Урочище Странных

1

Июль. Раскалённый до адовой сковородки месяц. Безумное солнце плавит всё вокруг, а заодно и мой, побитый разводом, мозг. Жарко… Марево размазывает горизонт, превращая лес в порченный молью бабушкин ковёр. Пыль липнет к моим кроссовкам, забивается в нос, мешает идти.

Дом. Старый бабушкин дом. Давно безхозный, давно заброшенный. Скрипит рассохшееся дерево старой калитки. Её делал прадед. Давно, ещё при императоре. Бабушка рассказывала, что прадед был кузнецом, но любил столярное дело. На зависть соседям, он украсил весь дом кружевной резьбой. Наличники, навесы, балясины перил на крыльце.

Дом моего детства, забытый на долгие двадцать лет. Я затворил певучую калитку и пошёл по заросшему лебедой двору. Дом остался прежним. Большим, кружевным, уютным и безопасным. Только просела кое-где крыша, истончилось кружево резьбы, потемнели стекла в тяжёлых оконных рамах. И не идёт дым из печной трубы. Потому что бабушки давно нет.

Бабушка… Она бы поняла меня, поддержала и пожалела. Махнула бы рукой и сказала «Всяко в жизни бывает. Всё проходит и это пройдёт!». Усадила бы за стол, достала из пузатой печки пирожки с капустой и крынку топлённого молока. Сама бы села напротив, подперев голову рукой, и выслушала всё, о чём душа болит. Нет бабушки, есть только одиночество и предательство. Предательское одиночество.

Капризно заскрипели ступени под моими шагами. Пусть их. Я тут теперь надолго. На двери висит всё тот же тяжёлый замок, который я собственноручно замкнул после бабушкиных похорон. Висит и даже не ржавеет. Значит зря вэдэшкой закупался перед отъездом. Ключ легко повернулся, будто каждый день отмыкал старый замок, заперший время в доме.

Дверь открылась легко, молчаливо. Ни скрипа, ни стона дерева. Я прошёл в дом. Плетённые бабушкой половики поздоровались взметнувшейся пылью. Дом поприветствовал затхлым воздухом. Тлен и забвение… Может зря я сюда сбежал?

2

Света не было. Сначала я думал, что пробки выкручены, но оказалось, что света нет на всей улочке. Соседка, живущая через три дома, сказала, что электричества нет третий день. «Потому как столб упал. Теперь пока не заменят, будем свечи жечь». Свечи так свечи, но у меня есть фонари на солнечных батареях, слава китайской изобретательности.

Затхлость, тлен и собственные сомнения я изгнал просто. Распахнул тяжёлые рамы, впустив июльскую жару и выгнав законсервированную скорбь. Матрасы, подушки и половики развесил по забору. Солнце тут же принялось их терзать, прожаривая отсыревшую вату и перо. После сушки их нужно будет выбить старой бабушкиной колотилкой.

Осталось немного: раздобыть воды, чтобы отмыть тоску и пыль со скрипучего пола и мутных стёкол. Ведро нашлось в сенях. Большое эмалированное чудовище, снаружи зелёное, внутри белое. Литров двенадцать в него влезало. Помню, в детстве я бежал за бабушкой к колодцу на заднем дворе. Она дважды опускала бадью в колодец, чтобы наполнить ведро. Бабушка смеялась, уперев руки в бока, глядя на мои попытки утащить эмалированного монстра. Потом просто брала ведро и несла домой, а я гордо держался за его ручку, думая, что тащу всю тяжесть сам.

Колодец был на месте. Вокруг него, сквозь каменную площадку, пробивались кустики чахлой травы. Я заглянул в сырое нутро сруба и кинул камень. Плюхнуло… Значит вода есть. Закинул следом бадью. Цепь ржаво звякнула и натянулась. Поплевав на ладони, я принялся крутить ворот. Визгливо поскрипывая, закрутился цилиндр, зазвякала цепь, рассыпая вокруг хлопья ржавчины.

Первая бадья, полная ледяной воды, вылезла неохотно, как будто неприятно ей было от июльской жары. Я вылил воду в ведро и вновь закинул бадью в нутро колодца. Снова принялся крутить ворот. По спине лил пот, мышцы гудели, но в голове прояснялось. Уходила боль от предательства жены. Бывшей жены… Мысли становились на место, и будущее не казалось таким непроглядным.

Бадья уже была практически наверху, когда раздался резкий свист и треск. Ржавая цепь не выдержала нагрузки и оборвалась. Бадья ухнула на дно колодца, а старый ворот ехидно помахивал мне обрывком цепи.

— Твою мать! – громко выругался я.

— Здравия желаю!

Я вздрогнул и обернулся на голос. Через прореху в заборе пролазил маленький человечек. Он был в ватнике, рыжем треухе и валенках. Густая спутанная борода, пегая и нечистая, надёжно маскировала возраст и лицо человечка.

— И вам не хворать, — поздоровался я.

— Сашка? Ты што-ли? Вернулся в бабкин дом? – человечек радостно лыбился, показывая шесть оставшихся зубов. – Не узнаёшь, што-ли? Эт же я, дядя Коля, тракторист!

Я оторопел. Дядя Коля, сельский тракторист, пропал за несколько месяцев до смерти бабушки. Его искали всем селом, но нашли только притопленый трактор на болоте. Говорили, что кто-то видел похожего на дядю Колю мужика, далеко в соседнем городе. Только слухи так и остались слухами. А потом умерла бабушка и я потерял связь с деревней.

— Дядя Коля? Как так то? А когда ты домой вернулся?

— Не знаешь, што-ли? В город сбегал я, к полюбовнице. – Тракторист захихикал. – А как деньги-то кончились, так полюбовница меня и попёрла. Тут я и вернулся домой.

Я засмеялся. Дядя Коля в молодости был тот ещё ходок. Сколько крови девкам попортил!

— А трактор зачем утопил?

— Трактор, што-ли? – Дядя Коля замялся на секунду, — ну, так, привиделось, што-ли, на дороге чего, крутанул на прогалинку. А потом чего-то тоска накатила, я и погнал, куда глаза глядят, пока в болотце не угодил. И-эх!

— Бывает. – я оттёр пот со лба. – Дядь Коль, а ты чего в зимнем-то? Не жарко тебе?

— Да, мёрзну я, мёрзну. – Он потоптался на месте и спросил, — у тебя, эта, нет чего для сугреву?

Ага, понятно, морозит с бодуна. Ну, что ж, помогу страждущему.

— Есть, дядь Коль. Пойдём в дом, там всё.

Я подхватил ведро и пошёл к дому. Следом, мелко перебирая ногами и шаркая валенками, засеменил тракторист.

В дом он заходить наотрез отказался, мол, наследит и на солнышке всё ж теплее. Я вынес табуретку и поставил её возле крыльца. Дядя Коля заулыбался. На табуретку водрузил бутылку водки, пару стаканчиков, вилки, баночку с солёными опятами, булку ржаного хлеба и сало. Дядя Коля крякнул и принялся разливать.

Мне стало покойно на душе. Детство оживало вместе с приходом старого знакомого. Казалось, что вот-вот выглянет бабушка из окна и, незлобно поругав выпивоху, позовёт пить чай с вареньем из крыжовника. Я поднял стаканчик и подцепил кусочек сала, а потом раскрыл рот, чтобы произнести тост, но в воздухе поплыл звон колокола. Далёкий, размеренный, погребальный. Откуда? Рядом отродясь не было церквей.

Дядя Коля дёрнулся, забегал глазами и совсем утонул в своём ватнике.

— Когда звонит колокол, тьма становится на шаг ближе. Мертвецы вылезают из домовин, а скорбящий ангел приносит огонь в этот мир, чтобы вершить суд праведный. Бойся, если колокол звонит по тебе…

Тихий голос дяди Коли сплетался со звоном колокола. Внезапно июльский зной сменился январской стужей. Меня обдало холодом, каждый волосок на теле встал дыбом. Колокол звонил и звонил, изменяя реальность. Лицо дяди Коли поплыло и начало опадать кусками гнилой плоти, обнажая голый череп. Ватник порос пятнами сырой плесени, в воздухе повис смрад болота и разложения. Чёрная птица спикировала на его плечо и протяжно каркнула. Я дёрнулся, опрокидывая на себя рюмку водки. Проклятая жидкость попала в глаза, на мгновение лишив меня зрения. Когда я, ругаясь, на чём свет стоит, протёр глаза, колокол замолчал.

Дядя Коля был обычный, живой. Он весело тяпнул рюмку водки, закусил солёным грибом и оскалившись, в дружелюбной шестизубой улыбке, сказал.

— Ты, эта, перегрелся што-ли? Позеленел весь и водку разлил. Пить не умеешь, што-ли?

— Это, я наверное и правда устал, да ещё и слова твои. Про колокол и скорбящего ангела…

— Какие слова? Ни чё я не говорил. Ты устал, што-ли? Так отдохни, отдохни. И эта, про цепь не беспокойся. Есть у меня, принесу завтра поутру. Или сегодня вечером. Вечером даже удобнее будет. Починим твой колодезь. Я пошёл, а ты отдыхай, отдыхай.

Дядя Коля налил ещё стаканчик, выпил его, не поморщившись, и пошёл к калитке. А я остался сидеть на крыльце, понимая, что дядя Коля прав. Нужно отдохнуть.

3

Вечером дядя Коля не появился. Я, здраво рассудив, что старый алкоголик напился и забыл про обещание, занёс домой просохшие подушки, одеяла и матрасы. Застелил кровати, свою и бабушкину. На чистый пол расстелил вязаные половики. Дом снова стал таким, каким я помнил его с детства. А потом я лёг спать.

Утро встретило меня очередным безумством солнца. Оно заливало всё жарким светом, заставляя тени нервно сжиматься и уползать. Электричество так и не починили, но меня, почему то, это не волновало. Я умылся остатками воды из ведра и понял, что дико хочу горячего чая и густого супа.

Дровяник оказался пуст, видимо остатки дров растащили. Тогда я решил сходить за валежником, нашёл верёвку и топор, кованный ещё прадедом, и отправился в лесок. Благо, идти туда минут пятнадцать.

Валежника я набрал быстро, его было море. Местным не надо, что ли? Или в деревню газ провели за эти годы? Я натаскал несколько упавших берёз, молодых и тонких. Видимо снегом зимой повалило. Заприметил сухую сосну, расщеплённую посредине и нависшую над молодой порослью. Связал в охапку нарубленные ветки и понял, что не смогу это дотащить. Поразмыслив, вспомнил, что у бабушки была тележка, удобная и вместительная. Тачка, как её назвала бабушка, должна стоять в курятнике. Я сам закатил её в пустой птичник, тогда, двадцать лет назад. Что ж, придётся вернуться.

На обочине пыльной дороги стояла бабка с битком набитыми клетчатыми баулами. Я узнал её. Это соседка, та самая, что рассказала мне про упавшую опору. Она обмахивалась листом лопуха, но с её красного лица градом лился пот. Видимо, соседка не рассчитала сил, потащив тяжеленые сумки по такой жаре. Надо помочь, соседи всё-таки.

— Утро доброе! – поздоровался я. – Давайте помогу…

Соседка обернулась. В её глазах мелькнуло узнавание, которое внезапно исказилось ненавистью. Глаза бабки сузились, лицо перекосило гримасой злобы.

— Ну-ка, пошёл на хер, козёл безрогий! Поможет он, скотина чумазая! Себе тварь, помоги!

Она плюнула мне под ноги, легко подхватила свои баулы и помчалась по направлению к домам. Я, опешив и разинув рот, молча наблюдал за бегством бабки. Пробежав пару метров, она обернулась и на ходу, не сбавляя темпа, проорала.

— Ходит, тут! Чё смотришь, и-ш-ш-шак?

Длинный язык, украшенный раздвоенным кончиком, вылез изо рта бабки на последнем слове. Он, злобно подёргиваясь, облизнул красные щеки соседки и снова исчез в тёмном провале рта. Я шарахнулся, споткнулся о дорожный камень, и грохнулся, нелепо взмахнув руками. Ветер приносил звуки мерно бившегося колокола. Бум-бум, ругань соседки всё тише. Бум-бум… Я приподнялся, но тут же упал в спасительную дорожную пыль. Потому что бабки не было. Вместо неё по дороге скакало отвратительное существо. Одноногое, горбатое, покрытое струпьями проказы. Огромные кулаки волочились за существом, периодически помогая отталкиваться от земли и совершать прыжок.

Я слушал колокол и понимал, что мне нужно построиться и идти сдаваться к психиатру. Опять. Ну или напиться. Сквозь веки пробивалось яркое солнце, пыль заползала в уши, звуки колокола угасали вдалеке. Приехал, блин, в места детства.

— Чего лежишь? Устал, што-ли? А я, вот, цепь тебе принёс. Айда, колодезь чинить.

Надо мной нависал дядя Коля, в ватнике, треухе и валенках. Он помог мне подняться и отряхнуть пыль.

— Ты чего на дороге то лежишь? – спросил дядя Коля, беззлобно улыбаясь и позвякивая цепью.

— Да, так, просто. – Мне было стыдно признаваться в накатывающих временами галлюцинациях. – Пошли колодец чинить. Давай цепь, тяжёлая же. Сам донесу.

4

Старая трёхколёсная тачка подпрыгивала на ухабах. Она стояла там, где я её и оставил. В птичнике. Колёса были на месте, но отчаянно скрипели. Тут мне и пригодилась вэдэшка, которая легко удалила ржавчину с подшипников и втулок. Веретёнка нашлась в доме. Бутылёк с носиком-лейкой, всегда хранился в деревянной коробке, рядом со старым «Зингером» бабушки. Пара капель загустевшего масла – и тачка несётся по дороге, не хуже джипа или танка.

После жаркого марева дороги прохлада леса баюкала. Я поставил тачку возле охапки дров, достал из рюкзака пару бутербродов и бутылку с водой. Отдых-пикник. Намаялся с утра. Дрова, потом ремонт колодца, техобслуживание тачки и снова прогулка за дровами. Да ещё бабка эта конченная, галлюцинации… Нужно передохнуть и подкрепиться. Я теперь вольный человек. Рабочий день сам нормирую.

Удобно устроившись на поваленном дереве, я принялся за еду. Боги, я и забыл, как вкусен ржаной хлеб в лесу! Жаль, не догадался захватить пару луковиц, но и кружочки копчёной колбасы вполне себе ничего. Я жадно проглотил свои бутерброды, запил их колодезной водой из бутылки и понял, что сто лет не гулял по лесу. Да я и не помню, когда в последний раз гулял, просто так, без цели.

Я аккуратно сложил бумагу из под еды и запихнул её в рюкзак. Следом отправилась бутылка. Погрузил на тачку связку дров, добавил ещё пару жердей. Остальные оставил лежать на земле. Всё равно за один раз не увезу. А потом, с чистой совестью, углубился в лес. Вольный я человек или нет? Прогуляюсь, отвезу дрова домой, затоплю печку и наварю вкуснейшей похлёбки. Наваристой, с кусочками теста – клёцками по бабушкиному рецепту!

Чуть заметная тропка вилась между деревьями. Временами она исчезала, проглоченная высокой травой и валежником. Я перелазил сквозь брёвна, шагал сквозь траву и снова отыскивал дорогу. Лучи солнца не могли пробиться сквозь густую крону деревьев. Мягкий полумрак дарил прохладу, но почему-то, мне становилось тревожно. Появилось ощущение, что чего-то не хватает, что-то неправильно. Только что?

Я остановился и огляделся. Ничего опасного нет. Деревья, трава. Тишина… Не поют птицы, не жужжит комар, не порхает бабочка, не стрекочет белка. Мёртвая, опасная тишина погреба. Ни звука, кроме моего сиплого дыхания и гулко забившегося сердца. Куда живность-то вся подевалась?

Тишину разорвал звон колокола. Бум-бум. Звук шёл из глубины леса, снова искажая реальность. Контуры деревьев расплывались. В ушах звенело, сердце громко ухало в груди. Бум-бум…

Лежащее неподалёку сухое бревно вдруг заскрипело и начало поворачиваться, а потом подниматься. Я попятился назад и прижался спиной к дереву. Мурашки побежали по спине, добрались до затылка и ухнули вниз, обдав холодом каждую мышцу моего тела. Бревно повернулось ко мне и застрекотало. У него было лицо… У НЕГО БЫЛО ЛИЦО! Мерзкое, зелёное, чешуйчатое. Бельма вместо глаз, провал носа и огромная пасть, украшенная сотней акульих зубов.

Лицо выглядывало из дупла, но явно являлось частью бревна. Тварь угрожающе зашипела, а потом вытянуло руки-сучья и потянулось ко мне. Я продолжал вжиматься в ствол дерева, не в силах сдвинуться с места и приговаривая, как мантру, одну фразу.

— Это галлюцинации, просто галлюцинации… Сейчас всё пройдёт…

Но тварь не исчезла. Она не могла до меня дотянуться, напрасно скребя сучьями-кистями землю, злобно стрекотала и корчила рожи. А потом замолкла. Я надеялся, что бревно сейчас исчезнет, упадёт на землю и замолкнет навсегда, как и положено сухому валежнику. Но тварь считала по-другому.

Она раскрыла свою зубастую пасть и страшно заорала, призывая кого-то. Меня обдало волной ужаса. Зубы застучали, тело покрылось холодным потом.

Позади твари зашелестели ветки. Множество больших ног топали, заставляя дрожать землю и меня. Бревно радостно заурчало и осклабилось в гадкой улыбочке. Проклятый колокол продолжал свою погребальную музыку…

Через секунду из-за бревна выскочило нечто – круглая лысая голова, из шеи которой торчали две гигантские ступни. Голова радостно подпрыгнула и устремилась ко мне, звонко щёлкая острыми клыками. Я не выдержал и побежал. Напролом, через бурелом. Тварь-бревно злобно застрекотала. Ей вторила голова, бегущая следом за мной.

Я мчался, не разбирая дороги, больно стукаясь о ветки и брёвна. Позади нарастала погоня. Тварей, судя по звуку, было уже не меньше сотни. Они визжали, грызлись, выли. А над всем этим безумием плыл погребальный колокольный звон.

Я мчался к опушке, туда, где оставил топор. Плевать, настоящие твари или порождения моего воспалённого мозга. Отмахиваться я буду до последнего…

Шум бегущей нечисти слышался со всех сторон. Визг, похлюпывание, вой и гаденький смех заставляли мои ноги слабеть. Я обливался потом, оставлял куски одежды на колючих ветках. Сердце колотилось, лёгкие разрывались от нагрузки. Твари пытались отрезать мне путь, загнать в гущу леса. Зачем? Они же не настоящие!?

Впереди мелькнул просвет между деревьями. Опушка в двух шагах, а там и топор дедовский. Я сделал рывок, собрав остатки сил, ломанулся сквозь кусты и споткнулся о подвернувшуюся под ноги жирную жабу на куриных ногах. Я упал, больно стукнувшись бедром о камень, торчащий из слоя листьев и мха. Твари оглушительно завизжали, празднуя удачу. Они выпрыгивали из кустов и заходились в радостном угаре. Они дрались между собой за право первыми добраться до меня.

Я отполз, слегка повернул голову и осторожно скосил глаза вбок, опасаясь надолго отворачиваться от скалящегося паноптикума. Тачка была в нескольких шагах от меня, а в ней и топор. Я задержал дыхание, подтянул ноги, вскочил и метнулся к топору. Раздался хоровой вой нечисти. Им явно не понравилось моё оружие. Я взмахнул топором и ринулся вперёд. Что-то корявое, чёрное мелькнуло перед глазами и врезалось мне в лоб.

Падая на землю, я слышал угасающий вой тварей и затихающий бой колокола. Слабеющими пальцами старался нащупать холодную рукоять топора, но сознание померкло. Опустилась тьма.

5

Рассечённый лоб саднило. Я внимательно осматривал своё небритое лицо в зеркале. Пытался оценить ущерб. Значительный. Фингал под глазом, здоровенный и набухший, рассечённая бровь и лоб. Следы запёкшейся крови на щеке. Мелкий мусор прилип к ране на лбу. Ноет спина, дёргает ногу…

Я присел на скамейку и достал аптечку. Индивидуальную. В оранжевом ящичке-контейнере.

Перекись зашипела, смывая кровь и грязь с кожи. Очищенная рана заболела сильнее, заставив меня скорчить рожу и зашипеть, повторяя за перекисью. Зелёнка, злая и колючая, нарисовала красивый рисунок на коже вокруг ссадины. Но я скромно спрятал его, прикрыв рану бактерицидным пластырем. Посмотрел на таблетку «Кетонала» и решил оставить его на потом. Вся ночь ещё впереди, мало ли накроет.

Дрова я всё-таки привёз. Вдоволь навалявшись без сознания в прохладе леса. Когда очнулся, понял, что никто меня не покусал, не обглодал мне лицо. А вырубился я, потому что ударился о корявую ветку дерева. Под ним и очухался. Солнце, к этому времени, стремилось к закату, так что провалялся я не менее трёх часов. Хороша вышла прогулочка…

Я вышел во двор, развязал дрова и занёс их в дом. Сходил к колодцу и притащил ведро воды. Умылся, смывая остатки грязи и страха. А потом сходил за топором и прислонил его к пузатому боку печи. Пусть будет. Мало ли что.

Неспокойно мне было. На душе скреблись кошки, глаз нервно подёргивался. Стоило выйти во двор, как появлялось ощущение слежки. Всё время казалось, что кто-то смотрит в затылок. Нехорошо так смотрит. С лютой злобой голодной. Обернёшься – пустота. Да и кто будет подглядывать, если в деревне человек десять осталось?

Стоило зайти в дом, как ощущение слежки пропадало. Правда, тревога никуда не исчезала. Она прогрызала дыру в моей реальности. А что если это не галлюцинации? Что если все деревенские давно мертвы? А вместо них бродит нечисть болотная, меняющая личину, как иной человек куртку меняет? И в лесу тоже они были. Уж больно реально всё выглядело. Бревно это, голова с ногами, звон колокольный…

Помню, бабушка рассказывала об урочище в центре леса. Холм небольшой, а вокруг кривые деревья растут. Будто ветер их на одну сторону скривил, изуродовал. Кругами по холму грибы чёрные лезут. Шляпки изогнуты воронками и отливают гуталиновым блеском. Нет в том урочище ни птиц, ни зверей. Если человек случайный туда заберётся, то или сгинет или с ума сойдёт. Бабушка говорила, что иногда, в полночь, можно увидеть вспышки в небе над самым центром леса – значит, нечисть что-то празднует. Колдовство творит, чтобы границы холма расширить…

Не верил я ей, думал сказки, но теперь сомневаюсь. Очень уж реальные сказки получаются. В Чёртово Логово превратилось место моего детства. Бабушка что-то говорила про защиту от них. Но что? Как в фильмах: осина и круг, мелом нарисованный? Чёрт, делать то что?

Взгляд уткнулся в початую бутылку водки, стоящую на столе. Напьюсь и лягу спать, а утром подумаю, как быть дальше. Всё равно идти не куда. Назад мне путь заказан. Во всяком случае, пока.

Паранойя стала сильнее меня. Я запер входную дверь на тяжёлый засов. Достал все четыре фонаря, предусмотрительно купленные в городе перед отъездом. Проверил на месте ли топор. Подумал и достал два баллона вэдэшки. Привёл их в рабочее состояние и проверил распыление. Рядом положил зажигалку. Огонь, говорите, принесёт скорбящий ангел? Будет вам огонь. Ну что, проклятая нечисть, приходи. Я готов.

Я протянул руку к бутылке и наполнил стакан. Тёплая водка обожгла пищевод и булькнула в пустой желудок. Точно! Я же ничего кроме двух бутербродов сегодня и не съел. Мечта о супе и горячем чае так и осталась мечтой. Я тоскливо оглядел печь и кучу дров. Нет, сегодня с меня хватит. Консервами перебьюсь, колбасы ещё пол палки осталось. Тем более, закусывать этим лучше, чем похлёбкой.

Бутылка водки быстро опустела. Мозг приятно затуманился, притупилась острая боль от ушибов и ранений. Развод, ссора с женой, теперь уже бывшей, капли красного на белых рукавах рубашки, побег из города, встречи с монстрами – всё утратило актуальность. Дико хотелось спать. Я лениво дожевал краюху хлеба с куском консервированной рыбы и завалился на кровать.

Всё тлен… Всё мрак… Всё прах… Только я реален. Только я чист. Только я неповинен.

6

— Сашка, Сашка… Ты опять всё проспишь. Посмотри, какая ночь сегодня! Рябиновая…

Голос, такой родной и близкий, выдрал меня из объятий Морфея. Я подскочил на кровати, пытаясь понять, откуда он доносится. Или это остатки сна пробрались в мою больную реальность?

— Сашка, иди ко мне… Я соскучилась…

Нет, нет, нет… Этого просто не может быть! Я протёр глаза и выглянул в открытое окно. Она была там. Любовь моя, жизнь моя, боль моя…

— Что смотришь? Выходи, я соскучилась.

Во дворе, посреди лебеды и лопухов, на ветхой скамейке сидела Полина. Полная луна окутала её в уютный саван из мерцающего света. Всполохи зарницы радостным фейерверком приветствовали прибытие дорогой гостьи.

— Ты не рад? – Полина подняла руки вверх и потянулась. – Я так долго добиралась до тебя, а ты даже не поздороваешься. Разве так можно с дорогими гостями?

Я сглотнул и попятился. Поздороваться? Серьёзно? А может подпрыгнуть и сальто сделать? Голос с улицы продолжал звать.

— Неужели ты не скучал по мне? Ни капельки? Или ещё дуешься?

Я пятился до тех пор, пока спиной не упёрся в печку. Не глядя, нащупал топор. Прохладная гладкая ручка вселила немного уверенности. Я крепко сжал топорище и тихонько прокрался к двери, чтобы проверить засовы. Заперто. Также тихонько подошёл к окну, но выглядывать не стал. Однако Полина всё равно заметила меня.

— Зачем ты прячешься от меня? Ты меня боишься? А ведь клялся в любви. Обещал, что не покинешь меня... – Голос Полины приближался к окну.

Я сделал пару шагов в сторону и прижался к простенку. В комнату, сквозь раскрытые настежь ставни, медленно заползал аромат полыни, цитруса и жасмина. Любимых духов Полины. Воспоминания о прошлом проснулись от знакомого аромата и накинулись, принявшись терзать моё несчастное сердце. Я выпустил древко топора и закрыл руками лицо. Топорище мягко проехало по ноге и упало на гулкий пол.

— Обманул, значит?

Я подпрыгнул от крика Полины и громового раската. Или это её голос прозвучал как гром?

— Выходи. – Приказывала некогда любимая жена, ставшая бывшей.

— Не выйдет он. Зря зовёшь.

Дядя Коля? А что тут забыл старый алкоголик или пришёл водки попросить на ночь глядя? Чёрт, нельзя ему там. Надо сказать, чтобы уходил, бежал…

— Дядь Коль, - проорал я с середины комнаты, - уходи. Иди домой! Нельзя тебе тут!

— Чёй-то нельзя? Ты там пьяный, што-ли?

Я судорожно искал выход из ситуации. Может в окно ему оставшуюся бутылку выкинуть? Он же уйдёт тогда?

— Дядь Коль, давай я тебе в окно бутылку кину, а ты её возьмёшь, а потом уйдёшь? – я пытался быть убедительным, но голос дрожал от волнения и страха.

— Ты, што-ли, даже к гостям не выйдешь? Посмотри ско…

Я не услышал продолжения фразы дядь Коли. Её съел удар грома, от которого затряслись стёкла в окнах. По дому прошёл гул. Неужели шаровая молния в крышу ударила? Яркая вспышка осветила улицу. На мгновение мне показалось, что весь двор заняли твари из леса. Они копошились вокруг Полины и дядь Коли.

Я взвыл от страха. Они рядом! Они пришли за мной! Твари из сказок! Это она привела их!

Ещё один всполох молнии высветил стоящих перед окном людей и расползшихся по двору тварей. Удар грома, больше похожий на взрыв гранаты, сотряс стены старого дома. С потолка посыпался мусор.

— Саша, выходи. Я соскучилась. Ты же обещал, что не бросишь меня? Почему тогда оставляешь мокнуть под дождём?

— Там ещё нет дождя! – проорал я. – Там ничего нет! Вы все плод моего больного разума! – Я опустился на пол, обхватил ладонями голову и начал раскачиваться. – Вы все не существуете. Вас нет…

— Ты в этом уверен, дорогой? – Полина говорила ласково, нежно. Как когда-то, давно. Тогда мы были счастливы…

Я поднял голову. Может правда нужно выйти и всё исправить? Может, нам дан второй шанс? Мне дан второй шанс?

Яркая вспышка высветила каждую деталь комнаты. Я, мгновенно покрываясь липким потом, увидел, что стены бабушкиного дома начали осыпаться. Они истлевали на глазах, осыпались прахом. Резкие порывы ветра подхватывали прах и уносили в небытие. Сквозь прорехи в стенах заглядывали твари из леса. Знакомая жаба, жуткого вида птица, существо с головой ежа и телом человека. Молнии сверкали беспрестанно, сливаясь в один сплошной поток света. Полина, стоящая возле остатков окна, что-то говорила. Рядом подпрыгивали твари и хищно поглядывали на меня. Старый алкоголик, дядя Коля, смеялся, обнажая щербатый рот. У него на руках сидела круглая голова с массивными ступнями и довольно жмурилась от ласковых поглаживаний. Грохот громовых раскатов заглушал возню у стен, вопли тварей и слова Полины.

Я взвыл дурным голосом, перекрывая грохот бури и ринулся к столу. Схватил баллончик с вэдэшкой, нажал распыление и чиркнул зажигалкой. Струя огня отогнала беснующихся тварей от рассыпающейся стены, подожгла тканевую занавеску и заставила шарахнуться Полину. Обрушилась тишина. Молчала Полина, молчала шевелящаяся нечисть, молчал гром. Только вспышки зарницы продолжали высвечивать двор, напоминавший теперь картины Босха.

Бум-бум… Бум-бум… Погребальный звон поплыл над деревней. Он звучал громко, размеренно, совсем близко. Теперь я понял, что он значит. Я знаю, по ком звонит колокол… Мне не скрыться от прошлого. Мне не сбежать от себя…и от того, что я сделал…

— Ты мертва! – проорал я Полине, пытаясь перекрыть звуки погребальной музыки. – Я убил тебя тогда, я убью тебя снова!

Я отбросил полупустой баллончик и схватил запасной. А потом ринулся на толпу проклятой нежити, на ходу распыляя вэдэшку и чиркая зажигалкой. Скорбящий ангел принёс вам огонь…