мгновение, но она успела заметить макушку сына, согнувшегося над каким-то бревном, и вернулась к раскаленной сковороде, где бекон уже подрумянился и довольно шкварчал. Рядом на столешнице, источая аромат грушевого сиропа, возвышалась блинная башня. Последние дни лета выдались прозрачными от первой холодной утренней росы и счастливыми. В сонном воздухе опустевших на время каникул улиц уже мерещился шум школьных будней и осенней суеты. Все было почти идеально, только пропавший плюшевый медвежонок, которого она подарила сыну два года назад, вносил нотки разлада и грусти. Строго говоря, Саша давно вырос, зачем ему эта игрушка?

— Мам, он должен быть где-то здесь! Я помню, как посадил его тут! – крикнул в ответ растрепанный мальчишка в выгоревшей футболке.

В голосе послышались слезы, но Саше исполнилось семь, и вместо того, чтобы разводить сырость, нужно было искать исчезнувшего друга.

— Завтра вернусь, — буркнул он и окинул пустую прибрежную полосу подозрительным взглядом.

Огромный топляк, заросший водорослями и выброшенный прибоем на границе прилива, ничего не ответил. В длинном остром расщепе на его боку торчал обрывок зеленой шерстяной нитки, почти незаметный среди пахнущих рыбой и сыростью водных лиан. Впереди, где за линией горизонта скрывался грузовой порт, над волнами парили чайки, изредка бросаясь вниз за добычей. Их крики, смешиваясь с гулом тяжелых медлительных грузовых механизмов, наводили на Сашу тоску, и он поспешил в дом, пышущий летним зноем и аппетитной едой.

Оставшись незамеченным среди свай заброшенного пирса, худенький оборванный мальчишка вышел из тени, крепко прижимая к себе камуфляжный, скорее всего – родительский, рюкзак. Он долго смотрел в след Саше, ловко взобравшемуся по старой железной лестнице с пляжа на подъездную дорожку к побеленному одноэтажному дому среди разросшихся пальм.

Солнце незаметно поползло по безоблачному небу вниз, и блики света, отраженные океаном, прибрели оранжевый оттенок. Отовсюду потянулись запахи свежеприготовленного ужина и дымок разогретого гриля, рокот машин, возвращающихся с работы жильцов и заливистый радостный лай успевших соскучиться собак. Мир, которым мальчик любовался, устраиваясь на ночлег в спальном мешке под старым пирсом, куда раз или два в неделю приходил рыбачить и прикончить бутылку джина такой же одинокий, как он, старик, этот мир никогда ему не принадлежал. Раньше мальчик много об этом думал и иногда плакал, но теперь, вместе со своим другом-тьмой у них был нечто гораздо большее.

Пытаясь понять, почему он так зациклился на светловолосом потемневшем от загара сопляке, потерявшем любимую игрушку, мальчик разложил спальный мешок, удобно устроился, подогнув ноги, и вытащил из рюкзака скомканные грязные игрушки.

В спускавшихся сумерках цвета стали блекнуть, мягкий шум прибоя окутал его невесомым одеялом грез и приближающихся сновидений. Он отбросил подальше разбитую куклу и осторожно вытащил потертого медвежонка в зеленой жилетке, усадив перед собой, будто намереваясь с ним беседовать.

Мальчик втянул ночной океанский бриз своей впалой грудью, в животе заурчало, и он сглотнул выступившую слюну. Не осознавая, он все еще искал что-то в рюкзаке и вдруг вытащил странную уродливую игрушку, напоминавшую птицу.

— Фу! – мальчик швырнул ее в воду и съежился, как будто она могла причинить ему вред, но как только волна прилива подхватила ее и понесла вглубь океана, бросился за ней и, схватив, крепко прижал к себе и заплакал. Он бережно уложил ее на самое дно рюкзака, предварительно стряхнув налипший песок. – Это неправильно, что у тебя и у меня нет имени, — его голос был похож на скрип несмазанного замка, в нем чувствовалась неуверенность и разочарование, — тот мерзкий старикан наверняка как-то называл тебя, не только – эй ты или мелкая дрянь? Просто я очень давно не слышал, как произносят мое имя, поэтому и забыл. — он стал разговаривать сам с собой и постепенно слова начали получаться более четкими, а тон – мягким и низким. — Я слышал, как охранник супермаркета орал на него – пошел отсюда, Джона, да, по-моему так… Пшел отсюда! – мальчик закричал, передразнивая толстого ленивого охранника магазина, и рассмеялся, — тогда ты будешь – Джонки! – заключил он, показывая пальцем на бесформенную груду рюкзака, из которой торчал кончик черного клюва. – Больше не показывайся мне на глаза, Джонки, иначе мне придется с тобой разобраться, — пригрозил мальчик, подражая голосу отца, и лицо его скривилось от боли и страха.

— Т-ты знаешь, она мне никогда не нр-равилас-сь. Меш-шает! От нее вся пищ-ща гор-рчит.

На песчаную отмель, окутанную легкой дымкой тумана, ночь опускалась медленно, накрывая побережье мягкой черной лапой в крапинках мерцающих звезд, но здесь, в тени одряхлевшего пирса, в его чреве, опоясанном ребрами-сваями, расправляла перепончатые крылья тьма и, положив тяжелую голову на когтистые лапы, уставилась на мальчика бездонными глазами-колодцами.

— Я не брошу ее, — прошептал мальчик и отступил, завороженный и испуганный, — она такая же как я… Пожалуйста, не надо, — произнес он одними губами и почувствовал, как тьма прикасается к нему, гладит, согревает его сердце ледяным огнем желания обладать и поглощать. — Я люблю тебя, — мальчик улыбнулся, повиснув в воздухе над мокрым песком и нежась в налитых силой лапах полночной темноты.

— Д-да, я з-знаю, мальчик, — ответила она, щекоча его уши и заставляя крутиться от удовольствия, — и я наконец поняла, зачем нам эта отвратительная птица, — ее голос чуть громче океанской пены стал еще тише, и слова проникали сразу в душу ребенка. — Ты прав, вы удивительно похожи, и она поможет нам выйти! Только представь – что такое игрушки? Жалкие крошки тех чувств и впечатлений, которые передает ей человек. Какие же вкусные, восхитительные тогда должны быть люди! Подумай, мальчик! – ее голос сделался слаще меда, а забота об их будущем выглядела такой искренней, что он открылся ей полностью, позволяя тьме сочиться сквозь его хрупкое детское тело, в котором она нашла себе временное убежище. — Эта ужасная чайка нам поможет! В ней заперто очень много силы - боли, разочарования, и разных других ужасов, но ее сила, соединившись с твоей, позволит нам охотиться сначала на детей, потом, когда мы пресытимся ими — на взрослых… Никого! В этом жалком мире не будет никого, равного нам! Мальчик! Мы будем делать все, что захотим! – она поцеловала его и отстранилась, довольная собой. Есть ли более желаемая мечта у ребенка, чем стать взрослым, а тем более – супервзрослым, которому никто не сможет помешать?

— Мне придется ее съесть, — задумчиво сказал мальчик. — Она мерзкая. Я не смогу - даже когда прикасаюсь к ней, меня жалит, — недовольно продолжил он, но тьма тут же нашла выход.

— А нет ли тут поблизости ребенока, которым ты хотел бы пообедать? – ехидно заметила она. Мальчик молча кивнул и поджал губы.

— И он, и его дурацкий медведь, который столько времени от меня прятался, претворяясь пустышкой. От них такой аромат, — он облизнул пересохшие губы, — ничего лучше мы никогда не пробовали, они целиком из любви, солнечного света и надежд.

Волна наслаждения прокатилась по тьме, клубящейся под настилом заброшенного пирса. Черный туман закипел, сжимая мальчика за горло, так что он захрипел он боли и рухнул на жесткий песок, больно ударившись. Удивленный, он посмотрел в полуприкрытые от предвкушения незабываемой трапезы глаза тьмы, и ему захотелось сбежать, впервые он ощутил нечто похожее на страх, стоя рядом со своим другом.

— К-как зовут мальчика? – прогремела тьма, сотрясая подгнившие сваи так, что те заходили ходуном.

— Саша, — ответил он, и тут же подумал, что напасть на него плохая идея.

— Пр-рекрасно! Саш-ша! – потрескавшиеся доски настила затрещали от напряжения. Издали одинокий пирс, торчащий как обломок гигантского корабля над океаном, стал похож на выбросившегося из воды кита, сотрясаемого в предсмертных муках, — давай скорее! Давай сюда этого медвеж-жонка!

В разлитой над уютно устроившимися в тропических зарослях домами и петляющими улицами южной терпкой ночи прогремел взрыв. Одинокий пирс у песчаной косы взлетел на воздух. Какая-то невидимая сила разорвала его на щепки, подбросила и швырнула обратно наземь. Заголосила сигнализация потревоженных автомобилей и воцарилась краткая тишина, в которой робко гавкнул малыш-бигль, прячась за ногу любимого хозяина — Саши, и дальше все пошло как будто бы своим чередом. Тьма умела ждать и оставаться незамеченной.

***

Интроспекция

— Зачем мы вообще куда-то идем? Тут ничего нет! Я устала, — в отчаянии прокаркала чайка и, запрокинув голову, издала громкий раздраженный вопль. Пустота поглотила его в ту же секунду. Джонки остановилась и нахохлилась. — Давай подождем, что будет дальше.

— Лично я выбрал для себя направление! Я иду туда! – медвежонок продолжал уверено шагать в темноте.

Подкравшись, чайка схватила его, подбросила вверх и швырнула в противоположную сторону.

— Ну и куда ты, говоришь, идешь? – усмехнулась она.

— Крайне невежливо так делать! – Шоня неожиданно прикрикнул на нее, и чайка затихла. — Вот, туда! – он ткнул лапой перед собой и двинулся вперед. — Я думаю, здесь вообще нет направления, — чтобы прогнать раздражение, он начал рассуждать вслух. — Это такое место, где нет обычного верх-низ или право-лево. Тут все измеряется намерениями, понимаешь? Я не иду на север или юг, например, я иду к своей цели. А наша цель – выбраться отсюда и спастись. И если я, в отличие от тебя, которая только и способна, что драться и жаловаться на судьбу, продолжаю движение, приближая нашу цель, то делаю эту работу за двоих! Могла бы хоть немного мне помочь! – медвежонок искренне удивлялся неизведанным новым переживаниям – гневу и упорству.

— Ни дьявола непонятно, что ты несешь, но хочешь – топай! Мне и тут неплохо, — огрызнулась Джонки и добавила, — мало ли кто там притаился, впереди.

— Тогда нужно решить это дело! – Шоня остановился и, уперев лапы в бока, развернулся к птице. — Значит, мы разрываем нашу дружбу! Выбраться отсюда и приложить хоть немного усилий ты не хочешь, а нас двоих моя воля не вытянет, тем более, признаем честно, ты раза в три больше и тяжелее меня. Как думаешь, такую громадину легко толкать к цели? Каждый сам по себе, согласна? – вместо тонкого детского голоса, медвежонок заговорил басом и в конце, не удержавшись, рыкнул на Джонки.

— Что?! – заголосила чайка, и Шоне пришлось закрыть уши. — Да как ты смеешь? Ты, кучка вонючего тряпья! Друзья?! С тобой? Нужен ты мне больно! Даже съесть тебя не хочу уже, противно! – взмахнув ослабевшими крыльями, она поднялась над медвежонком и полетела прочь, продолжая возмущаться и обзывать Шоню, пока не растворилась в пустоте.

— Ну, вот и все, — грустно произнес медвежонок и сел, — почему-то мне больше не хочется никуда идти.

Сколько он провел в одиночестве, уставившись на свои размахрившиеся лапы, медвежонок не знал. Времени тоже не существовало там, где они оказались, поэтому их расставание было одновременно мгновением и вечностью.

Прежде чем цель снова появилась, воздух наполнился тонким ароматом васильков и маргариток. Слабое пятнышко света забрезжило впереди, и перед медвежонком медленно опустился только что сорванный нежный голубой цветок. Он бережно поднял его и крепко-крепко прижал лапами к хлюпающему от радости черному носу. Осторожно поднявшись, словно вспоминая, как двигаться и ходить, Шоня поплелся на свет, и каждый новый лепесток, встречавшийся на его пути, придавал ему сил. Изредка медвежонок останавливался и оглядывался, нет ли кого поблизости, но встречаться взглядом с черной пустотой было страшно, и он решил, что в этом нет больше смысла.

— Подумаешь, какой нашелся! Все он знает, — ворчала чайка, запыхавшись от усилий, и решительно сложила крылья, — устала. Может быть, упаду куда-нибудь, только бы отсюда выбраться. Проклятье! Сейчас бы хоть два глотка горло промочить – необязательно джин, что угодно! А еще бы вдохнуть соленый океанский бриз, и увидеть закат… — неожиданно ее падение ускорилось. — Зря я его просто так отпустила! Все парни такие – такие умные себе, правильные, а по сути – предатель и просто…Просто ах! Как он мог меня бросить! Видите ли, ему тяжело идти за нас двоих! Так ты сам, дурак, и выбрал это, меня разве спросил? Может я бы совсем другое направление выбрала! У меня, например, другая вообще цель! – чем дольше она рассуждала, тем сильнее выходила из себя и превратилась в несущийся со скоростью света шипящий комок растрепанных перьев, — Ха! Ха-ха-ха! Я – настоящая пуля! Нет никого быстрее меня! Жалкий медлительный медведь – топ, топ, топ… — она хохотала, давясь потоком воздуха, и продолжала кричать. — Куда тебе до меня, крошечный двуногий! Нам нужна цель, чтобы идти, бла-бла-бла! – передразнила его Джонки. — Нам нужно чувство! Желание, страсть! Нужно что-то, что будоражит кровь, отчего голова идет кругом, и тогда… Тогда мы летим к этому! Йоху! Это потрясающе! – неожиданно Джонки запела, и ее хриплый противный голос обрел мягкую пластику звучания, — а ты продолжай себе идти пешком, посмотрим, кто быстрее выберется! Я лечу! Лечу-у-у!

— Скоро ты разобьешься, не пора ли остановиться? — прошептала тьма, обвив чайку тонкими полупрозрачными щупальцами. Этот суматошный крикливый комок доставлял ей уйму неудобств, но пора было выбираться в реальность и идти дальше. Мальчик был неплохим убежищем на короткое время, но уж больно тесным. Скучным. А значит, самое время заставить эту мерзкую птицу действовать так, как нужно ей.

— К-кто это сказал? – всполошилась Джонки и перевернулась в воздухе, — ой мамочки! – пискнула она, вдруг испугавшись скорости, с которой неслась в неизвестность. — Я не могу затормозить… Не умею! Помогите!

— Кого ты просишь о помощи? Тут никого нет, — лукаво улыбнулась тьма и отстранилась от чайки.

— Но ты же тут! Протяни мне руку, — возмутилась Джонки очевидному обману.

— Это так не работает, — все с той же усмешкой отозвалась тьма, — это твои чувства, ты их и останови, все же проще простого. А меня ты только утащишь за собой. У меня же нет таких безумных эмоций, чтобы потушить ими твои. Я же нормальная, — тьма наслаждалась, втыкая все новые и новые иголки в сознание чайки.

— Тогда дай совет, — каркнула Джонки, не начав спорить, как делала это обычно.

— О! Раз ты теперь слушаешь советы, скажу. Тебе нужна мечта. Сильнее этого только любовь, но ты не знаешь, что это такое. А вот мечту вполне сможешь освоить. Ну, так что? Согласна? – тьма парила над ней, жадно вглядываясь в полные разочарования и слез глаза, в трепещущую душу Джонки. — Чего бы ты хотела больше всего на свете? Забудь обо всем! Где ты сейчас и что происходит – все это ерунда. И ты, какая есть на самом деле, тоже ерунда. Представь что ты – это не ты, а та, какой ты даже себе боишься признаться. Открой свое сердце и загляни в самый потаенный уголок, где живет такая ты, которая может стать счастливой. Ну! – надавила тьма, сгорая от нетерпения.

— Я – настоящая, живая птица! – прошептала Джонки, оцепенев от страха и прораставшего внутри нее ростка вдохновения.

— Глупость! – перебила ее тьма. — Такая птица умрет, и ее останки выбросят в мусор. Туда же, где подобрали и тебя. Думай!

— Я… Я больше, чем обычная птица, я бессмертное существо, рожденное, чтобы летать над миром, — звенящим голосом ответила чайка и расправила в тот же миг выросшие до гигантских размеров крылья.

— Лучше, — довольно заметила тьма, — теперь лети к этому, к настоящей себе! И не позволяй никому встать у тебя на пути! А я помогу, подскажу, что нужно для этого сделать, — подхватив чайку, тьма понесла ее вперед, вплетаясь в каждое перышко, забираясь все глубже и глубже в ее переполненное болью сердце.

***

Поздний вечер на веранде

Малыш бигль никак не хотел укладываться в корзинку и, не смотря на позднюю ночь, поглотившую в своих бархатных объятьях побережье, был на стороже. Замерев на ступеньках веранды, он втягивал носом прохладный с нотками надвигающейся осени воздух. Это был запах неприятностей. Даже трехмесячный щенок его знал.

— Геракл, иди сюда! – Саша похлопал ладонью по острым коленкам, щенячий хвост уверенно дернулся – я слышу тебя, но малыш не сдвинулся с места. — До утра будешь меня охранять? – мальчик рассмеялся и вытянулся в перегородившем веранду гамаке.

Под крышей, увенчанной причудливой резьбой, вилась гирлянда, оплетая деревянные столбики и исчезая в перилах. Оранжевый свет дюжины круглых лампочек был приглушенным и спокойно уживался с пляшущими повсюду тенями. Бокал с какао успел остыть, Саша добрался до середины романа о бесстрашном охотнике за сокровищами, когда внизу, в жгучих крапивных кустах под лестницей, ведущей на берег, кто-то застонал и выплюнул проклятье в волшебную августовскую ночь.

— Джона, Геракл услышал тебя с самого выхода из супермаркета! Поднимешься поздороваться? – хмыкнул мальчик и покосился за зашевелившуюся поросль возле крыльца.

Ответа не последовало. Саша привык, что пьяный одинокий старик раз или два в неделю доползает до их дома и проводит ночь под лестницей, украдкой любуясь на огоньки гирлянд и вдыхая сладкий аромат яблочного пирога. Наверное, он вспоминает свой дом, думал мальчик и хранил его секрет, радуясь тому, что может поделиться с ним своим миром, в котором все было хорошо.

Потягивая остатки джина со дна бутылки, старик устроился под металлическими ступеньками, отгородившись от крапивы рваной, но все еще надежной курткой, и следил за тем, как несколько ночных бабочек кружат в сумерках возле веранды. Ему было хорошо здесь, и он старался не появляться слишком часто, чтобы не спугнуть мальчишку, а тем более его противного мелкого щенка, да и самому чтоб не привыкнуть – иначе он и это убежище испоганит своим присутствием, как случалось всегда.

Встречая в жизни что-то светлое и прекрасное, он бросался бежать прочь или останавливался ненадолго, чтобы понаблюдать издали. Больше он не пытался сделать это своим, никакая красота не выдерживала его поганых рук. Так жена ему и объявила, забрав сына и навсегда покинув ненавистный провонявший рыбой, потом и дешевым алкоголем порт. Забрала все, что хоть как-то могло напомнить об их существовании, и только одну игрушку старик нашел потом случайно в мусорном баке на границе пляжа. Страшненькую чайку, сделанную на фабрике в Китае умельцами, которые будто бы с роду не видели настоящих птиц. Поглазев на то, как она беспомощно раскинула крылья среди картофельных очисток и фантиков, старик резким порывистым движением засунул ее за пазуху и таскал по всем барам и стоянкам, где ему приходилось коротать жизнь, пока не потерял где-то в пьяном угаре. Или она сама от него ушла, улетела… Он расхохотался от этой мысли, из глаз брызнули слезы, и, размазывая их грязным рукавом по лицу, старик вовремя зажмурился, чтобы не попасться на глаза чудовищу, медленно бредущему по песчаной отмели в холодном рассеянном свете луны.

— Мертвые поднялись, святые угодники, — он сплюнул через левое плечо и завернулся с головой в полы влажной от росы куртки. То ли привиделось ему, то ли взаправду огромная тень, сгусток мрака, скользнула по берегу в его сторону и вверх, будто привлеченная огоньками Сашиной гирлянды. Она двигалась медленно, словно преодолевая некое сопротивление, и раскинула двухметровые неуловимо знакомые крылья. Одно из перьев царапнуло побелевший от времени и солнца валун рядом с лестницей и оставило глубокий шрам на его боку.

Щенок бигля залился визгливым лаем и внезапно затих, а старик, зажмурившись, крепче прижал к себе пустую бутылку.

***

Интроспекция

С каждым новым ударом меча по зефирной башне в воздух взлетало облачко сахарной пудры, и отрубленный кусок кладки скатывался по травяному склону в небольшой ручей, где уже плавали сломанные замковые двери из пастилы и золотая карамельная корона принцессы.

— Хватит уже, это не имеет никакого смысла, — медвежонок подцепил палкой уплывающую корону и вытащил ее из воды, стряхнув вспыхнувшие в ярком солнечном свете ледяные капли, — смотри, ты уничтожил конюшню вчера? – неуверенно продолжил Шоня, — да, похоже, это было вчера, вон она опять на своем месте! Дорогая, возьмите, пожалуйста, и больше не теряйте, — он протянул корону прекрасной деве, наблюдавшей, как ее верный рыцарь крушит все вокруг, но она только закрыла лицо руками и продолжила рыдания.

— Она не понимает тебя, отвяжись! Иди своей дорогой, — опустив забрало, рыцарь вогнал меч в розовый куст перед собой и двинулся на медвежонка, потрясая тяжелыми железными перчатками. — Она просто мое воспоминание, точнее – моего хозяина. Тебя там никогда не было, убирайся к чертям и не мешай мне нас спасти!

— Как-то странно ты это делаешь, — обиженно буркнул Шоня и сел на шоколадный пенек, свесив короткие лапы, — а потом что? Ты и ее... мечом? – недоверчиво спросил медвежонок и поежился от этой мысли.

— Я сам – просто игрушка, а она – и того меньше. Какой ты глупый, твой хозяин точно был ребенком! – рыцарь облокотился на раскидистый дуб и только махнул рукой, когда башня из зефира восстановила варварски снесенный ярус. – А ты бы хотел, чтобы он навсегда потерял воспоминания из своего детства? Чтобы их у него отняли и съели? Они не просто их забывают, как если бы мы валялись где-то на чердаке, а воспоминания о счастливых днях лежали на самом дне их подсознания. Это чудовище забирает их себе, как будто этого времени и этих чувств никогда не существовало, понимаешь? Он поглощает их навсегда. Это как если из башни вынуть не камни сверху, а выдернуть заложенные в самое основание плиты, что случится? Ну понятно, она начнет падать, — не дожидаясь ответа медвежонка, рыцарь стал ходить туда-сюда по поляне, бросая отчаянные взгляды на принцессу, занятую собственной косой, в которую она вплетала полевые цветы - те самые, которые и привели Шоню в это безумное место. — Мы – такие вот кирпичики! Если я заставлю себя забыть обо всем, он потеряет ко мне интерес, и мой хозяин сохранит при себе впечатления о первой любви и поцелуе! Я должен все это уничтожить!

— Поцелуе, — охнул медвежонок и прижал лапы к пылающим щекам, — ну надо же!

— Какой трусливый попался рыцарь, — смеясь и перепрыгивая через холмики разноцветной пастилы, к ним подобрался худенький оборванный мальчик. Черные спутанные волосы закрывали его глаза, а сквозь тонкую белоснежную кожу просвечивало что-то пугающее, готовое в любой момент выплеснуться океаном из его жалкой оболочки.

— Ты! – воскликнул рыцарь и схватился за рукоять меча.

— Кто это? – пискнул Шоня, сползая и прячась в густой траве.

— Смотрю, ты не сильно продвинулся в своей идее, — хохотнул мальчик и показал длинные острые клыки, — у меня больше нет времени с тобой возиться, это скучно! – скривился он. — Предположу, что, когда я устроюсь на новом месте – в другом более… более сильном и взрослом теле, я смогу распробовать вкус того, что вы называете влюбленностью. Эта жалкая оболочка еще не доросла до таких чувств, он не может тебя разгадать, — шаркая ногами и ломая цветы, мальчик встал у распахнутых ворот сахарного замка и, дотронувшись рукой до стены, облизнул ее. — Ну так и есть, ему эти воспоминания кажутся противными и глупыми, вот он и прячет их в такое обилие сладостей, что можно впасть в кому. Так что хватит с тебя, рыцарь! Радуйся, ты остался для меня загадкой, и тебе пора уходить.

Тень, отбрасываемая мальчиком, стала расти и в считанные секунды добралась до неба, закрыв солнце и превратив яркий белый свет в холодное сияние тьмы.

— Я… не знаю, — рыцарь бросил испуганный взгляд на длинное лезвие меча с налипшими кусками зефира.

— Какой смысл врать? Просто сделай это. Не надо слишком много думать, когда приносишь себя в жертву. Я устал от тебя, убирайся! – рыкнул мальчишка, и рыцарь упал на свой меч со вздохом облегчения.

Поднялся вихрь, стирая этот маленький кусочек мира, и Шоня подумал, хорошо бы ему поступить так же, но как это осуществить? У него не было меча, да и вообще ничего не было. Кружась в потоках грохочущей темноты, медвежонок потерял и последнюю пуговицу, и вязанный жилет, которыми так гордился. Теперь его никто бы не узнал, может быть он потерял еще и имя.

Лучше бы он остался в глубине витрины магазины, задвинутый в дальний угол более красивыми и современными игрушками, откуда его неожиданно вытащила нежная и сильная рука мамы его хозяина, разыскивавшая подарок сыну. Из-за него башня самого лучшего на свете мальчика начнет падать. Это он виноват, что не сумел сохранить подаренные ему детские мечты. Шоня заплакал.

— Хватайся, — проревел гром над головой медвежонка, и мощные когти обхватили его трепещущее тело.

— Как ты нашла меня? — удивился Шоня и вложил все, что знал об объятьях в то, как он прижался к чайке.

— Сама не знаю, — недовольно пророкотала птица, — даже думать не хочу, что найти тебя было моей скрытой целью – если следовать твоей логике. Это уж, знаешь ли, чересчур!

— Держи его крепче, не урони, — сгорая от предвкушения, нашептывала чайке тьма и понеслась вперед, указывая Джонки путь. — Стань моим мальчиком, почувствуй этого ребенка! Найди его руки, его тонкие ноги и влей в них силу своего сердца! Взмахни настоящими крыльями! Давай! Лети!

***

Ночь на побережье

— Я не сумею, — всхлипнул мальчик, наблюдая, как одновременно подбирается прилив к его брошенному под сводами пирса бесчувственному телу, и как ему навстречу летит огромная хищная птица из другой реальности.

— Ты удивишься, — сухо отозвалась тьма, порядком утомившаяся от слабости и нерешительности созданий этого мира. — Поверь мне, горечь полыни превратится в сладость меда, когда ты соединишься с ней. Вы одинаковы по духу. Приняв ее, ты, наконец, примешь себя. О, ты удивишься, как вдохновляюще бывает увидеть себя настоящего и поразиться, на сколько ты прекрасен, — в ее льстивых словах не было обычного сочувствия, ей хотелось как можно скорее ворваться в огромный реальный мир, пообедать на славу и заполучить, наконец, носителя по интереснее.

— Я должен поглотить тебя… — прошептал мальчик и зажмурился, готовый к потоку горечи и отчаяния.

— Лети! – завопила Джонки, не обратив никакого внимания на его слова, и врезалась в его сознание, вышибив мальчика на задворки и наслаждаясь, как каждая клеточка его тела становится ее, соединяется с существом птицы и наливается магией, которую подарила ей тьма.

Раздался оглушительный взрыв. Пирс взлетел на воздух, и из его обломков выскользнула, поднимаясь к небу, крылатая гигантская тень.

***

Переплетение миров

— Геракл, где ты, малыш? – проснувшись от громкого лая, стихнувшего так же внезапно, как появившегося, Саша вывалился из гамака на дощатый пол, запутавшись спросонья в колючем шерстяном пледе. — Ко мне! Геракл? – он поднялся, окинул растерянным взглядом веранду и темную полосу океана вдалеке.

Что-то было не так. Неправильно, словно в окружающий мир закралась ошибка или вирус, который может уничтожить все. Саша не смог бы объяснить это маме, но безошибочно почувствовал, что надвигается зло, и щенок предупредил его об этом.

— Джона, вы еще здесь? – перегнувшись через перила, он позвал старика, однако в высокой траве гулял только ветер. Остался или ушел, он вряд ли поможет. Такие, как он, могут и не заметить чужую беду – слишком заняты своей печалью.

— Кто здесь? – Саша потребовал ответа и отступил, протягивая руку к двери в кухню.

— С-солнечный мальчик, — пронес ветер со стороны океана, — мальчик потерял с-своего др-руга, — следом за шепотом, ползущим, словно змея, сквозь непроглядную тьму, раздалось испуганное – гав! и все снова стихло, — хочешь его спасти?

— Отдай мне щенка, — Саша говорил уверенно, но глаза его расширились от испуга.

Перед ним на деревянные перила со скрежетом опустилась огромная тварь, прячущаяся в сумерках. Ее мощные крылья не помещались под крышу веранды. Где-то во мраке, окутывавшем чудовище, беспомощно барахтался, поскуливая, Геракл.

— А кого бы ты хотел спасти? Кто тебе дороже – этот жалкий комок мяса и костей или вот он?

Закричав от ужаса, Саша отшатнулся и повис на креплении гамака. Рука, высунувшаяся из темноты и сжимавшая его потерянного плюшевого медвежонка, была, несомненно, человеческой. Детской, бледной, будто бы безжизненной – рукой мертвеца.

— Он же просто игрушка, — всхлипнул Саша, — верни Геракла, пожалуйста…

— Слышал, ты ему не нужен, — рассмеялся мальчик во тьме и сжал медвежонка так сильно, что тот раскрыл свою маленькую пасть и завопил от боли.

— Шоня! – не веря своим глазам, Саша побледнел как полотно и бросился освободить друга.

— Я выпущу тебя, и бегите, понял? – напряженный голос чайки, острый как скрежет по стеклу, раздался внутри медвежонка, причиняя ему боль и в то же время не давая потерять сознание. — Боюсь, я не смогу с ней справиться, дружок, — вздохнула она и застонала. — Это так горько! – пронзительный крик вырвался из самого нутра чудовища, заставив застонать вместе с собой землю и небо. — Она не отпускает меня, вцепилась когтями в сердце и грозит разорвать его, если я не буду ее слушаться! А еще этот хныкающий глупый ребенок, который плачет где-то внутри меня. Тьма обещает, что оставит меня в покое, если я, — неожиданно ход мыслей Джонки изменился, и она посмотрела с колючим оценивающим прищуром на Сашу. — Просто маленький человек. Их и без того слишком много, ну убавится на одного? Хм, странно, он такой красивый и кажется – теплый… Я что, краснею?! Как он уставился на меня!

— Нет, не отдавай меня тьме! Я не позволю, чтобы исчезло столько счастливых дней из его памяти. Прошу тебя, чайка, — Шоня запрокинул голову, чтобы посмотреть на нее, но смолк и отвернулся.

В том, что он увидел, не осталось ничего от его друга. Из сгорбленной детской спины выросли гигантские крылья, черные, как смоль, и острые. Вместо носа из лица торчал длинный клюв, блестевший в оранжевом свете лампочек, словно приготовленный для нападения нож. Тонкие слабые руки выгнулись под странным углом и заканчивались когтистыми лапами вместо кистей. Для этой новой Джонки медвежонок был чуть больше, чем пыль под ногами, но она услышала его просьбу. И выполнила. Внезапно и быстро, пока тьма не разобрала, о чем они перешептывались.

— Не смей! – задыхаясь от волнения, Саша бросился на чудовище, протягивая руки к любимому медвежонку, но Джонки была быстрее. Ей хватило мгновения, чтобы разорвать его мягкое набитое ватой тело и швырнуть в заплаканное лицо мальчика. На мордочке Шони застыло искреннее удивление. Лапы безвольно повисли, и как будто издалека он услышал, как зарыдал Саша. И кто-то невидимый, но почему-то хорошо знакомый захлопал крыльями в опускавшейся темноте.

Словно подкошенное неожиданным ударом, чудовище свалилось с перил Саше под ноги и стало извиваться, отчаянно шипя, будто огромная птица сражалась со змеей. Тяжелые крылья стали биться о деревянные перекрытия и притулившийся в уголке забитый книгами шкаф, оставляя глубокие царапины повсюду. Плед, гамак и новенькая корзинка Геракла мгновенно превратились в ошметки. Гирлянда замерцала, пульсируя в такт рвущемуся из груди Сашиному сердцу. Никто не пришел на помощь, не звонили телефоны экстренных служб, не визжала сигнализация уснувших по улице автомобилей, ни одна дверь не распахнулась, и не хлопнуло раскрытое окно. Ткань реальности вокруг них пошла рябью и натянулась до предела. Для тех, кто мирно коротал августовскую ночь в своих постелях, они были не более, чем привидевшийся кошмар.

— Я разберусь с тобой, с вами обоими после, — рявкнула тварь и, поборов прокатившуюся по телу судорогу, уставилась красными горящими глазами на Сашу, прижимавшего к груди искореженного медвежонка, — иди ко мне, — прошелестела тьма листьями старого вяза под крышей, — я отпущу их всех за одного тебя…

Зачарованный, Саша сделал шаг на встречу твари, и в тот же миг она набросилась на него, придавила к полу и впилась острыми клыками в хрупкую детскую шею. Ослепительный белый свет наполнил его тело и полился сквозь прозрачную кожу во вне, в жадно прильнувшую к нему тьму. Словно миражи веранду и улицу возле дома заполнили картинки прошедших счастливых дней, запахи, звуки, призраки запечатленных в его памяти людей. Все это было пронизано чистым ярким светом такой силы, что тьму отбросило назад. Захлебнувшись, она отступила в спускавшиеся на побережье заросли, и задрожала, но скорее от наслаждения, чем от испуга.

Поддавшись искушению, тьма сбросила сдерживающие ее голод оковы и отделилась от истерзанного ребенка, в чьем сердце нашла себе дом, и от полоумной чайки – ее внутренняя сила была ей больше не нужна. Она насытилась на столько, что рискнула выйти в реальность, не скрывая своей сущности. Тягучее облако мрака накрыло залив и стало расти. Своей тяжелой лапой она надавила на своих жертв, послуживших ей невиданным лакомым угощением, выжимая из них остатки нектара с такой алчностью, что не заметила, как по усыпанному звездами куполу неба побежала трещина. Там, за завесой реальности кипел хаос, для которого тьма была лишь блохой, и он уже запускал свои тонкие щупальца в этот мир.

— Я не стану делиться, — прогрохотало зловещее облако над бушующим океаном в то время, как Геракл, бесцеремонно выброшенный в заросли крапивы, очнулся, набрал полные легкие воздуха и залился таким пронзительным лаем, что немного, совсем чуть-чуть приблизился к одноименному герою мифов. На смерть перепугав задремавшего под лестницей старика, щенок начал рвать крошечными зубами его куртку и тащить наверх.

— Святые угодники, — выдохнул старик, предполагая, что успел преставиться во сне, раз на него лает окутанная ярким радужным светом собака, а раз такое дело, надо слушаться – заключил он, глядишь, наверх заберут, и, подобравшись, со скрипом, полез на веранду, схватив радостно визжащего щенка в охапку.

На последней ступеньке Геракл вырвался из его рук и яростно виляя хвостом подбежал к Саше. Мальчик лежал неподвижно, бледный, словно вся кровь вытекла из него, он сам напоминал сломанную большую игрушку. Но щенок не подал виду и принялся яростно вылизывать лицо любимого хозяина. Тусклое свечение, окутывавшее Сашу словно туман, стало сильнее, а Геракл превратился в маленькое довольно ворчащее и поскуливавшее от удовольствия солнце. В его крошечном щенячьем сердце была бездонная пропасть любви и обожания, которой он щедро делился с миром, довольный и счастливый, что выполняет свое предназначение.

Шоня поморщился, когда влажный жесткий язык Геракла прошелся по его затылку, и почувствовал, как жизнь возвращается к нему. Это было не тоже самое, что чувствовать себя новеньким медвежонком с биркой, тем более, когда в кишках гуляет ветер.

— Все из-за тебя! – мальчик, брошенный тьмой, забрался на веранду следом за стариком и, оттолкнув его, бросился к Саше, сжимая в руке крупный, найденный на берегу, камень. — Она бросила меня из-за тебя! – закричал он и замахнулся, пока Саша по-прежнему неподвижно лежал на полу. – Теперь я умру с голоду! У меня никогда больше не будет такой вкусной еды, таких сладких воспоминаний! — по его исхудавшему грязному лицу бежали слезы, обида и отчаяние душили его. Геракл с рычанием напал на исцарапанную ногу мальчишки, но тот как будто и не почувствовал. Его рука, сжимавшая камень, стала опускаться, и вдруг что-то больно ударило его по глазам. Вскрикнув от неожиданности и прижимая ладонь к окровавленному лицу, мальчик отступил и упал, споткнувшись о разбросанные повсюду книги. Камень вывалился из его пальцев и откатился в сторону, а странная игрушечная чайка продолжала назойливо кружить над его головой, время от времени нанося удары пластмассовым, но острым клювом.

— Это ты меня держал в темноте, жалкий гадкий мальчишка! Тоже мне Пожиратель! Я покажу тебе, как обижать моих друзей! – из ее игрушечного горла вырывалось резкое неприятное карканье, но Шоня и Геракл ее понимали.

— Что тут происходит? – сорвался старик, хватаясь за седые вихры, — милостивые боги, неужели я впрямь так упился, что мне это мерещится! Мальчика нужно спасти! – прихрамывая на левую ногу, он приблизился к Саше и опустился на колени, пытаясь нащупать пульс. — Тебя я тоже знаю, — рассеяно обронил он, скользнув взглядом на сжавшегося в комок за шкафом мальчика, брошенного тьмой. – Ты – Антон, твоя семья живет на другой стороне леса. Да, да… Жалко тебя, плохая семья, — ворчал старик себе под нос, успокоенный, что нащупал слабый нитевидный пульс.

— Кажется, происходит что-то неладное, — произнес Геракл, возмущенно тявкнув, и уставился на медвежонка, который чувствовал тоже самое.

— Антон, — неуверенно повторил мальчик, пытаясь распробовать собственное имя, а раз было имя, должно было быть и все остальное. Он перевел загнанный тревожный взгляд над старика, склонившегося на Сашей, вставшего в оборонительную стойку щенка бигля и плюшевую чайку, неловко ковыляющую к ним по дубовым доскам пола. Они смотрели на него настороженно, но без осуждения, и он глубоко вздохнул, так свободно, что легкие отозвались болью с непривычки.

Земля заходила ходуном и начала ползти наверх, одновременно небо спускалось с другого края. Возмущенный всем этим, Геракл стал носиться по веранде, взбираясь и перепрыгивая через скользящие на него книги и клочки подушек.

— Мы – стая, и мы не сдадимся! – рычал он. — Мы – одно целое! Настоящая грозная стая!

Хвост разноцветного теплого света струился за ним, превращая щенка в заблудившийся во дворе метеор.

— Стая, черт тебя побери! – крикнула чайка и взлетела, вдруг увеличившись в размерах и накрывая своими наполненными светом крыльями всех остальных.

Старик только молча кивнул, сжимая сухой, но еще крепкой рукой плечо Антона, и серебристая мерцающая дымка обволокла их обоих.

— Давай же, разбуди его! – нетерпеливо бросила чайка, кивая медвежонку на все еще неподвижного хозяина. — Чего же ждешь? Без него мы погибнем! Все погибнет! – раздраженно каркала она. — Я тебе сейчас уши оторву!

— Опять ты за свое, — рыкнул Шоня и забрался Саше на голову, раздвигая лапами выгоревшие на солнце пряди словно заросли полевой травы. — Просыпайся! – позвал он, засунув голову в Сашино ухо, но ничего не произошло. – У меня не получается? – испуганно спросил медвежонок сам себя вслух.

— А поверить в себя ты не можешь? – Джонки начала снижаться, всерьез опасаясь, что ее друг не сумеет этого сделать.

— Но он же выбрал щенка, я не нужен ему больше, — едва слышно произнес Шоня и прижал лапы ко рту, будто бы сказал неприличное слово.

— Иногда дело не в том, нужны ли мы кому-то, плюшевый, — ответила чайка, — а в том, нужен ли кто-то нам самим. Ведь ты же отдал свою жизнь, чтобы сохранить несколько счастливых дней в его памяти, разве этого не достаточно?

— Если я снова живой, это считается? – недоверчиво уточнил Шоня. – Ааай! – он отмахнулся лапой от надвигающегося клюва.

Слабое желтое сияние вокруг медвежонка вдруг полыхнуло ослепительной апельсиновой вспышкой и, поглотив их всех, стало расти. Оно выплеснулось с веранды в сад, разлилось по песчаной косе и тихой спящей улице. Живое и теплое, он вспыхивало разными цветами, вмещая в себя свет каждого, усиливало оттенки и играло ими. Бесстрашно схлестнувшись с тьмой, сияние отбросило ее к разлому и прижало к своду ночного звездного неба. Медленно и постепенно земля стала возвращаться на прежнее место. Пелена оскалившегося разъяренного мрака ссыхалась в размерах, пока не превратилась в крошечную трепещущую точку тьмы.

— Этот мир принадлежит свету! – закричал Саша, надеясь, что она услышит, и перед тем, как проскользнуть в закрывающийся разлом между мирами, она услышала и усмехнулась.

— Надолго ли?

С громким хлопком трещина срослась и исчезла, оставив лишь горстку звездной пыли, рассыпавшуюся над присмиревшей океанской гладью. Завизжали сразу несколько сигнализаций, в домах по всей улице стали включать свет и распахивать окна, пытаясь понять, что так громыхнуло и разбудило их. На веранду выбежала испуганная Сашина мама в одной сорочке и, охнув от неожиданности, что встретила бездомного, да еще какого-то грязного мальчишку, скрылась обратно в кухне, прокричав из глубины дома.

— Саша, почему ты не предупредил, что у тебя гости? Почему вы не спите до сих пор? Кто-нибудь будет чай с яблочным пирогом?

— На вот, — стесняясь чего-то, старик затолкал чайку в руки Саше и отвернулся, — пусть они оба у тебя будут. А мы, наверное, — он шагнул к выходу и остановился, внимательно оглядев Антона с макушки до рваных кроссовок, — чай мы будем! Может, что еще пожевать найдешь?

Саша стоял неподвижно, оглядывая своих новых друзей, и светился от счастья, только теперь его сияние пряталось в глубине серых улыбающихся глаз.

— Ма, тащи все! Мы голодные!

Эпилог

Это история о дружбе, какой бы странной она не была, способной прогнать любую тьму.

N.B. Наличие щенка при этом обязательно.