Аппетит дракона

Девятый день восьмой недели весны 469 года после Дождя из Горящих Ангелов

— Не думала, что когда-нибудь вернусь сюда.

— Боишься, что тебя узнают? — Ти́нкол украдкой заглянул мне в лицо.

— За восемь лет ты должен был понять, что страха во мне не осталось, — ответила я сухо и жёстко. — Да и лицо моё тогда скрывала повязка.

В самом деле, чего мне бояться? Смерти? Утраты моего нового корабля?.. Этот мир и так отнял у меня самое дорогое. Да, если признаться честно, то я бы не хотела потерять ни Тинкола, ни остальных моих мальчиков. Слишком многих загребли к себе незримые длани богов. Однако и этого я не боюсь. Нет. Привыкла.

— Последний день недели — отлив, — Тинкол любил говорить очевидные для всех вещи. Голос у него красивый, певчий. Может он сам им лишний раз любуется? — Пришвартоваться сможем только в самую ночь.

— Ха, затемно я сюда пристану только, если решу добывать деньги по старинке, — я улыбнулась, по привычке хищно высматривая уязвимости на крутом берегу. — Утром причалим. А пока мы с тобой отправимся туда на шлюпке. Посмотрим заранее, какой товар завтра выгоднее доставать из трюма.

— Я с вами, — твёрдо сказал Зу́су, как всегда прямо и не мигая глядя мне в глаза. Тёмнокожий ниэ́рец, неразлучный со своим ятаганом. Выносливый как буйвол, что в бою, что в постели. Последним он всегда меня радовал. В битве же он, как правило, был более скор на расправу.

— Нет. Мы отправимся только вдвоём, — как же приятно видеть его вздувшиеся от ревности ноздри. — Ты мой лучший боец, стереги корабль. То, что мы больше не разбойничаем, не защитит нас от других пиратов.

— Да, госпожа, — тяжело, но предано сказал Зусу, покорно склонив голову.

— Мирриа́та, будь осторожна, — прохрипел Сазаэ́ль самым заботливым, насколько это было возможно, тоном. Распознать такое в грубом голосе бывалого морского волка могла только я.

Со всего судна чуть ли не все разом глянули на меня, мои мальчики. Так и захотелось обрадовать их всех — взять с собой и разграбить, к морскому дьяволу, каждый дом на берегу. Но нет. Завязала. Всё.

— Не волнуйтесь, я не дам нашего капитана в обиду! — заявил Тинкол, как всегда артистично тряхнув своими золотыми кудрями и вытянув наполовину из ножен свою любимую игрушку — ре́мнскую катану.

Я открыла уже рот, чтобы приказать принести мне мою счастливую алебарду, но вовремя осеклась. Какая ещё алебарда, когда я иду на рынок? Мне разве нужно, чтобы местные вспомнили о рослой разбойнице? Хватит и фальшио́на.

Лодку уже потряхивало на неровных волнах, когда раздался раскат грома. Я недоуменно взглянула на редкие облака. Монотонно и гулко забил колокол, отмечая наступление полдня.

— Не может быть! — воскликнул Тинкол. — Его всё-таки достроили!

— Ещё один храм Эллио́нда?

— Да, все староверы были против него.

— Слышала, что гром издают скрытые в часовнях железные листы, подвешенные на рамах.

— А вон моя хата, целёхонькая, только покосилась немного, — как-то печально вздохнул Тинкол. — Самая близкая к морю. Ребята всегда мне завидовали, что я первый мог увидеть приходящие судна. Дразнили, что меня утащит служить к себе морской дьявол. Так, можно сказать, и случилось…

— Мы обнесли тогда всего два самых близких и богатых, как нам показалось, дома. Каким же ты был тогда славным юнцом… Хочешь зайти туда? Может кто-то из твоей родни…

— Нет. Про меня наверняка забыли. Наша команда — моя новая семья.

— Тебя никто не держит, — солгала я. — Ты давно уже свободный, можешь жить, где и с кем тебе захочется.

— Я хочу быть только с тобой, — ответил мне мой самый лучший любовник, опережающий даже Зусу. Конечно, не по постели, но по сладким речам, своим непослушным кудрям и глазам, чистым и ясным, как безоблачное небо.

Я промолчала, слегка потирая татуировку в виде виве́рны на левом запястье. Она вцепилась до крови в свой хвост. Разумеется, я любила всех своих мальчиков, хоть никто из них так и не смог преодолеть моё проклятие… Если бы мне пришлось выбирать между Тинколом и всеми остальными, то я бы выбрала второе. Морской да́ймон на правой руке жадно растянул в разные стороны щупальца.

Наконец-то добрались до села. Серые дома стояли смиренно перед возвышающейся над ними одноглавой часовней, с венчающей её кованой молнией. Перед церковью располагался небольшой рынок, там мы и приценились к местным товарам.

В основном разговаривал Тинкол: всё-таки орткеллский — его родной язык. Я же нервно покусывала губу и оглядывалась по сторонам в надежде увидеть своими глазами идол друидов, о котором он мне раньше рассказывал.

Вот дьявол, придётся его об этом спросить. Как же не хочется признаваться в том, что я за этим сюда и явилась!

— Как-то всё очень скудно и дорого, — он приподнял брови. — Мне нашептали, что деревня не такая богатая, как раньше. Теперь здесь село, людей обязали платить девятину. Кто был против — утопили и обобрали церковники. Думаю, из нашего трюма…

— Тинк, слушай, а где то место культа?

— Какое место?

— Ну, то дерево плодородия, дарующее там… как зачатие… так и рождение здоровых детей.

— А… Пойдём! Здесь совсем недалеко! Помню, мне ещё бабка напевала песню про то, как оно проросло из привезённого плода химе́рного древа…

Мы прошли через рынок к последнему прилавку, самому близкому к площади перед храмом. Тут топталось несколько моряков и наёмников.

— Странно, — Тинкол недоумённо вертел головой по сторонам. — Оно должно быть здесь…

— Что-то потеряли? — спросил священник из-за прилавка, когда подошла наша очередь. Перед ним лежала толстая стопка грамот, придавленная серебряной чернильницей.

— Знаете, — сказал Тинк, — я готов поклясться, что здесь раньше было…

— Вы о языческом идоле? Давно как срубили. Остался только пень, кстати, очень удобный… Индульгенцию будете брать?

— Нет, спасибо, — мне едва удалось скрыть своё разочарование.

— Как же? Грехов не имеете? Так можно и разрешающую наперёд приобрести. Вот, двадцать лард для путешественников…

— Грабёж! — воскликнул Тинкол.

— А ежели деньжат не имеете, то пройдите вон в храм. Там за медяк свечку можно поставить, помолиться. Там, кстати, иконы как раз из этого дерева вырезаны. Бабы теперь у них плодородия просят. Но с грехами расстаться надёжней всего через индульгенцию.

Мы пошли по площади к церкви. Прибавлялось народа, не мы одни туда направлялись. Что-то намечалось.

— Погоди, не спиши так, — попросил Тинк. — Неужели ты хочешь…

— Да! — ответила я так яростно и резко, что у моего помощника пропал дар речи.

Больше десяти лет назад я была замужем. Всего один год. Как же Риго́рий хотел сына…

Из пристроенного к храму монастыря приближалась смиренная процессия монахинь. Их было несколько десятков, некоторые совсем юные. Порывистый ветер с грозовым рёвом незримого чудовища тормошил их серые рясы. Из приоткрытых дверей храма показалось пламя свечей и лампад — как грозное дыхание. Словно там прятался ненасытный дракон, копящий в своём логове сокровища и требующий жертв — девственниц, запертых в тюрьму стен молельного дома. Местные живут в постоянном страхе перед его аппетитом и покорно всё подают.

— Стойте! — путь перегородила немолодая со строгим лицом монахиня. — Куда это вы с оружием? А это что? — женщина указала на мои руки. — Дьявольские знаки! Не пущу в дом божий! Люди! На помощь! Схватите язычницу!

Очень быстро обступила со всех сторон толпа — блеющее покорное стадо, готовое на всё по воле церковников. Любой баран считает пастуха — своим богом, а собаку — даймоном-хранителем стада, хотя эти двое съедают больше овец, чем волки.

— Хватайте её! — не унималась монашка, крича. — Нужно утопить её в море! Во славу бога нашего!

— Прочь! — Тинкол обнажил сталь и все разом отступили как перед оскалом хищных зубов.

— Дорогу! — закричала я, держа меч перед собой. — Мы уходим!

Никто так и не осмелился нам помешать, и мы уже направлялись к причалу.

— Знаешь, я ещё сильнее рад, что ты тогда меня отсюда забрала. Люди здесь совсем из ума выжили!

Я промолчала. Только ненадолго обернулась назад. Внутри меня всё кипело.

Что ж, дракон, тебе вскоре придётся расстаться со своими сокровищами…