Всё же хорошо

12+
  • Опубликовано на Дзен
Автор:
Docskif
Всё же хорошо
Аннотация:
Вдруг в голове взрываются фейерверком тысячи огней нестерпимой сверлящей болью. Он не успевает ничего подумать, как боль проходит и наступает невероятная, никогда не испытанная легкость.
Текст:

Засыпал, вздыхая, южный город. Упираясь головой в оконную раму привокзальной больницы, беззвучно плакал молодой мужчина. На подоконник присела постовая сестричка Алия:

— Ну, что вы, доктор? Всё же хорошо? Операция прошла нормально. Теперь ваш папа будет выздоравливать.

Олег вытер глаза ладонью и, стесняясь, улыбнулся измученно:

— Да, да... Спасибо, Алия, ничего…

Он уже не помнил, когда спал в этой больнице. Окруженные серыми кольцами глаза покраснели и запали. Отец почти ничего не помнил уже два года. Из-за коварного Альцгеймера пока в основном пропадала кратковременная память, но начиналась беда и с долговременной. В предпоследний приезд Олега он жаловался на то, что стал всё забывать, и как ему это надоедает, и как тяжело по три раза выходить за ворота, забывая то ключи, то палочку, то зачем вышел… Через год он уже не жаловался. Он забыл, что забывает.

Когда привезли из операционной, отец дрожал во сне. Открыв глаза, всмотрелся в Олега взглядом человека попавшего на другую планету, и увидевшего зеленых инопланетян с двенадцатью головами. Олег наклонился к седому виску:

— Папа, как ты?

Последовала длинная матерная тирада с угрозами. Началась борьба за катетер. Беречь его как зеницу ока было жизненно необходимо шесть дней. Если выдернет — вся операция насмарку, да еще и кровотечение может начаться. А выдернуть его отец пытался каждую минуту. Сухая желтая рука просовывалась под одеяло, нащупывала резиновую трубку, тянула. В сотый раз Олег вытаскивал руку, удерживал ее и рассказывал, что врач не разрешает трогать. Пьяные после наркоза, непонимающие, чужие глаза смотрели с ненавистью и злобой. Через два часа силы иссякали и отец засыпал. Потом всё началось снова.

Сосед с койки у окна тоже не спал которую ночь:

— Скажите, а сколько вашему отцу лет?

— Семьдесят семь. Вы извините, у него с памятью проблемы.

— Да, ладно, что же… Понимаю. Говорят, что старое, что малое — одно и то же.

Спать хотелось неимоверно. В последний раз Олег это испытал, когда дежурил три ночи подряд у беременной с эклампсией, будучи в командировке в районе. Сначала ноги и руки ватные, сохнет во рту, щиплет в глазах. Потом начинаются легкие галлюцинации. Почти неосознанные, как бы во сне наяву. Потом в голове и в середине живота зияет сосущая пустота. Трудно поднять веки, раздражает каждый шорох и каждый человек. Сейчас ему начало казаться, что отец специально придуривается, чтобы разозлить его. Желая, чтобы Олег плюнул и ушел, и тогда можно будет встать и выдернуть катетер.

— Ты опять встаешь? Папа, нельзя же...

— Почему? Кто сказал? Я поеду домой.

— Я тебе только что говорил.

— Когда?

— Да только что.

— А-а... Ну так бы и сказал. А это что во мне?

Слова сами собой выстреливают из растерянного, раздраженного сердца:

— Катетер… Да, твою мать!… Как ты меня достал! А ну, ляг сейчас же! Блин, за что мне эта мука?! Па, у тебя совесть есть чуть-чуть? Дашь ты мне хоть немного вздремнуть?

Олег вспоминает слова соседа. Как бы ему хотелось сейчас стать совсем маленьким, совсем карапузом. Ни о чем не заботиться, ни о чем не печалиться и не помнить… Вот было время золотое. Не вернуть. Главное, не заснуть теперь до утра, а там брат сменит. 

В палате санузел с душевой кабинкой. Олег встает и решает пойти облиться холодной водой. Берет в руку душ и закрывает глаза. Ледяные струи касаются макушки.

Вдруг в голове взрываются фейерверком тысячи огней нестерпимой сверлящей болью. Он не успевает ничего подумать, как боль проходит и наступает невероятная, никогда не испытанная легкость. Олег боится открыть глаза, чувствуя спиной, — позади него что-то изменилось.

Повернувшись и открыв глаза, он столбенеет. Вода стекает и капает с носа на грудь. Вокруг него залитый солнцем маленький двор, окруженный кирпичной пятиэтажкой. Он не сразу узнает двор своего детства, но потом видит соседку с третьего этажа, сварливую Розу Францевну. Та окапывает тополя возле песочницы. Больничной палаты как не бывало. Олег закрывает ладонями глаза, сильно трёт, дергает себя за уши, щиплет за нос до боли:

— Ну, всё… Начал спать на ходу.

Медленно раскрывает веки. Соседка по-прежнему поливает цветы. Ватага пацанов в трусах проносится на трехколесных великах, едва не наехав на него, и с криками заворачивает в арку. Из нее выкатывается молочница с тележкой, на которой стоит бидон. Не обращая на Олега внимания, она достает гаечный ключ, начинает по-хозяйски лупить им о бок бидона и голосить: «Ма-га-лако-о-о!» Из подъездов тянутся хозяйки с бидончиками и банками. Ноги сами подкашиваются и Олег присаживается на край песочницы.

— Где я? Что за бред? А ведь они меня не видят.

Из родного подъезда выскакивает маленький курчавый мальчишка в шортах с одной помочью через плечо, подбегает прямо к Олегу в песочницу. Мелькает догадка:

— Где-то я его на фотографии видел?

Следом подкатывает тошнота:

— Это же я!

Мальчик начинает лепить пасочки прямо у ног Олега. Из подъезда выходит молодой подтянутый отец. Достает пачку «Новости», чиркает спичкой, затягивается первой утренней затяжкой. Выпускает дым, весело щурясь на июльское солнце:

— Олежка, песок еще сырой, не копайся долго.

Маленький Олежка звонко пищит:

— Ну, Па-а-а! Ты обессял лисовать мелка-ами!

Отец достает серую коробочку:

— А я купил тебе вчера. Вот они. Пойдем рисовать на асфальт, он теплый…

Олег чувствует, что уже долгое время не мигает. Слеза скопилась у края глаза, и он смахивает ее рукавом. Отец вынимает разноцветные мелки из коробки и дает Олежке. Тот начинает чертить линии разных цветов. Видно, что это ему нравится. Подходит вразвалочку пацан постарше и запросто требует мелок. Олежка сразу делится. Видно, что он побаивается соседа. У Олега щемит в глазах. «Почему отец не вмешивается? А, может и правильно? Сам должен за себя…»

Пацан ловко выводит красную звезду на асфальте:

— Смотри, я умею звезду рисовать.

У Олежки огоньки в глазах, он начинает пробовать изобразить такую же, но получается карикатура, куча несвязных линий. Пацана зовут кататься на велике и он убегает, а Олежка начинает пускать слезу, утираться кулачком и измазывается весь в красный мел. И уже, ревя в голос, бежит к отцу. Папа обнимает сына, вытирает измазанное личико краем рубахи:

— Ничего, сынок... Зато он не умеет рисовать веревку.

— А как лисовать велевку? — сквозь всхлипы.

— А вот! Ты же умеешь… — отец вкладывает мелок в ручку, берет ее в свою и начинает вести мелком по асфальту детской рукой.

— Я сам, сам! — остатки слез высыхают.

И уже через минуту весь двор пестрит разноцветными веревками. Прямыми, извитыми, в узлах, кругах и углах. И даже, похожими на звезды в местах пересечений. Олежка счастлив, он горд, он смеется. Олег, оторопев, вдруг слышит, как он сам смеется, и чувствует, как ему хорошо, как спокойно в этом июльском мелковом дворе, рядом с папой…

Мелок натыкается на большую гусеницу, которых много нападало на асфальт с тополей. Она сжимается сначала, а потом оживает и ползет в сторону, спасается. Олежка наблюдает, но не трогает:

— Па, а кто ета?

— Это гусеница, сын. Видишь, какая пушистая. Шелкопряд.

— Ага.

И снова за веревки. Через пять минут.

— Папа, а кто ета?

— Гусеница…

— Па, а я холосые велёвки умею?..

— Да, сынок, красивые веревки… Ты у меня молодец, ты хорошо рисуешь.

Большая ладонь ложится на кудряшки и они сами льнут к этой сильной, ласковой руке, которая их гладит. Олег чувствует приятное прикосновение к макушке и закрывает глаза от удовольствия. «Где я? Да что со мной?»
Проходит время.

— Папа?

— А?

— А ета кто?

— Ну, это тоже гусеница… Иди сюда, я тебе ручки вытру. Вон, посмотри, мама из окна нам машет.

В окне худющая молодая мама с незнакомой прической машет и зовет, чтобы шли обедать. Звенящее: «Э- э-й!»

«Мама, как давно я тебя не видел…». Олег проваливается в темно-синий океан тоски и он несет его водоворотом вверх, всё вверх, в будущие годы. Он на вытоптанной пыльной поляне. По краям её с обеих сторон по два кирпича. Это футбик… Сейчас будет футбик. Пацаны идут играть в футбол. И вот уже он несется с мячом, наперерез ему кто-то. Удар, свалка. Как больно в коленке. Он кричит, все кричат: «Го-ол! Заби-ил!» Все бегут к колонке. Кто-то резвый качает, дергает за отполированную ручку. Он разгоряченный, мокрый от пота, смешанного с пылью, наклоняет черную от загара и грязи шею под струю. Сейчас она разобьется фейерверком брызг и обожжет его до пояса… Но фейерверк взрывается в голове с тысячами огней и нестерпимой сверлящей болью. Потом она проходит. Остается огромная усталость и невыносимое желание спать.

Олег стоит возле душевой кабинки, чувствуя, как вода стекает по его носу, капает на грудь. Сознание себя и места-времени медленно возвращается в тело. Он видит это по тому, как в зеркале его лицо из счастливого, раскрасневшегося, с горящими восторгом глазами, становится серым, уставшим, с кругами бессонных ночей. Он выходит в палату. Мирно похрапывая, свернувшись калачиком спит отец. Старый и бледный, родной.

Засыпал, вздыхая, южный город. Бессонная ночь мерцала оранжевыми дольками дальних фонарей. За окном привокзальной больницы плакал молодой мужчина.

+7
12:25
225
13:40
+3
Здорово написано!
Когда-то родители с нами возились. Теперь нам, повзрослевшим детям, пришла очередь отплатить им тем же.
13:56
+3
Именно.
Нет ничего лучше воспоминаний. Да и ничего хуже тоже нет. ©
Спасибо за отклик, Александр!
18:39
+2
Хороший рассказ! Спасибо.
19:02
+2
Спасибо Вам!
21:02
+1
Да. Очень. В свои воспоминания утянуло. thumbsup
21:08
Радует. Спасибо! rose
00:55
+2
Очень хорошо написано! И у каждого возникают свои воспоминания, объединенные общей мыслью. rose
08:19
Спасибо!
Майя
12:48
+1
Когда без малого пять лет назад моя мама попала в больницу в тяжелейшем состоянии, я точно так же две недели сидела возле её кровати. И, обессиленную, почти обездвиженную, после реанимации, и кормила как ребёнка, с ложки, и гигиенические процедуры проводила, в том числе, как сами понимаете, и не совсем приятные… Ночью на каждый 2 часа был заведен будильник — вставала, меряла температуру, если надо — дать попить, и т.д. От недосыпания и нервного напряжения была похожа на помесь панды со скелетом — с такими же кругами под глазами, и моментально сбросившей 7 килограммов до веса в 46 кг… Спала на соседней кровати, если было место в палате, если не было — то в холле на диванчике. Медицинского персонала не хватало, и помощь родственников особенно тяжелых больных приветствовалась. Вновь поступившие больные принимали за санитарочку smile)) И очень хорошо помню мамины «капризы» — это не надо, то не буду и т.д. А ведь это не капризы — это защитная реакция на страх, на боль… Ей казалось, что она теперь обуза для меня, и всё время просила за это прощения. А ей говорила, что когда — то и ты меня кормила с ложки, и купала, и так же точно сидела рядом, когда я болела, а теперь просто пришла моя очередь. К сожалению, через полтора месяца мамы не стало — её болезнь имела скрытое течение, и когда дала о себе знать, было уже поздно, врачи до последнего боролись за неё, но помочь уже были не в силах. И я готова также сидеть рядом и «выслушивать» хоть всю оставшуюся жизнь, если бы знала, что это её вернёт… Простите за много букв, просто всё ещё больно, читала и ревела… Спасибо. Такие рассказы нужны. Чтобы помнили и ценили. Помнили о тех, кто уже ушёл из этой жизни, и о том, что молодость не вечна, да и болезнь о возрасте не спрашивает. И ценили тех, кто сейчас рядом.
18:33
Сердечное спасибо за отзыв! Да, вы правы, а память об ушедших — это самое малое, чем мы можем отплатить.
Загрузка...
Владимир Чернявский