Двери закрываются, двери открываются

От меня ушла Ленка. С утра пораньше. Перед работой.

– Да ладно! В пятницу?! Это ж два свободных выходных! Нереальная везуха! – вздохнула с завистью вся «курилка». И только Макс хмуро кивнул:

– Моя тоже с утра на метле летает. Может, у них сегодня шабаш?

Где-то перекуре на пятом мы пришли к выводу, что это точно он, а на восьмом решили на их шабаш замутить свой. И после работы отправились в бар «У черта на куличиках». Повелись на название. Нам оно показалось наиболее подходящим к нашему настроению. Бар оказался действительно «на куличиках», что называется, три дня на оленях, но такой… атмосферный. На стенах черти вываривали в котлах грешников, бармен Костя трезубцем ворочал сосиски на углях, рыжекудрая дива в красно-черном одеянии колдовала над напитками. Ото всего этого вкупе было слегка не по себе. Но не за тем мы сюда два часа добирались. К тому же коктейль из тоски по Ленке и зеленых глаз рыжей придали мне ненужную безрассудность, и я лихо опрокидывал стопку за стопкой. Ром, виски, бренди… Я сбился с названий и счета. Помню только, что просил девицу подарить мне на память трезубец и поцелуй, бармена – показать мне эти самые «куличики», раз уж в названии заявлено, и их обоих – смазать, наконец, эту чертову скрипучую дверь!

– Это он! – неожиданно отреагировала на это мое последнее притязание девица и плеснула мне в бокал чего-то зеленого «за счет заведения».

– Эй, тебе хватит! – попытался остановить «процесс» Макс.

Но я уже храбро сделал глоток.

Проснулся … вернее очнулся … я от скрипа. Только было не понятно: скрипели мозги или дверь. Дверь! Ну конечно! Я вспомнил. И крикнул. А нет, простите, просипел:

– Кто-нибудь, заколотите ее!!!

– О! Гляди-ка! Очухался!

– Говорю – это он!

– Леха! Друг!

Тут же раздались голоса.

Я с трудом открыл глаза: надо мной склонились бармен, рыжая девица и Макс:

– Добро пожаловать на Куличики!

После какого-то едко-пахучего пойла, любезно приготовленного мне рыжекудрой красоткой, я смог наконец дышать и даже говорить.

– А вот это не обязательно, – оборвал мой начинающийся спич бармен, – пока от тебя требуется только слушать.

И поведал мне дивную историю про славную деревеньку Куличики, что к северу от нашего города. Когда-то, точных дат в этой истории нету, на Самайн особо непослушная нечисть Костян просто из чистого любопытства открыл запретную дверь и вывалился из своего мира в наш. Конкретно в эту самую деревню Куличики. Он собирался только посмотреть, но вместе с ним в наш мир наползло и всяких нежитей, позабирались они в души сельчан, и довели-таки деревеньку до вот этой вот «грусти» – пьянство, дебоши, драки, свары… В общем стыдно ему, Костяну, хоть он и сам нечисть, и надобно эту дверь закрыть. Чтобы, значит, в деревеньке опять совет да любовь.

– И какие проблемы, – прищурился я, – Ты дверь открыл, тебе и закрывать.

Бармен бешено сверкнул на меня глазами, а рыжая вздохнула:

– Если бы! Он найти ее не может. Ты один ее слышишь. Избранный потому что.

Во мне в полный голос заговорил инстинкт самосохранения.

– Избранным, – сказал я, – я был только в пятом классе – старостой, и то один день, потом разбил окно в учительской, и все, стал как прежде, и с тех пор ни-ни, никаких избраний! Завязал.

Уж и так они меня убеждали и эдак, на совесть давили, мол, деревенских пожалей, пока, наконец, Костян не ляпнул:

– Да домой я хочу! Домой! А дверь эту чертову найти не могу! Помоги, а! А уж я тебе…

– Ты мне! Знаю я вас, у самого жена – чистая ведьма, – хмыкнул я.

Но на скрип пошел. В общем нашел я эту дверь. Костян тут же туда занырнул, а за ним и остальная нежить потянулась. Тоже видать по дому соскучились. Захлопнул я ее. И воцарилась в деревеньке благодать.

Баба Нюра с бабой Натахой под ручку в магазин ходят, мужья в семьи вернулись, дети все чистенькие, учатся хорошо, книжки читают. Не деревня – пирожное с кремом.

Ну и я в этой благодати жить остался. А чего мне, деревенские-то на радостях меня дарами завалили, дом выделили, живи-не хочу. Ленка ко мне вернулась. Ласковая как майское солнышко.

Только как-то проснулся ночью, смотрю Ленка от стенки к стенки бродит.

– Ты что, говорю, милая, лунатишь или ищешь чего?

– Дверь ищу, – буркнула любимая.

– Ну что ты, дорогая, удобства у нас уже давно в доме.

А утром баба Нюра пришла. С пирожками и десятком яиц.

– Угощайся, Лешенька, – а сама как медовый пряник.

Эк ее, думаю, рассиропило. С чего бы это?

А она глаза в сторону отводит:

– Ты это… на полчасика… дверку-то приоткрой… я только Натахе скажу пару добреньких… а то уж моченьки нет от ее «сахару».

Следом и другие соседи подтянулись: кому на часик – любимого скалкой приголубить, кому на два – с мужиками на рыбалку, кто невестке хочет слово ласковое молвить.

А дед Прохор так и конкретно сказал:

– Сволочь ты, Леха! Открой дверь, по-хорошему прошу! Мочи уж нет эту идиллию терпеть. Чтоб ее!

Под давлением масс открыл я эту дверь. Повеяло хмарью да болотом. Тут же

Баба Нюра в космы Натахе вцепилась. Мужики пошли промеж собой махаться да жен гонять. Ленка с какой-то дикой радостью перебила тарелки и опять меня бросила.

А я к рыжей пошел, зелье успокоительное пить.

– А я предупреждала! – ехидно хмыкнула она, наливая чего-то волшебно-едреного в кружку. – Не готов человек постоянно жить в благодати, не готов!

Я только вздыхал. А через неделю пришел дед Прохор Очень нетвердой походкой и с фингалом.

– Все! Закрывай эту чертову дверь! Бо сдохну!

И баба Нюра туда же:

– Закрывай! Без волос останусь! – и огурчики малосольные протягивает.

Закрыл, чего уж.

Глядь, по утру мужики заборы чинят, пирогами пахнет.

Вот так и живем: двери закрываются, двери открываются. А я что, я ничего, я завсегда готов. Только намекните. Особенно за пирожки и чашечку успокоительного зелья.