РЫЖИЕ, глава II: Бесконечный Ленин

18+

Автор:

Эли Смолха

Текст:

Деревья проходят мимо меня, перешептываясь ветром. Наверное, скоро вечер. Телефона у меня нет, а по солнцу определять время я не умею.
Пускай темнота, зато палить не будет.

Белый грузовичок-газель останавливается чуть впереди и скрипучий мужской голос затягивает меня внутрь. Я сажусь на деревянный ящик и, по-правильному улыбаясь, называю адрес.

Пузатый мужичок с блестящей лысиной говорит:

— Улица правильная, только длинная. Километры, километры, и все — Ленина. Тут несколько деревень на нём лежит. Мы до какой-то тебя подбросим, не боись. Ты, кстати, куда-откуда?

— Навещаю бабушку, — коротко отвечаю я и снова улыбаюсь.

Я ненавижу мужиков.

Я боюсь мужиков.

Я никогда не понимал, что творится в их бородатых, квадратных, опухших головах. В моем потоке мыслей уже проскальзывало слово “другой”, и оно всегда доставляло мне кучу проблем, но я ни на что

НИ НА ЧТО

НИКОГДА

не променял бы его. Пускай даже меня убьют в пьяном угаре, хохоча, эти мерзкие твари. Пусть даж

— Все нормально? — спрашивает лысый.

Я киваю и с улыбкой отвечаю:

— Просто ногу снова отсидел. Давно еду.

Мужик понимающе кивает и отворачивается, а я возвращаюсь в свою темноту и сливаюсь с деревянными ящиками, как хамелеон. Нужно мимикрировать.
Приспосабливаться.

Когда в школе узнали о моей ориентации, учитель ОБЖ за руку вывел меня к доске и провел лекцию о тлетворном влиянии Запада на детей. План Даллеса, золотой миллиард и прочие потрясающие своей нелепостью теории заговора. Иногда мне хочется, чтобы они были правдой. Я стоял, не в силах пошевелиться или издать звук, и если бы не темнота, обвивающая меня своими сильными тонкими руками, я бы упал на пол и заплакал.

Я никогда не отказался бы от этого. Хотела бы Жанна д’Арк быть поломойкой?

Лицо скривило от неподобающего сравнения, и я убил мысль, сосредоточившись на ящиках.

Деревянные.

Класс.

В спину впивается какой-то штырёк или замочек, и я опираюсь на него всем телом: этого недостаточно, чтобы даже прорвать футболку, но мир становится чуть-чуть легче. Если тело не рвать, то, переполнившись темнотой, оно лопнет и перестанет существовать. Это не в моих планах. Так просто они от меня не избавятся. Они. Кто — они? Они — не я. А я улыбаюсь.

— Ну ты рыжий, конечно, — невпопад говорит лысый. Ну ты и лысый, — хочу сказать я, но сдерживаюсь и с улыбкой отвечаю:

— Ну, какой получился.

Мужик смеется (словно я сказал что-то очень смешное) и продолжает:

— А я вот был…

Я перестаю слушать и начинаю считать все способы, которыми он мог бы меня убить. Вокруг много инструмента: молотки, гвозди — побуждает к творчеству. Руки у него сильные, а мне многого и не надо, спортом я никогда не занимался… Бесплатный студент-психолог говорил, что я проецирую поведение нескольких знакомых мужчин на всех остальных, и я равнодушно соглашаюсь с ним. И что, если так? Я должен погрузить себя в сказку, где среди каких-то ящиков и грязных промасленных тряпок я найду принятие? Узнав, что я гей, этот добродушный малый выкинет меня на дорогу или, как минимум, скажет что-нибудь мерзкое. Я не в настроении на что-то мерзкое.
И так хватает.

— …Такая вот история, — усмехается лысый, и я многозначительно киваю.

Грузовичок останавливается, я пожимаю крепкую руку своего нечаянного спутника, водителя и ещё одного мужичка неопределенной роли и неприметной внешности. Кажется, он все это время сидел среди ящиков, а я и не приметил.

Машина избавляется от меня, а дорога приобретает, уползая подо мной в прошлое, сменяя деревья, краску и раздавленных ежей на другие-такие-же декорации.

Мне её жалко.

На сцене появляется пустоглазый домик. Внутри расколоченная мебель, высушенная временем, бутылки из-под водки, коробки и грязные, потрясающе грязные одеяла. Ленина, 616, — гласит выцветшая табличка.

Кто-то умер здесь, а потом кто-то сорвал доски и нарушил святую пустоту этого дома. Распотрошил могилу чьей-то жизни. Когда-то внутри было уютно, а теперь сквозь полуобвалившуюся крышу пробиваются зеленые ростки.

Мне жалко этот маленький, забытый домик, который некому больше любить. Студент-психолог порывается что-то сказать изнутри, но я быстро ломаю ему шею и продолжаю свою дорогу, сглатывая подступившие слёзы. Брёвна и палки того не стоят.

Ленин полон мертвецов. Мертвые домики цепляются за дорогу скрученными заборчиками. Изредка и чужеродно среди них появляются чистенькие-голубенькие хатки с вылизанными огородиками, и почему-то их пластиковая чистота кажется чистотой мумии. Стерильностью морга.

Ни движения. Ни звука. Я ускоряю шаг.

Я иду с закрытыми глазами: лес лопочет на своем языке, где-то очень далеко лает собака, под ногами маленькие камушки недовольно пожуркивают, цикады, ветер, скрип.

От дома, где я вырос, можно было за несколько минут дойти до леса. Мне запрещали ходить туда, но я всегда чувствовал какое-то единство с этим зеленым массивом, казавшимся бесконечной-огромной тушей какого-то бесконечно-огромного существа. Если бы у меня были корни, я бы сплел их с его корнями, если бы у меня были ветви, я бы погрузил их в наше общее небо.

Чужие шажки.

Собака смотрит на меня пару секунд, высунув язык, а затем убегает в лес.

Когда наступает ночь, я прячусь в гниющем теле одного из забытых домов. Его звали “Ленина, 555”. Джекпот. Счастливое имя.

На антресолях я нахожу коробку со старыми советскими ёлочными игрушками.

Мне их жалко.

Когда-то их окружал смех, а теперь — запах гниющего дерева, темнота и один забытый подросток, сбежавший из дома в пустоту письма сорокалетней давности.

Я хочу защитить их, но они слишком хрупкие. Я оставлю их здесь, как последние искры жизни этого дома. Словно только благодаря этим игрушкам дом всё ещё держится стоймя. Я развешиваю игрушки на гвоздях и щепках, которыми полнится домик, и засыпаю под их тихий звон прямо на влажном полу. Мне снится новогодний смех и

стоги сена странной формы. мы сидим прямо на них но солнце слишком яркое чтобы вникнуть в это мы

ты просишь не забывать пока мы идём к речке но я уже забыл я забыл я забыл прости прос

Я просыпаюсь от холода.

В разъеденном временем зеркале я наспех расчесываю волосы пальцами и смотрю на свое бледное, испуганное, чумазое лицо. Рыжий-рыжий-конопатый, убил дедушку лопатой. Только не дедушку, а себя, и не лопатой, а бесконечно-холодным ночным лениным.

Главное не заболеть.

В кудрях запутался гнилой лист, и я не стал его вытаскивать.

Я снова оказываюсь на дороге: раннее утро и холод вытравляют из меня дрёму и я чувствую себя почти проснувшимся. Почти реальным. Это немного пугает меня.

Я привык жить в полусне, в полуфантазии, в картинке, в сценке. Да он как всегда в облаках, — говорили они-всякие-ну-эти, и я пожимал плечами, продолжая проигрывать в голове далекие истории несуществующих миров. Сражения, диалоги, драматичные паузы…

Меня в этих историях никогда не было.

Мне часто снятся сны, стоит лишь закрыть глаза на минутку, и я уже оказываюсь в другом мире, другой вселенной, становлюсь невидимкой-наблюдателем чужой жизни, любви, смерти.

Мне нравится представлять, что эти миры реальны.

Мне часто снится Большое Дерево на фоне истерично-красного неба. Кора его черная, как ночь, а на ней — тонкие пульсирующие прожилки всех цветов радуги. Я из тех, кто живет в его ветвях и поет чувства, пытаясь пробраться в мир за экраном. Другие — живут в корнях, среди застывших темно-лиловых волн древнего океана. Они пожирают память и мучаются от непроходящего голода. Они хотят сожрать и меня, но мне всё равно, потому что я пою какую-то бесконечную долгую печальную песню, и весь я сосредоточен в ней, будто я — её последствие, а не наоборот. И я очень хочу, чтобы кто-то, кто-то определенный услышал её, потому что она — для него… И как только небо раскрывается шипящим прямоугольником белого шума, я всегда просыпаюсь.

Я люблю этот сон.

Мимо в направлении Голубков проносятся несколько машин.

Как я уже говорил, я ничего не знаю об Ие. Ну… Почти ничего.

Дома о ней не разговаривали, а то малое, что мне удалось почерпнуть о её жизни, я выловил в случайном оскорблении.

Рыжая.

Нелюбимая.

У нас много общего, бабушка Ия. Надеюсь (прости), что тебе одиноко (прости) и мы поладим. Мне тоже одиноко. Очень.

У большого дерева, увешанного выцветшими лентами, стоит черная машина. Полноватая старуха крабом ползет в кусты, а мужчина, её сын, усталым монотонным голосом тянет:

— Ма-а-ам, не свались.

Та отмахивается:

— Двум смертям не бывать, одной не миновать.

Я прохожу мимо, представляя себя лесным зверем. Им позволительны грязные шорты и порванные футболки, исцарапанные руки и разбитые коленки. Незнакомец, кажется, даже не замечает меня.

Лесные звери лесные мы.

Другие работы автора:

← РЫЖИЕ: Глава III, Корень из минус одного

РЫЖИЕ, Глава I: Муха в такси →

продолжение, лгбт, все серьезно, необарокко, ленин, дорога, мужики, настоящие мужики, очень настоящие мужики

Сообщить о нарушении