ОСЕННИЕ КЛЕЩИ

Карпов Геннадий

ОСЕННИЕ КЛЕЩИ

Не увидишь, хоть полсвета обыщи,

Ты картины, где бы склещились клещи.

(Автор)

- Ты чем, Серёжа, думаешь-то?

- Головой!

- У тебя на этом месте, Серёжа, жопа!

(Цитата из х/ф «Жмурки»)

Двадцать восьмого августа уже с утра стояла жара, словно в Таиланде, поэтому к вечеру Настя больше не хотела, а я уже не мог. Мы молча лежали под простынёй, любуясь пейзажем за окном. Синяя с чудными рыбами простыня прикрывала нас от коленок до пупа, позволяя августовскому вечернему солнцу испарять пот с наших тел. Моя квартира расположена на пятнадцатом этаже, окна-аквариумы - до самого пола и смотрят на запад. В конце лета солнце закатывается в воду Енисея сразу за мостом и, едва коснувшись раскалённой глади, медленно скрывается за горой, утыканной новыми многоэтажками и огромной башней сотовой связи. Зрелище завораживающее, но сильно уж жарко в квартире в такие часы. Давно пора поставить кондиционер, да всё никак не соберусь.

Любуясь картинными закатами, я иногда вспоминаю отца. Это он купил мне эту студию, пожил тут со мной пару недель и снова укатил в свой ледяной Норильск командовать одним из цехов промышленного гиганта.

- Я же фотогигиеническая? – лениво промурлыкала Настя, делая на фоне заката двадцать пятую самусебяшную фотку за вечер.

- Очень! – подтвердил я и подумал, что такого ярко выраженного нарциссизма не встречал, пожалуй, ещё ни у кого.

С отцом мы иногда переписываемся, и я даже помню дату его рождения. А вот он мою – нет. Он поздравляет меня либо в тот же день, то есть девятнадцатого, но на месяц раньше или позже срока, либо в тот месяц, в какой надо, но путает на десять дней дату и поздравляет девятого. Я ему всегда был до фонаря. Как и матери. Мать вообще ненавидела меня с первой минуты моей жизни, едва увидев в роддоме. Нет! Она ненавидела меня ещё за восемь с половиной месяцев до того и потом все пять лет, что жила со мной и отцом, пока не уехала в Краснодар к какому-то мужчине, которого любила ещё со школы. Так сказал мне отец. Я ненавидел мать на пару лет меньше, чем она меня, но сути наших отношений это не меняет. Точнее говоря – сначала я не ненавидел её, а боялся. Боялся её постоянных окриков, её вечного мной недовольства, боялся, когда они с отцом начинали орать друг на друга в голос. Этого даже бабушка боялась: вчетвером мы жили в её двухкомнатной квартире. С годами этот страх переродился в ненависть. Ненависть к матери в частности и женщинам вообще выкристаллизовалась годам к четырнадцати или чуть позже, когда матери рядом давно не было. Просто однажды утром я поднялся с постели и понял, что мне больше не хочется плакать от отсутствия материнской любви. Я просто тупо ненавижу её. Ненавижу даже не того конкретного человека, который бил меня по спине вместо попы, а её образ, с которым я так часто общался, перед которым столько раз оправдывался и так и не смог до конца понять – в чём же был постоянно виноват? Образ, который сильно потускнел в моей памяти и который я в один момент вырвал из души вместе с изрядным куском самого себя и растоптал.

Меня вырастили отец и его мать при помощи нянечки, имя которой я запамятовал. Кажется, её звали Александра Алексеевна, но я всегда называл её просто – тётя Шура. Отец давал деньги на моё безбедное проживание, учителей для меня и лекарства для своей матери, а бабка готовила ужин и стирала мои рубахи. Отец иногда водил меня в кино и на каток, подарил телефон и ноутбук, но по голове меня ни разу в жизни не погладил и на коленях у него я не сидел. Потом он стал ездить на вахту на север за длинным рублём, и мы не видели его по три месяца. А ещё через пару лет он купил квартиру в Норильске, потому что у него там оказалась женщина, у них родился ребёнок, а потом и второй. Бабка умерла, так что теперь я сдаю бабкину хату узбекам за десятку в месяц. Этих денег мне хватает на то, чтобы платить квартплату, пить на завтрак кофе со сливками, и ещё остаётся на пару походов в «Суши-Терру» или «Перцы» с какой-нибудь овцой. Сам я вырос в старшего менеджера автосалона. Я продаю не какие-то вшивые «Жигули», а «Лэндроверы», «Ягуары» и «Форды» крутым дядькам и солидным компаниям. Торгуем маслами, шинами, проводим техосмотры, ремонтируем, моем и тюнингуем то, что продали прежде. Но если бы не отец – я бы никогда не купил себе эту квартиру. А Настя, та дура с облупленными пятками, что лежит сейчас рядом со мной под простынёй и сейчас попросит сходить к холодильнику за пивом, думает, что это у меня столько своего бабла и с гордостью рассказывает своим подругам, что трётся с новым русским. Она думает, что если я продаю «Ягуары», то с каждой зарплаты могу покупать себе по две таких тачки! Фигу! При всех плюсах моей работы я за четыре года ни разу не получил там больше тридцати штук в месяц. Шефа тоже можно понять: деньги с неба не падают. Поэтому у меня в данный момент даже машины нет. Езжу как лох на автобусе или если по делам - на казённых «Форде» или Уазе - Патриоте. Кстати, сам шеф приезжает на работу на праворуком «Крузаке» далеко не первой свежести. Количество миллионеров в нашем городе не настолько велико как в Сингапуре, и даже эти жулики далеко не всегда выбирают те машины, что я им предлагаю, надев на лицо безупречную улыбку и сделав честные глаза. Автомобильный бизнес – дело шаткое. Но бабам это знать не обязательно. На некоторых баб, кстати, можно даже денег много не тратить! Смотри на неё сверху вниз, разговаривай как с дурой и делай вид, что круче тебя только Эверест, а все бабы для тебя - мусор. И они будут липнуть к тебе как майка на жаре!

-Серж, принеси пива плиз! Сри как солнце садится! Круто!

Это наша недавняя традиция: пить пиво после тёрки. У нас с ней все традиции недавние, потому что знаем мы друг друга два с половиной месяца. Наша компания гуляла в том же ресторане, что и её. Мы отмечали продажу юбилейного по счёту автомобиля, а Настя – свадьбу своей подруги. Банкетные залы оказались поблизости, и после какого-то сорок не помню какого по счёту тоста за учредителей, акционеров, партнёров и прочих кровососов многие наши мужики уже отплясывали с подругой невесты, участвовали в каком-то конкурсе для имбецилов и кричали «Горько!». Заместитель директора Вован сразу навёл мосты с родителями жениха, невзначай поинтересовался – на чём они приехали на столь значимое мероприятие, при слове «Кайрон» сморщил нос и вручил им свою визитку. А я после двенадцати взял такси и увёз пьяную Настю к себе домой. Все остались довольны. Настю я пока не меняю, потому что она хоть и сосёт моё пиво и по возможности - бабло, но и в прямом смысле сосёт успешно, то есть своё главное в этой жизни предназначение выполняет качественно. Меня такой симбиоз на данном этапе развития устраивает. Она подолгу плюхается в моей огромной ванне, жмёт переключатели массажа, плещет мыльную воду на пол, пердит под водой и дико ржёт, просит сделать музыку погромче, а потом зовёт меня потереть ей спинку. Приезжает ко мне один - два раза в неделю из пригорода на электричке, а на жизнь зарабатывает тем, что красит ногти таким же овцам как она сама. Ей – двадцать четыре, из которых двадцать она просидела в телефоне. Мне – тридцать три, я здоров как бык, красив и счастлив, и задумываться над смыслом жизни мы с Настей как-то не привыкли.

-Серж, я хочу в кафе! Или в ресторан! – Настя лениво шевелила губами, глядя на красное небо. – Или один мой приятель сдаёт коттедж посуточно. Там так классно! Давай пригласим твоих парней из фирмы, а я девчонок своих приведу. И устроим там оргию! С фейерверком! Помнишь, как на свадьбе было классно?

Я тоже смотрел на багровое небо. Нет, хоть в чём-то отец – молодец! Если бы не эта хата на пятнадцатом этаже с видом на Енисей, мост и все закаты – пускать пыль овцам в глаза было бы куда сложнее. Вариант был бы только один: бабкина хата на Красрабе на втором этаже старой пятиэтажки с алкомаркетом под ней и шикарным видом на павильоны с шаурмой и пивом. Днём и ночью мимо окон едут машины, шумят, коптят, и им нет конца. Я еле сдал эти развалины в аренду! Когда я был маленький и бабушка была жива, я подолгу стоял у окна и ждал – когда машины закончатся. Ведь не может же их быть бесконечно много!? Позже я стал запоминать отдельные машины и потом долго ждал – когда же они проедут мимо моего окна во второй раз. Ведь коли они не прекращаются – значит ездят по кругу! Я не дождался ни одной машины, которую перед этим запоминал, и это поставило меня в тупик.

Я учился на третьем курсе института, когда скоропостижно умерла бабушка. Конечно, мне было её жаль. Горы таблеток и тюбики с мазями ещё несколько месяцев лежали на подоконнике, прежде чем я настроился их выкинуть, а её старую медную иконку зачем-то храню до сих пор. С иконкой вообще всё очень странно: бабушка была человеком советской закалки, хоть и беспартийная. Всю жизнь отработала технологом на «Сибстали», никогда не праздновала ни Рождество, ни Пасху, а после смерти я нашёл у неё иконку из потемневшей меди с распятым Христом и какими-то буквами. Думаю, эта иконка досталась ей так же, как и мне.

Умерла бабушка, надо сказать, очень вовремя: я был уже взрослым, сам мог варить себе пельмени и жарить омлет, а своя квартира для молодого парня – это целая вселенная. А я, вместо того чтобы таскать в хату девок, раз в три дня бегал в аптеку и стабильно раз месяц в последний год её жизни вызывал скорую помощь. Тётя Шура, бабушкина подруга, что помогала растить оболтуса, перекрестила меня в последний раз на её похоронах и исчезла навсегда. Теперь эту хату я сдал тем ребятам, которые торгуют шаурмой и пивом напротив моих окон через дорогу. Эти деньги здорово меня выручали и выручают: отец бабло перегонял нерегулярно, у него были какие-то свои проблемы со второй женой, с детьми от второй жены, со здоровьем этих детей, росших в Норильске при свете фонарей восемь месяцев в году при минус сорока градусах. Честно говоря, меня эти чужие проблемы всегда волновали мало. Я хорошо закончил школу, поступил в ближайший к дому институт, потом год курил траву в железнодорожный войсках, потом всё-таки закончил институт и стал менеджером и экономистом. То есть я стал нафиг не нужен никому, как и все окружающие оказались пофиг мне. Пять лет я мыкался с одной работы на другую, из одного гипермаркета в другой универсам, пока через одного знакомого не устроился в этот автосалон. Через месяц случилось чудо: приехал отец и купил мне эту хату. Началась светлая полоса. Бабкину хату я сдал, новую переделал в студию в почти пятьдесят квадратов, заказал подвесной потолок со звёздами и луной, повесил телевизор на полстены, поставил койку пошире в стиле барокко, а в ванную – джакузи, которую бедные таджики еле туда закорячили. И столько сразу появилось новых знакомых, друзей и подруг, что телефон верещал не переставая, а у моего барокко через год треснула спинка! Сейчас моей целью жизни был новый унитаз с электронным управлением, но все деньги, что получалось не потратить на весёлую жизнь холостого мужчины, я откладывал на покупку своего авто. До этого у меня побывало четыре праворукие японки, но в этом сезоне я всё продал, стойко обходился казённым «Патриотом» и копил деньги на хорошую машину. Что попало брать больше не хотелось. Хороший автомобиль, желательно спортивное купе из салона, мне необходим к образу. А унитаз… пусть он пока так и остаётся мечтой.

- Оргия – это когда я буду тереть твою подругу, а Вован с Олегом будут тереть тебя? Вован, кстати, на Катиной свадьбе в твою сторону изрядно вибрировал.

- А мне что с того? Серж, как же ты груб! Фу! – она прикрыла грудь синим покрывалом, как бы давая понять – насколько глубока степень её обиды.

Как будто я не знал, что поговорка: «А тому ли я давала?» для неё потеряла актуальность ещё в школе.

– Почему меня обязательно кто-то там будет тереть? Мы там просто повеселимся! Там есть караоке, светомузыка. Можно поиграть в бильярд. Он, оказывается, такой широченный! – она мечтательно задумалась на секунду и тут же переключилась на другую тему: - А рядом лес! Мы можем сходить туда…

- Потереться! – опередил я её.

- Серж! Я в конце концов обижусь! За грибами! Представь – как это романтично: есть жареные на шампуре грибы и пить хорошее вино! Ну, Серж! Ну, оргия – это просто я так выразилась! От слова «Орать». Поорём там от души! Скоро зима, а мы с тобой так ни разу и не съездили за город!

- Коттедж так коттедж. Но если Вован тебя там склеит – я склею всех твоих подружек прямо на широком бильярде! Сколько там за сутки берут?

- Серж! Склеишь там меня только ты! А твоему Вовану я привезу дурочку из библиотеки!

Расценки на коттеджи я примерно знал, зарплату недавно получил, так что можно было пустить пыль в глаза ещё паре таких же Насть и неплохо отдохнуть на природе. Что ещё делать неженатому мужику в тридцать три года, когда деньги есть и здоровья – хоть отбавляй? А перед новым годом надо будет снова записаться в спортзал, согнать лишнее, подсушиться, сделать несколько сеансов массажа и хорошую причёску. Кроме того, что я по жизни – мачо, я ещё и негласный секс-символ фирмы, где работаю. И, думаю, к концу года меня ждёт неплохой бонус от шефа за отличную работу и примерное поведение.

- Есть за десять, но там ваще отстой! А рядом есть за пятнадцать. Он побольше, там сад с деревьями и мангалом. Рядом горка есть с полянкой. Серж, давай тот, что за пятнадцать! Ну пожа-алуйста!

Синее покрывало вновь съехало до уровня её пупка.

- Ладно, давай за пятнадцать! – я скинул покрывало на пол, включил телевизор и почти силой положил её левым ухом себе на пуп. – Давай за пятнадцать! Давай, детка, давай! Сейчас всё зависит от тебя! Давай!

* * *

Двадцать девятого августа, в понедельник, я переговорил с Вованом, Олегом и ещё парой сослуживцев на тему – где встретить осень. Разногласий не оказалось: наш народ всегда был скор на подъём, относительно молод, охоч, не лишён своеобразного юмора закоренелого торгаша и фантазии молодого человека, посиживающего за рулём пусть казённого, пусть стоящего в салоне, но «Ягуара». Честно говоря, я не был в большом восторге от этой идеи про оргию, но Настя вчера сделала всё от неё зависящее, да и корпоративы в нашей фирме приветствовались: считалось, что так люди ближе узнают друг друга и потом лучше работают в команде.

Через час после планёрки я робко постучал в кабинет шефа. Секретарша сказала, что тот сейчас один и мне можно по крайней мере постучать в дверь.

- Да! – раздалось из-за двери, и я нажал на ручку.

- Иван Николаевич, разрешите отвлечь на одну минуту? – на три тона выше обычного пропел я, став на пять сантиметров ниже.

Шеф был тот ещё пахан годков около шестидесяти, вроде бы майор каких-то войск, выживший в девяностых благодаря связям и везению, заработавший свой первый миллион на палёной водке и юмора не понимавший. Я не знаю – разбирался ли он в тех машинах, которые продавал его автосалон, была ли у него жена и о чём он думал, когда его заместитель Вован вёл планёрку, а сам он сидел в кресле за огромным столом, сложив руки на немаленьком животе и расстреливал нас своими глазами. Дружбы и даже какого-то подобия человеческих отношений с ним не завёл никто. Шефу это было не надо. А если одному человеку, да ещё начальнику, не хочется дружить с другим подчинённым ему недочеловеком – второй может хоть причёску сменить, хоть пол – это не поможет. Шеф приезжал в офис к девяти утра на своём праворуком «Крузаке», за который перекупы на Гайдашовке не дали бы и четырёх соток, парковал на своём подписанном месте около офиса, сразу проходил в мойку и проверял рабочих на запах алкоголя. При малейшем подозрении следовало увольнение без каких-либо объяснений: рабочие были для него солдатами, которых расходовать – сам бог велел, а шеф не просто не пил – он ненавидел алкоголь во всех его проявлениях включая запах. Потом он двумя словами перекидывался со снабженцем и замом и проводил планёрку. Иногда на планёрке присутствовали корреспонденты, рекламщики, люди из банков, отвечающие за кредиты для наших клиентов, иногда – представители центрального дилерского центра и филиалов и даже изредка – спецы из фирм-производителей: англичане, турки и немцы. Шефу все эти люди были одинаково похер. Реальные дела с такой шушерой вели его заместитель Вован, бухгалтер Михаил, снабженец Иван и два старших менеджера: Олег и Сергей, то есть я. Остальные,- разные кассиры, продавцы и прочая мелюзга, - появлялись и исчезали в нашем офисе так быстро, что мы их не успевали ни потереть толком, ни даже имён запомнить. У шефа в обязанностях оставалась только печать предприятия с правом подписи и связи в городской администрации, в Новосибирске и на таможне, без которых, как мы догадывались, наше благополучие быстренько бы сошло на нет. Шефа мы не понимали, не постигали его желаний, не могли проникнуть в его внутренний мир, а потому старались меньше с ним общаться и не попадаться ему на глаза, как холопы - злому помещику. Иногда к нему в гости наезжали такие же хмурые как он сам дядьки. Кто – с охраной и на «Брабусе», кто - в старом свитере и джинсах, но с такой цепью на шее и такой гайкой на пальце, которые можно было смело менять на подержанный «Дифендер». Однажды к нему в кабинет попытался прорваться бомжеватого вида пенсионер в наколках. Татьяна Даниловна преградила ему дорогу и призвала на помощь меня и Мишу: штатного охранника у нас не было. Шеф, услыхав возню в предбаннике его кабинета, вышел, глянул на бомжа, на секунду застыл, потом молча провёл гостя в свой кабинет, где они просидели часа три. Секретарша два раза приносила бомжу по рюмке «Курвуазье» с лимоном, а шефу – чай. На несколько звонков она заученно ответила одно и то же: его нет, перезвоните позже! Через неделю бомж приехал к шефу в гости на новой «Королле», в костюме-тройке и с причёской «а-ля Джордж Клуни». Короче, шеф для меня – загадка века похлеще египетских пирамид.

Я остановился на пороге, держась за ручку двери и готовясь выпрыгнуть наружу, если вдруг окажется горячо.

- Иван Николаевич, мы бы хотели съездить за город на выходных. Впятером. Ну, обычной нашей компанией. Если нет никаких срочных дел конечно.

Выходные для нас были понятием относительным: мы работали сколько надо и когда надо, поэтому уехать за город в субботу и вернуться на работу в понедельник шанс у нас был, но не стопроцентный.

Шеф пробуравил меня своими свёрлами и не думая ни секунды буркнул:

- Хорошо что зашёл. Не хотел об этом на планёрке. Завтра тебе надо метнуться в Новосиб. Пришли две новых модели. Возьмёшь всю документацию, осмотришь там всё, подпишешь всё что надо. Подробности у Тани. Командировочные тебе выпишут после обеда. День туда, день обратно. День там. Приедешь, отчитаешься - и на выходные свободны. Все кроме Вована. Он мне в субботу нужен. Будет важный человек. Вопросы?

Мне ясно было сказано, что подробности у секретарши, но в мозгу полыхнуло, звякнуло, радостно ойкнуло, и я всё же рискнул задать один вопрос:

- Мне придётся подписывать документы на поставку новых машин от имени фирмы?

- Да. Работаешь ты давно, в пьянке на рабочем месте не замечен, значит доверять тебе можно. Печати и подписи на всех бумагах проверь перед отъездом лично. Будут вопросы – сразу звони лично мне. Предварительно я созвонился, так что тебя ждут.

Я вышел из кабинета, прикрыл за собой дверь и понял, что я – молодец. Двигаюсь в верном направлении и скоро нагну самого лысого, то есть Вована. Правда, до этого ещё надо дожить. Вован – правая рука начальства, зато я еду за новыми тачками в головной офис! Вован облезет! И хорошо, что он не участвует в нашей оргии в коттедже. А то, если бы он там потянул руки к моей Насте – всё что я бы смог – это выразить свой протест в письменном виде. А ведь он бы точно потянул! Такая конфета с этой лысой тварью! На год старше меня, двое детей живут со второй женой, а он строит из себя бог знает кого. Конечно, на работе мы всегда улыбаемся друг другу, но я чувствую, что этот засранец уже давно почуял неладное и утопит меня при первой же возможности. Только я ему такой возможности не дам! И своей бабы я ему теперь ни пяди не уступлю! Обстоятельства явно изменились. Хотя с другой стороны – моя койка в случае чего больше недели пустовать не будет. А вот этому лысому правой рукой шефа, видимо, быть осталось недолго, раз в Новосиб еду я.

- Сергей, ты хотел меня видеть? - ко мне подошёл Олег и протянул руку.

- Галстук поправь! – я напустил грозный тон, окинул его щуплую фигуру с ног до головы и только тогда нехотя пожал в ответ.

Нет, этот мне точно не конкурент. Работает год, справляется, но выглядит рядом со мной как «Фокус» рядом с «Икс Джей 12».

– В субботу вечеринка в коттедже. Едем с ночевой. Цена - по пятёрке с хрена. Бабы будут, так что своих никого не тащи. Деньги собирает Михаил. Вован тоже хотел ехать, но шеф его хочет видеть в субботу тут. Съездите с Ваней или Мишей, провентилируйте про мясо на шашлык, но заранее не берите! Возьмите пока бухло, гандоны. Ну и так что-нибудь, не знаю… Конфеты что ли. Или зелень! Точно! Овцам же зелень надо! – и я рассмеялся.

Не потому что так удачно пошутил про овец и зелень, а потому что изнутри меня распирала радость по поводу моего пока горизонтального, но карьерного роста. Я хлопнул Олега по плечу и небрежно добавил:

- Я после обеда уезжаю в Новосибирск подписывать контракт на продажу новых моделей. Буду в конце недели. Вопросы будут – звони мне лично!

Я говорил с младшим по званию таким же тоном, каким шеф только что говорил со мной, и это придавало мне веса в своих глазах. И ещё я точно знал: похлопывая человека по плечу или называя его малышом, ты задаёшь его мозгам программу на годы вперёд: он – мозгляк по сравнению с тобой и всю оставшуюся жизнь будет где-то в глубине души, на подсознательном уровне, знать, что ты – главнее его, умнее и старше по званию.

Мозгляк криво улыбнулся, хотел что-то спросить, но я его опередил:

-Свободен! Иди в зал! Там клиент возле машины трётся! Как бы капот не поцарапал!– и повернулся к секретарше: - Татьяна Даниловна! Иван Николаевич оставлял для меня документы по Новосибирску?

Олег пропал где-то в глубине зала. Секретарша полезла в сейф. Женщина пенсионного возраста работала с эмоциональностью робота, что почему-то очень нравилось шефу, и он держал её возле себя уже много лет. Когда я пришёл в фирму – она сидела ровно за тем же столом в той же юбке и той же блузке, так же перебирая почту и отвечая на звонки, сдвинув на нос большие роговые очки. Неужели шеф никого помоложе да поинтересней не смог найти? Даже если между ними когда-то что-то и было – что с того! Секретарша должна глазки строить, а эта только глянет – сразу хочется быстрее все дела сделать и уйти. Нет, не понимаю я шефа! Что телефон у него, что машина, что секретарша, что костюм – одно старьё. Нет, решительно не понимаю.

Я взял папку и открыл её. Оказывается, на меня уже заказан билет в купе на восемь вечера. Как и велел шеф - проверил каждую бумажку. Придраться было не к чему. Получил в кассе командировочные, съездил домой, собрал кейс, побрился, и в восемь вечера помахал рукой сияющему после капитального ремонта железнодорожному вокзалу Красноярска.

* * *

Тридцатого августа, утром, когда в окнах моего вагона мелькали неказистые пригороды Новосиба, позвонила Настя и сообщила, что у неё набирается столько подружек, желающих провести выходные в коттедже на Овинном, что хоть конкурс красавиц проводи. «Полдеревни доярок – подумал я – припрётся в красных платках с натёртыми свёклой щеками!» Вслух я это не сказал, но на всякий случай напомнил несколько прописных истин: лучше одна неприличная девушка, чем три приличных, времени на медленные танцы там не будет, и поинтересовался – участвуют ли дамы в системе оплаты коттеджа или у них какие-то другие обязательства перед клиентами? Кредит? Рассрочка платежа? Неожиданностей не случилось: дамы оказались неплатёжеспособны, но сговорчивы. На том и порешили. Поскольку я уехал - моя кровать в качестве отборочного тура к сожалению отпадала. Настя поругала меня за чрезмерный цинизм, пригрозила муками ревности и пообещала, что четырёх девчонок отберёт как-нибудь сама. Я не стал говорить, что со шлюхами я церемониться не привык, а мальчиков будет не пять, а четыре. Лишняя дама добавит перцу в наше и без того горячее блюдо! Тем более, что не будет именно Вована, а это значит, что главным самцом в компании автоматически становлюсь я. Интересно – кого на этот раз мне принесёт судьба? Настя Настей, а вот рыжей овцы у меня давно не было.

От греховных мыслей про рыжую овцу я нехотя переключился на суровую действительность: поезд сбрасывал скорость и через пять минут причалил к огромному зданию новосибирского вокзала. Я вытащил из ящика под сиденьем кейс, переставил на один час назад время на своём «Сони Икспирия» последней марки, надел пиджак, поправил перед зеркальной дверью галстук, глянул на спящего мужичка – единственного соседа по купе, который подсел ночью в Ачинске, и пошёл на выход.

В последнюю неделю августа столица Сибири плавилась от зноя. Я думал – так душно только в поезде, но, покинув вагон, облегчения почти не испытал. Несмотря на довольно ранний час, дышать уже становилось тяжело, и я пожалел, что не могу поменять костюм и галстук на шорты и футболку.

На выходящих из вокзала людей с чемоданами и рюкзаками тут же набрасывались стаи голодных таксистов.

– У тебя мотор какой марки? – ответил я вопросом на стандартный вопрос атаковавшего меня бомбилы.

- «Рено»! – немного растерявшись, сообщил тот. – А это для тебя прям так важно?

- «Мерины» у кого-нибудь есть? «Бэхи» накрайняк? – поправляя дорогие солнцезащитные очки средним пальцем с кольцом из карбида тантала спросил я громко.

- Паэхалы! – толстый кавказец в кепке, красной футболке со стёршейся надписью «Адидас», синих трениках и сланцах на босу ногу махнул мне рукой и больше не поворачиваясь пошёл в сторону серого «Мерседеса» Е-класса с большим световым табло на крыше.

В новосибирском офисе, филиалом которого являлась наша красноярская фирма, я был до этого дважды. Мы приезжали сюда с Вованом раз на Уазике и раз на «Форде» по обычным делам. Офис располагался в отдельном здании неподалёку от набережной Оби, и в тот момент, когда я рассчитался с таксистом и подошёл к входу – только открывался. Я вдохнул поглубже, резко выдохнул, для разминки мимических мышц лица быстро проговорил: «Ми ма мо ми ма мо ми ма мо» и потянул на себя тяжёлую зеркальную дверь.

Технический директор, высокий тощий дядька с ёжиком совершенно седых волос и выправкой старого гвардейца, встретил меня сухо, удивился, что приехал я, а не Владимир Андреевич, внимательно изучил мои бумаги, потом набрал номер моего шефа:

-Ваня! Привет! Не спишь? Да я шучу! Тут человек твой прибыл. Почему ты мне этого красавца не прислал, когда мы рекламу снимали тем летом? Ну, тот календарь с новыми автомобилями! Я же тебе штук десять высылал! Склероз начинается? Ну, слава богу! Выговор тебе! А Владимир не заболел? Ах, вот оно как! Ну, это ваши дела. То есть с этим молодым человеком я обсуждаю все тонкости, о которых мы с тобой договаривались? Бумаги ему тоже передаю? Хорошо. Давай до связи! Э-эй, погоди! Как там Даниловна? Ну, хорошо! Привет ей передавай! Ладно, давай!

Во время звонка он неотрывно смотрел в окно, из которого открывался чудесный вид на реку. По Оби против течения, еле двигаясь, упорно плыла моторная лодка, а над ней летали какие-то большие птицы. На том берегу проехал двухэтажный «Неоплан». Это была моя любимая марка автобусов, который я без труда узнал даже с такого расстояния. Звуки с улицы в помещение не проникали совершенно, и мне на миг показалось, что передо мной огромный телевизор. Я машинально перевёл взгляд в левый нижний угол огромного окна, где должен был высвечиваться красным перечёркнутый крест-накрест символ динамика. В левом нижнем углу вместо значка «Мьют» перед стеклом стояла двухметровая пальма в деревянной кадке.

Положив огромную лопату мобильного телефона на стол, патрон ещё несколько секунд смотрел на пейзаж, потом крутнул кресло и улыбнулся мне уже как родному:

- Ну-с-с, уважаемый Сергей … как вас по батюшке? Тогда давайте перейдём к делу! Обсудим некоторые нюансы нашей работы, которые, так сказать, не обязательно знать нашим покупателям и даже вашим коллегам!

В кабинете стояла приятная прохлада: кондиционеры творили чудеса. Успокоившись после того, что сообщил ему Иван Николаевич и поняв, что подозрения напрасны, патрон был любезен настолько, что сам включил чайник и предложил мне кофе и печенье после того как сообразил, что я только с поезда и поэтому не позавтракал.

«Тоже поди майор! Нет, скорее - полковник. Везёт же некоторым!» - подумал я, улыбаясь до сухости дёсен и регулярно кивая этой акуле межрегионального масштаба.

* * *

Первого сентября, в четверг утром, я появился на работе. Всё, что было запланировано - я выполнил, о чём сразу же доложил шефу. Тонкостей в нашей работе оказалось на порядок больше, чем я подозревал, и теперь я смотрел на наши авто, сверкающие в выставочном зале новым лаком и хромом, несколько иными глазами.

Шеф полистал привезённые мной бумаги, задал несколько вопросов, внимательно выслушал ответы и сообщил, что на все выходные мы вчетвером свободны. Он никогда не хвалил и не ругал сотрудников. Он или поощрял их материально или увольнял. Я переговорил с Олегом, Мишей и Ваней про предстоящий пикник, и все вместе мы посочувствовали Вовану. Тот, конечно, и виду не показал, что чем-то недоволен, пожелал нам удачно провести время и напомнил, что запах перегара в понедельник – это увольнение. Но по тому, как рьяно он зарылся в бумаги и каким голосом орал в телефон на механика, было понятно, что настроение у лысого поганое. А это не могло меня не радовать.

Вечером перед сном я выпил рюмочку хорошего коньяку, посмотрел новости про то, как по всей стране нарядные детишки с букетами пошли в школу учиться бог знает чему и непонятно зачем, и лёг спать в прекрасном расположении духа.

* * *

На другой день, второго сентября, в пятницу, случилось ещё одно событие, которое я с удовольствием записал себе в актив: я практически в одну дыню продал два «Эксплорера»! Такого в нашей фирме не было никогда, чтобы за два часа один менеджер подошёл к потенциальному покупателю, втюхал ему дорогущий «Форд» под бешеный кредит, а потом втюхал такой же ещё и его жене! Клиент, полноватый мужчина в самом расцвете сил и по совместительству - владелец сети городских пивоварен, сомневался - какой автомобиль ему подходит больше для поездок на работу: «Крузер», «Патруль» или вот этот монстр, нагло вылупивший свои огромные фары прямо ему в кошелёк. Ответ я знал: десятилетняя «Тоёта Витц», но, естественно, вслух его не озвучил. Ознакомившись с машиной поближе и посидев в салоне, он решил посоветоваться с женой и набрал её номер:

- Зайка, я сейчас в салоне. Смотрю белый «Эксплорер». И вот даже не знаю… Тут только белые, да. Чёрные подвезут только в новом квартале. Взять? Ах, тебе? Ну он такой…э-э-э…Подожди, я сейчас дам трубочку продавцу!

Двадцать минут спустя клиент оформлял два джипа одной марки – белый и чёрный - в кредит. Каким надо быть идиотом, чтобы покупать в кредит два джипа, причём один – для какой-то Заи, которая, как я понял по голосу, ему годится в дочери! Когда за ним закрылись двери, коллеги устроили мне овацию. Банк дал пять миллионов в кредит под совершенно конские проценты, мы перевыполнили квартальный план, а я поднялся в своих глазах на небывалую высоту и почувствовал, что бонус в конце года будет весьма и весьма существенным. И значит - я смогу, наконец, взять себе машину. Пусть не из салона, но хорошее купе. Знакомый перекуп давно сватает мне отпадное точило в лице белой полноприводной «Селики» без пробега за семьсот тысяч. Конечно, взять из салона было бы престижнее, но я не сумасшедший, чтобы брать машину в кредит, а двух лямов у меня, к сожалению, пока нет! И ещё у меня мелькнула мысль: а не открыть ли мне свой автосалон? Чем я хуже шефа? Ведь в этом деле главное – связи. А они у меня уже появились. Новосибирский патрон дал мне свою визитку и велел звонить лично в случае чего.

Я позвонил Айвазу на Гайдашовку. Тот аж подпрыгнул и затараторил про то, что с нового года все цены на тачки взлетают до небес, так что эта «Селика» - просто подарок и он готов её придержать, хотя его в данный момент за грудки схватил один жлоб и готов взять это точило хоть за девять сотен. Один автодилер присел на уши другому! Я улыбнулся его словам про соотношение цена – качество, про надёжность данной марки и дешевизну в обслуживании и поздравил с наплывом покупателей. Только что я сам говорил пивовару то же самое. Мне хотелось сбить цену на «Селику» хотя бы на полтос, но в итоге сошлись на шестистах семидесяти пяти. Я смотрел эту машину месяца два назад, и мне она очень понравилась. Что называется – к душе вещь. После работы я сел в такси - и ещё через три часа мы с Айвазом уже жали друг другу руки. У меня на карте осталось – страшно подумать – всего четыре тысячи! Зато домой я приехал на такой машине, о которой мечтал. Ну, руль правый и сиденья не в целлофане. Зато всё остальное сверкает и блестит так, как новое не блестело. Я поставил своё приобретение на стоянку около дома и решил приехать в понедельник на работу уже на ней. Небрежно хлопнуть дверкой, нажать на кнопочку, машинка пискнет, мигнёт, и Вован, который ездит на двенадцатилетнем «Корандо», - вот оно, счастье! - облезет ещё больше и неровно обрастёт.

* * *

Третьего сентября, в субботу, мы вчетвером с утра затарили Мишин джипарик продуктами и выпивкой и поехали в Овинный. Пока нашли адрес нашего коттеджа, пока осмотрелись – позвонила Настя и сообщила, что они уже вышли из электрички и ждут нас на перроне. Миша съездил за стадом и привёз пять нарядных травоядных, благоухающих на все лады и на редкость хорошеньких. Настя своё слово сдержала. Девочки были относительно милы, местами стройны, распущены ровно настолько, что не стеснялись шнуровать кроссовки не сгибая коленок, смеялись над всем, что говорили мальчики, семечки не лузгали и старались не материться. Светские львицы из Новоебуново! Наше межвидовое общение началось смехом, щебетанием и едва ли не обнюхиванием. Но прайд очень расстроился, когда узнал, что мальчиков четверо. При этом на их узких лобиках прорезались морщинки, означающие, что до них дошла ситуация: одна из них – лишняя. Настя вела себя так, словно я был отцом её троих детей и потому она имеет на меня полное право. А вот я, увидев новое мясо в лице рыженькой Юли, глубоко вздохнул и почувствовал, как ёкнуло в селезёнке. Пока я был трезвый – я как-то мирился с ролью верного мужа, но когда через пару часов активного отдыха в ход пошёл третий бокал, а на мангале подрумянился первый шашлык – я начал заводиться. В душе я уже застолбил эту рыжую овцу! А овца разглядела меня. Меня вообще увидели и оценили все дамы, но, предупреждённые, что я – Настин, переключились на Ваню с Мишей, а Олег сразу взялся колоть дрова для мангала и камина, таскать стулья, резать мясо – то есть делать всё то, что в золушкином припадке делает тот, кому колоть дрова приятнее чем тереть бабу. Я знал, что Олег – маменькин сынок и не женат, но не знал, что настолько! Или он специально ведёт себя как какой-то деревенский мужик, чтоб у меня рыжую отбить? Вот смех!

- Меня зовут Юля! – первой заговорила со мной рыжая, стоя босиком рядом со мной около мангала в белой майке и джинсовых шортиках и оказавшись ростом мне по плечо. – Мне Настя про вас столько всего рассказывала! Вы торгуете дорогими машинами? Наверно, и у вас такая же?

- Обещаю прокатить при первой же возможности! – не стал вдаваться я в детали, справедливо полагая, что коротко стриженая и по дачному загорелая шатенка скорее отличит ДТ-75 от «Кировца», чем мою новую «Тоёту» от «Ягуара». – А ты где работаешь?

- У меня профессия не такая романтичная: я работаю в школьной библиотеке. Закончила культпросветучилище в Минусинске, а теперь вот снова живу с родителями, – словно извиняясь закончила она и взяла со стола хлеб и помидор в качестве закуски.

«Беспросветное училище» - хотел пошутить я, но меня отвлекла Настя, позвав в дом за какой-то ерундой и вдруг взявшись страстно меня целовать, едва я переступил порог. Потом затащила на второй этаж, открыла дверь ближайшей комнаты и повалила меня на койку. Сопротивляться смысла не имело: моя дама уже разделась до купальника, сочетая приятное с ещё более приятным, а когда тебя валит на спину женщина с третьим размером груди в полосатом красно-синем купальнике – о сопротивлении со стороны мужчины речь вообще идти не должна. Так что у мангала мы появились лишь минут через двадцать.

Процесс знакомства проходил на улице. Темы разговоров, начавшись с Таиланда или цены на коттеджи в этом пригороде, как-то сами собой сходили на интим. Парни были в ударе, девки дико хохотали, даже Олег, подначиваемый Тоней, выпил пару хороших бокалов вина и был циничен не по годам. Девушки, расслабившись, все как одна закурили какие-то модные тонкие сигареты и очень удивились, узнав, что ни один из парней не курит. Погода стояла чудесная, поэтому стол изначально был накрыт на площадке перед коттеджем.

Наш домик оказался просто прелесть! С ним в комплекте шёл зелёный забор, огораживающий ещё соток пять клумб, дорожек, посыпанных щебнем и даже гараж на две машины. Место для отдыха – самое то. Я тут же захотел себе такой же домик на природе, озвучил это предложение и был поддержан своими коллегами. Тоня невзначай обронила, что у неё в деревне домик не хуже, а огород не пять соток, а двадцать, и Олег как-то резко перестал делать вид, что она ему безразлична. Сразу за забором начиналась пологая горка метров пятьдесят высоты, редко поросшая сосной. Для полноты картины тут не хватало только речушки, и я сказал, что в своём будущем садике обязательно сделаю пруд и пущу туда рыбу. На что Тоня заметила, что её домик стоит на берегу Берёзовки, и по весне к ней в огород приплывает по пять мешков пластиковых бутылок и другого мусора. Олег сообщил на это, что знает – куда сдавать пластик и предложил отвести русло Берёзовки в сторону от Тониного огорода. Тоня была в полном восторге!

К вечеру коллектив как-то сам собой распался на пары. К Олегу накрепко приклеилась крашеная брюнетка Тоня, к Мише – крашеная блондинка Света, к Ване – тоже блондинка Лена. Девочки были хороши, если смотреть метров с двадцати. При ближайшем рассмотрении деревня из них пёрла со всех дыр. Я смотрел на этих хордовых, и моя и без того буйная фантазия, сдобренная стаканом красного вина, видела их на дискотеке в клубе с бутылкой пива и в галошах в компании типажа Гарика Сукачёва в «Старых песнях о главном». Я заметил, как Тоня отхлебнула «Изабеллы» и сморщилась: явно привыкла к чему-то покрепче. Лена пару раз вытерла руки о нарядную юбку. Света регулярно падала с не самых высоких каблуков, а беспросветная Юля поглядывала на всех мужчин как на небожителей, и по её хорошенькому личику было заметно, что она в растерянности от такой шумной компании. Моя с Юлей перестрелка взглядами не укрылась от глаз Насти. Та суетилась на правах хозяйки, носила посуду, в шутку распределяла номера в доме – какая пара в каком номере проведёт медовый месяц и громко заявляя, что вот этот номер – для неё и «её Сержа». Это резануло мне ухо: я не собирался вставать в чьё-то стойло и становиться чьим-то хоть на одну ночь. Я управляю жизнью! Я тут играю главную роль! Так и хотелось спросить свою подругу: ты откуда этот коттедж знаешь как свои пять? В каком углу тебя тут ещё не драли?

Девушки возбуждённо смеялись над каждым тупым анекдотом, и я вскоре наказал Олегу разбавлять этим королевам вино водкой, чтоб и им привычнее, и к ночи все были в состоянии нестояния. Олег удивился, так что пришлось идти с ним в дом и показывать – как готовить вино для женщин в тех случаях, когда жизнь заставляет торопить коней.

- Они же все в школе физику изучали недавно! – с серьёзным видом напутствовал я юного друга, выливая литр красного вина из тетрапака в графин и добавляя туда грамм сто водки. – Поэтому пить им надо до потери сопротивления!

- Как-то это… ну не подло, а… ну, может хоть предупредим? - глядя на мои священнодействия, промямлил тот.

- Объясняю ситуацию один раз, а ты читай по губам: бабы приехали к мужикам! Они пьют и курят! Это женский международный сигнал типа сос! Все мужики это знают! Кроме тебя. Но сразу дать они не могут, потому что изображают приличных. Для этих приличных, я думаю, обычное дело давать за полсотни баксов в час. А вот так, даром, они не приучены и потому малость зависли. Поэтому мы облегчаем им задачу: поим их в хлам и – женщина уже не шлюха, а просто расслабилась на выходные! Усёк? И давай пожалуйста без этих своих вечных сомнений! Вован бы им вообще сразу димедрола набодяжил! Что ты там заливал ей про мелиорацию? Продолжай в том же духе! Не видишь, что она с тебя тащится? Сегодня у вас всё закончится свадьбой, а про завтра мы подумаем завтра!

Жарилось мясо, играла музыка, резалась зелень, сыпались шутки, и вино текло такой широкой рекой, что когда в семь вечера решено было перейти в дом ввиду похолодания забортного воздуха – Юля встала со стула и тут же демонстративно упала мне в руки:

- Сергей, я, кажется, пьяная!

Я подхватил её на руки и понёс в дом.

- Можно меня сразу на какую-нибудь кровать! – пролепетала та, обхватив меня за шею руками.

- Чёт я не поняла! – с пунцовыми от злости и вина с водкой щеками поднялась из шезлонга Настя и, слегка пошатываясь, двинулась за нами. – Подруга! Я чёт ничё не поняла!

- Ты видишь – не может человек идти! – я прижал расслабленное тельце крепче и понял, что если не поимею его сегодня, то жизнь будет прожита напрасно. – Скажи лучше - где наша койка?

Я вошёл в дом и положил Юлю на предварительный диван в прихожей. Её и без того не самые длинные шорты задрались, и я, не в силах удержаться, сел с ней рядом и положил руку на бедро.

- Чёт я не поняла, подруга! Серж! Я не за этим скотством сюда ехала!

До Насти не доходило, что в пролёте оказалась именно она. Я смотрел на Настю и не мог понять: как я мог жить с этим чучелом почти три месяца и ни разу не облеваться? Пьяная деревенская хамка с огромными сиськами и красной мордой. То ли дело Юля! Худенькое, можно сказать – хрупкое существо с огромными глазищами и стрижкой под мальчика. Судя по поведению – не то что пить не умеет, а вообще нецелованная. Может, я себе много про неё нафантазировал, но пульс подскочил до сотни. Не будучи уверен в том – что последует через пять минут, но твёрдо зная, что раз баба даёт – надо брать, я встал с дивана и подошёл к Насте:

- Ты чё орёшь как потерпевшая? Закрой вафельницу! Для неё где комната?

Если бы Настя повела себя как-то иначе – может всё пошло бы не так. Но она повела себя так как повела: она молча пнула меня в пах и рванулась к дивану, на котором хлопала мутными глазками соперница. Я перехватил её за плечо, крутнул и врезал по щеке ладонью что было сил. Лицо у той из красного сделалось за секунду багровым. Она попыталась было сохранить выдержку и продолжить поединок, но вдруг схватилась за скулу, присела на корточки и заверещала так, что у меня уши заложило. Вбежали Олег с Мишей, потом кто-то из женщин. Юля сидела на диване, забившись в угол и подобрав колени, и я мимолётом снова подумал: теперь я её точно тут ототру!

- Зачем же женщин-то бить? – стоя около потерпевшей, сурово выговорил мне Олег.

- Ты знаешь – куда она мне ногой въехала? Проблядь! Миша! В машину её и до перрона довези! Пусть валит отсюда нахер, шалашовка!

- Я выпил! Какой теперь руль! – неуверенно сказал Миша. – Может, Ваня съездит?

- Ну Ваня пусть съездит! Где Ваня? А он типа трезвый?

- Он с Леной наверху. Наверно, скоро будет.

- Уже? – я даже зааплодировал. – Молодцы! Даром времени не теряют! Короче: садись за руль и увези отсюда эту тварь! Это приказ! Тут деревня, машин нет, ментов нет, до станции две версты. Или пусть пешком валит! Вон, глянь сюда! – это я уже обращался к Тоне, которая успокаивала Настю. – Смотри куда ногой мне заехала! Сука!

- Сергей, я… - пытался что-то возражать Миша.

- Хочешь чтобы я её увёз? Я увезу! Давай ключи! – я сделал многозначительную паузу, чтобы этот червяк своим спинным мозгом раз в башке пусто понял – что будет завтра с ним, если увезу её сейчас я.

Настю поливали водой, осматривали щёку, пудрили, мазали, успокаивали, поили вином, пока Миша искал ключи и заводил свой джип. Настя материлась, всхлипывала, пыталась прорваться ко мне, кидалась «кобелями» и «недоносками», но я послал подругу подальше, её оттёрли и засунули на заднее сиденье старенькой «Грандвитары». Я было подумал, что кто-то из дам тоже захочет уехать и по большому счёту мне было на это плевать, лишь бы Юлька осталась. Но, видимо, женская солидарность – это понятие очень редкое, если вовсе не сказочное. Пока был шум – гам, я ловил на себе полные ненависти взгляды, но прошло пять минут, и, сообразив, что слабое звено – не они, всё как-то перетекло из состояния переполоха в нечто деловое и будничное. «Видать, на дискотеке в клубе и не так по харе прилетает!» - Подумалось мне. Руки почти перестали дрожать, и я хотел было отнести Юлю в один из номеров на втором этаже.

- Не надо пожалуйста! Я тут маленько посижу. Тонь, завари мне кофе! Насть, ну ты чего в самом деле? Мне правда нехорошо! – бормотала она, еле ворочая языком.

Миша увёз потерпевшую, через полчаса вернулся и сообщил, что дождался вместе с ней электричку и посадил Настю в поезд. Она просила передать мне что-то на словах, но он запамятовал пару редких прилагательных.

Можно было продолжать праздник. Мы выпили, поджарили, закусили, и я перевёл тему на новые английские и немецкие автомобили. Женщины сделали вид, что заинтересовались, а раз пьяная женщина сделала вид, что её что-то заинтересовало – можно не сомневаться, что через пять минут она будет уверена в том, что это интересовало её как минимум три последних года. Призрак Насти несколько раз пронёсся над мангалом и растворился в холодеющем осеннем воздухе. Ещё через полчаса спустились со второго этажа Ваня с Леной и как-то отстранённо поинтересовались – что за шум они только что слышали?

- Только что? – искренне удивился святой Олег, и мы покатились от смеха.

Выжатый Ваня, видимо, так и не понял причину нашего хохота, а Лена только ответила:

-Да! Вот такие мы! – одним взмахом опрокинула стопку водки и вгрызлась в ещё горячий шашлык. – Гулять - так гулять!

Отсутствия подруги она, похоже, даже не заметила.

Через час мы разожгли камин в доме, дамы переоделись из купальников в юбки, блузки и платья, - в брюки ни одна свою молодую красоту не спрятала! - и устроили конкурс караоке. Юля, попив кофе, выглядела уставшей, у неё время от времени закрывались глаза, и я втихомолку выговорил Олегу за то, что мы переборщили с водкой. Тот пожал плечами, но спорить не стал. Почуяв свободу, я не отходил от Юли ни на шаг. Наше общество стало, наконец, логичным и гармоничным, без внутренних противоречий и подводных камней, а не какой-то оргией. И всего-то делов – дать одной дуре по морде!

Мы дуэтом спели пару песен, потом под пару медляков станцевали что-то вроде прелюдии к совокуплению и пошли играть в бильярд. Пока одна пара гоняла шары по зелёному сукну, две другие усиленно тискались в широких креслах под релаксирующие песни в исполнении Патрисии Каас и подвывание саксофона. Через час, когда на улице уже вовсю светила полная Луна, я с радостью обнаружил, что в бильярдной остались только я и она. Остальные уже разбрелись по каютам и от прелюдии перешли к делу. Из-за неприкрытой в спешке двери было слышно, как Тоня шумно насилует Олега. Остальные вели себя тише, но в принципе вся ситуация, сам воздух в доме прониклись именно тем неприкрытым развратом, который я так любил на подобных вечеринках. Юля глянула на меня, отвела взгляд и слегка покраснела. Я вспомнил слова Насти про широкий бильярд, подошёл к Юле сзади в тот момент, когда она нагнулась, неумело примериваясь ударить свояка в среднюю лузу, и запустил руку ей под юбку. Во мне всё кипело и бурлило. Эта красотка весь вечер крутит жопой перед моим носом, а я всё ещё сомневаюсь – хорошо ли это будет выглядеть после того, как я отправил Настю в нокдаун.

- Я не хочу тут! – не оборачиваясь, тихо сказала она.

- Идём в комнату! – язык у меня приклеился к нёбу, и мне резко захотелось пить.

Пока она собиралась с мыслями и боролась с непонятными мне чувствами – я хапнул стакан ледяного «Хан-Куля» из холодильника.

- Я вообще тут нигде не хочу! Идём на улицу! На горку что ли поднимемся! При Луне! Возьми вино! И одеяло тоже возьми пожалуйста!

Я только молча кивнул одуревшей головой. От возбуждения я не мог даже говорить и сам себе напоминал быка, увидевшего мулету. Мне уже было всё равно – кто и что про меня подумает. Даже если бы я знал, что за мулетой спрятался матадор со шпагой – меня бы это уже не остановило ни на секунду. Её двадцатитрёхлетняя жопа была у меня в руках во всех смыслах этого слова, и остановить сейчас меня могла только смерть.

Она набросила на плечи платок и вышла в темноту двора. Я взял из номера на втором этаже одеяло, початую бутылку «Муската» и два бокала на длинных ножках. Она медленно шла к калитке по дорожке, отсыпанной мелким гравием. Я догнал её, когда она открывала калитку. Лаяли деревенские дворняги, пахло коровами и ночной прохладой. Она передёрнула плечами, и я, развернув одеяло, накрыл одной половиной её, а в другую завернулся сам: становилось прохладно. Она прижалась ко мне плотнее, я крепко обхватил её за талию, и мы пошли вверх по тропинке на гору. На самой вершинке было чьё-то старое кострище, валялись бутылки из-под водки и драные целлофановые пакеты. На двух парах кирпичей стояла незатейливая доска, подразумевая скамеечку. Я расстелил одеяло под сосной, налил вино в фужеры и даже сказал какой-то невнятный тост. Я уже весь был в ней, а она, словно не понимая – зачем мы тут и издеваясь - завела какую-то бодягу про Луну, Ромео и семейное счастье, которое вот так и должно начинаться у русского народа. Обожаю пьяных женщин! Хорошо, хоть не попросила за закуской сбегать! Я изображал слушателя ровно пять минут, потом повалил её на спину, присосался к её губам и в нетерпении стащил какие-то смехотворные ажурные трусики: готовилась, зараза, к случке, но без гнилых базаров про Луну никак не может ноги раздвинуть! Видали мы таких! В последнюю секунду она вдруг спохватилась:

- Ты предохраняешься? А где? Ну, эти…резинки?

- Да ладно, не переживай! Нету с собой! Ты же не сказала, а я и думать забыл обо всём! Ты такая красивая! Ты просто супер!

Она попыталась выкрутиться, но под моим весом ойкнула и наконец затихла. Её жопа снова была в моих руках. И мне даже в какой-то момент показалось, что я её люблю. Что – вот оно, счастье, и никого другого мне уже не надо. Ну и мысли мне в голову приходят, когда пьяный!

Больше она мне в этот вечер не дала. Мы молча полежали на одеяле ещё минут десять. Наш жар быстро проходил, ночная сентябрьская прохлада обещала скорые заморозки под утро. Я попытался рассмотреть её лицо при свете звёзд. Лицо как лицо. Глаза закрыты, руки, ненужные в данный момент, безвольно брошены вдоль тела. Я положил ей руку на грудь и решил, что неплохо бы продолжить романтический вечер в том же духе. По пять тысяч зря что ли выкинули!

- Сергей! – остановила она мою руку своими холодными пальцами. - Ты знаешь: извини, но я ничего не почувствовала. Вернее, всё это как-то не так. Хватит! Идём, а то холодно! Я хочу домой!

Я сидел перед этой соплячкой и не знал – что ответить. Такой оплеухи я не получал ни разу! Она, видите ли, не почувствовала! «Ну иди, с конём трахайся! Там наверно почувствуешь!» – первое, что подумал я, надевая штаны и сворачивая одеяло. Но вслух ничего не сказал. Было как-то лениво и вообще насрать - что там эта овца почувствовала. Мы дошли до коттеджа. Она, как и днём, когда ей стало дурно от вина с водкой, села на большой коричневый диван в прихожей, натянула на себя одеяло и сказала, что переночует здесь. Я пожал плечами, взял с собой остатки «Муската» и пошёл в свою комнату. Выпил ещё фужер, подержал над ним осовевшую бутылку, выжимая последние сорок капель, и уже сквозь сон услышал, как за стеной скрипит кровать. Пятнадцать тысяч выкинули только за дом! Плюс бухло и мясо! За что спрашивается? Два шашлыка съесть да палку кинуть? Правильно я Насте по соплям дал! За дело! С тем мне и уснулось.

* * *

Четвёртого сентября мы окончательно встали и начали полноценно функционировать только к одиннадцати. Кто-то ещё поскрипел на прощанье кроватью, но мне даже лень было поинтересоваться – кто оказался у меня в соседях и так активно не давал спать. Обменивались телефонами, собирали вещи, пили кофе. Женщины предложили опохмелиться, но мы рассказали им о диких нравах нашего начальника и его животной ненависти ко всему, что пахнет алкоголем. Подруги всё-таки выпили по стременной и откровенно висели на моих товарищах, прозрачно намекая на продолжение отношений. Ну, конечно! Мы только и мечтали о том – как бы разделить старость с доярками! Сказали бы спасибо, что с нами не оказалось Вована и потому вам в вино не накрошили димедрола! Вы бы очнулись только к вечеру, а Вован бы потом с гордостью рассказывал, как огулял целый курятник. Да и наша цель – не коммунизм и даже не свадьба. Наша цель – личное финансовое благополучие и успех во всём путём продажи английских автомобилей. И те дамы, что смотрели в детстве «Семнадцать мгновений весны» получают в вино водку. А те, что «Девчата» и «Летят журавли», то есть с лишней совестью в штанах - димедрол. И если кому-то не нравятся наши подходы к действительности – это ваша проблема, а не моя. Мы берём жизнь за рога и выжимаем её до капельки. Нас так учили, на том стоит и стоять будет современный российский бизнесмен. Количество баб поднимает наш статус так же, как и количество денег на карте. Тот, кто с этим не согласен – лох по жизни! И оправдывает то, что он лох какими-то христианскими моральными нормами, которые написаны такими же лохами! Конечно, Вован иногда перебарщивает, и нас от его выходок часто воротит. Но с кем такого не бывает! У него денег больше, чем у нас. Поэтому до споров с ним нам надо подкопить деньжат и устояться в этой волчьей жизни. Сегодня у нас в стране всегда прав тот, кто богаче, и исключений из этого правила я не видел ни разу.

Юля вела себя так, словно между нами ровным счётом ничего не было. То ли по жизни она слегка притормаживает, то ли с бухлом не в ладах? И вообще, при свете дня она выглядела вовсе не так романтично, чем накануне вечером. И глазки чуть поплыли, и титьки втрое меньше Настиных. Я попросил её продиктовать свой номер телефона. Смотрел на её нелепый ёжик волос, на потухший взгляд, уже понимая, что прошу чисто на тот случай, если вдруг Настя – а это вряд ли! - всерьёз разобиделась. У меня таких юль в смартфоне было уже с полсотни, - баб, с которыми я уже спал и кандидатов в таковые. Одной больше, одной меньше… Юля как-то мутно поглядела на меня, скривила губы, но потом продиктовала свой номер. Эта сука ещё и губы на меня кривит! Ладно, завтра я этот номер всё равно сотру. Вот так мне заявить, что она ничего не почувствовала! В кого навозом кинуть! В меня! Этого я ей ни в жизнь не забуду и не прощу! Это вместо того чтобы спасибо сказать за то что пожрала да потёрлась тут нахаляву! Все они одинаковые! И серёжки явно материны, какие-то старинные. С александритом однако. Смех, а не серёжки! И что я на неё вчера так запал? Ладно бы сиськи были как сиськи! В любом случае надо позвонить Насте через пару дней. Авось остынет да проморгается. А нет – так новую найду!

Мы попрощались. Миша отвёз блеющее стадо к электричке и вернулся за нами. Мы собрали вещи, позвонили хозяину коттеджа и подождали, пока тот придёт с другого конца улицы за ключами. Хозяин начал считать разбитые фужеры и порванные простыни, мы, чтобы не осложнять отношение с любителем «Сектора газа», скинулись ему ещё по штуке, и Миша развёз нас по домам. Настроение у всех моих коллег было отменное. Немного давил сушняк, а Олег жаловался на боль в паху: Тоня оказалась та ещё тигрица. Уже в машине я выяснил, что моими соседями через стенку как раз и были Олег с Тоней.

- Ну, что? Понравилась телуха? – Ваня отечески потрепал Олега по шее, хотя сам был на таком мероприятии всего в третий раз.

- Да, хорошая женщина! – млел Олег от пережитого и содеянного. – Приглашала в гости в Зыковку. Она там с родителями живёт в частном доме, а рядом ещё двухкомнатная квартира в пятиэтажке!

- Да ты не жениться ли надумал?

- Ну, пока об этом речь не идёт… - мямлил Олег, улыбаясь улыбкой идиота.

У меня же настроение было неважное. Побаливала голова и низ живота: Настя всё-таки зацепила, видать, каблуком, хотя вчера я этого даже не заметил.

- Зато я там двоих поимел за день! – скорее чтобы поднять настроение самому себе, чем похвастать перед мужиками сказал я. – Правда, потом одной по морде дал.

Народ почему-то не стал мне рукоплескать, а Ваня, включив дурачка, выкрикнул как бы смеясь:

- Так надо уж было и второй дать!

Я криво улыбнулся, отвечать не стал, но на будущее заметку про Ваню себе сделал. Дерзит не по годам! Решил, что раз мы вместе вчера вино пили, то завтра он будет мне по плечу хлопать! При случае ткну его носом в лужу, щенка!

Миша высадил меня у подъезда, и я на прощание пожелал завтра всем быть в строю. Вспомнили про Вована и сошлись во мнении, что было весело и без него. Но сказано это было осторожно, с оговорками и не категорично. Так, упомянули – и всё.

Поднявшись на пятнадцатый этаж в огромном зеркальном изнутри лифте, я раскидал вещи по шкафам, вскипятил чайник, выпил крепкий кофе и пошёл мыться. В коттедже была душевая кабинка, но мыться в ней я побрезговал, да и было немного не до того. Намылился, провёл вехоткой по бедру и ойкнул от боли. Сильно, видать, каблуком попало! Ну, я в случае чего в долгу не остался. Представляю, с какой мордой эта припадочная сегодня проснулась! И ведь не водилось за ней такого! А тут – ни с того, ни с сего – пинаться! Закусывать надо было! Тварь! Нет, чтоб предложить втроём поразвлечься! Как немцы в тех фильмах с лихо закрученным сценарием, которые мы с ней частенько смотрели на моём огромном экране!

Я смыл пену и осмотрел больное место. Из сгиба на бедре, ровно в том месте, где у меня заканчивались плавки, на границе ноги и туловища, из кожи торчал клещ. Я никогда до этого в своей жизни не видел живого клеща, а только мельком по телевизору в каких-то новостях про то, как в марте эти твари начинают кусать народ на Дальнем Востоке и заканчивают в Подмосковье в октябре. Вид этой твари был так омерзителен, что я выронил душ и замахал руками, пытаясь сбить его с себя. Но тот словно прирос ко мне и продолжал торчать, пошевеливая в воздухе своими лапками. Я взвизгнул и выскочил из ванной. С меня лилась вода, падали клочки пены от дорогого шампуня – я ничего этого не видел. Я видел только, как в меня постепенно погружается какое-то чудовище! Это был такой шок, от которого хотелось орать или ущипнуть себя, чтобы убедиться: это сон! Со мной такого быть не может! За одну секунду вспомнился знакомый одного малознакомого знакомого, который умер после укуса такой твари. Я глянул на своё перекошенное отражение в зеркале. Восемь точечных лампочек вкруговую освещали белое как у мертвеца лицо. Мой взгляд остановился на маленьком маникюрном наборе, который лежал на тумбочке. Трясущимися руками я открыл футляр, достал пинцет, зажал им клеща как можно сильнее, с надрывным криком вырвал его из тела, бросил в ванну вместе с пинцетом и открыл кипяток.

- Сдохни! Вот тебе! Вот тебе! Гад! Падла! Сдохни!

Крохотная точка сделала два оборота вокруг чёрной дыры слива и исчезла, а я всё лил и лил кипяток вслед этому кошмару, плохо соображая, пока душевая лейка в моих руках не накалилась от кипятка. Я выключил воду, и тут до меня дошло: а если он был не один?

Я запрыгнул в ванну, смыл с себя остатки пены и начал осматривать себя с головы до пят. Принёс второе зеркало, внимательно осмотрел спину. Никого не найдя, налил полную ладонь французского одеколона и приложил к ранке. Защипало. Одеколон потёк по ноге, нагревая кожу, и мне на секунду показалось, что это из раны хлещет кровь. Я смотрел на ранку и думал – что же с ней ещё можно сделать? Достал из холодильника зелёнку и ватной палочкой замазал до черноты большой участок кожи с ранкой. Где же я его поймал? Не в коттедже ведь! Когда ночью ходил на гору с Юлей! Больше негде! Грёбаная овца! Грёбаный коттедж! Я его хозяина засужу! А Юле тоже харю расшибу. Надо было сразу там и расшибить! Что за день-то такой! Так, спокойно! Спокойно!

Я открыл холодильник, налил себе стопку «Хеннесси», выпил, налил вторую и следом - третью. Закусил куском горького шоколада. Проблема с завтрашним запахом изо рта вдруг стала совершенно неактуальна. Голым сел на диван и постарался собраться с мыслями. Что же теперь делать? Идти в больницу? Последний раз я посещал поликлинику классе в третьем, после того как переболел ветрянкой. В больнице вообще не лежал ни разу, и при одной мысли о ней мне делалось дурно: палата на десять человек, которые одеты в какую-то преисподнюю одежду, храпят, гадят под себя, стонут. Которые в конце концов умирают там! А ты лежи и смотри на всё это и жди своей очереди! Нет, без паники! Я ещё не умираю и даже не болею. У кого же из знакомых товарищ дубца врезал после укуса? У Максима! Он работал у нас механиком и с полгода как уволился. Интересно: сохранился у меня его телефон? Общались мы с ним временами не очень хорошо, так что даже не уверен – возьмёт ли он трубку.

Я достал свою красавицу «Икспирию» и начал листать адресную книгу. Люся, Настя, Катя массаж, Маша стоматолог, соска мебельный салон, Ира ветеринар… какой салон? Какая Ира? Зачем мне по жизни ветеринар?

Телефон мелко трясся в руке, и мне пришлось положить его на кухонный стол. Иван Николаевич, Таня очкастая, Вован работа, Олег, Амир джакузи, Арзо кафель, Алёна замужем, Макс подвеска. Ага, есть!

- Макс, привет! Это Сергей из …ага, узнал? Слушай, тут такая тема: помнишь, ты рассказывал, как один твой знакомый после укуса клеща… ну…того?

Я старался говорить ровно, хотя самого бил озноб. Может я уже заболел? Это сон. Это просто плохой сон!

- Да, моей родной тётки муж года…года… да лет шесть уже как помер. Съездил за черемшой в мае и поймал эту залупу. А что?

- Да вот, ездили вчера в лес с друзьями. Меня там эта тварь тяпнула. Что делать в таких случаях – не подскажешь?

- Лучше всего – бери эту залупу и иди в травмпункт. На анализ его сдашь, и там определят – заразный он был или нет.

Дьявол! Я машинально посмотрел в сторону ванны и упавшим голосом проговорил:

- А я его смыл! Водой!

- Ну, тогда залупа! Да ты особо не переживай! Сейчас уже сентябрь, а они опасные только в мае и начале июня. Дядю Кешу в самом начале мая, помню, укусил, так того через три дня скрючило как залупу и ничего сделать не смогли. Полежал неделю в «Двадцатке» – и на Бадалык свезли. Диагноз запомнился: вихревой отёк мозга.

- Ясно. Спасибо! Ты меня обнадёжил! – криво усмехнулся я и отключил телефон.

На всякий случай перелистал всю адресную книгу и нашёл ещё какую-то Вику, забитую в мой телефон как медичка. Я хоть режь – не мог вспомнить - что это за Вика такая и в какой области медицины подвизается. Если она с сайта знакомств, то мы с ней вживую могли и не встречаться! На всякий случай набрал номер. Там долго не брали трубку, потом тихий голос прошелестел откуда-то как с другой планеты:

- Алё!

- Это Вика? Это Сергей? Я хотел спросить…

На том конце положили трубку, в ухо застучали короткие гудки отбоя.

- Про залупу я хотел у тебя спросить, овца! – заорал я и через всю квартиру швырнул телефон в подушку, лежащую в изголовье дивана.

Я сидел голый за кухонным столом и чувствовал, как по телу расходится смертельная болезнь. Шея не хотела поворачиваться, и чтобы посмотреть на красивейший закат, мне пришлось развернуться всем телом к окну. Руки тряслись, ноги были как ватные. Я понял, что умираю и что спасти меня уже ничто не может. Я лёг на диван, залез под одеяло, свернулся там калачиком и заплакал. Потом встал, допил остатки коньяка, снова забрался под одеяло и даже не понял как уснул. Мне снились какие-то зелёные кони о шести ногах, которые неслись по снегу и волокли меня в холод и мрак.

* * *

Пятого сентября я проснулся в четыре утра. Мысли были настолько чёткими, воспоминания про укус – настолько свежи, словно я и не проспал десять часов, а только про этого дурацкого клеща все эти часы и думал. Почему именно меня? Так глупо! На пустом месте! А виновата эта тварь! Потащила меня с голой жопой на гору клещей собирать! Хоть бы и ей воткнулись пятеро! И все заразные!

Я понял, что уснуть уже не смогу и залез в Интернет. Почитал там про болезни, которые вызывает клещ и пришёл в полный ужас. Кроме энцефалита эти насекомые, оказывается, являлись разносчиками ещё дюжины разных болячек одна другой смертельнее. Я посмотрел картинки клещей разных видов, дошёл до фото насосавшегося монстра с огромным белым телом и крохотной головкой – и мне стало дурно. Я прополоскал рот остатками вчерашнего кофе, рассосал таблетку валидола чтобы не злить начальство плохими запахами, вышел из дома в шесть утра, поймал такси и поехал в ближайший травмпункт.

Первой моей мыслью после того, как я перешагнул порог этого известного всему правобережью медицинского заведения была: «В городе произошёл теракт!» Стонущие, плачущие, кое-как и абы чем перебинтованные люди сидели вдоль узкого коридора на деревянных откидных стульях, стояли у подоконника, что-то объясняли медсёстрам про вывих лодыжки и сломанный палец. В воздухе стоял запах пота, крови, йода и боли.

- Третий час сижу! Помереть уже проще! – простонала какая-то женщина средних лет с почерневшими губами, поддерживая правую руку левой.

- Помирают на улице! Все кто сюда дополз – останутся живы! Следующий! – раздалось из кабинета хирурга.

Я радикально выбивался из всей этой толпы с пробитыми головами, вывихнутыми ногами и колото-резаными ранами предплечий. На меня упало несколько недоумённых взглядов, но тут всем было ни до кого и ни до чего. Столько боли в одной куче я не видел никогда в жизни, и мне стало стыдно, что лезу сюда с каким-то клещом, который, может, и не заразный вовсе. Неужели тут всегда так?! Так должен выглядеть фронтовой госпиталь, а не городской пункт первой медицинской помощи!

Без особой надежды на ответ я спросил у высокого мужчины в белом халате, который вышел из кабинета с табличкой «Рентген» и проходил мимо меня по мрачному коридору, словно ангел среди страдающих грешников.

- Простите, а с клещом… Меня клещ укусил. Намедни! – вдруг вырвалось у меня странное слово.

Откуда оно взялось в моём лексиконе – я сам не понял. Наверно, это уже микробы так на мозг действуют!

Удивительно, но доктор остановился, нашёл меня взглядом среди несчастных и удивлённо спросил:

- Куда укусил, простите?

- В бедро. Вчера. Я его выкинул. Ну, клеща выкинул.

Слова путались, не хотели выстраиваться в правильные словосочетания и предложения и слетать с языка. У меня получалось собрать их только максимум по двое, и дальше логическая связь между звуками терялась в начинающих воспаляться закоулках мозга. Вся эта обстановка кладбищенской прихожей действовала на меня ужасающе. Я никогда не задумывался, что миллионный Красноярск производит столько случайно пострадавших людей в каждую единицу времени! И ведь по их лицам сразу понятно: они не выживут! Все они обречены, но в последней надежде приползли сюда, чтобы сейчас, вот тут, у меня на глазах начать агонизировать и синеть! То ли дело на моей работе! Как хорошо, что я не медик! Или наоборот – плохо? Ходил бы тут сейчас как у себя дома…

- Страховка есть? По страховому полису мы можем поставить вам укол гамма-глобулина. Если полиса нет, то это стоит, кажется, что-то около девяти тысяч. Пройдите вон в тот кабинет, там вам точнее подскажут!

- Девять тысяч за укол!? – вырвалось у меня.

Я хотел рассказать доктору, что я только что купил машину и денег совсем не осталось. И девять тысяч за укол – это же грабёж! А если денег нет и остался только полтинник на аспирин? Что делать? Сдохнуть? Но врач уже шёл по коридору такой неторопливой походкой, словно пенсионер отправился в ларёк за газетой. И ему пофиг все эти люди! И я ему пофиг! Люди – ладно, но меня-то ещё можно спасти! Они обязаны меня спасти! Я молод и красив, у меня ещё вся жизнь впереди. И вдруг ласты слепить из-за какой-то ерунды! Да вы тут с ума что ли все посходили?

Я робко постучал в указанный мне кабинет с табличкой «7». Потом, не дождавшись ответа, приоткрыл дверь. Прямо напротив двери сидела толстая тётка свирепого вида в очках и белом халате и писала какие-то бумаги. На меня она глянула мельком и продолжила заниматься своим делом. Перед ней на столе горела лампа, лежала гора каких-то бумаг, в темноте кабинета стояла кушетка, ширма и пара табуреток.

- Я про клеща… Укусил клещ...

- Страховка есть? – не отрываясь от рутинной писанины, хорошо поставленным голосом ротного запевалы спросила та.

- Нет. Как-то не думал…

- Прививка?

- Тоже… Нету…

- Когда произошло присасывание? Клеща принесли? – ручка размашисто скользила по бумаге, оставляя за собой какую-то волнообразную линию, не имеющую с буквами даже отдалённого сходства.

- Вчера. Нет.

- Ампула гамма-глобулина стоит отечественная пять семьсот, импортная - восемь восемьсот. В ампуле четыре дозы, но срок хранения – двенадцать часов. Укушенных сейчас почти нет. Или собирайтесь вчетвером или покупайте целую ампулу! Я вам куда его потом спишу? – в голосе прозвучала угроза, и я почувствовал, как у меня от ужаса подгибаются ноги.

Я глянул ей в глаза, но увидел только стёкла очков. Мне предлагали за деньги не автомобиль и не колбасу. Мне предлагали пожить!

- Спасибо, я подумаю! – сказал я, закрывая за собой дверь.

Вышел из больнички, вздохнул полной грудью, обошёл машину скорой помощи, из которой врач помогал выйти пацану в кожаной косухе и жутко избитым лицом, неторопясь дошёл до проспекта, сел в полупустой автобус и поехал на работу. По дороге рассосал ещё одну таблетку валидола. Не потому что боялся Ивана Николаевича, а потому что сердце как-то закололо. Пока ехал – мысль была одна: надо занять у кого-то пять тысяч и купить эту чёртову ампулу! Шанс выжить ещё есть. И дёрнул же меня бес потратить свои последние копейки на то, чтобы заработать такой гемор! Будь проклят весь Овинный, клещ, Юля, Настя и весь персонал травмпункта! Особенно в эту секунду я ненавидел врачей. Коновалы! Плати или подохни! И это – бесплатная медицина! Вместо того чтобы людей спасать – бабло поднимают, коммерсанты херовы!

Подойдя к офису, я остановился и начал вспоминать свои вчерашние мысли. Что-то я хотел сделать сразу как зайду в офис. Но что? Я уже взялся было за ручку двери, как вдруг опустил её и отошёл на пару шагов назад. Машина! Ведь я купил машину и только сейчас вспомнил, что хотел приехать на своей новенькой «Селике» на работу и посмотреть - как облазит Вован! Что со мной? Что с памятью? Что с речью? Неужели микробы уже расплодились внутри меня и теперь проникают в подкорку?

Я машинально сунул руку в карман и вытащил брелок с логотипом «Тоёты». Нажал на кнопочку с цифрой «2». Подождал сам не знаю чего, нажал на «1» и побрёл в офис.

Вован уже вовсю блестел перед шефом чешуёй, бил хвостом и метал икру. Ночью пришла фура с новыми машинами из Новосиба, и этот лысый полугандон суетился так, словно от того – как он разгрузит и подготовит к продаже эти тачки - зависит его жизнь. Впрочем, конечно зависит!

Вован мельком глянул на меня, вдруг остановился и равнодушно спросил:

- Ты хорошо себя чувствуешь? На планёрку так и явишься?

Я не успел сосредоточиться на смысле сказанного. Татьяна Даниловна вышла из кабинета шефа и привычно объявила:

- Мальчики и девочки! Заходим на планёрочку!

Девочек на наших планёрочках не бывало отродясь не считая корреспонденток под новый год, но секретарша почему-то регулярно звала их в кабинет наравне с мальчиками. Мы прошли в кабинет и расселись по своим местам: справа от шефа – Вован, слева – я, дальше шли второстепенные персонажи рангом помельче. Шеф внимательно глянул на меня, потом окинул взглядом остальных, снова глянул на меня и вдруг сказал:

- С каких пор у тебя, Сергей, понедельник стал тяжёлым днём? Что за вид? Выглядишь как ебелдосам от замудонца!

Вован, сидевший напротив меня, хихикнул и покачал головой, глядя мне на шею, как бы соглашаясь с начальником и говоря мне: «А я этому козлу сразу сказал!» Остальные уткнулись носами в свои блокноты, боясь поднять головы. Я не очень понял претензии, но до подсознания уже доходило, что я стою на эшафоте. Я лихорадочно соображал – что же со мной не так, раз шеф заговорил на планёрке первым, не дожидаясь, когда Вован пропоёт свою арию о наших планах на сегодня, на предстоящую неделю, на миллион лет вперёд? То есть я-то знал – что, но как они-то догадались? Почему Даниловна, когда я проходил мимо неё, сделала такое лицо, словно мимо неё прошёл на планёрочку медведь?

- Я… - Я хотел что-то сказать, но увидел, как Вован поправляет галстук и понял: я же без галстука!

Мысль бросилась дальше: я же не побрился! Не расчесался утром после сна! Вообще в ванную не заходил!

- Я… я неважно себя чувствую, - наконец выдавил я и понял, что про клеща рассказать им не смогу, - голова с утра разболелась. Это не от вина. Честно!

Я глянул на Олега, Ваню и Мишу. Сидят себе спокойно. Трезвые. Довольные. Побритые и при галстуках. Клещи их не кусали. Коньяк они вчера не пили. У всех всё как всегда. Один я оказался вдруг чумным.

- Татьяна Даниловна, зайдите на минуточку! – проскрипел шеф в телефон, и как только та появилась на пороге – попросил: - Принесите пожалуйста Сергею аспирин и галстук! У вас, кажется, висели какие-то в шкафчике?

Даниловна закрыла за собой дверь ничего не ответив, а в кабинете воцарилось гробовой молчание. Я мучительно пытался сообразить – что же мне сейчас сказать такое, чтобы не выглядеть идиотом в глазах коллектива. Хотя – плевать мне на коллектив! Нравиться надо сексуальному партнёру и начальнику. Вчера я не понравился партнёру. Сегодня мной недоволен уже начальник! Что же дальше будет?

Через минуту секретарша принесла стакан воды с растворённым в ней аспирином и галстук. Я сначала затянул на шее удавку, а потом уже выпил стакан кислой шипучки.

- Спасибо! Через пять минут я буду в норме! – заверил я блокнот, лежащий передо мной на чёрном столе.

Вован пробубнил свою обычную мантру, мы записали в блокноты то, что должен был сделать каждый до пятницы и разошлись по рабочим местам. Перед окончанием планёрки, когда все уже задвигали за собой стулья, я повернулся к шефу и ломки голосом промямлил:

- Иван Николаевич! У меня вправду такое впервые в жизни! Голова прям огнём…

- На больничный иди раз заболел! Мне тут только инфекции не хватало! – сухо ответил шеф, взял трубку и забыл о моём существовании:

- Алёшеньки! А кто это? А-а, Василий Михайлович? Теперь узнал. Ну, рассказывай! Да спасибо, помаленьку!

Я вышел из кабинета и сразу увидел, как Вован собрал вокруг себя народ около туалета и что-то оживлённо объясняет. «Под меня подкоп ведёт, козья морда! Агитирует почище Ленина! Ишь, ручонками машет! Того гляди – взлетит!» – подумалось мне тоскливо. Хотел пройти мимо и сделать вид, что ко мне это сборище никакого отношения не имеет и я вообще выше всяческих интриг, но тут расслышал речь Вована, и у меня немного отлегло.

- Заказал новый кухонный гарнитур! Мне его поставили и сказали, что мойку надо ждать неделю, пока её отольют. Знаешь, как из гранита. И цена – сто двадцать косарей! В субботу привозят мойку, а я-то на работе. Дома попросил посидеть дочу. Той тринадцать лет, а верзила уже почти с папу ростом! Она им открыла дверь, а сама ушла в комнату. Потом рассказывает мне: слышу, говорит, на кухне что-то бац! Упало! И тишина. Проходит с час наверно. Она решила посмотреть – как там дела идут. Выхожу, говорит, на кухню – мойка лежит на полу разбитая пополам - и никого! Они её как грохнули, так удрали, пидарасы, и теперь я до этой бригады дозвониться не могу. Вчера весь день их набирал, сейчас звоню – абонент временно не на связи. Вечером поеду, буду концы искать. Я им сто двадцать косарей дарить не собираюсь! Вот где головняк-то ещё! И ведь русские что характерно работали!

Народ покивал головами, а я над каждой кивающей головой внезапно увидел бегущую строку: так тебе и надо! И сам подумал: и это ты называешь головняком? Головняк – это когда клещ укусил и теперь три недели ходи и думай: сдохнешь ты от этого или пронесёт? Кстати, мне же надо у кого-то денег перехватить! Стыдно, а что делать! Как же не вовремя я купил эту тачку!

- Ваня, тут такое дело… - завёл я разговор с Ваней, когда тот остался в коридоре один, - я тачку взял, и вдруг резко деньги понадобились. Не перехватишь мне пятёрку до зарплаты?

- Извини, всё потратил! Осталось две сотки и холодильник пустой! – сделал тот честные глаза.

«А если найду, тварь? Ты же сегодня только на обед три сотни в пиццерии спустишь!» - так и просилась из меня фраза, но я только молча покивал и пошёл ловить Олега.

- Олег, тут такое дело… Пятёрку не займёшь до зарплаты? Я тачку…

- Извини, Сергей, но ко мне завтра Тоня приезжает. Надо встретить человека, в театр хотим сходить, а денег - ну вообще в обрез!

«Какой театр для этой дуры колхозной? Борща ей свари со свиной лыткой, налей стакан, пошоркай и выгони к чертям! Сучёныш! Ещё в пятницу наверняка бы сразу метнулся к матери и занял бы для меня хоть полтинник! Мать у него через два дома живёт и директором универмага работает. А сегодня я для него словно уже и не начальник, а труп ходячий!» Но я снова ничего не сказал, посмотрел в сторону Миши, и по его хитрому взгляду понял, что тот уже в курсе и заготовил для меня какую-то железобетонную отмазку. «Можно не просить?» - подумал я в сторону Миши, и снова прочитал по его мысленной бегущей строке: «Хрена тебе лысого вместо денег!»

День прошёл как в плохом сне. Все чем-то были заняты, все куда-то звонили, ездили, смеялись, а я словно выпал из жизни. Делал вроде бы всё так как всегда, но смысл происходящих вокруг меня звуков и событий терялся на подступах к подкорке. Я постоянно зевал, чего со мной на работе не случалось прежде никогда. Мозг был занят совсем другими проблемами: где взять пять тысяч и как узнать: болен я или нет? Едва дождавшись окончания работы, я сдал Даниловне казённый галстук и вышел на улицу. Лил настоящий осенний дождь, а я конечно же оказался без зонта и плаща. Ну что за невезуха! Мимо меня проехал Вован, на секунду притормозил и спросил – в какую мне сторону? Я ответил, что на правый берег.

- Не, я в Северо-Западный поехал. Эти пидарасы где-то там обитают. Найду – порву на тряпки! Сто двадцать косарей отдал за раковину! И ведь русские! Я в другой раз таджиков найму!

Мимо прошёл Олег. Конечно же в ветровке и под зонтом. Глянул на меня и мельком заметил:

- Вчера прогноз погоды слушал. На три дня, говорят, зарядил. Хорошо, что на выходных погода стояла классная! Денёк погожий ухватили! Отлично съездили! Поехал Тоню встречать!

Он словно и не заметил, что я стою под холодным дождём в костюме за пятнадцать штук без зонта и трясусь от холода! Ну что за люди у нас в фирме работают! Повыгонять всех к чёрту!

Приехав домой, я зашёл в прихожую, включил свет и посмотрелся в зеркало. На меня смотрел какой-то чужой человек в мокром пиджаке, со спутанными мокрыми волосами, в заляпанных грязью брюках и полуботинках, в которых чавкала вода. И главное – взгляд этого человека был абсолютно не похож на тот вызывающий, вечно бодрый и весёлый взгляд, к которому я привык. В комплект к такому взгляду обычно идут сутулая спина, мешки под глазами, седые виски и трость. Я вгляделся в отражение получше в поисках седины. Нет, пока вроде бы не просматривается. Просто мокрые русые волосы и капли воды, катящиеся по лицу. Жалкое зрелище!

Весь вечер я приводил в порядок костюм: застирывал, сушил, гладил. Потом нашёл галстук и, наконец, повесил готовый комплект в прихожей. Потом пытался звонить разным людям с целью подзанять деньжат. Никто не дал ни копейки, и после четвёртого звонка я прекратил это унижение. Все разговоры начинались и заканчивались одинаково: привет, как дела, давно не виделись, что нового, дай денег, нету денег, всем удачи. Перед сном я полазил по Интернету и выяснил, что есть дешёвый заменитель гамма-глобулина под названием йодантипирин. Правда, это был не совсем заменитель, а так, мёртвому горчичник, зато стоил всего три сотни. Я прикинул остатки денег и время до аванса. На десять дней четыре тысячи. Нет денег даже на бензин для своей новой тачки, будь она неладна. За аренду бабкиной хаты узбеки отдадут халявную десятку тоже только в районе пятнадцатого. Стоп! А не тряхнуть ли мне арендаторов, чтоб пораньше заплатили?

Уже буквально валясь с ног, я почти в полночь позвонил узбекам, но трубку так никто и не взял. Засранцы! Все только и мечтают о моей смерти! Завтра надо будет зайти к ним в ларёк и вытрясти десятку на две недели раньше срока.

* * *

Шестого сентября, во вторник утром, я зашёл перед работой в аптеку и попросил йодантипирин.

- Извините, но пока нет. Всё разобрали. Сезон, знаете ли. Следующий раз к нам будет привоз лекарств двенадцатого числа. Мы уже заказали, так что приходите!

Я проклял всё на свете, и, приехав на работу, заказал лекарство с доставкой на дом по Интернету. Там пообещали привезти вечером домой за почти пять сотен. Грабители! Везде грабители! Я кормлю грабителей! Мне приставили клеща к пузу и требуют денег! Именно потому я не беру кредиты. Никакие и никогда! Потому что там, за стеклянными окошками, мило улыбаясь, сидят самые страшные грабители! Такие грабители, что я готов скорее рискнуть здоровьем, чем брать у них деньги под немыслимые проценты. Я сам впариваю машины в кредит и прекрасно знаю всю эту кухню. Это не они меня кредитуют! Это я их кормлю!

Вечером я навестил узбеков. Они жарили шашлык в шашлычной и поклялись, что сегодня денег у них уже нет, поскольку купили мясо и масло на два года вперёд. Я пригрозил им, что выгоню из хаты или подниму оплату. Они пообещали завтра к вечеру найти хотя бы пять тысяч.

Уже около десяти вечера привезли йодантипирин, и я тут же проглотил лекарства вдвое больше положенного. Каждую секунду, даже во сне, я вслушивался в свои внутренние ощущения, готовясь, пусть неосознанно, к самому худшему. И почему-то уже почти не вспоминал и не проклинал ни клеща, ни Юлю, ни коттедж. Мозг смирился с действительностью и жил только надеждой на то, что клещ был не заразный. В Интернете я прочёл, что некоторые заболевают сразу после укуса – и это почти всегда заканчивается плохо. Некоторые – через две–три недели, и тогда болезнь лечится, хотя иногда человек остаётся инвалидом. Никаких симптомов болезни я пока не чувствовал и больше всего напрягало именно то, что постоянно, каждую секунду, ты думаешь только об одном: не болит ли голова? Не полезла ли температура? Не покраснело ли место укуса?

* * *

Седьмого сентября вечером я заехал к узбекам и содрал с них пять тысяч. Я злился, грозил и ругался, но больше они мне так и не дали. Делали круглые глаза, выворачивали карманы, показывали пустые столики и жаловались, что летом место стало совсем не доходное, поскольку народ предпочитает посиделки на набережной. Я в последний раз чертыхнулся, пересчитал всю наличность – получилось около восьми тысяч – и, решив, что на отечественную ампулу мне хватит, поехал в знакомый травмпункт.

Та же медсестра сидела на прежнем месте.

- Разрешите? Я вот насчёт гамма-глобулина! Отечественного! От клеща.

- Отечественного нет, вчера последнюю ампулу распечатали. Есть только импортный. Будете брать?

- Блин! У меня денег не хватит! У меня только семь восемьсот. Может, как-то договоримся и я вам потом принесу? У меня зарплата пятнадцатого – и я вам сразу принесу! Я клянусь! Могу вам паспорт в залог оставить! Или права! Ведь от этого моя жизнь зависит, поймите!

Я не говорил, а стонал! Молил! Смотрел в отсветы лампы в очках и умолял эти бездушные стёкла мне помочь.

- Вы где работаете? – вдруг с участием в голосе произнёс этот робот, и я почувствовал, что лёд в её душе растаял и мои мольбы услышаны!

- В автосалоне. Я продаю машины, – услужливо произнёс я, понимая, что спасение уже рядом.

- Давайте сделаем так: - ласково проворковала она и вдруг рявкнула: - Вы мне даёте машину из своего салона, а деньги я вам как-нибудь потом верну! Как вам такой вариант? А в залог я вам оставлю свой халат. Я каждый день выслушиваю одно и то же! Выйдите из кабинета и не мешайте работать! Ампула стоит восемь тысяч восемьсот рублей! Там четыре дозы! Вчера приходил один человек с клещом. Может и сегодня кто-то придёт. Можете сесть в коридоре и подождать если хотите. Если вам повезёт – укусят ещё кого-нибудь.

Я молча вышел из кабинета и встал у стены. Мыслей в голове не было ни одной. У меня есть шикарная квартира! Отличная машина! За мной бабы бегают как кошки, почуявшие валерьянку! И у меня не хватает одной тысячи рублей для того чтобы сделать укол, от которого, возможно, зависит моя жизнь! Это не укладывалось в голове. Это разрывало душу чудовищной несправедливостью и абсурдностью ситуации. Хоть иди к Торговому Центру, садись там у церкви и проси милостыню! Миллионный город не может изыскать одну тысячу рублей, чтобы помочь ни кому-то, а мне! Мне!

Рядом освободилось место, я сел и тупо уставился в стену. Чего я ждал – непонятно. Больные приходили, их привозили и поддерживали под руки, они стонали, плакали, матерились и дышали перегаром, кидались с кулаками на врачей и падали в обмороки. А я сидел и продолжал чего-то ждать. От злости мне не хотелось ни есть, ни пить. Я буравил взглядом крашеную масляной краской стену, и слёзы наворачивались на глаза. Я доставал носовой платок, сморкался, вытирался и продолжал сидеть. Потом вдруг вспомнил, как бабушка часто говорила после первого инфаркта: «Ну, вот! Скоро умру, Серёженька!» А я втайне думал: «Ну вот! Скоро эта хата станет моей и я, наконец, приведу в неё Ирку из второй группы!» А кому перейдёт моя нынешняя хата в случае, если умру я? Отцу? Вот позвоню ему сейчас и скажу: «Скоро я умру!» А он такой в ответ: «Давай! Только ключи от хаты соседке оставь, чтоб мне потом двери не ломать!»

- Молодой человек! Вы ещё тут? Укол ставить будем? Пришёл ещё один типа вас. Ампулу на двоих брать будете? Это по четыре четыреста тогда получается с человека!

Я сначала не понял, что это обращаются ко мне. Робот в очках стоял в дверях, направив окуляры в мою сторону, и до меня наконец дошёл смысл сказанного. Рядом с медсестрой стоял дед годов семидесяти пяти, засохший и небритый, в пахнущем дымом буром таёжном костюме выпуска конца семидесятых. Я встал и понял, что у меня сильно затекли ноги. Сколько же я тут просидел?

Я прошёл в кабинет. На столе стояла стеклянная посудина, в которой шевелило лапами знакомое мне насекомое. Судя по огромному брюху – оно питалось дедом не один день. Я отвёл глаза и полез в кошелёк.

- У вас когда было присасывание клеща? – снова спросила меня женщина в белом.

- В субботу, – доставая деньги, вяло ответил я.

- Так вам какой смысл глобулин ставить? Он эффективен в первые трое суток после укуса, а сегодня уже восьмое число началось!

- Восьмое? – переспросил я, достал смартфон и глянул время и дату: «00:58. Восьмое сентября».

- Действительно. Восьмое. А укусил третьего. Смысла нет? – спросил я, чувствуя, как надежда выжить улетучивается, как спирт с ваты.

- Ну, я поставить-то могу, но надо вам было раньше приходить!

- Я приходил. А вот этот, - я кивнул на деда, - припоздал. Ставьте!

Я отсчитал деньги. Дед, матерясь сквозь зубы и вспоминая СССР, отслюнил свою половину суммы, потом мы назвали свои имена, фамилии и адреса, медсестра достала из холодильника ампулу с порошком, ловко отломила носик, чем-то развела порошок, сделала укол сначала деду, потом взяла другой шприц и ткнула в задницу мне. Стало очень больно, но я стиснул зубы и решил не жаловаться.

- Посидите в коридоре, никуда не уходите! Сейчас я заполню бумаги и вам отдам.

Мы вышли в коридор. Пациентов в такой поздний час оставалось немного: один бомж сидел по привычке на полу и держался за разбитый нос, да взбудораженный молодой отец моего возраста бегал по коридору с годовалым малышом на руках. Оба при этом громко орали. Мальчик – от боли, а отец – про то, что его ребёнок упал со стула и сломал ручку. Через минуту они скрылись за дверями кабинета, потом прошли в рентген, потом обратно в кабинет, и через пятнадцать минут отец вынес зарёванного сынишку с гипсом на предплечье.

- Точно перелом! Всё! Мама меня завтра прибьёт! – горестно посетовал мне папаша.

В кабинет к хирургу, держась за стену, потянулся бомж с разбитым носом.

Дед, вонявший костром, и я сидели рядом как родные. Как-никак - в нас теперь текла одна ампула!

- А я думаю – прыщ соскочил на жопе или фурункул? – задумчиво забубнил дед. – Там же не видать! А это эвон чё! Хотел выдернуть – шиш! Прилип, тварюга! С Рябинино пока добрался! Ну а тебя как угораздило? Не болеш ишшо? Девять тышш за укол! Охренели, падлы!

Я открыл было рот ответить, и вдруг осознал, что этот дед – единственный, кто поинтересовался моим самочувствием и знает мою тайну! Ни отец в своём Норильске, ни шеф, ни Юля, ни Настя понятия не имеют о моей проблеме. И если я начну изливать перед кем-то душу – все просто раскроют над собой зонтик, сядут в свою машину и скажут: а над нами не капает! У нас всё прекрасно! Ах, у тебя проблема? Прости, друг, но она нас никаким боком не касается! Кто же виноват в том, что тебе так плохо и одиноко сейчас, и единственный, кому ты можешь рассказать о своей проблеме – вот этот дед, которого ты знаешь всего полчаса и с которым ты сейчас навек расстанешься? Кто виноват, что в этой жизни ты нафиг никому не нужен?

- Возьмите!

Надо мной стояла медсестра, протягивая нам с дедом какие-то квитанции. Я машинально сунул бумажку в карман и поднялся.

- Как чувствуете себя после укола? – спросила женщина в белом.

- Нормально, спасибо! – рассеянно ответил я, и дед согласно кивнул.

- Инкубационный период – три недели! Если вдруг в течение трёх недель с момента укуса начнёт подниматься температура или заболит голова – сразу вызывайте скорую помощь! – приказала нам медсестра, а потом повернулась к деду: - Вы позвоните через пару дней! Я пока не знаю - как скоро анализ вашего клеща сделают. Сейчас вся лаборатория в отпусках.

- Понятно! – ответили мы с дедом, вышли на улицу, трижды сплюнули через левое плечо, пожали друг другу руки и побрели по домам.

* * *

Восьмого сентября, в четверг, мне позвонила Настя. Зная Настину натуру, я ждал этого звонка и потому не был особо удивлён, заслышав сигнал своего смартфона и увидев на экране Настю в чём мать родила: я снял её спящую у себя дома месяца полтора назад. С экрана на меня смотрели две огромные дойки, запечатлённые на двадцати мегапикселях так, что у меня от воспоминаний захватило дух. В момент звонка я сидел в офисе и гонял пустой чай с крохотными казёнными карамельками, которые лежали в огромной вазе в форме бокала на стеклянном столике, за которым посетители ждут менеджера по тем или иным делам и вопросам. Денег на тот момент у меня почти не осталось, поэтому на обедах я решил сэкономить. Пять сотен я забросил на транспортную карту чтобы не ходить пешком полтора часа в один конец на работу и обратно. Пять сотен отдал за мобильную связь. Набрал чая, сухарей, десяток яиц и китайской лапши. Хотел заправить машину и приехать на ней, но передумал: если я ещё вдобавок ко всему попаду в аварию, то тогда точно смерть! Оставил полторы тысячи «про чёрный день», как говорила моя бабушка. После смерти бабушки у неё осталось столько денег про этот самый день, что буквально через месяц я сдал на права и купил на них свою первую машину. Бабуля, правда, хотела, чтобы на эти деньги я поставил ей памятник и справил свадьбу, но руки у меня не дошли ни до того, ни до другого. А теперь уже отец обещает приехать в отпуск и сам поставить памятник. Он обещает это сделать уже шесть лет. Каждый отпуск он с семьёй проводит на югах: лечит детей и купает в тёплом море жену, которую я не видел вообще ни разу. А у бабушки на могиле вот уже десять лет ржавеет стандартная жестяная коробка. Ей не к спеху. Это у живых время лимитировано.

-Привет! Долго трубку не берёшь. Обедаешь? Не отвлекаю? – настин голос звучал буднично, но что-то в нём мне сразу не понравилось.

- Обедаю. Не отвлекаешь, – не стал вдаваться в подробности я.

- Короче, так. После всего что было на выходных у меня для тебя вариантов два: или ты на мне женишься и кончаешь раз и навсегда таскаться по бабам, или мы прощаемся!

- А что было на выходных? Напомни! Все были пьяные. Я отнёс твою подругу в дом, а ты стала меня пинать. Я чисто инстинктивно махнул рукой в ответ.

- А потом всю ночь чисто инстинктивно тёр Юлю! – закончила она за меня.

- Кто тебе такое наговорил? Юля?

- Знаешь что? – её голос становился всё громче. – Не надо считать меня полной дурой!

- Я не считаю тебя полной дурой! – я сделал упор на слове «Полной». - Приезжай сегодня вечером! Поговорим, выпьем пива…

- Бегу аж тапки теряю! – взвыла буря на том конце. – Как надумаешь – звони! Моё предложение в силе до конца месяца. Хватит меня матросить! Мне скоро двадцать пять, так что сам понимаешь! Время – деньги! – и она дала отбой.

Это была её любимая поговорка. Женские скандалы уже не ранили меня так, как десять лет назад, когда каждое расставание было сродни духовному опустошению. Но когда опустошать стало нечего - мне сразу полегчало. Поэтому забивать голову разными вопросами из-за блеяния очередной овцы я не собирался. Ах, да! У неё же день рождения первого октября! И она, конечно, перестанет давать на первом же свидании каждому трактористу, а вылезет с сайта знакомств и будет как пионерка сидеть дома и помогать маме полоть огород! Я даже засмеялся про себя, представляя её в качестве верной жены. Нет уж, дорогуша! В жёны я возьму существо поприличней, чтобы не искать каждый вечер в шкафу какого-нибудь Вована и не жарить себе и тебе на ужин осточертевшую яичницу, пока ты будешь пудрить ногти и пердеть в ванной из-под воды. Конечно, в возрасте, когда Иисус закончил свою земную жизнь, каждый мужчина начинает задумываться о том – с кем же ему дальше жить? Навсегда остаться одиноким или жениться и погрузиться в этот тёпленький жиденький бульончик под названием «Семейная жизнь»? У меня, кстати, есть на этот счёт заначка: училка младших классов, очкарик и скромница, с которой мы регулярно общались в чате, а вживую встречались один раз в два – три месяца. Гуляли в парке и по набережной, я свозил её пару раз за город полюбоваться видами Енисея с высокого берега. Мы даже сходили с ней в кино и поцеловались у подъезда! Но внешность её была подстать работе, а замашки старой девы медленно но верно превращали её в очкастую стерву. В свои двадцать восемь она выглядела на все тридцать пять и не делала ни малейшей попытки это исправить. Я вяло пытался её совратить, а она пыталась приучить меня ходить в церковь и прочитать хотя бы «Каштанку». Счёт был пока ничейный: ноль – ноль.

Удочки на баб я закидывал везде: на работе кадрил клиенток, кассирш и девок из нашей автомойки. В Интернете зарегистрировался сразу на двух сайтах, и главной моей проблемой вскоре стало – не перепутать: с кем и когда назначено свидание. Поэтому потеря Насти меня огорчила, но не очень. Девка знойная, но тупая. «Сри как красиво! Сри туда, сри сюда! Клёва! Ништяк! Круто!» Я бы с удовольствием ещё раз встретился с Юлей и показал ей небо в алмазах, но она, видимо, из тех женщин, которые после пятой рюмки теряют чувствительность. Поэтому при случае можно пригласить её домой полюбоваться закатом и почитать басни Крылова или что там у неё ещё есть в библиотеке. А перед этим - две недели воздержания! А сразу перед этим - рюмочку «Хеннесси»! И тогда поглядим, что она почувствует! Вот только пока не совсем понятно – как этот случай организовать? Позвонить самому или дождаться, когда клиент созреет? Хотя, тут такой клиент, который может не созреть вовсе.

После работы я зашёл в аптеку и купил себе самый дешёвый электронный градусник за двести рублей. Впервые в жизни потратился на медтехнику! Придя домой, первым делом померил температуру. В норме! Проглотил йодантипирин, заварил китайскую лапшу и подумал: а чего я так переживал? Осень! Клещи растеряли свой яд два месяца назад! Мне поставили укол гамма-глобулина! Йодантипирин глотаю горстями! Какой энцефалит или боррелиоз! Я снова жив, здоров и готов с аванса заправить своё новое купе, пригнать его в нашу мойку и попросить нашу новенькую помыть её от и до. Как же её зовут, эту дурёху, которая устроилась к нам сразу после школы? Она мне помоет машину, а я вечерком прокачу её от работы до постели! Моя чёрная полоска миновала! Впереди - длиннющая белая дорога, на которой меня ждут бабы, деньги и повышение по службе! Жизнь продолжается!

* * *

Девятого сентября, в пятницу, я проснулся оттого, что кричу во сне. Меня тащат по снегу те же зелёные кони, а я барахтаюсь и не могу понять: где же сани? Я вижу шестиногих зелёных монстров со стороны и даже издалека, но тем не менее они тащат меня за собой с непреодолимой силой в какую-то ледяную черноту. Я вскрикнул и открыл глаза. Было темно. На потолке бегали зайчики от фар машин, едущих где-то далеко внизу. Я проследил за очередным фонариком глазами и почувствовал, что двигать ими мне больно. Попытался повернуть голову чтобы найти смартфон и посмотреть время – и понял, что сделать это не могу: шея не поворачивалась. В теле усиливался жар. Первая мысль, которая посетила мой мозг: я простыл и у меня поднимается температура. Я сбросил одеяло и с трудом опустил ноги на пол. Пол обжёг ступни ледяным холодом. Меня мелко знобило. Трясясь, я доковылял до холодильника, достал из дверки аспирин, выломил пару таблеток, разжевал и, содрогаясь от кислятины, запил белую кашицу водой из-под крана. Потом добрался до смартфона и нажал на экран. Часы показывали половину второго ночи. Я забрался под одеяло и попытался уснуть, но голова болела всё сильнее. Словно кто-то невидимый очень медленно – один оборот в час – закручивал вокруг головы стальной обруч. Один оборот в час делал палач на винте гарроты, и организм успевал и свыкнуться с этой новой болью, подстроиться под неё, и понять, что это – не простуда. Лёжа под одеялом и трясясь мелкой дрожью, я достал градусник и сунул под руку. Огоньки на потолке слились в слаженный хоровод и исполняли какой-то замысловатый танец. Градусник запищал, я с трудом нащупал выключатель светильника и зажёг ночник в форме цветка лотоса.

- Тридцать девять и три, - сказал мне градусник, - ты крепко влип, приятель! Вызывай карету и не забудь взять остатки денег и зарядное для мобильника! В больницу ещё положено брать свои тапочки, зубную щётку и туалетную бумагу. А некоторые даже едут туда со своими телевизорами и сиденьями для толчка!

- Как ты назвал мою Сонечку, пищалка! – возмутился я, тыкая градусник мордой в смартфон стоимостью в двести пятьдесят таких как он однокнопочных. – Это не мобильник! Это смартфон! Это статусная вещь! Не то что ты, палочка для суши!

- Все статусные вещи теряют смысл, когда тебе становится плохо. Статусные вещи хороши, когда есть здоровье. А когда умираешь, то готов обменять новую «Селику» на шприц с папаверином!

- Как ты смеешь сравнивать мою «Селику» с каким-то шприцом! – я погладил свою новенькую Тоёту по зелёному капоту и подумал: а кто перекрасил капот? Ведь я брал белую машину, а теперь она зелёная. Эй, кто это тут балуется? Эй! Эй!

Выпавший градусник монотонно попискивал где-то под одеялом. Я нащупал его и ещё раз посмотрел на экран. Тридцать девять и три десятых. Ледяное одеяло совершенно не согревало, и мой озноб за каких-то пятнадцать минут превратился в полноценную лихорадку. Я, накинув одеяло на себя, добрёл до холодильника, снова достал упаковку аспирина и проглотил не жуя оставшиеся три таблетки. Желудок начинал побаливать от кислоты, но это было ничто по сравнению с болью в голове, глазах и шее. Уже не думая ни о чём, я дотянулся до смартфона и набрал «103». Трубку взяли сразу.

- Алё! – прохрипел я, не узнавая собственного голоса. – Клещ укусил. Температура тридцать девять. Сказали позвонить когда капот станет зелёный.

В трубке выслушали мой бред и спросили адрес и возраст. Потом попросили приготовить медицинский полис и открыть двери подъезда когда приедет машина. В полном отупении, трясясь всем телом, я собрал в первый попавшийся пакет тапки, полотенце, зарядное для телефона, туалетную бумагу, паспорт и медицинский полис, надел спортивный костюм, сунул в барсетку оставшуюся тысячу с чем-то, погасил свет и вышел из квартиры. Зеркало лифта выдало мне пару дёрганых гримас, и через пять минут я стоял перед подъездом. Сентябрьская ночь была прекрасна! Светили звёзды, пели птицы, гуляли влюблённые, и в протекавшем рядом Енисее била хвостом щука. Ничего из этого мне уже было не надо. Ничего этого я уже не видел и не слышал. Я сел на скамейку около подъезда, наклонился, и меня вырвало остатками лапши и таблеток. Со лба катился холодный пот, и я никак не мог понять: жарко мне или холодно? Тошнит меня от температуры, головной боли или таблеток? И почему капот стал зелёный?

Рядом остановился микроавтобус. Из него вышел мужчина в белом халате и спросил про полис. Я достал из барсетки бумаги и протянул ему, а потом снова согнулся пополам: голова оказалось чудовищно тяжёлой и держать её вертикально стало неимоверно трудно. Я носил её тридцать три года и даже не замечал! Какая она, оказывается, тяжёлая! И зелёная! Почему всё перекрасили в зелёный цвет?

Мужчина в белом халате взял меня за локоть, подвёл к машине, откатил боковую дверку «Газели», помог забраться внутрь, потом захлопнул дверь с таким грохотом, что я, упав на железную скамью, заткнул уши руками. Врач тем временем сел в кабину рядом с водителем, они включили Шуфутинского и повезли меня по полупустым улицам ночного города. Куда меня везли – я не видел, и мне это было абсолютно безразлично. По перепонкам бил Шуфутинский. Бил ногами, руками, дубиной, кастетом. Раньше я часто слышал эти песни. Мы на разных вечеринках какой только музыки не крутили! Но у нас она никогда не грохотала так яростно и никогда в жизни каждый звук, каждая нота не впивались в мой мозг осами и шершнями, не долбили дятлами и не били конскими копытами. На каком-то из поворотов я не удержался на скамье и завалился на пол. Пол был железным и зелёным. Почему всё зелёное? Из зелёного пола медленно вылез огромный жирный клещ, засунул своё жало мне в мозг и стал с чмоканьем пить содержимое. В этот момент звук мотора ЗМЗ-405 сменился на рёв пикирующего бомбардировщика «Юнкерс - 87 Штука». Фашистский самолёт спикировал откуда-то из созвездия Ориона и скинул бомбу прямо мне на голову. Раздался взрыв – и всё погасло.

* * *

- Сам идти сможешь? – спросила меня мама, толкая в плечо так, словно мне снова было пора в детский сад.

Я ненавидел детский сад. Самые страшные мои воспоминания связаны с ним. Эти вставания по утрам! Эти слёзные прощания возле кабинки с зеброй! Этот запах молочной каши! Эти позорные горшки! Вечерние ожидания бабушки: придут за мной или забыли? В какие бы неприятности я потом ни попадал, как бы плохо мне ни бывало – но хуже чем в детском саду быть просто не могло по определению! Если бы мне предложили на выбор – армейскую учебку или детский садик – я бы не раздумывая ни секунды выбрал учебку. Почему я вдруг сейчас об этом вспомнил? Запах каши был так надёжно заперт в подсознании, что я не вспоминал о нём почти тридцать лет! Но стоило его почуять – накатил тот же страх. Нет, не тот же! Страшнее!

- Смогу! – ответил я и самостоятельно пошёл домой к бабушке.

А вот там запахи были совсем другие. Там пахло чаем с шиповником и рыбным пирогом. Бабушка стряпала рыбный пирог с двумя сортами рыбы: с сайрой и горбушей. Она рассказывала, что раньше, когда мой папа был такой же маленький, как я сейчас, она стряпала пирог не из консервов, а с настоящей рыбой, которая называлась «Угольная». Вкуснее пирогов с угольной рыбой на свете не было ничего, и маленький папа уминал зараз по три куска со сладким чаем. Я очень хотел попробовать пирог с такой рыбой, но её в магазинах перестали продавать. Видимо, она плохо размножалась и её съели всю. Интересно: человек, который ел пирог с последней угольной рыбой: что он чувствовал? Он знал, что эта рыба – последняя и что в океане таких рыб больше не осталось?

- Давай каталку! – сказала бабушка.

У бабушки никогда не было каталки. Как-то раз она зимой сломала ногу и потом почти год ходила с тросточкой. Я прятал эту тросточку под диван, а бабушка делала вид, что не может её найти и с шутливой сердитостью хлопала себя руками по коленям. Потом, когда нога у бабушки перестала болеть, мы отдали трость какой-то другой бабушке, у которой тоже болела нога. Больше бабушка никогда не пользовалась ни тростью, ни каталкой. У неё был сначала один инфаркт, а через год второй, от которого она мгновенно умерла во сне. Я в тот день не пошёл в институт, а на другой день уже пошёл. И для чего ей каталка – я не понимал. Каталка была нужна только для Толи Радкевича, когда ему на уроке физкультуры в пятом классе прямо на голову во время игры в баскетбол упал щит, к которому крепилась баскетбольная корзина. Что там случилось с этим щитом – я не знаю, но Толя упал и потерял сознание. Прибежала школьная медсестра, приехала скорая, и Толю увезли из зала на каталке. На полу осталась лужа крови и белый носовой платок в кровавых пятнах. Правда, в понедельник Толя уже пришёл в школу с забинтованной головой и синими кругами под глазами. От него пахло йодом, и его две недели никто из учителей не вызывал к доске. Мы все ему завидовали, а Анфиса Ивановна, наша классная руководительница, поставила Толе за год четвёрку по математике, хотя математику он всегда знал только на тройку. Анфиса Ивановна недавно умерла. Мне звонил кто-то из одноклассников. Кажется – Володя Озеров. Говорил – где и когда пройдут похороны. А я не поехал. У меня оказались дела поважнее, чем похороны нашей классной. Я вообще не люблю похороны. Я люблю жить!

- Капельницу неси! – пробасил отец.

Зачем отцу капельница? У него же дети болеют, а не он сам. Сколько можно жить в этом Норильске? Когда в Красноярске – минус двадцать, то там – минус сорок пять. Отец как-то рассказывал, что в пригороде Норильска Талнахе, откуда родом его вторая жена, на зиму натягивали тросы между домами, чтобы людям было за что схватиться во время порывов ветра и чтобы они не заблудились и не ушли ночью в тундру. Наверно кто-то из его детей опять болеет и им срочно нужна капельница.

- Вы бы не могли сдать мочу на анализ?

Снова бабушка. Это она давала мне баночку из-под майонеза, а потом несла мочу в поликлинику, чтобы врач подтвердил, что я окончательно здоров. Такое случилось только один раз в моей жизни. Больше я никогда мочу не сдавал, потому что почти не болел А бабушка после инфаркта часто болела и сдавала анализы каждые три месяца. Потом она умерла, и после неё осталось много баночек. Я сложил их в пакет и вынес на помойку. Поэтому сейчас баночек у меня нет. Как же я сдам анализ?

Рядом со мной застонал какой-то дед. Он застонал очень привычно, заученно и безнадёжно, и я подумал, что стонет он так уже много лет и не было никакого смысла привозить его в больницу. Скрипели колёса каталки, с улицы доносился шум двигателя, и по звуку я понял, что это «Газель». Рядом со мной стояла молодая женщина в белом халате. Она выдернула иглу из сгиба моего левого локтя, отодвинула в сторону капельницу, похожую на вешалку в прихожей у Ирки Кожуховой, и повторила вопрос:

- Вам надо мочу сдать! Вы меня слышите? Сможете встать?

Я приподнялся на локте и оглядел приёмный покой. Штук десять каталок на колёсиках, на каждой из которых лежал человек. Около троих стояли такие же вешалки с капельницами. Кто-то шевелился, кто-то стонал или что-то говорил. Голова болела так, как не болела никогда. Какой-то тупой неизбывной болью, которую аспирином не победить. Глаза в глазницах смотрели только прямо, в фокусе было лишь то, что находилось прямо передо мной. По бокам всё расплывалось и мельтешило, словно вокруг головы роилась мошкара. Я глянул на потолок и тут же опустил голову: по потолку скакали зелёные лошади. Смотреть на это было жутко. Я понимал, что быть этого не может, закрывал и открывал глаза, но лошади продолжали скакать, словно на потолок был натянут экран летнего кинотеатра.

- Постараюсь!

Женщина помогла мне встать, сунула в руку баночку и довела до туалета. Я открыл дверь, зашёл в уборную и понял, что сбылся мой страшный сон: я оказался в больничном туалете. Правда, ничего ужасного я там не обнаружил. Кафельный пол не скользил и был только что вымыт. В углу стояло цинковое ведро с какой-то надписью, на древней деревянной швабре сушилась мокрая тряпка, а рядом на стареньком табурете лежали большие резиновые перчатки, кусок хозяйственного мыла и бутылка с отбеливателем. Четыре унитаза сияли чистотой, крышки у всех были подняты. Пахло хлоркой и больницей. Я всегда думал и не мог понять: что в больнице так может пахнуть? Какое вещество? Какая субстанция вызывает этот запах, который называется больничным?

Постояв несколько минут около унитаза, я вернулся к своей каталке.

- Извините, но ничего не получается! Температура высокая, я весь высох! – сообщил я медсестре.

- Ничего страшного! Ложитесь! Давайте ещё раз измерим температуру!

Она дала мне ртутный градусник и пошла встречать нового больного. Медбрат за столом непрерывно писал какие-то бумаги, а на входе я заметил охранника. Дед продолжал охать. Около него стояла капельница. Какая-то старушка в дальнем углу тихо плакала в платочек, сидя на каталке, а около неё стояла женщина средних лет и негромко но тревожно говорила с кем-то по телефону. Приняв ещё одного больного, медсестра подошла ко мне, забрала градусник, глянула на него мельком, встряхнула, протёрла спиртовой ваткой и пошла к столу.

- Сколько там? – поинтересовался я ей в спину.

- Сорок почти! – бросила она буднично через плечо.

- А где я? Ну – что за больница?

- Городская неврология. Пока можете поспать. В восемь придут врачи, тогда развезём вас по палатам.

Мой бред после капельницы постепенно исчезал, но голова шла кругом и снова начинался лихорадочный озноб.

- А можно что-нибудь от температуры? – окликнул я снова женщину в белом. – Трясёт! Я температуру плохо переношу.

- Минуту! – отозвалась та, обошла ещё трёх или четырёх больных, потом вышла куда-то, вернулась и подошла ко мне со шприцом в одной руке и двумя ампулами - в другой. Отломила носик у одной, набрала в шприц, отломила другую и набрала этот шприц уже целиком.

- На живот ложитесь!

Я никогда в жизни не чувствовал себя настолько бесполым и беспомощным! В этом заведении не было мужчин и женщин. Тут были больные. И что самое страшное – я был среди них самый больной!

- А что это если не секрет? – выдавил я из себя вопрос, хотя и сам понимал, что спрашивать тут кого-то о чём-то глупо.

Это всё равно как кусок говядины спросил бы мясорубку: на пельмени будет фарш или на фрикадельки. А тебе не один ли хер?

- Дибазол с папаверином, – ответила та.

Я сразу понял эту интонацию. Ругаться с больными, нервировать их запрещено инструкцией да и просто нет смысла. Клиент всегда прав! Надо ответить этому куску фарша, поставить ему укол, дождаться окончания дежурства и идти домой. Там ждёт муж, дети, домашние дела и радости, а фарш останется в больнице. И что с ним будет – ей абсолютно всё равно. Я поулыбался клиенту, продал машину и забыл. Она сделала укол и тоже забыла. Потому что живём мы не для этого. Какой же у меня был девиз по жизни на эту тему? Забыл.

Минут через десять после укола я почувствовал, как волна прохлады покатилась по организму. Лихорадить враз перестало, голова крепко держалась на плечах и даже глаза почти перестали болеть. Может – это вовсе и не энцефалит? Может - это приступ обычной простуды? Или реакция на укол бракованного гамма-глобулина? Ну конечно это не энцефалит! Я перевернулся с живота на спину. Потолок как потолок. Белый, с лампами дневного света. Горят как обычно через одну. То ли для экономии, то ли сгорели так симметрично? А может - чтобы не мешать пациентам со светобоязнью? Мало ли кого тут привозят! И никаких зелёных коней! Надо собираться домой! К девяти надо быть в офисе. И галстук снова не забыть! Я положил под голову мешок с вещами, прижал к груди барсетку и мгновенно уснул.

* * *

-Молодой человек! Молодой человек!

Я открыл глаза – и на меня обрушились водопады зелёной краски! В голове плавало какое-то месиво, которое при каждом повороте головы летело по инерции ещё десять оборотов внутри черепной коробки в ту сторону, куда я лишь чуть-чуть поворачивал голову. Я точно знал, что мои глаза открыты, потому что я видел около себя прежнюю медсестру и чернявого мужчину в белом халате и с седой бородкой. Но сразу за их спинами начинались какие-то вакхические пляски непонятных существ, а над всей этой сворой летали шестиногие зелёные кони.

- Нет, он сам не дойдёт! Давайте его так довезём! – предложила врачу медсестра. – Коля! Этого в неврологию в двести вторую! Григорий Иванович! Этого и этого – в хирургию! Марина! Мари-ина-а! Убери капельницы!

Я закрыл глаза, и жизнь для меня потеряла всяческий интерес. Какой-то Коля, судя по всему – студент, вёз меня по бесконечным переходам, коридорам, толкал моё купе в горку, гремел дверями лифта, а мне это было совершенно не интересно. Мне была не интересна Настя, не интересен шеф в частности и работа в целом, я совершенно не злился на клеща, воров в правительстве, и мне стало абсолютно зелено – расширяется вселенная или сужается. Моя голова безвольно болталась по пакету с вещами, барсетка съехала с живота, и я машинально прижимал её локтем к правому боку. Это был весь я. Человек с закрытыми глазами, дикой головной болью, бредом наяву и температурой тела на грани свёртываемости белка. Крохотное насекомое неделю назад незаметно укусило меня в бедро - и вся моя жизнь пошла насмарку! Все планы на завтра, на новый год, на десять лет вперёд сдулись и лопнули. Какой-то Коля вёз меня к какой-то кровати, с которой я, скорее всего, уже не встану. Раз не помог гамма-глобулин и йодантипирин – то всё! Если меня скрючило меньше чем через неделю после укуса – это приговор.

- Давайте переляжем на кровать! – Коля аккуратно обхватил меня за плечи и хотел взять на руки.

- Я сам! – почему-то возмутился я и приподнялся на каталке.

Меня всколыхнуло осознание того, что мужик будет носить меня на руках как какую-то пьяную девку. Я сел поближе к краю и, опираясь на Колину руку, встал. Ноги на удивление почти не дрожали, а голова, хоть и была тяжёлая и плохо держалась вертикально, тем не менее не кружилась. Когда я посмотрел вниз, то увидел под ногами нормальный пол, застеленный линолеумом, а рядом с собой – панцирную кровать с сильно продавленной сеткой и деревянными спинками. Кровать стояла в углу палаты, немного не по центру широкого окна. Над кроватью я разглядел простенькую лампочку-ночник и розетку. Весь этот уютный уголок освещался лишь светом из коридора, проникающим через дверной проём. Вся остальная палата утопала в темноте, в окнах без занавесок темнело осеннее утреннее небо.

Я лёг на кровать и сразу понял, что лежать на ней хуже, чем на каталке, с которой я только что слез. Спина сразу провалилась в яму. Можно ли на ней спать как-то иначе чем на спине? Матрас сбился комками и от него несло чем-то несвежим. Правда, простыня и пододеяльник сияли белизной и явно были только что из прачечной. Аккуратно сложенное одеяло лежало в ногах. Подушка под головой была раза в два меньше, чем у меня дома. Всё это я отметил где-то на задворках сознания, потому что, глянув на потолок, я вновь увидел зелёную кавалерию и понял, что схожу с ума. Коля снял с каталки мои вещи, сунул под кровать и укатил своё транспортное средство. В палате стояла тишина. Кто-то в противоположном углу сопел громче обычного, на грани храпа. Я закрыл глаза, сложил руки на груди и замер. Боль в голове не давала сосредоточиться на какой-то одной мысли больше чем на секунду. Вновь полезла температура. Я уже научился определять этот момент. Лёгкий озноб, недомогание, ледяные ноги и руки и в подмышках горячо так, что совать туда руки надо с осторожностью, чтобы не обжечь пальцы. Я дотянулся до одеяла, но развернуть его сил уже не хватило. Укрыл им только ноги, засунул руки в штаны и стал трястись, стуча зубами. Через минуту меня снова затошнило. Преодолевая боль и холод, я встал и, держась за дверь, высунул голову в коридор. В коридоре шло какое-то движение. Я расслышал уже знакомый скрип колёс. Метрах в десяти в коридоре около лестницы стоял стол, на нём ярко горела лампа, а за столом сидела женщина в белом халате и высоком белом колпаке. Она сидела ко мне спиной, но, услышав мои шаги, обернулась.

- Тошнит! – только и смог произнести я.

- До туалета дойдёте или таз принести? – спокойно произнесла та, вставая из-за стола. – Доктор будет через полчаса, потерпите пока!

- А где тут туалет?

Пока я не был морально готов принародно блевать в таз.

- Вторая дверь направо!

До туалета я дошёл, держась за стену, потом нагнулся над раковиной и пару раз икнул. Блевать было нечем. Я открыл холодную воду. Боже, до чего она ледяная! До чего всё ледяное! Как меня трясёт!

От тряски сводило мышцы ног, и я подумал, что если бы не эта тряска – я бы, наверное, упал. Выпил несколько глотков воды, как смог умылся и побрёл обратно в палату. На пороге стоял давешний мужчина в белом халате с окладистой бородкой и традиционным стетоскопом через шею, и смотрел, как я ковыляю к своей койке. Когда я прошёл мимо него и упал на кровать, он сел рядом и с удивлением в голосе произнёс:

- Я было подумал – вы уже выздоровели и убежали домой! Ну, как самочувствие? На что жалуетесь? Рассказывайте всё без утайки! Но если можно – покороче и побыстрее: там ещё двоих привезли.

Пока он это говорил, медсестра уже засунула мне градусник подмышку, потом ткнула в палец иголкой и взяла кровь на анализ.

- Клещ укусил. Третьего числа…

- Сего месяца? – перебил меня врач.

- Да. Вот только что. Поставили гамма-глобулин через пять дней. Пил йодантипирин. Ничего не помогло! Как-то так. Наверно – конец? Голова болит дико. Глаза не повернуть. А когда на потолок смотрю - вижу там зелёных коней! - я перевёл взгляд на потолок, но на этот раз там никого не было.

- Понятно. Лежите и старайтесь меньше двигаться. Сейчас я распишу вам лечение и сестра Галина возьмётся за вас со всей энергией! Сколько там?

Он вытащил градусник у меня из-под рубахи, глянул, встряхнул и отдал медсестре.

- Тридцать девять. Глаза, говорите, болят? Повращайте-ка глазками! – он поводил перед моим лицом резиновым молоточком с блестящей ручкой.

- Болят. Вообще не могу ими вращать!

- Руки? Ноги? Всё чувствуете? Онемение? Ослабление мышц?

- Да пока вроде такого нет! – я пошевелил пальцами рук и ног, но ничего необычного не заметил.

Ослабление мышц? На что он намекает? Меня должен разбить паралич? Какое страшное слово! Уж лучше смерть!

- Вот и чудесно. Отдыхайте пока! А то, когда придёт сестра Галина – вам станет не до отдыха! Палата у вас хорошая, кроме вас ещё трое таких же как вы – лесников. Или геологов. Уж не знаю – кто вы по профессии? Я зайду позже! Кстати, меня зовут Арнольд Борисович Петров, – и он указал на свой бейджик.

Пока доктор говорил со мной, сидя у меня на краю кровати, я несколько раз глянул на него, и когда он уже ушёл, понял – что меня в нём смутило. К совершенно классическому еврейскому лицу, манере говорить, имени и отчеству кто-то прилепил фамилию Петров. Забавно! Хотя лично я всегда больше доверял строителям – таджикам, автопроизводителям – англичанам и врачам – евреям.

Примерно через час окончательно рассвело. Но прежде чем я смог разглядеть палату – в неё вошла сестра Галина. Я сразу понял, что это она. Я услышал её ещё тогда, когда она шла по коридору первого этажа! Не знаю почему, но многие женщины при ходьбе топают как слоны. Какую бы обувь они ни надели, с какой бы скоростью ни шли – их топот перекроет топот взвода солдат в подкованных сапогах! Если такая дама попадается вам в соседки этажом выше – это беда! Не будешь же постоянно стучать по трубе и орать среди ночи: «Перестаньте топать!» Ведь она не специально топает! Она так ходит! Замечание не сделаешь! Не летать же ей в конце концов по квартире! И если уж такой даме доведётся идти по длинному больничному коридору с бетонным полом – это слышит весь этаж!

Когда она вошла в палату, то тут же включила общий свет и подошла ко мне. Люди, лежащие на кроватях, отреагировали на вспышку очень вяло. Один отвернулся к стене, другой натянул одеяло на лицо, остальные даже не пошевелились. Я отметил, что коек в палате семь, и та, что рядом со мной – пуста и не заправлена. Ростом сестра Галина была среднего, возраста среднего, телосложения среднего и чернявым лицом походила скорее на турчанку, чем на русскую. Из-под белого колпака на голове выбивались чёрные проволочные кудряшки. В правой руке она держала капельницу на такой же вешалке, что я уже видел в приёмной. Протопав к моей кровати, она глянула на меня и сообщила:

- Зовите меня – сестра Галина! Закатайте левый рукав! Вас морозит?

Я слегка кивнул и снова закрыл глаза: кивать как в кабинете у патрона в Новосибирске и держать открытыми глаза больше пяти секунд подряд теперь было для меня роскошью.

Она расправила моё одеяло, за три секунды засунула его в пододеяльник и накрыла меня до самого подбородка, заметив при этом:

- Вам следует переодеться! Есть что-нибудь домашнее или вам принести халат?

- Кажется я что-то брал. Не уверен. Тут должен быть пакет.

Я вспомнил про пакет с барсеткой и вдруг понял, что если студент Коля их выпотрошил пока я валялся без памяти – меня это не волнует ни одной секунды! Что там ценного? Что вообще может быть ценного во всех барсетках мира! Деньги? Расскажите это тому, у кого голова не болит, а не тому, у кого на одной ноге белый тапок, а бедные антитела в крови бьются с армией вирусов и явно проигрывают бой.

- Ваш пакет и барсетка под кроватью. Потом достанете, а пока полежите спокойно!

Сестра Галина смазала мне сгиб руки спиртом, воткнула в вену иглу, приклеила её пластырем к коже, отрегулировала подачу лекарства и ещё раз приказала:

- Пока я не приду – лежать и не двигаться! Если приспичит по нужде – нажмёте эту кнопку! Вам принесут судно. Я приду минут через двадцать.

Я лежал на спине, иногда открывал глаза и смотрел, как в меня по трубочке течёт какая-то жидкость. И по мере того, как жидкость в таре убывала – мне становилось легче! Обручи, сдавливающие голову, понемногу, оборот за оборотом, разжимались. Температура падала, на лбу выступил приятный холодный пот, а в ноги и руки капля по капле начинала поступать тёплая кровь. Как же слаб человек! Как легко его раздавить! Температура поднялась на каких-то три градуса – и человек перестал быть человеком! И не какой-то там абстрактный человек, который где-то в новостях заболел и умер, а я! Я на своей шкуре за какие-то грехи почувствовал – какой я ничтожно слабый! Меня закачало в люльке. Кто меня качает? Мама или бабушка? Не надо меня качать! Я уже взрослый! Мне пять лет! Тётя Шура! Не надо меня качать! У меня колясочная болезнь! Я не привык к тому, чтобы меня кто-то качал!

Сестра Галина подошла к моей кровати, выдернула иглу из руки и спросила про самочувствие и судно. Я буркнул ей в ответ что-то нечленораздельное и вновь уснул.

Очнулся я оттого, что кто-то потрепал меня за плечо. Я открыл глаза, глянул на потолок и снова их закрыл. Уже знакомая зелень затопила всю округу, а голова раскалывалась. Лихорадки ещё не было, но пальцы ног под одеялом уже предательски остывали. Другая медсестра, обширная блондинка с биркой «Светлана» на большой груди, помогла перевернуться мне на живот, смазала спиртом задницу и ткнула иглой. Я попытался перевернуться обратно:

- Не торопитесь, молодой человек! – тяжёлая Светланина длань прижала меня к сетке, а другая длань всадила ещё два укола.

- Поднимаемся, идём обедать, а после обеда не забываем пить таблеточки! – заголосила она привычный речитатив. - Перед обедом сдаём мочу! Сдаём не все! Вот баночки, на них фамилии. Оставите их потом в коридоре за дверью!

От её меццо-сопрано мои барабанные перепонки влипли в мозг. Я зажмурился от боли. Она снова повернулась ко мне и так же не жалея децибелов пропела:

- Таблеточки я вам на первый раз принесла, а потом берите сами над столом дежурной сестры! Только не перепутайте! Они все подписаны по палатам, именам и фамилиям! Если не можете ходить – я принесу! Если не сможете пойти обедать – скажите, вам принесут сюда!

Я проглотил горсть таблеток, запил их водой и понял, что анализ я сдать уже могу, а вот обед в себя засунуть – вряд ли. Сходив в туалет и поставив баночку за дверь, я шагнул в палату.

- Молодой человек! Обедать идём! – хлестанула меня по ушам Светлана.

«Наверняка сдавала экзамены в институт искусств на вокал, но судьба развернулась не тем местом!» - подумал я, морщась от резких движений барабанной перепонки и ударов молоточков по улитке через стремя и наковальню.

- Спасибо, но у меня температура поднимается. Мне бы ещё попить, а есть я просто не могу! Всё равно всё вырвет потом.

- Вам надо хоть немножко покушать, а то таблетки на голодный желудок пить не следует! Вася! Пойдёшь из столовой – захвати своему новому товарищу хлеба кусок! Он на обед не идёт.

- Хорошо, Светик! – ответил здоровенный Вася, проходя мимо меня, потом повернулся ко мне: - Энцефалит? Ну, рад знакомству! Я тоже энцефалит. Хлеба только принести или может кашки? Тут кашка очень вкусная!

- Сергей! – представился я. – Нет, кашу не надо! Я и хлеб-то вряд ли съем. Температура под сорок. Попить бы!

- Тогда хлеб и два стакана компоту принесу. Тут компот вкусный! Я две недели назад тоже ничего есть не мог. А теперь – только дай! Выздоровеешь, не ссы!

- Ага, спасибо! – я через силу улыбнулся и снова упал на кровать.

Нынешние уколы не действовали так очевидно, как капельница или дибазол с папаверином, а от горсти таблеток меня и вовсе замутило. Хотелось пить, снова начался озноб, и когда Вася пришёл из столовой и принёс мне компот и хлеб – я не смог даже сесть, чтобы попить. Вася, почти двухметровый мужик лет сорока, усадил меня на кровати и подержал стакан, пока я трясущимся ртом пил компот, стуча зубами о стекло. Откусил кусочек хлеба и еле проглотил.

- Сейчас я, кажется, вырублюсь! – сообщил я Васе.

Тот сходил к дежурной медсестре, и через десять минут около меня возник Арнольд Борисович. Он смотрел мне в глаза, мерил температуру, щупал лоб, потом вздохнул и сообщил медсестре:

- Один укольчик ещё сделаем. Собьём температуру. Сорок один – это, знаете ли, многовато для живого организма! Но потом до вечерней капельницы – ничего! Слышали? Голубчик, а вы меня слышали? Ваш организм борется с инфекцией, потому и температура. Сбивать её постоянно – только вредить.

Я его слышал. Слышал его голос, который звучал, как орган: раскатисто и благозвучно, но смысла понять не мог. С закрытыми глазами я подёргал головой и свернулся в клубок, чтобы было не так холодно. Потом Светик сделала мне укол, который помог мне часа примерно на два. Я допил компот и то ли забылся сном, то ли бредил наяву. Мелькали перед глазами какие-то округлые образы людей и предметов, которые я хорошо знал, но не мог вспомнить – что это или кто это? И как только я пытался схватить этот образ – он кругло ускользал у меня из рук, а выше или ниже возникал новый. Потом я летал на этом круглом образе какого-то предмета над Овинным, а Юля далеко внизу махала мне рукой и обещала позвонить. После укола я даже распрямился под одеялом и какое-то время лежал ровно, ощущая только боль в суставах и икроножных мышцах, но вскоре тяжёлая телега температуры снова накатила, и я пытался оттолкнуть её, но левая рука плохо слушалась, а левая нога всё время скользила, не находя опоры. Несколько раз я открывал глаза и смотрел в потолок. Ничего нового! Оказывается, даже к бреду можно привыкнуть! Зелёные кони на фоне красного закатного неба мчали меня мимо моего окна на пятнадцатом этаже, и я понимал, что окна палаты тоже выходят на запад и сейчас закат. Понимал, что никуда не лечу, а лежу на продавленной койке, на которой до меня сорок человек умерло. Но всё равно летел в пространстве так быстро, что от ветра замерзал нос, и мне приходилось укрываться одеялом с головой и трястись там, стуча зубами на вдохе и на выдохе.

Вечером сестра Галина снова сделала мне капельницу. Начало это процедуры я помнил смутно. Помню, что с моей головы стащили одеяло и засунули подмышку что-то ледяное. Потом укол в задницу, потом игла в вену – и когда половина жидкости перетекла из прозрачного пакетика в меня – я выпал из комы и смог открыть глаза. Капельница меня снова спасала! Я влюбился в неё! Я жить без неё не мог! Когда сестра Галина пришла чтобы забрать штатив, я довольно бодрым голосом поинтересовался – нельзя ли ставить мне это чудо не два раза в сутки, а четыре. Иначе эта температура меня в гроб загонит!

- У вас почки не казённые, молодой человек! Вы слышали - что доктор сказал? – ответила она и зацокала к другому пациенту.

Я сел на кровати. Голова слегка упала на бок, но иначе почему-то не держалась. Осмотрелся. Капельницы стояли ещё у двух горемык: давешнего Васи и в дальнем углу палаты. Насколько я мог рассмотреть – там лежал совсем ещё мальчишка лет шестнадцати и тоже метался в горячке. Васина кровать стояла напротив моей, поэтому мы с ним лежали ногами друг к другу. Заметив, что я сел и осматриваю палату, Вася, тоже освободившись от иголки в вене, пояснил:

- Тут нас таких трое. Ну, с клещами. Я, ты и Петька. Мне скоро домой. Почти отстрадался. Одну капельницу в два дня уже делают. А Петька за день до тебя попал. Так что вы вместе сейчас на сестру Галину молиться будете. Она баптистка, так что денег не берёт. Честная – аж противно. Ты как отсюда выберешься – в её дом молитвы пожертвования сделай! Сколько сможешь. Говорят, она туда десять процентов от каждой своей зарплаты отстёгивает.

- Сразу видно – давно тут обитаешь! – улыбнулся я – Свой парень уже.

- Три недели как с куста. Ездили за маралом в верховья Маны. Там весной клещей вообще прорва, а осенью почти нет. И главное – одеты были как положено! Так он, зараза, меня за ухом тяпнул. Скрючило на двадцать первый день. Обидно! А ты где такую радость подцепил?

- В Овинном. Рядом с деревней.

- Знаю, бывал там. Их сейчас везде полно развелось. В парках уже ловят в центре города!

Пришёл из столовой пожилой бородатый мужичок и лёг через койку от меня. Полежал пять минут, достал из холодильника пакет с бутербродами, вернулся на кровать и стал задумчиво жевать. Поел, помыл руки в раковине и снова лёг. Теперь я окончательно уяснил диспозицию палаты: семь коек. Четыре – вдоль уличной стены с тремя большими окошками и радиаторами отопления под ними, три – вдоль внутренней. В дальнем конце палаты – умывальник, около двери – холодильник. Одна койка, что около меня, свободная. На дальней, напротив Петьки, лежал какой-то огромный дядька с раздувшимся животом. Около него на полу стояло судно. Кровать ближе к дверям занимал средних лет странного вида пассажир. Возможно, что лет ему было примерно как мне, но выглядел он старше меня лет на пятнадцать. Тёмная морщинистая кожа и мешки под глазами однозначно свидетельствовали, что за здоровьем своим он, мягко говоря, не следил. Он глянул на меня, равнодушно перевёл глаза на пейзаж за окном и сказал мне с хрипотцой:

- Чуй, зёма, ты тут надолго очко припарковал! Как и я. Накрылись наши с тобой судьбы красной шляпой. Скореши на беленькую!

Я тупо посмотрел на доходягу и не нашёлся что ответить. Потом собрался с силами, сходил в туалет, спустился на первый этаж и купил в буфете шоколадку и минералку. Есть совершенно не хотелось, но я понимал, что совсем без еды станет только хуже. Два часа после капельницы я чувствовал себя почти человеком. Было только странно, что голова несколько съехала набок, а левая рука выронила бутылку минералки, когда я поднимался по лестнице. И левая нога постоянно натыкалась на ступеньки, словно под ней они были выше, чем под правой.

Съев половину шоколадки, я вернулся в палату. По дороге осмотрел коридор и обнаружил, что около дежурного поста медсестры в холле стоит старенький телевизор, а на диване и стульях сидят мужчины и женщины в больничных халатах и выцветших спортивных костюмах, в тапочках на босу ногу. Женщины были не накрашены, мужчины выглядели как американские безработные конца двадцатых годов, и никого это тут не волновало. Одна девушка была очень даже себе ничего, но это я отметил чисто по привычке, мельком, и понял, что мне сейчас не надо никого: ни Юлю, ни Настю, ни мисс мира. И, возможно, не надо будет уже никогда.

- У тебя там телефон надрывается! – сказал Вася и снова уткнулся в электронную книгу.

Телефон! Работа! Шеф! Я же никому не позвонил! Вся прошлая жизнь словно испарилась из моего мозга, и только сейчас я вспомнил о ней. Но лихорадка снова накатывала. Я кое-как вытащил телефон из барсетки, что так и валялась под кроватью, глянул на количество пропущенных звонков – сорок один – и ткнул пальцем в имя шефа. Иван Николаевич ответил сразу. Если бы он не поднял трубку после трёх гудков – я бы, наверно, не смог дольше держать аппарат у уха: силы кончались.

- Иван Николаевич! Я в больнице. В неврологии. У меня клещевой энцефалит.

В трубке пять секунд помолчали, переваривая, потом шеф буркнул:

- И что, работать не сможешь?

- Я стоять-то не могу! Температура – сорок. Капельницы ставят, уколы.

- И надолго ты там? – Иван Николаевич отказывался понимать - как можно из-за какой-то болезни перестать работать!

- Пока точно не знаю. Но тут один товарищ лежит уже три недели после укуса клеща, – поникшим голосом сообщил я и понял, что больше не могу держать телефон и перестаю понимать – кто и что мне говорит.

- Сходи на старый новый год к тёте Шуре! – сказал шеф бабушкиным голосом. – Я этот праздник никогда не праздновала, а она празднует. Если хочешь – сходи! Мой праздник – день металлурга.

- Новый год ещё не скоро! – возразил я. – Давай я к ней схожу завтра? Только я давно у неё не был и забыл адрес. Придётся ехать на конях! У меня есть кони. Правда они зелёные, но без пробега и стоят на стоянке за домом. И за стоянку я заплатил только за неделю.

Я побежал по снегу. Ногам было очень холодно, но вскоре меня подхватили зелёные кони и понесли в темноту. А за нами гнался огромный клещ по имени Иван Николаевич. И я начал орать на коней, чтобы скакали быстрее, но клещ нас догнал и снова впился мне в мозг. Я лишь успел ударить его один раз левой рукой, но настолько слабо, что он этого даже не почувствовал.

* * *

- Ну вот и началось! – сказал кто-то рядом с моей кроватью.

Я разлепил глаза и прошептал:

- Пить!

Светлана подняла мою голову, и я высосал один за другим два стакана минералки. Потом увидел, что к моей руке подключена капельница и почувствовал, что лёд на правой ноге уже растаял, а вот левая нога так и осталась холодной. И ещё я не чувствовал левую руку. «Видимо, левая сторона затекла от неудобного лежания! Дома кровать лучше!» - подумал я лениво.

Когда капельницу убрали, я попробовал приподняться, но у меня ничего не получилось. Я заметил, что мой лечащий врач Арнольд Борисович стоит в дальнем углу палаты около кровати толстого дядьки и что-то обсуждает с ещё двумя Арнольдами Борисовичами. Значит – у меня начинает троиться в глазах! Дядька, живот которого торчал на полметра выше носа, был закрыт одеялом с головой и не думал просыпаться. В палате было почти темно, лишь горели ночники у меня, Васи и у того толстого дядьки. Я увидел, что Вася сидит на кровати, поджав ноги, и с тревогой смотрит на меня. Пока я с трудом отходил от ночного бреда, в палату вошли два дюжих парня и закатили каталку. Они подкатили её к кровати толстяка, взяли того за руки и за ноги, перебросили на каталку, закрыли простынёй и вперёд ногами выкатили из палаты. По длинному ночному коридору ещё долго раздался противный писк резиновых колёс. Потом лязгнули двери грузового лифта и всё стихло. Врачи перешли к моей кровати. Оказывается, это были не одинаковые Арнольды Борисовичи, а разные. Втроём они взялись осматривать и ощупывать меня. Один попросил высунуть язык как можно дальше. Другой наставил на меня две руки словно пистолеты: указательный и большой пальцы вперёд, остальные сжаты в кулак, и попросил сдавить их что есть сил. Я взялся за его пистолеты руками, надавил и понял, что правой рукой давлю нормально, а левая почти не работает. Я крепче обхватил левой рукой пару его пальцев и приказал руке сдавить что есть сил! Но мой приказ потерялся где-то на уровне локтя, так что до кисти дошло процентов двадцать того, что было раньше.

- Прекрасно! Прекрасно! Классический случай! Завтра или послезавтра у меня будут студенты. Обязательно приведу их сюда! Ложитесь, молодой человек!

Я лёг. Кто-то из врачей потыкал мне иголкой в пятку правой ноги.

- Что-нибудь чувствуете?

- Да! – ответил я.

- А теперь?

- Нет!

Я сообразил, что они тыкали мне иголку в левую пятку. С тем же успехом они могли вырвать мне любой ноготь на выбор! До меня уже дошёл весь ужас случившегося, но я был слишком слаб, чтобы орать или плакать. Я просто попросил Свету довести меня до туалета. Там я посмотрел на своё отражение и всё понял окончательно. Левый уголок рта съехал на сантиметр ниже обычного, левый глаз тоже выглядел как-то странно. Видимо, он стал немного круглее правого. Я придвинулся к зеркалу вплотную и высунул язык так, как это только что просил сделать меня доктор. Кончик языка ушёл в сторону. Мозгами я чётко понимал, что держу язык абсолютно прямо, но зеркало мне показывало, что это не так. На меня смотрело совершенное чужое уродливое лицо. Я вышел из туалета, добрёл до койки и забрался под одеяло. И понял, что не уверен – какой исход для меня теперь предпочтительнее: выздороветь или умереть, как тот толстяк.

- Здорово тебя прижало видать! – заметил Вася, с сочувствием глядя на меня из угла. – А этот армянин всё ж таки помер. Толстые да высокие – первые кандидаты на тот свет!

- А что с ним было? – спросил я и понял, что мне совершенно неинтересно то, что было с тем человеком.

- Инсульт! Один с неделю как помер вот на этой койке, что рядом с твоей. Такой же комплекции был мужик. Метр девяносто, вес под сто пятьдесят. Сосуд в башке – хрясь! Два дня – и готов Иван Пузырьков. А вон тот дед, - Вася показал в сторону бородатого, - ведь тоже с инсультом, а уже курить бегает и телевизор смотрит. Говорить ещё почти не может, но ведь вылезет! Щуплый потому что, маленький. А с такими габаритами – сразу каюк! Хорошо что я не толстый!

За нашим разговором и действиями санитаров и врачей следил Петька и тот мужичок с помятым лицом. Петька был в шоке от того, что рядом с ним умер человек, но его собственная болячка не давала ему много думать о чужих проблемах. У него тоже был сильный жар и ему ставили капельницы так же как и мне. Сейчас он сидел на кровати и потирал руками лицо, приходя в себя после приступа. Но у него не было паралича! А меня разбил паралич! Меня! В тридцать три года! Кондратий! Господи! За что!?

Я залез под одеяло с головой. Мысли быстро перепутались, и я даже с каким-то удовольствием через какое-то время забылся без кошмаров, понимая, что это ненадолго. Так и оказалось.

На другой день – число я пытался вспомнить, но не смог – я очнулся перед тем, как сестра Галина воткнула в меня иглу, а Светлана, тоже в принципе сестра, поставила мне в задницу три укола. После этих процедур моя голова на какое-то время прояснилась, я сходил в туалет, умылся и глянул в зеркало. Чужое лицо. Пожелтевшее, измождённое, с трёхдневной щетиной и чёрными кругами под глазами, с перекошенным ртом и косым глазом. Взъерошенные волосы слиплись на лбу, голова завалена влево. Я вновь показал себе язык и ещё раз убедился: прямо он вылазить не хочет и постоянно загибается в сторону. Если такое чудовище я бы встретил на улице пару недель назад, то сморщил бы нос, сплюнул и постарался забыть побыстрее. Если бы такой удар произошёл со мной за пять минут – моя психика, наверное, не выдержала бы, и я бы просто сошёл с ума. Но произошло это именно со мной. И эти несколько дней мучений подготовили мозг к тому, что я увидел в зеркале. Мне было жутко, обидно, но не неожиданно, а, скорее, ожидаемо.

После пятиминутной прогулки я в изнеможении прилёг на кровать и понял, что правое полужопие опухло от уколов и жутко болит. Сестра Светлана колола туда, где ближе, поэтому все уколы пришлись на правую сторону.

- Вася, ты как старожил – что можешь подсказать, чтобы не так сильно болело это место? – обратился я к Васе, указывая на свою задницу.

Тот выглядел уже бодрячком, просил доктора быстрее его выписать, но вчера сестра Галина взяла у него в очередной раз кровь из вены на анализ, и до получения результатов выписка исключалась.

- Грелку надо горячую приложить, и пока не рассосётся – колоть в другую булку. Мне этих уколов в своё время наставили – жуть. Когда я в Норильске работал - два раза воспалением лёгких болел. Потом перевели сюда. И опять на игле сижу! Судьба такая!

- В Норильске у меня отец живёт. На заводе работает. Может ты с ним пересекался? – я назвал ему фамилию отца.

- Не, не знаю такого. Город-то не маленький. Я там дознавателем работал в пожарной части. Потом за одно дело майора дали и перевели в столицу. Знал бы что такое случится – ещё бы подумал: стоит ли переезжать. Там-то клещей нет. А тут поехали с мужиками по марала – и привет!

- Расскажите - за что вам майора дали! – подал голос Петька.

У него, так же как и у меня, после капельницы отлегло, и он старался если не стоять, то хотя бы сидеть, чтобы не належать пролежни и хоть немного пошевелиться. В нём было сто восемьдесят сантиметров роста и шестьдесят кило веса. Он был одет в синие семейные трусы и линялую майку, поэтому для выхода в коридор надевал махровый больничный видавший виды халат и сильно смахивал на туберкулёзника.

- Пожар случился в хате одной. Выезжаем на место происшествия, разгребаем угольки и находим труп. Никаких следов насильственной смерти, двери закрыты изнутри. По всем показаниям - несчастный случай. А мне как-то подозрительно показалось, что всё полыхнуло так резко: кухня выгорела просто в пепел. Все решили, что он бензин переливал из бочки в бочку, и тот вдруг взорвался. Да, бочки тут же стоят. Вроде всё так, но что-то не так. Выясняем личность: только с кичи мужик откинулся. Пятнадцать лет отсидел. А посадили его по наводке его подельника. Они ювелирный магазин подломили и охранника искалечили. Тот инвалидом остался. Покойнику дали пятнадцать, а тому кто раскололся – шесть. И думаю – дай-ка проверю того, второго. Подаю запрос и получаю ответ: исчез болезный пару дней назад! А труп-то не опознать: кусок жжёного мяса в позе боксёра. Я давай в этом мясе ковыряться. И нахожу малю-юсенькую дырочку около левой ключицы. Из неё вроде как бульон брызгал от температуры, когда он жарился. Вот эти брызги я и отыскал. Выяснили, что бедолагу двое держали, а третий сверху вниз в сердце ему вязальную спицу захреначил. Даю ментам свои выводы – и они за два дня берут всю троицу. Мне – майора кидают, ментам премию дают, и через месяц меня переводят в Красноярск. В деньгах, правда, проиграл, тут таких северных надбавок нет, зато в здоровье выиграл для себя и для жены с дочерью. И знаешь на какой фронт меня тут сразу кидают? На противопожарную безопасность учреждений здравоохранения! Поэтому могу вас заверить: если мы тут и помрём, то уж точно не от пожара: я лично во всех корпусах этой больницы все крыши облазил и стропила спецраствором измазал. Всё прошлое лето на это убили. Зато теперь там хоть бензином поливай – ничего не загорится! Всё бы ничего, но свою мечту я так и не осуществил! В Норильске могла она осуществиться, а тут уже никак!

- Что за мечта? – подал завороженный голос Петя.

- Бросить гранату противотанковую! Многое было в жизни. А противотанковую гранату так и не кинул! А тут где её кинешь?

Я вспомнил про свою мечту в виде унитаза с электронным управлением и понял, что мой масштаб сопоставим с Васиным так же, как футбольный мяч с земным шаром.

- А я ничё не помню! – вдруг подал голос мужик, чья кровать стояла около холодильника и который мне показался алкашом. – Вот интересно! Детство помню. В двадцать лет что было - помню. А потом как-то всё урывками, урывками, и теперь даже не помню – как меня зовут и где живу. Говорят, что в каком-то магазине меня отловили и сюда привезли как волка позорного. Документов нет. Была водяра с собой. Отобрали. Это помню. Родня ищет поди. Вроде помню что жена есть. Или нету? Эх мля…

Он вздохнул, сматерился и повернулся на другой бок. Его кровать была не такая продавленная как моя, поэтому он мог без проблем лежать на боку. Везёт!

Его история дошла до меня не сразу, но вскоре я ужаснулся его состоянию. И подумал, что как бы плохо кому-то ни было – всегда найдётся тот, кому ещё хуже! Что же должно случиться с мозгами, если не помнишь про себя почти ничего? Надеюсь, это у него не от клеща? Мне ещё такой беды не хватало!

По коридору проскакала Светлана, и я спросил у неё грелку для согревания задницы. Она всплеснула руками, на секунду задумалась, потом прошла по коридору в обратном направлении, зычно собирая по палатам ненужные грелки, и пришла ко мне с пятью разноцветными грелками на выбор. Набрала одну горячей водой из нашего комнатного умывальника и подала мне. Впервые в моей взрослой жизни женщина так спокойно реагировала на мою задницу, и впервые я так спокойно к этому относился. Я тоже превратился в бесполого больного, цель которого – просто выжить. Потом я спросил у неё – как мне побороть кровать и сделать так, чтобы я не шоркал копчиком о линолеум? Светик позвала меня с собой и выдала мне из нижнего ящика своего дежурного стола рожковый ключ семнадцать на девятнадцать, сообщив, что мужчины борются с кроватями при помощи вот этого ключа, но как – она не знает. Её вызвали в другую палату по соседству с нашей, и я успел увидеть, что в ней лежат женщины. Когда я проходил мимо, из палаты вышла та симпатяжка, что давеча смотрела телевизор. Она мельком глянула на меня, слегка кивнула головой, прошептала что-то, чего я не расслышал, и какой-то неестественной для её юного возраста старушечьей походкой прошаркала в столовую.

Я занёс было ключ над кроватью, но понял, что гайки, с помощью которых натягивается сетка, затянуты до упора. Этой кровати уже ничто не могло помочь. Я глянул на соседнюю кровать. Там сетка выглядела поприличнее. Проверил её гайки. На резьбе ещё оставался зазор сантиметра три. Я затянул их до упора, а когда вылез из-под кровати, то увидел рядом Васю, готового к помощи. Вдвоём мы поменяли кровати местами. То, что на новой кровати несколько дней назад умер от инсульта какой-то высокий толстый мужик – меня почему-то нисколько не волновало. Волновало меня другое: левой рукой я не смог сделать ключом даже половину оборота. Ключ выпал из пальцев, и пришлось обе гайки крутить правой. Хорошо что я правша! Иначе было бы совсем тяжко. Хорошо что парализовало левую сторону, а не правую. Хорошо что парализовало… Боже, что с моим мозгом?

Измотанный, словно сбегал на «Столбы» и обратно, я лёг на новую кровать, прижал грелку к синеющим шишкам на заднице, и почувствовал, что мне стало гораздо лучше. И лежать, и вообще. Начинался озноб, но он уже не вгонял в кому и дикий бред. Я закрыл глаза и услышал женский и детский голоса. Решил, что это снова начинаются галлюцинации и приготовился прокатиться на своём зелёном коне, но, приоткрыв один глаз, понял, что это к Василию пришли жена с дочкой лет восьми. Жена села на его кровать спиной ко мне, но даже по её спине я понял, что она очень красива. Дочь долго теребила папу всякими вопросами, а потом вдруг подошла ко мне и спросила:

- А к тебе доча когда придёт?

- У меня нет дочи! – тихо пробормотал я, и понял, что мне от этого стыдно.

- У тебя нет дочи? – притворно ахнула пигалица и покачала головой. – Как же можно жить без дочи? А кто тебя будит по утрам? Мама? А где твоя доча? Умерла?

Я хотел было пуститься в разные объяснения, но вдруг понял, что ничего не могу сказать. Какой-то ком застрял в горле, а из глаз потекли слёзы.

- Ты плачешь? Тебе жалко твою дочу? – спросила юная артистка, нахмурившись, но её мама оттащила её от меня, выговаривая за некультурное поведение.

Мама и впрямь была красавица, и я позавидовал Васе: бывают же такие бабы! Красивые, умные и верные! А вот ко мне действительно вряд ли кто придёт. Ни жены, ни дочи. А уж чтобы кто-то пришёл с работы – об этом можно даже не мечтать. Кто же в этом виноват?

Вскоре появился Арнольд Борисович Петров. Его сопровождал один из двух докторов, что вчера ночью стояли около умершего толстяка. А этого доктора в свою очередь сопровождало человек пятнадцать студентов. Вели они себя настолько тихо, что не открой я глаза – так бы и думал, что лежу в пустой палате. Я впервые видел столько людей сразу, которые не производили вокруг себя абсолютно никакого шума! Три десятка глаз смотрели на мою перекошенную морду. В глазах молодых парней и девчонок читался неподдельный интерес.

- Извините за беспокойство, голубчик! – пролил мёд в реку молчания мой лечащий врач. – Позвольте вас ещё раз осмотреть, а мои будущие коллеги за этим понаблюдают!

Я сел на кровати. Впервые с того момента, как я переступил порог этого заведения, я не вырубился через два часа после капельницы. На голову словно было надето ведро, звуки долетали откуда-то очень издалека, но я был в сознании, а температура, которую я постоянно мерил уже своим электронным градусником, не поднялась выше тридцати девяти.

- Перед нами больной клещевым энцефалитом, – запел Арнольд Борисович, попутно тыкая мне иголкой в обе пятки, заставляя сжимать двумя руками по два наставленных на меня пальца каждому из его будущих коллег и указывая на мою заваленную голову и косой язык. – Из трёх категорий – средней тяжести, тяжёлый и крайне тяжёлый – эта стадия – тяжёлая. Несмотря на то, что была сделана прививка гамма-глобулина, правда – лишь на пятые сутки, вирулентность вируса и иммунитет данного конкретного организма дали вот такую реакцию. У больного на третьи сутки после госпитализации развился паралич левой стороны, что характеризуется синдромом свисания головы и потерей чувствительности и частично - моторики. В дальнейшем возможен паралич Ландри. Кто помнит – что это?

- Восходящий паралич Ландри характеризуется развитием паралича сначала нижних, а потом и верхних конечностей, а далее - мышц грудной клетки и лица, что приводит к летальному исходу! – как по писаному отрапортовала какая-то бойкая студентка, с восхищением глядя на мой кривой язык.

- Ну херассе вы пацана утешили! – вдруг выдал алкаш из-за спин студентов. – Ты базар-то отфильтровывай, карболка!

- Прекрасно! Здесь мы закончили,- не обратив внимания на алкаша, сообщил Петров, - следует только заметить, что если не возникнет новых осложнений в виде той же эпилепсии, то восстановление может занять от полугода до трёх лет. В данное время у больного наблюдаются временные галлюцинации, бред и депрессия. Лечение симптоматическое плюс, конечно, преднизолон, дифенгидрамин. Не забываем, что на сульфаниламиды возможны острые аллергические реакции. Подробно лечение мы с вами рассмотрим в моём кабинете. С каждого завтра жду подробный анамнез данного пациента. А теперь давайте посмотрим на ярко выраженный синдром Корсакова! Спасибо, Сергей! Можете прилечь!

Группа повернулась ко мне спинами и перешла к кровати алкаша, а я залез под одеяло и повернулся на правый бок лицом к стене. Мысли с Васиной жены и дочки прыгали к эпилепсии, трём годам лечения и летальному исходу. «Тачку надо продать если эпилепсия начнётся! Хоть за сколько!» - подумал я и понял, что проблема денег, машин и даже баб меня вообще перестала задевать. Оказывается, всё это надо только тогда, когда есть здоровье! Случайный укус какой-то вши – и думаешь только об одном: господи! Возьми всё! Но сделай так, чтобы я не болел этой кошмарной заразой! Всё остальное – просто какой-то мираж. Бабло – вообще навоз. Главное – это здоровье! И я, человек, который не курил, не нюхал, посещал спортзал – оказался на этой свалке тел рядом с каким-то пропившим мозги алкашом! Где справедливость в этом мире?

Серость этого дня к вечеру разбавило ещё одно событие. Кроме измерений температуры, уколов, капельниц и посещения столовой в больнице есть ещё несколько стандартных видов убийства времени: четырнадцать часов сна, пара часов просмотра новостей и сериалов по телевизору в холле, чтение книг, травля баек и приход друзей и родственников.

- Сергей, к вам посетитель! – огорошила меня сестра Светлана ближе к вечеру, и в проёме двери я разглядел роговую оправу Татьяны Даниловны.

- Лежи-лежи! – положила она руку мне на грудь, видя мою попытку сесть.

Состояние в тот момент у меня было так себе. Температура упала до тридцати семи с половиной, но мысль о том, что меня в таком виде увидит человек из нормального, того, здорового мира, повергла меня в панику и ужас. Я не знал: то ли мне закрыть лицо, чтобы она не видела моего скошенного рта, то ли отвернуться, то ли уж сесть или даже пройти перед ней, подволакивая ногу, чтобы она поняла, что я не придуриваюсь, а вправду болен.

- Сергей, наш коллектив передаёт тебе привет и желает быстрейшего выздоровления! – сухо сообщила мне секретарша. – Это тебе от всех нас. Иван Николаевич пока будет платить тебе белую по среднему. Если что – звони. Выздоравливай!

Она положила мне на живот увесистый пакет, пожала руку и вышла. Я не успел сказать ни слова! Было слышно, как она в коридоре о чём-то ещё довольно долго говорила с врачом и расслышал, как они с доктором несколько раз повторили какую-то загадочную аббревиатуру «РНК». Потом всё стихло. Я сел и заглянул в пакет. Штук десять разных шоколадок, банка кофе, несколько огромных красных яблок и толстая потрёпанная книга. Я достал книгу и прочитал на обложке: Фёдор Михайлович Достоевский. «Преступление и наказание».

- Суки! – в сердцах прошипел я. – Это типа – смешно? Вот же суки!

Я уткнулся лицом в подушку и подумал: а хорошо бы сейчас снова улететь в черноту и холод на зелёных конях!

Ночью мне снова стало хуже. Накаркал! Я проваливался в забытьё, и тогда появлялся Иван Николаевич, который злобно улыбался и крутил у меня перед носом томиком Достоевского:

- Прочитай! Тебе будет очень познавательно! Одно название чего стоит!

- Почему именно мне это будет познавательно – не объясните? – даже в бреду я беседовал с шефом, обдумывая каждое слово.

- Потому что ты подонок! – рубил шеф. – Тебе тридцать три года, а у тебя дочи нет! Ты нахер не нужен никому! Ни богу свечка ни чёрту кочерга! Сдохнешь – кто заплачет? Никто! Парализует – кто жопу тебе подмывать будет? Что б ты жил на одну зарплату!

И я молчал уже не потому, что боялся спорить, а потому что ответить было нечего. А шеф всё тыкал и тыкал мне в нос книгой, грозясь прислать ещё и «Идиота», раз я не умею извлекать уроки из тяжёлых жизненных ситуаций.

* * *

Шестнадцатого сентября я, наконец, понял – какое нынче число. Мой телефон стал подавать сигналы бедствия, я включил его на подзарядку и тогда понял, что сегодня – шестнадцатое сентября. Это мало что меняло, но по крайней мере я осознал себя на шкале времени. Весь день я чувствовал себя вполне себе терпимо, но к вечеру шестнадцатого мне снова стало хуже, причём резко. Ещё утром доктор, пробежав глазами мою историю болезни, предупредил меня о двугорбом графике подъёма температуры и предупредил, чтобы я заранее съел шоколадку: сегодня такой день, что возможно всякое. Ноздря в ноздрю со мной шёл Петька. Ночами он начинал стонать и нести всякую чушь, и та часть палаты, что температурой и интоксикацией не страдала, вздыхала, ворочалась с боку на бок и накрывала уши подушками. Иногда, в часы просветления после капельницы, мы с ним обменивались парой-тройкой фраз и даже сходили в душ смыть вонючий пот. Он оказался из Бархатово. Из родни у него остался только старший брат, который сейчас убирает урожай на своём огороде и приехать попроведать не может. От парня остался один скелет. Есть он не мог вообще, только пил воду и иногда компот. От всего остального его тут же рвало прямо на пол, и сестра Светлана вскоре поставила ему под кровать тазик. Я спросил – будет ли он шоколад или яблоко, и отдал ему одну большую шоколадку из тех, что привезла мне Даниловна. Вечером шестнадцатого мы с Петькой почти синхронно начали умирать, и я вдруг осознал, что больше этой пытки не выдержу. Неделя жара высосала из организма всё, и я, прежде чем лечь, посмотрел в окно на красивый закат. Конечно, это был не пейзаж с небоскрёба, к которому я так привык, и рядом лежала не голая баба с третьим размером, а беспамятный алкаш, неговорящий дед, почти здоровый Вася и умирающий мальчик Петя. Но это был последний вечер в моей жизни. Я понял это абсолютно чётко. И стало обидно, что сдохну я как подонок. Без дочи. Без сына. Никому ничего хорошего не сделавший, а только завидующий всем, у кого на три копейки больше. И шансов сделать что-то хорошее больше нет. Я их все профукал! Тридцать три года псу под хвост! И ничего уже не вернёшь и не поправишь. Что прожил – всё зря! Подонок! Так и напишут на надгробии. А кто напишет-то? Даже такую дрянь написать некому!

Впервые в жизни я злился из-за своих неприятностей не на кого-то, а на себя. Знать бы что так случится – что бы я изменил в жизни? Женился бы на той однокурснице? Или потом на этой, как там её, из магазина? Или не разговаривал бы на работе с работягами и механиками так по-хамски? Не пресмыкался бы перед Вованом? Какая уже теперь разница! Теперь я знаю одно: график температуры – двугорбый. Я кое-как перелез через один горб. И второго мне не одолеть. И Петьке не одолеть. Кто по жизни болел мало – тот потом болеет тяжело. Вот Вася всё время болел, пока жил в Норильске. И теперь выгреб за три недели. Наверно, дети моего отца от второй жены тоже вырастут крепкими ребятами, коли болеют постоянно. Я рос здоровым, а тут нарвался на такого клеща, в котором яда было вдесятеро против обычного. И вот результат. Одно радует: с косой мордой не буду биться в эпилептическом припадке и ждать, когда отомрут сначала ноги, а потом всё остальное. Как там этот синдром называется?

- Сергей, вам ваши товарищи достали очень хороший препарат! Называется РНК. Только привезли. Так что радуйтесь! С таким препаратом грех на ноги не встать! Повернитесь, я вам сделаю укол!

Сестра Светлана стояла надо мной с наполненным шприцом, и когда сквозь то ведро, что было надето на мою голову, сквозь всю ту вату, что забилась в мои уши, я разобрал – о чём идёт речь, то меня словно пнули. Я, если можно так выразиться, подскочил, а, вернее, просто поднялся достаточно быстро для человека с частичным параличом и температурой сорок с половиной градусов, показал на Петьку и прохрипел:

- Ему коли!

Лицо Светланы как-то странно дёрнулась. Она постояла в столбняке несколько секунд, потом наклонилась мне к уху и прошептала:

- Это куплено специально для вас вашими коллегами по работе! Вы знаете – сколько стоит этот препарат?

И она назвала сумму, сравнимую с ценой моего смартфона.

- Ему коли! – повторил я ещё раз, указывая в дальний конец палаты, где начинал метаться в бреду Петька.

Светик развернулась через левое плечо, подошла к Петьке и всадила ему укол. Тот даже не охнул. Вернее – продолжал охать и стонать, как обычно он это делал в бреду. Светик вернулся ко мне и так же тихо сообщила:

- В упаковке шесть ампул. Это полный курс. В принципе, каждый укол – это очень хорошо, но в идеале нужен полный курс. Давайте я разделю вам по три ампулы каждому? Так вас устроит?

- Базара нет! – я упал на койку, и через минуту сестра уколола и меня.

Прежде чем выскочить из реальности, я испытал чувство горького разочарования: ампула оказалась не единственная! Их целых шесть! Ну ладно хоть так! Не герой, но уже не подонок. Поехали, зелёные!

* * *

Семнадцатого сентября я проснулся и первого кого увидел – конечно же сестру Галину, которая с шести утра начинала цокать по коридору подковами, растаскивая штативы с капельницами и около половины седьмого добираясь до нашей палаты номер двести два. Первой у неё в графике стояла женская палата номер двести один. Она втыкала иглы в наши вены с такой скоростью и с таким проворством, что за неделю лежания в больнице я начал получать от капельницы ещё и эстетическое удовольствие. Когда раствор в ёмкости заканчивался, наши четыре капельницы из нас выдёргивал Василий и относил штативы в процедурный кабинет. Мы зажимали дырки на сгибе руки заранее приготовленной проспиртованной ваткой, сгибали руку в локте и через десять минут выкидывали чуть окровавленную ватку в мусорное ведро.

Второго кого я увидел – это нового соседа по палате, которого, пока я спал, положили на соседнюю со мной бывшую мою койку. Это был культурного вида скуластый седой мужчина в годах. Его ухоженная седая окладистая бородка и аккуратный ёжик таких же седых волос наводили на мысль об академическом образовании и достатке гораздо выше среднего. Мы встретились с ним глазами, и я сразу понял: наш товарищ! Он глянул на меня снулым взглядом, кивнул, как бы здороваясь, и закрыл глаза. В него в этот момент ещё вливалась капельница, а из меня Василий иглу уже извлёк. Петя встал, натянул халат и подался в сторону туалета. Сёстры бегали по коридору, собирали с нас кровь, мочу, кал, делали уколы. Я сел и почувствовал, что вата в ушах осталась, а вот ведро с головы уже сняли. Температура тридцать семь и восемь – это вообще ни о чём после сорока одного и трёх десятых в какую-то из ночей. Я почувствовал, что мы прорвались. По крайней мере сегодня я не сдох. Таинственная РНК спасла меня и, похоже, Петьку тоже. Через десять минут вернулся Петя, подошёл ко мне и протянул руку:

- Спасибо! Не ожидал! Я вам потом всё отдам обязательно! Мне сестра сказала, что вы мне отдали свою дозу лекарства! Спасибо! Вы... Я думал – всё! - он зашмыгал носом, вытер глаза краем халата и вдруг в голос разревелся.

- Петруха, завязывай! – я сам чуть не заревел от такой реакции пацана, а тут ещё Вася, услышав наш разговор, подошёл и тоже пожал мне руку:

- Слушай, ну ты герой! Практически спас человека ценой собственной жизни! Ты кем работаешь? Давай мы тебе на работу бумагу напишем и расскажем о твоём поступке! В телевиденье зарядим! Страна должна знать героев в лицо! Лицо у тебя, правда, пока не очень героическое, но ты нос не вешай – и всё будет ништяк!

- Не! На моей работе это не оценят. Это вы, эмчээсники, понимаете толк в таких поступках. А у нас ещё и втык могут дать. Спасибо на добром слове!

- Это где ж ты работаешь? Что за заведение, где за спасение человека втык дают? Похоронное бюро? – поинтересовался майор.

- Менеджером среднего звена на предприятии под названием Россия! – грустно ответил я.

- Ну, братец, я тоже на этом предприятии работаю! И ничего плохого про Россию сказать не могу! – возмутился Вася.

- У нас с тобой просто России разные! Акционеры «Газпрома» тоже от России без ума!

Поспорить нам не пришлось: Васю в девять утра выписывали. Пришёл его хитрый анализ крови, в котором было подсчитано количество той дряни, что теперь плавает в нём и будет плавать там пожизненно.

- В этом есть свой плюс! – обрадовался майор, когда кто-то ему сказал, что теперь он привит от энцефалита на всю жизнь. – Получается - теперь можно клещей хватать и не бояться? Красота! Осталось так же привиться от боррелиоза – и ходи хоть голым по тайге! Кстати, в холодильнике осталась маралятина жареная в банке. Вы доедайте! Не домой же тащить хавчик из больницы!

- Ну-ну! – буркнул себе под нос новоприбывший мужчина, но внимания на это никто не обратил, а сил спорить у него не было.

В половине девятого приехала Васина жена, привезла ему куртку и джинсы, вручила каждому остающемуся по огромному апельсину и пожелала всем скорейшего выздоровления. Они ушли, два красивых уверенных в себе и друг друге человека, а мы остались. Каждый из оставшихся хотел дожить до того же радостного момента, когда берёшь у врача бумаги – и на выход! А я подумал, что мне и куртку-то привезти некому! И деньги с карты снять, чтоб стоянку оплатить. А выкинул ли я мусор? Дома вонища поди! А закрыл ли дверь на ключ? Может там уже два потопа и телевизор вынесли? В голову полезли мелкие мысли вполне здорового человека, с чем я себя и поздравил.

На улице шёл мелкий противный дождик, усугубляя вполне себе научно обоснованную и законную депрессию. На улице похолодало. Листья с тополей, что росли на больничной территории прямо напротив наших окон, пожелтели и поредели, и я начал думать над тем – кому можно поручить привезти мне из дома тёплую одежду. Думал долго, листал адресную книгу телефона и понял, что этот вопрос для меня пока остаётся открытым. Пока листал – удалил штук двадцать контактов и мог бы удалить ещё столько же, но оставил это на потом. Почему я раньше думал, что чем больше адресов в телефоне, тем я круче? Что толку с людей, которым плевать вообще – жив ты или нет? Потом отправил два сообщения про свою хворобу: Насте и отцу. Без подробностей. Просто проинформировал, что лежу в больнице после укуса клеща. Поглядим – кто вперёд ответит, если вообще кто-то ответит. Потом спохватился и позвонил Даниловне. Поблагодарил за лекарство. Она как всегда была немногословна. Лишь сказала, что лекарство купил шеф и пожелала не болеть. Про то, что лекарство мы делим напополам с деревенским пареньком, я не сказал. Пока я писал сообщения, пришли уборщицы и вымыли пол в нашей палате. Они это делали каждый день в первой половине дня, и я сделал ещё одно открытие: сколько же народу надо, чтобы содержать подобное заведение? Сколько денег!

Новоиспечённый больной, получив свою дозу лекарства, довольно бодро поднялся, сходил в столовую, а, вернувшись, напялил на нос очки с резинкой вместо дужек, достал из большой сумки потрёпанную «Роман-газету» за какой-то древний год, и погрузился в чтение. А бородатый немой постоялец слопал из холодильника всю Васину маралятину, вынул из-под кровати крышку для унитаза и пошёл в туалет.

- Во, мечет! – прокомментировал алкаш, когда немой вышел из палаты. – Такой худой, а жрёт как после войны!

- Мой отец после инсульта тоже жрал, – сообщил Петя, сидя на своей кровати и разминая мышцы шеи. – Жрал, жрал, а потом помер. Это у них особенность такая. Ну, жрать после инсульта.

- Какого только дерьма не насмотришься! – вздохнул алкаш, - Быстрей бы уж хоть что-нибудь вспомнить да свалить отсюда! Выпить бы! Серый! У тебя бабки есть? Давай я за пивком метнусь? Вместе раздавим. Глядишь – чего и вспомнится!

- Нет, на бухло у меня точно бабок нет. Тем более что тут пить нельзя. Тем более тебе. Ты же от бухла спятил – и тебе ещё мало?

- Я не спятил! Я память потерял! Ты базар фильтруй! Закрысил бабло – да и хер на тебя! Я и без тебя тут на шкалик нарою!

Алкаш резко подскочил с кровати, повернулся направо, упёрся в глухую стену с рукомойником и встал как вскопанный. Потом медленно развернулся и пошёл в сторону двери.

- Вот она оказывается где! Чёта я рамсы попутал! Не туда очко протащил! – и скрылся в коридоре.

Вечером позвонил отец. Поинтересовался всем тем, чем обычно интересуются у тех, кто болен. Я не стал ему рассказывать про паралич, сообщив лишь, что донимает высокая температура и ломота в ногах и глазах. Он пожалел, что не может прилететь: они уже взяли билеты на самолёт и всей семьёй завтра вылетают в Сочи. Спросил – не надо ли денег. Я ответил, что не надо и пожелал удачного отпуска. Это наши обычные с отцом отношения: жив, здоров – и слава богу! Не здоров? Ну, выздоравливай!

На ужин я впервые сходил в столовую. Взял только первое и чай. Вкусовые ощущения, к счастью, не притупились, чуйка работала, и рассольник я съел с удовольствием. Глазами бы поел и кашу, но желудок оказался полон. Допивая чай, я встретился глазами с красавицей из двести первой. Она сидела за столом напротив, неторопясь ела свою пайку и разговаривала с какой-то тёткой без талии и шеи в красном шёлковом халате. Она снова кивнула мне, и я кивнул ей в ответ. Видимо, тут было принято быть добрым и отзывчивым, и я начинал привыкать к тому, что человек человеку волк только тогда, когда здоров. А тут все – больные, а значит братья: делить нечего. Со мной уже здоровались все медсёстры, и я понял, что это дело рук Светы: рассказала, поди, про то, как я пацану три ампулы пожертвовал? Одна сестричка была очень так ничего из себя. Худенькая фигурка, затянутая в бело-голубой халатик в обтяжку – знает, чертовка, что хороша! – огромные глаза под белой чёлкой. «Вот бы такая краля нашу палату обслуживала!» - думал я иной раз, провожая взглядом её, идущую по длинному коридору. «Ну и зачем тебе бы это было нужно? Какая разница - кто тебе клизму ставит?» - задавал я себе логичный вопрос и сам над собой смеялся.

Вечером после всех процедур я налил в грелку горячей воды и лёг послушать музыку. Днём я сходил в ларёк на первом этаже и купил наушники к своему смартфону. Жаль, что не догадался взять свои из дома! Но я почувствовал, что без общения с внешним миром мне становится скучно и пожертвовал двумя сотнями. Не успел я лечь и настроить радио, как новый сосед открыл свою «Роман-газету» примерно на середине, потом резко закрыл и сказал, повернувшись ко мне:

- Ну, кто эту дурь придумал?!

- Честно – не я! – ответил я.

- Тут по сюжету дед решил помереть! Ему под сто лет, но он ещё бабу молодую вовсю пежит! Но почуял, видите ли, смерть и решил уйти красиво! Чем он её почуял? Где? В каком месте? Хер стоит – значит жизнь продолжается! Это закон природы! Но это бы ещё ладно! Этот горе-писатель знаешь что дальше пишет?

Дядька резко сел, и я подумал: «Что он вообще тут делает? Никак он не походит на больного энцефалитом! Вылечился с одной капельницы? Мне бы так!»

- Чёто не найду. Ну, одним словом – он решил смерти не ждать, а сделать плот и потонуть! И сделал плот! И поплыл к порогу. А баба евойная бежала вдоль реки и орала, чтоб он одумался и вернулся! А он в порог – бултых - и Вася не чешись! Ты просёк? – мужик выдержал паузу для того, чтобы я просёк поглубже. - Помирать решил, а плот сделал! Ты когда-нибудь плоты делал? Это - дерево завали, потом обсучкуй, потом ошкури…- он на пару секунд возмущённо задумался, потом в молчаливом споре с автором романа отыграл немного назад, - ну хотя если на тот свет торописся, то можно конечно и не шкурить. Ну ладно, допустим! Но сучковать-то всё одно надо! – он загибал пальцы, считая количество действий, требующихся для того, чтобы утопиться на плоту собственного изготовления. – Трелевать до речки надо! На берегу-то лес валить кто тебе даст? Пилить на сутунки надо! На одного человека чтоб плот не кувыркался четыре бревна - это самое малое. А собирать чем? Если на скору руку, да чтоб вернее сдохнуть – можно конечно и скобой, но за ей же опять в магазин ехать надо! А тут про магазин ни слова нету! И скоба-то денег стоит, а он из тайги по сюжету всю жисть не выходил! Откуда тогда деньги на скобу? А черёмухой через пердуна брёвна крутить да клинить – здоровья надо – я те дам! А он-то смерть уж чует! Вот она, костлявая! Ты сечёшь! А у самого здоровья – ещё на пятерых! Он её чё – за полвека почуял? Дык нынешним тогда чё – в двадцать лет топиться начинать? Не, это не роман. Это я в сортире положу. Там ему место. Это значит – человек пишет про то, что сам не прочувствовал! Это значит, что автор этот – не писатель, а кто? Правильно! Враль! Вон! Глянь вокруг! Тут, поди, через одного смерть почуяли! Чёто никто плоты вязать не побежал! И опять же…

Тут он ещё раз глянул на меня, замолк, потом присмотрелся ко мне и ахнул:

- Эка тебя перекосило? Ты тоже с энцефалитом?

- Да! Он самый! – грустно улыбнулся я. – И нога с рукой ослабли. Левые.

Мужик поцокал языком и покачал головой:

- Крепко тебя прижало! Тебе сколько сейчас годков?

- Не поверите, но тридцать три. Критическая цифра. Вот и не верь после этого в приметы!

- Меня в восьмидесятом так же треснуло. Это уж скоро сорок лет как. Лежал бревном. Всё отказало! Морду правда не перекосило. А работали на Дальнем Востоке. Места глухие. Там этих тварей больше чем у нас раз в сто. Раз наша собака зайца поймала. На бедном живого места не было – весь в клещах! Глухаря застрелили – выкинули. На спине да на пузе их почти нет, он, видать, их выклёвывает, а на шею-то как глянули… А для меня пока вертолёт вызвали, пока погоду дождались. Так там одна бабка местная меня травами поила неделю. Смешивала крапиву с шиповником и чагой и вливала в меня этот взвар литрами, пока я с прадедушкой в бреду здоровался. В тех местах как раз Зильбер клеща начинал изучать до войны. Так я месяца три потом отходил. Какой! Больше! С тех пор сколько ни кусали - ничего! И вот пожалуйста!

- А я тут слышал, что второй раз энцефалитом человек не болеет, – сказал я деду неуверенно.

- Я тоже так считал. Но симптомы все похожие. Правда, слабенько пока, но головка бо-бо как в тот раз. Такое не забудешь и через сто лет! И суставы ломает. И клещ две недели как тяпнул на даче, язви его! А клещ-то клещу рознь! Есть дальневосточный, а есть тутошный. Есть собачий, а есть человечий. Да мало ли какие ещё есть? Ни хера ж не изучают сейчас! Энцефалит да Лайм знают. А сколько там новой заразы на нём образовалось? Это Зильбер со своей бригадой клеща изучал! В нищей стране в двадцатые годы институт вирусологии создали такой, что до сих пор работает! Почему? Потому что Сталин страной управлял, а не эта шпана! Ценой жизни клещей изучали! Получили приказ – и выполнили! Их потом в тюрьмы сажать попробовали, так они там за неделю отвар из ягеля придумали от цинги! Сколько народу на севере им жизнями обязано – не пересчитать! И их всех тут же – хлоп! – и в академики! И всем – хлоп! – и Сталинскую премию! Я про этого Зильбера много читал! Мы ж как раз в тех местах… «Два капитана» Вениамина Каверина небось читал? Так вот Зильбер – это родной брат того самого Вениамина! Он такой же Каверин, как и я. Зато какое отношение было к делу! Какой подход! Профессионалы! За совесть и за страх в нашей стране лучше работают, чем за доллары! А сейчас - знаешь сколько укол стоит если клещ укусит?

- Знаю! – заверил я дядьку. – Восемь восемьсот за четыре дозы. Отдаёшь бабки - и через неделю тебе перекашивает харю. Возникает вопрос: в какой руке резинка?

- А-а, так ты ставил гамма-глобулин? И не помогло?

- Я его ставил на пятый день после укуса. Или на шестой. Я уже и не помню точно.

- Знаешь что я тебе скажу, паря? – дядька пошевелил в голове свою библиотеку и веско молвил: - Думаю, что если тебя после глобулина так стукнуло, то без него ты бы сейчас со святым Петром беседовал о том – дева она или всё-таки сосед ей малость вдул? Ладно, спать мне пора. Что-то я тебе ещё хотел сказать про этот роман! Завтра вспомню. У нас с тобой времени свободного теперь много. Меня Константин Геннадьевич зовут. Давай просто Костя, а то длинноватая анаграмма у меня.

- Рад знакомству, Костя! Сергей! Спокойной ночи!

Лично для меня пожелание спокойной ночи теперь имело совсем иной смысл и звучало как пожелание такого блага, выше которого смаху и не придумать.

Костя задраил люки и быстро прихрапнул. Я осмотрел палату. Беспамятный до сих пор не появлялся, Петя лежал под одеялом и тихо посапывал, инсульт кушал из литровой банки что-то, что привезла ему днём бабка. Его родня в палату не заходила и они встречались в вестибюле на первом этаже.

Всё в моей родной палате как обычно. Всё привычно, на местах, и безумно радует то, что больше нет приступов лихорадки с непереносимой температурой. Болит голова, болят суставы ног и икроножные мышцы, болит шея, болят глаза, если пытаешься ими вращать. Но всё это – ничто по сравнению с температурой сорок градусов и выше, с галлюцинациями и бредом. Я включил музыку в наушниках и даже не заметил, как уснул.

* * *

Восемнадцатое сентября началось так же, как и все предыдущие дни лежания в больнице: капельница, уколы, анализы, потом ещё часик сна и завтрак. Вены у всех были как у старых наркоманов. Задницы болели от десяти – пятнадцати ежесуточных уколов, но жизнь как-то начала устаканиваться. Температура у меня в эту ночь не поднималась выше тридцати восьми. Петя тоже чувствовал себя гораздо лучше. Костя ещё спал, а инсульт уже упылил в пищеблок. Мы с Петей тоже решили сходить на наш первый завтрак в этом заведении. Выходя из палаты, я глянул на пустую койку алкаша и спросил у сестры Светланы: не случилось ли чего с товарищем?

- Товарищ в милиции! – обрадовала нас та. – Попытался украсть сумочку у женщины в вестибюле, потом затеял драку с охраной, те вызвали пэ пэ эс. Забрали! Теперь сидит, дурило. У нас тут и не такое бывает!

Когда я взял разнос с беленькой кашицей, на которой плавало жёлтенькая лужица растопленного масла, кусок белого хлеба и жиденький тёплый чай, то хотел сесть куда-нибудь поближе к окну, но потом увидел красавицу из двести первой и нагло уселся прямо перед ней. В этом не было ничего такого. Один больной сел перед другим – не более того. Мне просто хотелось пообщаться с красивой женщиной на другом уровне своего развития.

- Здравствуйте! – громко сказал я, надеясь, что недельная бородка прикроет мой уродливо обвисший рот. – Как ваше ничего?

- Спасибо, ничего, – с хрипом еле слышно произнесла она, продолжая черпать ложкой свою порцию каши.

На ней был надет ситцевый халат из тех, что продают около каждой больницы на развалах вместе со сланцами, пижамами, зубными щётками и шоколадными батончиками. Ворот халата был застёгнут наглухо, но когда она подняла голову – я увидел под воротником сине-красные следы, идущие вокруг горла и уходящие к шее. Комок каши застрял у меня во рту. Я опустил глаза и уткнулся глазами в тарелку. Так было даже удобнее: не надо каждый раз вращать глазами в поисках каши на тарелке. Почему-то я решил, что в этом отделении все больные лежат либо после укуса клеща либо с инсультом.

- У меня странгуляционная борозда на горле, а у вас зато рот кривой! – прошептала девушка и улыбнулась.

Я вдруг почувствовал, что ей хуже чем мне. Что мои страдания здорового мужика можно хотя бы объяснить названием романа Достоевского, который прислал мне шеф. А у неё-то с шеей что? Вешалась? Вешали? Душили? Тогда что она тут делает? От чего лечится?

- Это да! Кривой. У меня ещё левая рука почти парализована. И нога. И глаз видишь какой! – выдал я ей вполне спокойно и тоже улыбнулся.

Раз она говорит про своё горло и улыбается – то мне сам бог велел ржать как лошадь! Раз девчонка не распускает нюни – что же я каждый вечер разглядываю себя в зеркале в туалете? Тоже мне – красавица нашлась! Свет мой зеркальце, скажи…

- Это у вас пройдёт. Арнольд Борисович – очень хороший врач. А его брат заведует частной клиникой. Я буду долечиваться у него когда выпишут. Ну, конечно… - она на секунду замялась, допила чай и закончила фразу, - если денег хватит.

Я хотел спросить – от чего она тут лечиться? Но постеснялся. Тоже допил чай и как истинный джентльмен проводил даму до палаты и прихватил по пути с поста медсестры её таблетки. Она еле передвигала ногами. Я подтаскивал левую. Она была в цветном халате за сто семьдесят рублей. Я был в старом синем спортивном костюме с дыркой на локте и вытянутыми коленями. Я был повыше её и постарше лет на шесть. Мы прекрасно смотрелись вместе!

Я готов был продолжить романтически начавшееся утро. Словно букет роз я вручил ей горсть её таблеток, закинул в рот свои, мы чокнулись гранёными стаканами с остатками чая, но тут меня окликнул врач:

- Сергей! К вам пришли!

Сам Арнольд Борисович сообщает, что к больному пришли гости! С моей точки зрения, это могло быть только в случае, если ко мне приехал шеф или сам губернатор!

Я зашёл в палату и в растерянности остановился. На краюшке кровати новоприбывшего Кости сидела незнакомая мне женщина лет сорока пяти в наброшенном на плечи белом халате и заполняла что-то вроде анкеты. Я прошёл к своей кровати, сел и вскоре разобрался – что это за посетитель. Женщина оказалась вирусологом и раз в неделю собирала статистику об укусах клещей по всему городу. Закончив с Костей, она повернулась ко мне, поздоровалась, поинтересовалась самочувствием и принялась задавать вопросы, отмечая что-то карандашом в специальной форме. Где произошёл укус? Когда? Когда нашли клеща? Когда начались первые симптомы? С чего они начались? Что принимали до того, как прибыли сюда? Делали ли когда-нибудь прививку? На все вопросы я ответил минут за десять. Мне показалось чертовски приятно отвечать на вопросы человека, который так тобой интересуется! Пусть по долгу службы! Пусть на десять минут! Но я стал человеком, который кому-то интересен! Жаль, что вопросов оказалось так мало! Я готов был откровенничать с этой женщиной на все темы, словно мне с утра вкололи не какой-то там витамин В1, а сыворотку правды!

После меня женщина перешла к Пете и через десять минут ушла, пожелав нам всего наилучшего. Нас осмотрел Петров, заверил меня, что дело пошло на поправку и чтобы насчёт паралича я не сильно волновался, потому что всё в этой жизни поздно или рано проходит. Посоветовал Косте не сильно геройствовать: если это действительно энцефалит, то ожидать можно чего угодно. Покрутил ноги у Пети, выслушал его жалобы на боль в суставах и позвоночнике. Порекомендовал дедушке после инсульта меньше кушать и бросить курить. Сделал себе заметки в блокнот и тоже ушёл.

Я завалился на койку и стал думать. Я думал о том, что жизнь, оказывается, не вечна, а человек не просто смертен, а смертен внезапно. Эту фразу я слышал в каком-то фильме и теперь она всплыла у меня в больном мозгу. Сколько мне ещё осталось? Полвека? Пять лет? Или пора сколачивать свой плот и плыть к своему порогу? Кто побежит по берегу? Не получившая удовольствия Юля? Недодушенная кем-то Снежана? Настя с фингалом? Та училка с криком: «Каштанку хоть прочти напоследок!» А если осталось немного – что мне надо успеть сделать прежде чем я скажу: «Привет, бабуля! А памятник я тебе так и не поставил!» Видимо – первым делом надо поставить памятник! И жениться! Хоть на ком! Как встречу Снежану – так и предложу ей в лоб: да или да? Или ты ведёшь меня под венец, или я веду тебя к гинекологу! Решено! На ужине так и предложу! При всех! Чтоб романтичнее было! Когда женщине при всех внезапно делают предложение, то ей вроде как и отказать неудобно, и окружающие почему-то всегда «за», хотя фишку вообще не рубят – кто таков женишок и откуда свалился?

Потом я начал представлять, как после болезни вернусь на работу. Наверно, шеф меня переведёт на склад шин или поставит командовать мойкой. В центральном зале мне светиться уже вряд ли суждено. Туда возьмут другого. Такого же белозубого хлыща, образ которого должен соответствовать продаваемой продукции: успешный человек средних лет с амбициями Мохаммеда Али и манерами английского лорда, у которого в жизни одна проблема: начать зарабатывать не так много чтобы успевать тратить хотя бы половину из того что регулярно падает ему на золотую карту «Виза»! Вован будет счастлив! Он поедет в Новосибирск участвовать в каких-нибудь переговорах, и в конце концов займёт кресло директора. И когда патрон из Новосиба вдруг спросит: «А где у вас тот многообещающий парень, который приезжал ко мне в конце лета? Я хочу назначить его на должность главного представителя нашей фирмы в Сибирском федеральном округе!» - То ему ответят: « С парнем случилась неприятность: его кондрашка щёлкнула! Он сейчас на инвалидности. Вторая группа, хотя там уже и первую давать можно. Мы его не забываем! Вот, на новый год послали ему открытку и килограмм чищеных мандаринов: сам-то он их вряд ли почистит. Хотели шампанским побаловать, да ему алкоголь употреблять нельзя: припадок может случиться! И бабы его больше не интересуют. Сидит, слюни пускает, смотрит в белую стену целыми днями и бормочет под нос какую-то ахинею про зелёных коней». И патрон покивает головой и участливо так скажет: «Да - а! Вот какая штука - жизнь! Как ни крутись – а жопа сзади! Ну, здоровья ему!» И ведь не возразишь!

Потом я уснул и проспал обед. Меня пытался разбудить Петя, но я отмахнулся и проснулся только в четыре часа дня. Не успел я вернуться из туалета, как Константин Геннадьевич отложил в сторону очередную «Роман-газету» и закричал:

- Вспомнил! Вспомнил, что хотел вчера ещё сказать!

Я вытащил из-под руки градусник и глянул на противно пищащий аппаратик. Тридцать семь и три. Надеюсь, график температуры действительно двух, – а не трёх – или четырёхгорбый, и впереди меня ждёт долгая, но финишная прямая выздоровления!

- Помнишь? Там эта жинка его бежала за плотом до тех пор пока этот мерин сивый в порог не ушёл! – изображая двумя пальцами правой руки бегущего человека, а левой ладонью – падающий вниз плот, азартно продолжил Костя. – Враньё! Раз порог – значит речка горная, дикая. Заросшее всё вокруг. Глыбняк торчит. Ивняк по берегу, смородина, ольха, кочки. Комары обратно жрут. По кустам она за плотом что ли как сохатый ломилась? По кочкам прыгала? Так я тебе доложу: по кочкам много не напрыгаш! Или дед как смерть почуял – ей там тропинку прорубил до самого порога? Мол – беги, милая, все десять вёрст, всё для тебя! Или шоссе заасфальтировал? Оставайся в тайге с дитём, а я вчера как тебе третью палку кинул - смерть почуял. Пойду-ка топонусь! Да не просто в омут сигану – а непременно с плотом! Без плота ему, видать, тонуть скучновато показалось. Итожим: раз до порога он плыл – значит идти было там… - Костя гордо поднял седую бороду и погрозил богу пальцем: - невозможно! А уж тем более бежать!

Я встал и зааплодировал.

- Костя, вы кем работаете? В вас пропадает Холмс!

- Да уж. Я нынче уже на пенсии. А так всю жизнь строителем проработал. В «Спецстрое». Чего только не построили! От казармы на китайской границе до завода по переработке ядерных отходов. Всю страну объездил от Оби до Тихого океана.

- Офигенно круто! – только и сказал в ответ я, снова понимая, что мои амбиции с новомодным унитазом были, мягко говоря, не теми целями, ради которых следовало бы жить.

Косте начали постоянно звонить. За день он ответил на дюжину звонков, причём, как я понимал из разговоров, звонили из разных городов люди, с которыми он давно не встречался. Многие рвались приехать и сделать всё возможное, а также поставить на уши главврача, устроить разнос Горздраву, дать пинка Крайздраву, пошевелить Минздрав и даже пошуметь в Администрации президента. На все подобные предложения Константин Геннадьевич отвечал решительным отказом и пресекал на корню попытки перевести его в какую-то элитную клинику.

- Я завсегда с народом жил – с народом и помирать буду! – шутил он в свой простенький китайский телефончик с большими кнопками и маленьким экраном, выходя для разговора в коридор, если в палате в это время кто-нибудь спал.

Называть его Костей у меня больше язык не поворачивался, хотя сам патриарх «Спецстроя» вёл себя так, словно всю жизнь проработал пастухом в колхозе.

- Вот шум подняли! – улыбался он, включая в розетку разрядившийся телефон. – Неделю тут полежу и обратно на дачу поеду! Там бабка одна в огороде пурхается. Сын обещал подъехать, так с него какой работник в огороде-то. Да! Ещё что забыл! Ты знаешь - с какой скоростью плот по горной реке плывёт? Где его бабе-то в кирзовых сапогах догнать? Или ей медведь кроссовки выдал? Или она – чемпионка мира по бегу с барьерами? И опять же - плоту кормило надо! Руль! Посреди Енисея плыть – и то руль нужен! Или он на шесте пошёл, болезный? Нет, гаже книжки я не читал. А вот «Два капитана» Каверина – там всё продумано! Потому что человек сначала понял тему! Шкурой прочувствовал! Душой вник, а потом душу эту свою на бумагу и вывернул. Потому Каверина будут и через сто лет читать, а эту лабуду спустят в унитаз и завтра забудут! Ты что сейчас читаешь?

Этого вопроса я ждал. Как любой честный человек считает всех окружающих такими же честными, так и любой читающий человек обязательно задаёт собеседнику этот вопрос. Что читаете? Или – какая книжка из последних вам запомнилась? Или – не посоветуете ли что-нибудь, а то уже всё перечитал? Или – а помните, как герой такого-то бессмертного романа говорит своему мучителю перед смертью замечательную фразу: дорогая, скоро утро, я больше не могу!

- Времени на чтение у меня совершенно нет! Вот, взял с собой Достоевского. Но пока глаза болят. Так что только радио могу слушать.

- Да-да, конечно! Глаза! Помню, тогда у меня развилась страшная светобоязнь. Потом пил то чернику, то девясил. И мёд ел. Обязательно ешьте мёд! К чёрту таблетки! Наберите осенью шиповник, засушите и пейте всю зиму с мёдом! Мне семьдесят семь, а я струёй на даче метровый снег прожигаю. А пришёл как-то раз в поликлинику с внучкой – там половина больных – младше сорока! Сидит парень молодой. В очках, сгорбился, кашляет! Это же позор – так выглядеть в тридцать лет! Ну ты, я вижу, со спортом дружишь?

- По крайней мере – дружил. Не курю. Стараюсь не пить.

- А остальное пройдёт! Была бы воля и желание! Только вот совсем не пить я бы никому не рекомендовал. Рюмка хорошего коньяка перед супчиком в субботу ещё никому не повредила! И читать! Те кто читают книги всегда будут умнее тех кто слушает радио! Аллё! А, привет, родная! Да вот, беседую с молодым человеком, у которого тот же диагноз. О чём ещё беседуют в больницах? О здоровье! Да, ещё немного болит, но я тут постараюсь не задерживаться. Лечат? Отлично лечат! Питание? Помнишь тот ресторан, в котором мы с тобой справляли золотую свадьбу? Так вот здесь, видимо, работает повар из этого ресторана! Картошку без меня не копайте! Да всё тут замечательно! Кровать вот только неудобная. Вдвоём с медсестрой на ней тесновато! А я серьёзно!

Когда заслуженный строитель закончил разговор с супругой, я по секрету сообщил ему, что эта кровать предназначалась изначально мне, но при первой же возможности я от неё избавился. Теперь мне стыдно, и я готов всё вернуть в первоначальное состояние. Тот оживился, плотоядно осмотрел ряд из трёх пустых кроватей, стоящих торцами вплотную к внутренней стене палаты, резко встал, и его тут же шатнуло из стороны в сторону. Он схватился за спинку своей койки и несколько секунд постоял, приучая мозжечок к вертикальным реалиям тела.

- Вот что значит – лежать без дела! – выругался он и зло потёр лоб и затылок. – Человек – существо деятельное! Безделье убивает мозг и превращает нас обратно в обезьян! В рептилий!

Он осторожно сделал шаг вперёд, поймал равновесие и принялся ощупывать казённую мебель. Лучшей кроватью оказалась та, на которой проживал забуянивший алкаш. При помощи Пети мы за две минуты сделали перестановку, и Спецстрой продолжил чтение своей «Роман-газеты» в гораздо более комфортных условиях.

- Что из Достоевского ты читаешь? – вдруг отложил он своё чтение.

- «Преступление и наказание». Только я его не читаю, – напомнил я.

- Да-да, когда глаза болят – лучше их лишний раз не напрягать. А я вот думаю: живи Фёдор Михайлович сейчас – стал бы он писать этот свой роман или нет? А если бы стал – сколько старушек ему велел бы загубить редактор? Ведь открываешь нынешних горе-писателей – на первой же странице восемь трупов. Этакие второстепенные персонажи, о которых и горевать-то незачем. А Достоевский в начале романа убивает двух никчёмных старушек, а потом на тысячи страницах копается в душе душегуба! Выискивает светлое там, где его по определению быть не может! И находит! У него второстепенных людей нет! Каждый уникален. Это настолько несовременно, что надо радоваться тому, что плеяда великих русских писателей жила в веке девятнадцатом! Сейчас в каждой книжонке есть очень плохой персонаж, бяка и ходячее скопище пороков, с которым борется и которого стабильно побеждает этакий ангел! Красивый, обязательно богатый и неженатый парень с пистолетом Макарова. Супермен, ети его за ногу! Идеал из какой-то сказки для слабоумных! Я жизнь прожил - ни одного такого не видел! А у Достоевского нет плохих и нет хороших. Нет красавцев и уродов. Есть просто люди. Одинаково чувствующие и страдающие. Сделанные по одному образу. Каждый может пасть, но потом подняться! Кто сейчас напишет хоть близко похожее? Никто! Потому что читать это нынче некому! Это сложно, требует раздумий и работы мозга и души! Грустно! Ты знаешь – какие тиражи были у толстых литературных журналов полвека назад? И сколько их было – этих самых журналов? Из самой читающей станы в мире мы превратились в страну торгашей. А у торгашей нет души. Нет совести. Нет родины. У них есть только прибыль. Бабло. Навар. Деньги - штрих. Во Франции три ломбарда, а тут их только вокруг больницы – восемь. Тебе как таёжнику это всё должно быть хорошо известно. Я почему и читаю старые «Роман-газеты»: в те времена книги ещё писали писатели, а не напёрсточники. Хотя тоже не всегда, – и он снова забрался под свой журнал.

Я лежал и думал: сказать ему, что я торгаш, а не таёжник, или не стоит? Дедушка был настолько эмоционален, сведущ в разных темах, бит жизнью и идейный в плане возрождения СССР под руководством товарища Сталина, что спорить с ним смысла не было, да и говорил он всё правильно. Поэтому я выдал лишь многозначительное «Да-а!» и промолчал.

На ужин я шёл как на первое свидание. Из таблички, под которой я брал её таблетки, я знал, что мою невесту зовут Снежана. Из страшных знаков на её горле я догадался, что кто-то недавно на её тропе поставил петлю, в результате чего, как я решил, оказались повреждены шейные позвонки. Больше я не знал про неё ничего, но зато твёрдо знал, что сейчас сделаю ей предложение. По дороге в пищеблок я заглянул в её палату. Там стояло восемь коек. В воздухе висел нездоровый запах неходячего больного, который зорко смотрел на меня из дальнего угла палаты. Древняя старуха с беззубым ртом, ввалившимися глазами и уткой под кроватью пыталась понять – зачем мужчина заглядывает в женскую палату? Больше в палате никого не было, и я прошёл в столовую. Взяв разнос с небогатым ужином, состоящим из традиционной каши и чая, я нашёл глазами Снежану. Все места вокруг неё были заняты. Одна из женщин из её палаты, заметив меня, толкнула соседку по столу и кивнула в мою сторону. Та в свою очередь вытаращилась на меня и что-то сказала третьей. Через десять секунд на меня пялился весь женский стол. Все кроме Снежаны разглядывали меня как скелет мамонта в музее! Овцы тупые! Ну, прогулялись люди после завтрака от столовой до дверей палаты и выпили вместе чай! Что с того? Теперь полбольницы неделю будет кудахтать про новый больничный роман! Нет, в таких условиях я предложение делать решительно не могу!

Я сел за стол к мужикам и уткнулся взглядом в миску. Народ молча чавкал. Кто-то не доедал и бросал кусок хлеба в остатки каши. Этих явно подкармливали из дома. Кто-то подскребал всё до дна и проходил по дну миски хлебным мякишем. Эти шли на поправку. Кто-то во время еды смотрел на баб. Кто-то – в окно. Третьи – в тарелку. Нынче я относился к третьей группе. Подобрав кашу, я краем глаза увидел, что Снежана понесла грязную посуду в посудомойку и направился за ней следом. Из столовой она вышла первой, но я догнал её и спросил так, словно она была моей подругой детства:

- Тебе таблетки в палату принести или тут проглотим? У тебя их нынче всего две, а у меня четыре! Выздоравливаю вдвое быстрее тебя! Как поправлюсь – сразу побреюсь и сделаю тебе предложение!

- Спасибо! Очень романтично. Жаль, что я уже замужем! – прошептала та, мило улыбаясь улыбкой учительницы младших классов для детей с отставанием в развитии.

- Это ты поторопилась! – в прямом смысле криво усмехнулся я, подавая ей её таблетки.

Почему мне в голову не пришло, что люди могут быть замужем, при этом не за мной и удачно? Какая моча стукнула мне в больную голову? Она посмотрела на меня, как на забавную зверушку в зоопарке, снова мило улыбнулась, пожелала доброй ночи и ушла в палату. Я оглянулся. Из коридора на мою согбенную спину пялился поужинавший курятник её соседок по несчастью. Стоило мне отойти на три метра – в коридоре послышался женский язвительный смешок. Змеиное шипение в сравнении с ним для меня звучало бы сейчас небесной музыкой! Теперь разговоров будет не на неделю – на год! Чтоб вы там все окосели, овцы пучеглазые! А эта замужем! И так счастлива, что из петли только достать успели! А может она и не замужем вовсе, а просто нашла дипломатичный способ послать меня подальше с моим параличом? В таком случае понять её можно. Но я-то каков идиот! Рассиропился! Продолжаю мыслить старыми мерками. Думаю теми, старыми мозгами. Тело переродилось из бабочки в навозного жука так быстро, что мозг за ним не успел. Как всё глупо! Всё никак не могу привыкнуть к тому, что я – никому не нужный урод, а не прежний красавец!

Я почистил зубы, съел яблоко, измерил температуру, проглотил таблетки, приложил грелку к заднице, воткнул в мозг наушники, куснул шоколадку и погрузился в «Ретро ФМ» и злобные раздумья. На ком ещё можно жениться? И это ли мне сейчас необходимо?

После некоторых раздумий я достал телефон и написал сообщение Юле: «Попал в больницу. Состояние тяжёлое. Если хочешь увидеться – приезжай по адресу такому-то, палата номер такой-то». Через пять минут пришёл ответ: «Сочувствую, но приехать не могу. У меня тоже проблемы». У неё проблемы! Мне бы твои проблемы! Хотя злости к ней я не испытывал. Вспомнил, как мы с ней играли в бильярд и пили вино на горке. А потом она заявила, что она ничего не почувствовала! Не, такая мне в жёны точно не годится! Переотправил своё сообщение знакомой училке. Пришёл ещё более обнадёживающий ответ: «Лечись там!» Да пошли вы все!

* * *

Девятнадцатое сентября началось как обычно. Сестра Галина растормошила меня в шесть тридцать и изящно воткнула иглу в мою синюю вену.

- Простите, а вы замужем? – внезапно ляпнул я.

- Конечно! – не моргнув глазом ответила та, колдуя над веной Константина Геннадьевича.

- Счастливы? – мрачно уточнил я.

- Конечно! Я жива. Здорова. У меня хороший муж. Четверо детей. Я работаю. Можно даже сказать – вкалываю с утра до вечера в прямом и переносном смысле. Муж работает сварщиком на заводе. Мы все верим в нашего бога. У нас всё прекрасно!

- Четверо детей – это для нашего времени много! – пробило меня с утра на философский разговор. - У моей бабушки тоже было четверо детей. А у меня нет ни сестёр ни братьев. Вернее, они есть, но они живут с отцом. У него своя семья. А моя мама от нас сбежала, когда я был маленький. Уехала к мужчине, которого любила больше, чем моего папу и меня вместе взятых.

Сестра Галина, поставив капельницу Спецстрою, повернулась ко мне и строго сообщила:

- Ей нет прощения! Она совершила величайший грех! Господь её покарает! Приходи в наш дом молитвы. Там тебя встретят как брата! Твоя душа больна, твоё тело больно, и только в нашей церкви можно исцелиться и найти себя! Я обязательно принесу тебе книгу о том – как спасти душу.

Она сходила за другим штативом, воткнула капельницу Пете и зацокала в другую палату.

- Вот мракобесы! – подал возмущённый голос Спецстрой. – Всякой ерундой мозги людям забивают! А! Кстати! Про тот роман я ещё что хотел сказать: деду было под сто лет. Значит - он был кто? Правильно! Крещёный! Либо вообще старовер, если жил отшельником в такой глуши. О каком самоубийстве речь! Для них это страшный грех! Всю жизнь в церкви поклоны бить, свечки ставить, верить в рай и ад, а под конец жизни одним движением руки пустить все свои потуги на вечное блаженство под откос? Этот роман я из сортира сегодня уберу. Им даже зад подтирать нельзя!

Когда в моей капельнице кончился раствор, я сам выдернул иглу из вены, а потом помог выдернуть иглы остальным. Вынес штативы в процедурную, поздоровался с медсёстрами, дождался уколов и снова завалился спать. Моё состояние медленно но верно улучшалось. Температура немного повышалась ночью, а днём уже не поднималась выше тридцати семи. Голова держалась почти прямо, но левая нога по-прежнему ничего не чувствовала ниже колена, а левая рука едва держала кусок хлеба.

Сходили на завтрак. Я молча кивнул Снежане издалека, быстро съел кашу и ушёл в палату. Около десяти к нам зашёл Арнольд Борисович и сообщил Константину Геннадьевичу, что через неделю он его не отпустит: в крови обнаружился классический активный вирус клещевого энцефалита, поэтому он вынужден задержать пациента на три недели и пролечить его полным курсом. На возражения Спецстроя о том, что чувствует он себя лучше чем вчера и ему надо копать картошку, Петров только развёл руками и предложил пациенту сбежать ночью, убив дежурную сестру, охранника и угнав карету скорой помощи.

- Константин Геннадьевич! Вы взрослый человек и всё прекрасно понимаете! Мне нравится ваш боевой настрой! Я знаю, что вы уже болели энцефалитом. Повторное заболевание – случай очень редкий, но, к сожалению, не единственный. Предрассудков в отношении клеща в русском народе очень много. Кто-то думает, что второй раз точно не заболеет, кто-то – что в сентябре клещ не заразен. Кто-то, заболев, выпивает литр водки в надежде убить вирус. Прошу вас! Будьте добры! Пролечитесь все положенные вам три недели и не дёргайте бога за бороду. Не вам рассказывать - какие бывают у этой заразы последствия!

Я сжал Петрову пальцы, высунул язык. Тот поколол меня иголкой в пятку, попросил лечь на спину и согнуть ноги так, чтобы колени коснулись подбородка. Я едва дотянул ноги до середины живота и сморщился от боли в позвоночнике.

- Достаточно, спасибо! Могу вам сказать: могло быть гораздо хуже. Такой рецидив как у вас излечивается примерно за полгода – год. Возможно, какие-то симптомы останутся навсегда, но организм у вас хорошо сопротивляется, а курс лечения мы с вами выбрали верный. Правда, анализ крови пока активного вируса не показывает, но это обычная практика. Есть, конечно, метод отбора спинно-мозговой жидкости, и я вам обязан об этом сообщить. Вы можете потребовать сделать такой анализ. Но я бы, честно говоря, не советовал. Без особой нужды тыкать иголкой в спинной мозг… Ну, скажем так – это не самая безопасная процедура. Вот и лицо у вас уже почти в порядке! Зачем лишний раз рисковать? Дольше трёх недель я вас тут лечить не имею права в любом случае, если вас, конечно, не перевести в реанимацию. Так что долечиваться вы будете на дому. Походите в поликлинику на процедуры. Есть хорошая частная клиника, которая специализируется на неврологии. Вот их визитка! – и Петров протянул мне карточку с телефонами, сайтом и электронной почтой по краям.

В центре визитки золотыми буквами с замысловатыми завитушками было выдавлено: Моисей Борисович Авербах, к.м.н.

«Кругом братья! Что Зильбер с Кавериным, что Петров с Авербахом!» - подумал я и поблагодарил Петрова за к.м.н. Авербаха.

После обеда в палату в сопровождении медбрата вошёл старый знакомый, который пытался упереть сумочку и был пойман охраной. Мы никак не ожидали увидеть его тут ещё раз! Я хотел было отпустить какую-нибудь шуточку в его адрес. Потом решил, что он сейчас ляжет на свою старую койку и возмутится тем, что она продавлена чуть ли не до пола. Но взгляд у того был совершенно потерянный, и я вдруг понял: он не помнит, что был здесь! У него реально амнезия!

Пациента провели в дальний угол и положили на то место, где несколько дней назад помер от инсульта толстый дядька. Та кровать в плане продавленности сетки оказалась ничуть не лучше моей прежней. Амнезия лёг на матрац в чём был, несколько минут полежал, потом встал и уставился на Петьку.

- Ты же моего брата знаешь? – спросил он пацана.

- Не-е! – неуверенно ответил тот.

- Ну как нет! Ты же рядом с ним жил в соседнем доме! Как его фамилия? Я забыл как брата моего фамилия! Чёрт!

- Не, я твоего брата не знаю! – ответил Петя, потом достал свой мобильник и стал втихую снимать сумасшедшего на камеру.

Амнезия лёг лицом вниз, пробормотал:

- Ну как же фамилия-то у брата? Угнездились, суки, жрать тут нахаляву! Я самолёт на вас направлю! – и надолго замолчал.

У Спецстроя как обычно разрывался телефон. Он сюсюкал с внучкой, давал советы по заливке бетона на морозе, отбивался от копчёного поросёнка с хреном и самогонкой и просил извинить за то, что не может выкопать картошку. А мой телефон молчал. Я раз за разом перелистывал адресную книгу, и список имён там становился всё короче и короче. Казавшиеся когда-то нужными люди исчезали из памяти аппарата – и мир не рушился! Я понимал, что начинать жить с чистого листа трудно, но иного выхода жизнь мне не оставила. И вдруг перед обедом телефон зазвонил. Я мельком глянул на Спецстроя: мол – хоть тебе и больше звонят, но и про меня не забыли!

- Алё! Сергей? Это звонит бухгалтер вашего ТСЖ. У вас задолженность по квартплате уже второй месяц! Когда вы сможете её погасить! И показания счётчиков за прошлый месяц я от вас не вижу! У нас долг перед теплоснабжающей компанией уже почти полмиллиона!

Я ошарашено помолчал, потом выдавил:

- Я в больницу попал. Выйду только в конце месяца. Там с моей квартирой всё в порядке?

- И что? Ну, попросили бы кого-нибудь! Прямо детский сад какой-то! Ко мне тут уже прокуратура скоро придёт! Как будете дома – сразу зайдите в правление!

Раздались короткие гудки. «Нас помнят пока мы не платим за газ…» Я включил радио, закрыл глаза и снова задумался. И первым делом я задумался над тем, что если бы я не лежал в больнице, то столько раз за неделю никогда бы не задумывался! Человек или здоров и счастлив, или философ. Время – вот главное богатство человека! Время для того чтобы понять – ради чего живёшь? Кто твой друг и стоит ли тратить золото времени на такую мелочь, как разборки с разными дурачками? И ещё я подумал, что больничной пайки мне уже не хватает, яблоки кончились, шоколадки заканчиваются, и мне пора попытаться выйти на свежий воздух.

Погода стояла пасмурная, но дождя не было. К обеду пригрело и даже на часик вылезло солнце. Я решил проверить количество денег на карточке и если мне перевели какую-то сумму – побаловать себя свежими фруктами. Я знал, что недалеко от больницы есть супермаркет с банкоматами и персиками. Надел кроссовки, взял барсетку и спросил дежурившую сестру – нельзя ли мне немного прогуляться. Она сказала, что это нарушение дисциплины, но не криминальное: тут не тюрьма. Главное чтобы вернулся к следующему уколу и не напился по дороге. Я заверил её, что через час вернусь и вышел из больницы. Осенний воздух опьянил! Я сел на ближайшую лавочку, зажмурился и подставил лицо солнышку. Живой! Самое страшное позади. Что будет дальше – совершенно непонятно, но главное – я живой. Мне становится всё лучше. Я почти не хромаю и рот стал гораздо ровнее. А руку буду постепенно разрабатывать. Куплю массажёр, похожу к Раппопорту или как его там – и через год буду вспоминать свои страдания как страшный сон про зелёных коней!

Через дорогу от больницы я увидел пару ларьков с фруктами и колбасой и павильон «Интим». Реклама последнего заключалась в двух огромных цветных фотографиях изнемогающих от желания женщин, смотрящих в сторону отделения хирургии. Зачем перед больницей поставили такой ларёк? Неужели кто-то, идя попроведать супругу, которой вырезали аппендикс, зайдёт в это сомнительное заведение и потом обрадует жену: дорогая, я вам в палату такую игрушку купил!

Я подошёл к фруктовому киоску и увидел надпись: «Йяблоки! Очин сладкий!», сделанную чёрным фломастером на боку коробки с яблоками. Не утерпел и купил три персика, одну грушу, попросил нерусскую продавщицу всё это помыть, и пошёл вниз по улице, жуя персики и закусывая сочной спелой грушей. После пригоршней таблеток и жиденькой кашки организму требовались живые витамины.

Дойдя до магазина, я вошёл внутрь и ткнул карточку в банкомат. Денег на счету не было! Дьявол! У меня оставалось четыре сотни на всё про всё, а бухгалтерия не перевела мне зарплату за август! Я вышел из магазина, достал «Соню» и позвонил в нашу бухгалтерию.

- Нина Васильевна! Добрый день! Я вот дошёл до банкомата…денег нет…на карте пусто…за август… Николай Иванович вроде бы говорил…

- Сергей? Да, зарплату мы перевели, но руководство купило вам какое-то лекарство, поэтому ваши средства я перевела в аптеку. Там даже немного не хватило, но Николай Иванович велел доплатить из вашего следующего аванса. Двадцать пятого будет аванс. У вас там будет…что-то около…

Обратно в больницу я шёл с таким чувством, словно шёл на праздник и вдруг по дороге наступил в говно. Нет, всё было правильно! А из каких же ещё средств надо было покупать мне лекарство? Из чьёго кармана? Если бы, скажем, заболел Вован и мне бы предложили сброситься ему на лейкопластырь и горчичники… Так что надо сказать спасибо Даниловне за то, что вообще выяснила про эту РНК и тем, возможно, спасла жизнь мне и Петьке. Всё так! И когда посреди дороги лежит говно и ты в него наступаешь нарядным ботинком – тоже ничего страшного. Но запашок…

Прежде чем войти в холл больницы, я ещё посидел на лавочке у входа. Отдохнул после дальнего похода, успокоился и решил, что теперь буду сидеть тут каждый день. Медитировать. Думать. Что остаётся человеку без денег и здоровья? Только одно: думать.

На вечерней капельнице сестра Галина принесла мне обещанную церковную книжку с подробной инструкцией – как спасти душу, во что верить и главное – где? Это была даже не книжка, а брошюра с зелёной обложкой и основными тезисами баптистов на двадцати страницах. Я открыл её и мельком перелистал. Иисус, бог - отец, бог - сын, Завет. Всё как у нашей обычной церкви! В чём же у них различие, если молятся одному богу? Я был далёк от религии и всегда почему-то считал, что баптисты – это что-то совершенно инородное. А тут – Евангелие, Библия, Христос… Всё знакомое и где-то даже родное.

- Сами вы вряд ли сразу разберётесь в этой проблеме! Прошу вас: приходите в наш дом для беседы! Вам ещё не поздно обрести мир в душе! Вы должны возродиться через любовь к ближнему! Жить без бога в душе – страшный грех! Только возрождённый христианин будет спасён!

Я обещал подумать, перед сном полистал книжку и действительно мало что понял. Я никогда не задумывался о душе, никогда не верил в бога, но за последние пару недель со мной случилось такое, что сильно поколебало мою веру в себя и в окружающих меня людей. Фактически я транжирил данное мне кем-то свыше время на какую-то ерунду, как наркоман, употребляющий все свои средства только на дурь. Моя прежняя весёлая жизнь внезапно кончилась, и столь же внезапно я узрел себя у разбитого корыта. А те люди, с которыми я тратил отпущенные мне часы и минуты, продолжали веселиться, но уже без меня. Им и так хорошо, а больной человек под боком заставляет задуматься о бренности жизни! Напоминает о проблемах. На помощь ему, на заботу о нём надо тратить всё то же время, а его нет: ведь жизнь дана чтобы веселиться! Я внезапно вылетел на обочину, а карнавал поехал дальше, оставив меня умирать одного в грязи и темноте. И никто не подал мне руку и не спросил: может, чем-то помочь? Я прекрасно понимал этих людей, потому что сам всегда звонил кому-то только тогда, когда мне было плохо или по каким-то делам. И ни разу! Ни разу я не позвонил той же тёте Шуре просто среди недели и не поинтересовался: как здоровье и не надо ли чего? Мне вообще не был интересен никто кроме себя, не волновали ничьи проблемы, кроме своих. На кого же я теперь обижаюсь? Не мы такие? Жизнь такая? Ой ли?

Поэтому я ещё не знал – как сложится моя судьба после того, как я выйду из больницы, но чувствовал, что жить как прежде не смогу уже никогда. Я опять же не знал – что поменяю, а что оставлю? С кем подружусь, а с кем расстанусь? Но то, что я что-то поменяю радикально… уже поменял! Неосознанно, но явно уже изменил свои взгляды на жизнь – это было для меня очевидно. Поэтому я не стал выкидывать брошюру сестры Галины, а убрал её в барсетку. Теперь я точно знал: в жизни может случиться такое, чего случиться не может в принципе! И не надо зарекаться и строить планы на годы вперёд! Надо в первую очередь смотреть под ноги, а не пялиться за горизонт в надежде увидеть там что-то красивое. Не надо задирать голову и считать всех окружающих людьми второго сорта. Все люди одинаковые! Это вам скажет любой патологоанатом. И если какая-то религия говорит, что все люди равны – я с этим постулатом полностью согласен уже вторую декаду!

- Чё эта ведьма тебе впарила? В монахи зовёт? Щас! Разбежались! – поднял крик товарищ с амнезией. – У каждого попа любовница молодая в городе, а у каждого доктора дома – череп вместо пепельницы! Уроды! Серый! Они с тебя в церкви сразу денег попросят. Чхали они на разные тонкие материи! Им бабло подогнал – и все грехи тебе простили, можно дальше идти на большую дорогу глотки резать. Это развод чистой воды! Не давай им ни копейки! Давай лучше мы с тобой эти бабки пропьём! Знаю этих тварей! Баптисты, херисты, врачи, хреначи… Разговоры с тобой про душу заведут, а потом глядь – кошелёк пропал! Ненавижу! И этот Абрамыч туда же! Чё думаешь – у него таблеток нет, которые бы память мне вернули? Есть! А он их жмёт потому что бабло с меня пытается тянуть! А я ему хер вместо бабла покажу! У меня в башке всё как в тумане, а они мне в жопу какую-то дрянь колют! Я ведь тоже не дурак! Твари они все!

Амнезия отвернулся к стене и злобно забормотал что-то себе под нос. Память к нему не возвращалась, выпить было не на что, и его ломало и бесило абсолютно всё. В столовой его невкусно кормили, в туалете плохо помыли, а кровать сильно провисла. Ну, насчёт кровати он был прав. Мы очень надеялись, что вскоре его переведут из нашей палаты в какой-нибудь настоящий дурдом с решётками на окнах или снова посадят в милицию. И угадали!

* * *

Двадцатого сентября с утра мы всей палатой пошли на завтрак. Первым убежал прожорливый дед, который к этому моменту уже начинал понемногу говорить, хотя понять его было сложно. За ним вышел Константин Геннадьевич, далее подались мы с Петей, а вскоре в столовой появился наш забывчивый товарищ. Пока мы неторопясь работали вёслами, хлебая питательный супчик с паренхиматозными тканями неизвестного животного, он выпил стакан кофейного напитка и ушёл. Когда мы пришли в палату, его там не было. Ни у кого не возникло ни одной нехорошей мысли, если бы минут через десять Петя не хватился своего телефона. У него был старенький смартфон «Самсунг», работавший чуть ли не на угле, купленный на честные крестьянские деньги после продажи урожая картошки несколько лет назад. Петя полез под подушку чтобы достать свой аппаратик, потом откинул подушку и в сердцах прошипел:

- Вот с-сука!

Пока я соображал – к чему относится столь страшное ругательство из уст человека, который всегда говорил только «Спасибо!» и «Спокойной ночи!», Костя открыл тумбочку и продублировал Петю:

- Вот с-сука! Кошелёк пропал! Сергей! Нас обчистили!

Мой смартфон всегда лежал в кармане штанов, поэтому остался при мне: людям я не доверяю априори. Я заглянул под кровать и не обнаружил барсетку.

- Тварь!

Ничего не пропало только у инсульта, потому что у него ничего и не было кроме личной крышки на унитаз и каких-то нестиранных тряпок. Мы не сговариваясь глянули на пустую кровать, где обитал Иван-не-помнящий-родства, и Константин посеменил на пост дежурной медсестры. Там случилась лёгкая паника. Женщины в белых халатах зацокали каблуками по палатам и лестницам, и через пять минут к нам в палату забежал запыхавшийся охранник. Мы сообщили ему о пропавших вещах, и он тут же схватился за рацию. Петя едва не плакал. Спецстрой произносил слова, которые никак не вязались с его интеллигентной бородкой, а я думал – как же я теперь попаду домой? Денег в барсетке было немного: всего четыре сотни. Хотя это были мои последние четыре сотни! Но главное - ключи от квартиры тоже были там! И больше ключей от моей квартиры нет ни у кого в мире!

Мы поклялись, что если эта тварь тут появится, то мы с Костей удавим его ночью подушкой, а Петя подержит за ноги. Арнольду Борисовичу мы всё объясним, и он как человек порядочный выпишет справку, что скончался болезный от сердечного приступа. Прибежал - только помяни! – Петров собственной персоной, услышал новость и только развёл руками:

- Медицина тут бессильна! Кто ему вставил собачий мозг – тот пусть и извлекает! Неандерталец! Урод чисто биологический! Охрану уже вызвали?

Я хотел сходить поискать похитителя, но понимал, что поймать его не смогу даже если увижу в пяти шагах от себя. Однако сидеть на месте мой возмущённый организм не мог. Я сообщил, что иду выпускать пар на лавочку. Все потерпевшие меня поддержали, и мы всей ватагой вышли из палаты. Услышав шум, в коридоре уже выстроились все, кто мог стоять без посторонней помощи: от бабьего любопытства лекарства ещё не придумали. Больные всех полов и возрастов спрашивали друг у друга – что случилось? Едва узнав новость, мужики предлагали различные способы расправы над собакой от клизмы со скипидаром до отправки на органы, а бабы ахали и бежали в свои палаты прятать кошельки и косметички. Константин Геннадьевич громко сообщил собравшимся, что нас обокрал, втеревшись в доверие, один либерал, который к тому же ненавидит сестру Галину и медиков вообще, и что мы все идём на улицу.

- Украли? Много? И ключи свистнули. Вроде у Галины. А там же все уколы наши! Батюшки! Куда? Куда идут? На улицу? Вроде либералов ловить? Что брать-то с собой? Мужики! На выход! Тут контра завелась! – доносилось отовсюду.

Мы со спецстроем и Петей пошли вниз по лестнице, и когда, подойдя к выходу оглянулись, то с изумлением увидели, что весь ходячий второй этаж валит за нами, как рабочие на первомайскую стачку. Через полчаса весь корпус напоминал растревоженный муравейник. Вообще-то мы просто хотели посидеть на свежем воздухе и успокоиться, но отступать было поздно! Спецстрой встал на лавочку и толкнул речь о нравах нынешней либеральной демократии – пособнице английского капитала, и методах борьбы с ней, которые успешно применял к подобным отщепенцам и двурушниками товарищ Сталин. Докладчик закончил речь словами:

- И порядок был! И культ был, но и личность тоже была! Слово предоставляется моему товарищу Сергею!

Я не хотел вставать на лавочку, но народ засвистел, а из задних рядов закричали, что так им ни хера не видно. А народ всё прибывал. В толпе уже замелькали белые халаты, люди доставали мобильники и включали камеры, обещая чуть ли не прямой эфир. Пришлось залазить на импровизированную трибуну. Что говорить – я понятия не имел, да и опыта таких докладов у меня, конечно, не было. Но ключи от хаты было жаль! Чёрт! Там же ещё был брелок от новой «Тоёты»! И паспорт с правами! И медицинский полис! Да я вообще этого не переживу! Поэтому я собрался с духом и сообщил, что у меня попёрли барсетку с ключами, документами и последними деньгами. Куда катится Россия? А нынешняя милиция, видимо, охраняет не трудовой народ от воров, а наоборот, и за то время, что мы тут стоим, Глеб Жеглов уже изловил бы банду «Чёрная кошка» - не то что барсеточника с амнезией! А нынешние блюстители только и умеют, что крышевать цыган, толкающих народу дурь.

Я честно сорвал овацию! Мне даже не хотелось слезать с трибуны, но тут к корпусу подъехал милицейский Уазик, из которого два дюжих полисмена вытащили нашего пациента. Тот еле стоял на ногах и мычал что-то нечленораздельное. Оказавшись перед нашим кипящим от возмущения разумом, он выпучил глаза и ударил себя в грудь:

- Я ничё не брал! Чтоб мне мох всю жизнь сосать!

Увидев несанкционированный митинг и узнав в чём дело, полиция малость обалдела. Кто-то крикнул, что сюда едет телевиденье, и менты поправили форму и приосанились. Прибежал Арнольд Иванович. Вместе с ним вышел к народу встревоженный пожилой мужчина в белом халате, и по толпе прокатился шепоток: главный, главный, это главный, сам! Поговорив с полицией, главный повернулся к публике и известил:

- Товарищи! Успокойтесь! Преступник задержан! Похищенное найдено! Потерпевшие здесь?

Мы втроём протолкались через народ и предстали перед начальством. Полиция была в нерешительности. Сержант спросил – разрешён ли митинг, но бабы угрожающе загудели, и он вовремя заткнулся. Выяснилось, что наши вещи, к счастью, были на месте, но они оказались нужны как вещественные доказательства преступления. Плюс к тому что нам их не хотели отдавать – требовалось ещё заявление от потерпевших и справка от главврача, что преступник – пациент, грубо нарушивший правила стационара. Мы заверили последователей Глеба Жеглова в том, что заявление напишем сегодня же, и нам в виде исключения вернули вещи. Видимо, потёртый на углах и битый жизнью Петин телефон скупщиков краденого не заинтересовал. Мои ключи и документы, к счастью, были на месте, кошелёк Константина Геннадьевича – тоже. А вот мои четыре сотни и пять сотен из кошелька соседа алкаш успел пропить. На что он профукал почти тысячу за какой-то час не отойдя от больницы и двух кварталов – я так и не смог узнать. Видимо, залился коньяком. Дурак-то дурак, а в выборе алкоголя не оплошал!

Мы поблагодарили служивых и пошли в палату писать одно заявление на троих. Амнезию засунули в воронок и пообещали быстро восстановить ему память без всяких таблеток. Народ ещё малость пошумел про Чубайса, рост тарифов и козни международного валютного фонда, и потянулся по стойлам дальше залечивать свои болячки и недуги.

Заявление у нас получилось хоть в свободном стиле и короткое, но гневное и не без стиля. Мы не просто указали на факт кражи у больных людей последних денег, но и упомянули о том, что данный контрацептив неадекватен в общении, социально опасен и видит в каждом – даже в Арнольде Борисовиче и в сестре Галине! – нехорошего человека! В людях, которые бьются за спасение его как личности, которая, увы, погибла безвозвратно. Расписались, поставили дату, и Петя как самый молодой, унёс телегу главному на четвёртый этаж.

* * *

С этого дня в палате я почти не сидел. Находился в ней только ночами, когда уставал или когда сильно болели голова и суставы. Почти всё остальное время мы сидели или на лавочке перед больничным корпусом, или в холле и смотрели телевизор. К нам с Константином Геннадьевичем, как к вождям народного движения, приставали с расспросами на самые разные темы или рассказывали какие-то невероятные истории из своей жизни. Многие жаловались на своих врачей, просили пособить в поисках съёмного жилья или устроить племянницу помощником депутата. Одна бабушка несколько раз просила Спецстроя заняться проблемой поборов в ЖКХ. Точно пел Высоцкий: «Нам вождя не доставало. Настоящих буйных мало – вот и нету вожаков!»

Из рассказов пациентов о житье-бытье больше всего мне запомнилась история, рассказанная одним длинным худым дядькой с парализованной ногой. Речь зашла про домашних животных, и одна женщина, вместе с нами смотревшая в холле новости по ящику, пожаловалась, что её кошечка очень привередлива в еде. Ест только говяжью вырезку и какой-то хитрый кошачий корм по цене красной икры. Длинный рассмеялся и припомнил случай со своим котом, который у него жил ещё лет двадцать назад.

- Мой тоже выбирал. Это не хочу, то не буду. Баба разбаловала. А потом мы с бабой разбежались и кота она мне оставила. Ну, себе «Девятку» и всё золото притарила, а мне взамен оставила самое дорогое, что было у неё. Проходит месяца буквально два – попадаю я на мотоцикле в аварию и ломаю вот эту же самую ногу. Очухиваюсь в больнице и первым делом думаю: как там кот? Сдохнет же с голоду! А жили мы с котом в деревянном бараке на Спандаряна, на первом этаже. Мобильников тогда ещё не было! Даю медбрату номер телефона соседа. У того есть ключи от моей хаты. Ну, в смысле чтоб кота кормил пока я тут лежу. Тот сходил в автомат, позвонил соседу. Сосед говорит – без проблем! У меня и душа не болит! Провалялся я в больнице месяц. Приезжаю домой. Дверь открывать – а из скважины торчит обломок ключа! Я к соседу. А тот говорит: пошёл к твоему коту в гости, а ключ в замке заклинило! Он давно у меня заедал, замок этот. Ну, он крутнул его пассатижами – и обломил. Я говорю: так кота-то ты кормил? Нет, говорит! Ни разу! Я подбегаю с улицы к окну – а мне с той стороны, из хаты, кот лапами в окно вяло так тарабанит и орёт: спасите, мол! Сосед принёс лестницу. У меня-то нога! Бей, говорю, форточку! Он стекло на форточке разбил, в хату пролез и изнутри дверь открыл. Захожу – мать моя дорогая! Мой Мурзик все цветы сожрал, всё помойное ведро вылизал, и что характерно – сожрал пакет лука проросшего! Ладно что в унитазе протечка, так у него хоть вода была. Я ему хлеба кинул – хлеб до земли не долетел! А такой привереда тоже был! С тех пор мёл всё подряд, хоть хрен с горчицей. А вы говорите – не ест ничего!

Таких жизненных историй я услышал с полсотни. Про кошек и собак. Про благодарных детей и неблагодарных внуков. Про то, как умер совсем молодой сосед по палате и как в последний момент спасли пожилого соседа по коммуналке. Обычные разговоры больных людей: о здоровье, жизни и смерти. Внутренне расслабившись, я честно рассказал людям - при каких обстоятельствах поймал клеща. Имён не назвал, а про всё остальное – бабу и снятые штаны - раскололся как Буратино. На работе перед сослуживцами – ни слова не скажу, хоть пытайте! А тут перед посторонними бедолагами – доложил всё по форме и даже не покраснел. Народ с моей истории катался! Смех, говорят, жизнь продлевает.

Ещё мы смотрели телевизор и обсуждали новости. Пара человек были за нынешнюю власть, но большинство - за коммунистов, Жириновского, Сталина и вообще против всех. Разгорались нешуточные споры – за кого голосовать? И какой толк в голосовании, если избирком ещё за год до выборов уже все кресла в думе пофамильно расписал между гимнастками, актёрами и крепкими хозяйственниками. Потом бывшие коллеги Константина Геннадьевича привезли ему шахматы и чёрные шахматные часы, и в коридоре зазвучали резкие щелчки и традиционное: «Лошадью ходи, век воли не видать!» Оказывается, Спецстрой был заядлый шахматист, а среди больных обнаружилось несколько сильных соперников, причём одна – бабушка годов семидесяти семи. Выяснилось, что у неё когда-то был первый взрослый разряд по шахматам и по шашкам. Время полетело быстрее. Я пытался читать Достоевского, но глаза быстро уставали и начинали болеть сильнее прежнего. Поэтому пришлось ограничиться телевизором вприглядку и радио. Отправил несколько сообщений Юле и Насте. Обе молчали как рыба в пироге. И я понял, что свою лягушку мне придётся искать в каком-то другом болоте.

Ну и конечно спали в больнице все столько, сколько могли. Если сон – лучшее лекарство, то выздороветь мы должны были безо всяких уколов и таблеток. Двенадцать часов сна в сутки – это в больнице норма. Капельницы нам с Петей делали уже по одной в день, а Спецстрою – одну в два дня: у того болезнь протекала неизмеримо легче нашего. Уколов тоже стало меньше, и задницы у нас почти перестали от них болеть. И как-то неожиданно сестра Галина в очередной раз взяла у нас троих кровь из вены, а Арнольд Борисович заявил, что завтра выписывают Петю, через день - меня, а вскоре и третьего товарища по несчастью. На тот момент я чувствовал себя вполне сносно. Парез лицевого нерва стал практически незаметен, хотя теперь, когда я улыбался, то делал это только правой стороной лица, и моя улыбка могла выглядеть в глазах несведущего человека надменной и циничной. С ногой тоже стало почти как было. Если не бежать стометровку на время, а просто идти по городу – я ничем не отличался от себя прежнего. С рукой дела обстояли хуже. Она поднималась едва до уха и была очень слаба. Я постоянно держал что-то в своей левой, крутил карандаш меж пальцев и сам себе делал массаж плеча. Петров сказал, что при должной заботе о здоровье я встану в строй к следующему лету. А пока – никакого алкоголя! Никаких солнечных ванн и вообще прямых солнечных лучей! Желательно – никаких женщин и зачатых детей в течение минимум полугода. Но у меня возникла другая проблема, которая окружающим в глаза не бросалась, да и я на неё сначала внимания не обратил.

* * *

На другой день за Петей заехал его брат на старенькой «Шестёрке». Мы пожали друг другу руки и расстались. Петя взял мой номер телефона и, не взирая на мои протесты, пообещал вернуть деньги за лекарство как только сможет. Его брат привёз два каких-то тяжёлых пакета, один из которых Петя отнёс врачу, а другой – медсёстрам. В палате Петя оставил для нас ведёрко больших спелых ранеток. Я вышел проводить парня, глянул на машину его брата и вспомнил про свою «Селику». Жива ли ещё? Не продали ли её на стоянке за долги?

- Петя, а тебе машина случайно не нужна? Я свою продавать наверно буду.

- Подумываю. А что за колёса у тебя? – поинтересовался тот.

- «Селика». Белое купе. Состояние идеальное.

- Не-е! Зачем мне купе? – засмеялся Петя удачной шутке. – Я, если что, «Ниву» буду брать. Или «Фермера». За купе в деревне засмеют! Непрактично!

- Да, верно. Как-то не подумал. Не болей!

***

В тот же день к нам подселили нового больного с несмертельным микроинсультом и парезом лица, ровно как был у меня. Мужик страшно переживал, но, узнав, что тут и не таких на ноги ставили, и я – тому яркий пример, – присмотрелся к моей физиономии и малость успокоился. Вечером, когда его мозг свыкся с новой обстановкой, он рассказал – как попал в это заведение. Я думал, что самая странная и удивительная история госпитализации – моя, но выслушав этого парня, я понял, что готов разделить с ним сомнительную пальму первенства. Он работал охранником на вахте. Охранял с напарником деляну с лесом.

- Лесовозы то есть, то нет. Народу то густо, то пусто. И вот выдалось такое затишье дня четыре назад. Никого! А в тайге-то красота! Осень! Мошки нет! Не тайга – парк! Мы ходим – бруснику собираем, жимолость, смородину. Ягоды навалом нынче! И вот ночью мне приспичило. Скрутило с ягоды живот. Темнота. А фонарик сдох! Иду в кусты метров за сто от балка, подсвечиваю себе телефоном, чтоб шею не свернуть. Сажусь. Свет конечно выключил. Звёзды! Тишина!

- И тут мишка тебе зад подтёр? – не удержался Константин Геннадьевич.

- Козёл! – выкрикнул Парез, и я сначала решил, что он ругается. – Там козлов много! Сижу, и вдруг слышу – кто-то рядом идёт! Прям – вот! Метра три! И только хотел спичкой чирнуть - он как заорёт! У них когда гон – они в голос орут. Не то что орут, а как кашляют так утробно: «Кыхы! Кыхы!» Тут меня кондрашка и хватанула.

* * *

Наступило первое октября. Я проснулся от знакомых звуков: сестра Галина принесла капельницу и одним движением воткнула иглу в руку товарища с инсультом. Потом пришла Светлана и воткнула тому пару уколов и дала таблетки. А я лежал и вспоминал ощущение дембеля в армии. Мой курс лечения окончен! В этот момент мне стало страшно. Мне стало страшно ехать домой! Мне было жаль покидать больницу! Этот устоявшийся мир, где ты лежишь, а вокруг тебя суетятся умные люди, заботятся о тебе, лечат, кормят, спрашивают о самочувствии. График жизни устаканился. Лица медсестёр, уборщиц, поварих и врачей стали родными. Завтра я приду на работу – и ни одна тварь не спросит меня о здоровье и самочувствии! Зададут пару вопросов для отвода глаз и через минуту скажут: ну, Сергей, мы подыскали тебе тут работёнку попроще. Принимай мойку! Работа ответственная, коллектив хороший. Нет? Тогда вот что, дорогой ты мой: дороги у нас в городе нынче широкие. Выходишь – и хоть направо шагай, хоть налево! И я пойду командовать пьяницами и студентами, из которых больше двух месяцев ни один у нас не работает. А куда деваться? Закралась подлая мысль: чем бы ещё таким заболеть, чтобы ещё недельки две полежать в тепле и заботе? Нет, всю жизнь не проболеешь! Но насколько плюсы очевидны!

За два дня до этого я сходил в магазин и снял деньги с карты: бухгалтерия перевела мне аванс за вычетом того, что они перечислили в аптеку за моё дорогое лекарство. Сумма не поразила меня количеством нулей, поэтому для сестры Галины, сестры Светланы и Арнольда Борисовича я купил по коробке «Рафаэлло», после чего денег у меня осталось только на то, чтобы заплатить за квартиру, автостоянку и потом не умереть с голоду в течение ближайших двух недель. В палате, чтобы не нарушать традицию, я оставил непочатую банку дарёного кофе. Честно говоря, я бы сам никогда не догадался благодарить врачей и медсестёр чем-то, кроме слов. Но традиция есть традиция, выглядеть неблагодарной свиньёй в глазах спасших меня людей я не хотел, да и мало ли как поведёт себя в дальнейшем моя болячка. Привезут снова сюда же с эпилепсией или каким-нибудь синдромом, а сестра Светлана посмотрит и скажет: «А-а! Это тот хмырь, который нам в тот раз конфеты зажопил! Дайте-ка мне иголку подлиннее!»

Зашёл Арнольд Борисович и сказал, что все документы будут готовы часам к десяти: у него тяжёлый больной в двести четвёртой палате, поэтому надо срочно идти туда. Я походил туда-сюда по длинному коридору, потом отнёс в процедурный кабинет две капельницы и заметил, что там, где лежат таблетки, моей фамилии уже нет. Нет там и фамилии Снежаны. Видимо, она выписалась уже несколько дней назад и даже не попрощалась. Да и ладно! Вручил женщинам конфеты и поблагодарил за спасение. Сестра Галина от подношения отказалась в ультимативной форме, отдала мои конфеты Светлане и напомнила, чтобы я непременно появился в доме молитвы и спас вместе с телом ещё и душу. Я сказал, что постараюсь.

Потом я переоделся в тот спортивный костюм, в котором меня сюда привезли, снова лёг на койку и стал смотреть на часы. Время остановилось. Я представил, как захожу в свою квартиру - и мой пульс подскочил. Что я сделаю первым делом? А потом? Чтобы убить время, я залез в Интернет и почитал – кто из знаменитостей умер в тридцать три года. Валерий Харламов, Евгений Урбанский, Яков Свердлов, Гарри Пильсбери, Брюс Ли, Иисус Христос…Их знали миллионы. А мне за три недели позвонил дважды отец и дважды – с работы. Пишут, что с ними, умершими в тридцать три, у бога будет особый разговор. Не просто так они умерли. У каждого из них оказался свой крест, своё распятие. И у меня оказался свой крест. Не крест пока, а так, крестик. Но до дня рождения ещё два месяца. Клещей нет, так сосульки скоро пойдут. Гололёд. Гепатит Б. Килька с ботулизмом наконец! Боженька захочет - найдёт способ призвать на беседу, и тут никакая каска не спасёт. Кажется, я становлюсь фаталистом. Поневоле станешь после такого! Как сказал кто-то в холле у телевизора – я в магию не верю, но она, сука, всё равно действует!

Ветеран «Спецстроя» тоже ждал своего часа, который должен был пробить на сутки позже моего. Вечером ему предстояло получить последний укол и пару таблеток. Он ещё был в списках. Счастливчик! А тот переживал за некопаную картошка на даче и боялся, что урожай придётся оставить в земле на зиму: за окном шёл холодный осенний дождь, грозящий перейти в ледяную крупу.

- Ну, как самочувствие? – спросил Петров, заходя в комнату и протягивая мне карту больного с кучей каких-то листков и листочков внутри. – Это передадите в свою поликлинику! Сегодня же сходите в регистратуру и запишитесь на приём к своему врачу, а там вас направят к участковому невропатологу. При необходимости обращайтесь в частную клинику. Их визитку я вам, кажется, давал. И аккуратнее пользуйтесь своим неокрепшим мозгом! Никаких стрессов, никаких волнений и скачков давления. Всё пока очень шатко. Первое время попрошу без подвигов!

- Спасибо, я понял. Чувствую себя гораздо лучше. Тут я … - завёл было я разговор, который откладывал до последнего, и протянул врачу коробку конфет.

- А, спасибо! Не стоило! Удачи! – он взял конфеты, развернулся и быстрым шагом ушёл в следующую палату.

Вот и всё. Я так и не сказал ему о своих подозрениях. Дело в том, что с моей головой стало твориться что-то странное. Она почти перестала болеть, чему я, конечно, был очень рад. Глазами я мог вращать не так как прежде, но, как сказал Петров, динамика тут положительная. Лицо стало почти симметричным, хотя неузнаваемо иным. Появились мешки под глазами, но дело было даже не в них. Что изменилось в лице – я бы и сам не смог точно сказать. Ведь в нашем фэйсе зашифрована бездна информации! Один миллиметр может сделать его иным, а сантиметр превращает красавца в урода. Мне словно сделали подтяжку лица наоборот. У кожи появилась возможность образовать морщинки, и я чувствовал, что она этим случаем скоро воспользуется. Зато суставы почти перестали болеть. Температура за последнюю неделю поднималась лишь два раза, да и то на один градус. Но теперь меня беспокоило не лицо и не суставы. На днях я полез в барсетку за деньгами, достал связку ключей и не сразу понял – что у меня в руках. Несколько секунд мне потребовалось, чтобы отличить деньги от ключей. Двумя днями раньше, когда в столовой я однажды захотел взять ложку, то взял вилку, дошёл до столика и только тогда понял, что взял вилку, а не ложку. В тот же день я сходил в магазин за конфетами и заодно купил себе мороженое: соскучился по сладкому. Я выбрал понравившуюся упаковку, ткнул пальцем, и вдруг понял, что забыл название этого продукта.

- Мне вот эту! Ну, красненькую! – сообщил я продавщице.

Та подала мне стаканчик, я достал из кармана мелочь и не смог понять – хватает тут на порцию или нет. На ладони лежали какие-то металлические кругляши, которые я никак не мог приравнять к мороженому. Глаза смотрели на деньги, а мозг ещё был занят решением предыдущей задачи: как же эта штука всё-таки называется? Твороженное? Пирожное? Пломбир! Мороженое!

Я высыпал мелочь на блюдечко перед продавщицей, и та сама отсчитала нужную сумму. Ничего особенного. Никто ничего не заметил, не покрутил пальцем у виска и не попросил выключить тупого. Но во мне зародилась неуверенность в своих возможностях. До этого мой организм не подводил меня ни разу. Никогда! И вот из-за какой-то козявки я становлюсь этим… ну…склеротиком. Неуверенность в чём-то одном всегда переходит в неуверенность в себе в целом. А что если организм откажет в тот момент, когда придёт клиент и спросит что-нибудь про машину? А я встану перед ним ослом и буду, ковыряя в носу, мямлить про то, что тут сбоку под капотом есть…ну… такая штука, которая…ну…делает это… Или ко мне в гости придёт баба – а я не смогу! Такого удара я вообще не переживу! Нет, с бабами торопиться пока не надо. И организм надо подлечить, и мозги на место поставить. Неужели возможно такое, что она придёт – а я не смогу? После подобных сомнений уже точно не смогу!

Такие мысли посещали меня последние дней пять. Вроде бы всё это были мелочи, но они накапливались в критическую массу, которая давила на психику и мешала радоваться тому, что скоро - домой. Это тут, в больнице, случись что – вылечат. А там – снова волчий мир. Случись что там – добьют, сожрут и завтра высрут. России - они разные. Есть та, где работает Вася, а есть та, где ночами вою на луну я. Конечно, некоторые мелочи в своём поведении можно списать на невнимательность и рассеянность, свойственную больному человеку, поэтому я никому про это и не рассказывал. И уж конечно нечего было и мечтать о том, что если бы я рассказал про них врачам – меня бы оставили тут ещё на какое-то время. Сказано же по-русски: в поликлинику! И потом, когда конечно же не поможет, - к Мейерхольду! Поэтому я только крикнул в спину Петрову:

- И вам тоже!

Потом пожал руки всем друзьям по несчастью, взял пакет с барсеткой и вышел из палаты.

На улице лил дождик. Он начался со вчерашнего вечера и неторопясь орошал город то стихая, то начинаясь снова. Я постоял на больничном крыльце под навесом, посмотрел на будничную суету приёмного отделения, на посетителей, на гуляющих по холлу больных, и пошёл на остановку. Заказывать такси я не стал по вполне понятным причинам.

Город за три недели моего отсутствия вроде бы и не изменился, но я смотрел по сторонам так, словно не был тут год. Смотрел глазами человека, который всего этого мог и не увидеть, а увидел! Рубеж тридцати трёх лет с потерями, но проскочил. А ведь есть ещё другая черта: тридцать семь лет! Проскочу ли её?

Автобус пришёл довольно быстро, и через полчаса я, слега замёрзший и немного промокший, поднимался в зеркальном лифте в свою студию. Что меня ждёт там? Выбитая дверь? Сгоревшая дотла кровать? Исписанные чёрными свастиками стены? Я представлял себе картины одну ужаснее другой, хотя для таких опасений не было ровно никаких предпосылок. Смотрел на себя в зеркало – и не узнавал. Я постарел на десять лет! Надо привыкать реже смотреть на себя в зеркала!

Успокоился я лишь тогда, когда провернул ключ в замке и потянул дверь на себя. Всё на месте. Никаких следов чужого вторжения. Стоит какой-то затхлый запах, а так, судя по всему, мои вещи длительного отсутствия хозяина даже не заметили и моему приходу нисколько не обрадовались. Жаль, что у меня нет кота. Он бы сейчас ловил на лету хлеб и в перерывах между едой целовал бы мои кроссовки.

Я открыл балконную дверь, и вкусный мокрый воздух с Енисея мгновенно заполнил комнату. Я бросил вещи на кровать и понял, что хочу пять вещей сразу: писать, какать, есть, пить и помыться. Но вначале я открыл холодильник и выкинул в ведро заплесневелый сыр, хлеб и открытые банки с почерневшей тушёнкой и зелёным горошком. Потом вынес ведро в мусорку и только тогда принялся поэтапно осуществлять свои мечты. Как это чудесно: сидеть на своём родном толчке в тишине и спокойствии! Никто не кряхтит за пластмассовой стенкой и не дёргает ручку кабинки с криком: «Мне клизму поставили! Нельзя ли побыстрее?» И бог с ним, что он не электронный, не читает стихи, не подмывает зад и не сушит его феном! Как прекрасно налить воду в ванну, добавить туда ароматизированную соль и нырнуть по самую шею! Правда, меня предупреждали о вреде перегревания во время принятия ванн в первый год после болезни, но законные пятнадцать минут у меня сейчас не отнимет никто! За пятнадцать минут поди не помру. С каким удовольствием я бы сейчас выпил рюмочку коньяку! Но про алкоголь меня предупреждали ещё серьёзнее, чем про ванну, солнце и секс. Поэтому, нехотя выбравшись из ванны, я подошёл к большому зеркалу, побрился и осмотрел себя. В больнице я вроде бы не потолстел и не похудел, но вес как-то перераспределился. Мышцы на руках потеряли рельефность, кубики на животе заплыли, лицо стало то ли немного больше, то ли просто пожелтело и слегка потеряло симметричность, под глазами набрякли тёмные морщинки. Факт оставался фактом, причём безрадостным: выглядел я ужасно! Длинные мокрые волосы лезли в глаза. Я зачесал их назад, как не делал никогда, и вдруг понял, что мне нужен новый имидж. Мне уже никогда не стать секс-символом фирмы и мечтой каждой разведёнки с сайта знакомств. Значит, мне надо брать жизнь чем-то иным. А чем иным я могу похвастать? С годами мужик должен умнеть. Значит и мне нужен имидж если не мудреца, то хотя бы такого человека, который и без руки чувствует себя уверенно. Потому что он знает о жизни что-то такое, что с рукой несравнимо! Что-то надо почитать на эту тему. Или, коль болят глаза, послушать аудиокниги. Но сначала надо пообедать и решить кое-какие неотложные дела.

Я оделся по погоде, взял зонт и вышел на улицу. Мелкий водяной бисер висел в воздухе холодным туманом, поэтому зонтик я раскрывать не стал, а убрал его в сумку. Дошёл до автостоянки, глянул на свою красавицу «Селику» и поднялся в будку сторожей. Внутри сидели два ухаря в наколках наподобие того, что упёр наши вещи в больнице. Правда, вели себя ухари вполне корректно. Я объяснил им ситуацию, они сказали, что я тут не один такой и ничего страшного не произошло, подсчитали сумму моего долга и даже не начислил никаких штрафов. Я оплатил обозначенную сумму и ещё заплатил на три дня вперёд, и пошёл в столовую «Съем слона». Жутко хотелось есть, а дома из съестных запасов оставались лишь сахар, соль, три пакетика зелёного чая и две пачки макарон. Сегодня мне не хотелось стоять у плиты и изобретать какой-нибудь суп. Хотелось просто ощущать себя дома, на свободе, а не в казённом учреждении. Как я мог, находясь за решёткой, не хотеть на свободу? Что за фокусы проделывает моя психика? Видимо, человек привыкает ко всему. Я слышал, что некоторые люди из тюрьмы выходить не хотят, а есть даже такие, которые отказываются, от операции по восстановлению зрения и предпочитают оставаться слепыми.

В столовке я взял две порции варёных пельменей с майонезом и соевым соусом, зелёный салат и стакан зелёного чая. Проглотил всё это за пять минут как тот голодный бедолага-кот, вспотел и пошёл в бухгалтерию нашего ТСЖ. Там сидели вполне приличного вида люди, без наколок, которые, однако, тут же взялись мне хамить. Мои объяснения про смертельную болезнь и даже ссылка на плохо действующую конечность оставили их совершенно равнодушными. Их волновал лишь долг нашего товарищества перед теплоснабжающей организацией, поэтому даже если бы я умер – они бы, наверное, единственное на что попеняли – почему этот несознательный гражданин перед смертью не оплатил счета за воду и электричество? Я решил не портить себе праздник общением с хамами, махнул правой рукой, заплатил в кассу за месяц вперёд, вышел на улицу, позвонил узбекам и поехал за квартплатой. Те, увидев меня, загалдели, забегали, поклялись, что сильно переживали – почему меня нет и так долго им не звонил, и отдали деньги за аренду хаты за сентябрь. Меня всегда восхищал артистизм юго-восточных соседей! Они делали такие честные глаза! Так искренно переживали за моё здоровье и за то, что не знали – кому отдать деньги за аренду, что будь я режиссёром театра имени Пушкина – я бы взял парочку узбеков на главные роли положительных героев.

Получив халявскую десятку, я вздохнул спокойнее, мысленно поблагодарил покойную бабушку и пошёл в ближайший маркет. Если бы не эти деньги – пришлось бы звонить отцу и клянчить у него. А этого я очень не хотел.

Почти на тысячу рублей набрал чая, печенья, конфет и разных консервов и подошёл к кассе. Как же неудобно жить, когда одна рука плохо работает! А каково людям без руки или без обеих рук вообще! Левой я лишь придерживал ручку корзинки или пакета. Всё что весило тяжелее двухсот грамм - из руки выпадало, и мне хотелось плакать от бессилия, глядя на свои негнущиеся чужие пальцы. Всё приходилось делать правой рукой. Надо обязательно купить кистевой эспандер и походить на массаж! Но сначала придётся продать машину.

Войдя домой, я поставил пакет с провизией на пол и потянулся к выключателю. Уже смеркалось, хотя было всего пять вечера. Из-за туч солнца не было видно целый день, в комнате царили оттенки серого. Выключателя на месте не оказалось. Я начал шарить по стене выше, ниже, потом чертыхнулся, прошёл в комнату и включил настольную лампу около кровати. Вернулся в прихожую и только тут сообразил, что ищу выключатель там, где он был в нашей палате, а тут он не справа от входной двери на уровне лица, а слева и гораздо ниже, по евростандарту: девяносто сантиметров от пола. Я постоял в прихожей и не зажигая верхнего света стал раскладывать продукты по полкам шкафов и холодильника. Опять мозг не сработал! Опять мне надо говорить «Ой!» после очередного своего странного ляпа. Надо быть аккуратнее с плитой и утюгом! В таком состоянии недолго и пожар устроить.

Я пил кофе с печеньем и планировал завтрашний поход в поликлинику, когда зазвонил телефон. Настя! Не знаю почему, но моё сердце подпрыгнуло от радости. Ведь сегодня же первое октября! Как я мог забыть?! Она давала мне срок подумать до первого октября и вот звонит чтобы узнать: женюсь я на ней или нет? Конечно женюсь! Да! Однозначно! Я потому и не стал знакомиться с той симпатичной медсестрой, что всё это время думал про Настю, про то - как она меня любит и как я был неправ тогда, в Овинном!

- Да! – почти спокойным голосом сказал я в телефон.

- Ну, чё? – спросила меня Настя, словно продолжая только что прерванный разговор.

Тот разговор был для неё недавним. А я в промежутках между этими «Пока!» и «Ну, чё?» чуть ласты не склеил! Я хотел сразу гаркнуть в трубку «Да!», но осторожность взяла верх. Всё-таки с бабами надо быть построже!

- Привет! Как жизнь молодая? – сделал я вираж в сторону.

- Отлично жизнь! Мне жениха искать или женимся? Я месяц тебе давала на раздумье. Чё надумал?

- Я тебе там отправлял эсэмэску недели две назад. Из больницы. Проблемка случилась.

- Не знаю. Ничего я не получала, никаких твоих эсэмэсок. Из больницы?

Было похоже, что она действительно не получила то моё сообщение. Тогда кто же мне написал ответ с её телефона? Или играть в театре Пушкина могут не только узбеки?

- Да. У меня проблема. Завтра пойду в поликлинику. Из больницы выписали, но надо теперь долечиваться дома. Видимо, дадут больничный. А, может, и инвалидность придётся оформлять, – грустно закончил я.

- Серж, что произошло? – в её голосе послышалось сострадание, лишь немного уступающее узбекскому.

- Приезжай, посмотришь! Сразу говорю: выгляжу я после больницы неважно, так что сильно не пугайся.

- Ты можешь хоть примерно сказать – что с тобой случилось? Что-то заразное? Или под машину угодил?

- Меня укусил энцефалитный клещ. Тогда в Овинном. «Преступление и наказание» Достоевского читала? Тоже и со мной произошло. Совершил нехороший поступок и был примерно наказан.

Честно говоря, я совершенно не помнил – кто и что совершил в этом романе и как был потом наказан. Из школьной программы я помнил про Раскольникова. Из цветистой речи Константина Геннадьевича понял, что там убили двух старушек. На этом мои познания Достоевского заканчивались. Не прочитать ли мне Федора Михайловича после того, как глаза перестанут болеть? Да и моя экс-секс-подруга и одновременно под-вопросом-невеста цитатами из русской классики не грешила. «Вот поженимся и будем вечерами Достоевского вслух читать!»

- И что потом? – не унималась Настя, пропустив мимо ушей упоминание о великом русском романе.

- Меня немного парализовало. То есть хожу нормально, а вот с левой рукой проблемы. Спинку тебе потереть пока не смогу.

- Какой кошмар! – воскликнула та, три секунды подумала и сообщила: - Сегодня суббота. Завтра мы с девчонками будем культурно отдыхать. В понедельник у меня три клиента ногти делать. И во вторник кто-то записался. Но я передвину его тоже на понедельник. Сделаю всех четверых и во вторник смогу приехать.

- С девчонками в коттедж поедете? – меня словно иглой в правую пятку укололи.

- Ревнуешь что ли? Нет. У кое-кого тут день рождения. Собираемся дома. Кстати, Тоня с Олегом вашим вроде бы хотят пожениться. Олег тебе не рассказывал?

- Нет. Ко мне в больницу никто не звонил и не приезжал. Помер бы – и не узнали.

- Понятно. А сейчас как себя чувствуешь? Давно выписали?

- Да в принципе неплохо, - не стал детализировать я, - сегодня.

- Ну, тогда до вторника! Не болей!

Она повесила трубку. Я снова стал думать. Домашние думы кардинально отличались от больничных. Тут думалось о бренном. О том, что завтра, оказывается, воскресенье и в поликлинику идти нет смысла. И далеко не факт, что Настя, посмотрев на меня, не помашет ручкой, и её трудно будет обвинить в эгоизме. Случись у неё паралич – неужели бы я на ней женился? Ни за какие коврижки! А зачем, спрашивается, я тогда делал предложение той «мисс второй этаж неврологического корпуса», когда у той ноги едва шевелились? Я представил ту женщину со следами от верёвки на шее тут, в моей квартире, и мне стало не по себе. Неужели я не понимал этого в больнице? Если бы она сказала мне «Да!», то через три дня совместной жизни я бы собственноручно сделал бы такую же странгуляционную борозду у себя шее! Точно говорил кто-то из знакомых: жениться и служить в армии надо пока мозгов нет. Потом это просто нереально! Начинаешь считать все плюсы и минусы, представлять, сравнивать, оценивать всех по десятибабной шкале. И если такие господа и женятся, что случается очень редко, то только после пятидесяти лет и с единственной целью: избежать одинокой старости, не более. А это очень грустно.

Я представил себе Настю в своей квартире на правах хозяйки. Сначала – в постели. И эта мысль пришлась мне по вкусу. «Смогу!» - понял я. Потом я представил её постоянный трёп с подругами по телефону, - какой гад придумал безлимитный тариф? - грязную посуду, которую она категорически не мыла, боясь повредить новые ногти, мыльную воду на полу в ванной, по сто разных тюбиков в холодильнике и на полочке в ванной. «Не хочу!» - воспротивился во мне свободный по жизни мужчина. Она предъявит на меня все права – и прощай, вечеринки! Хотя – сколько они ещё могут продолжаться? Вот Олег, видимо, не задумываясь бросился в Тонин омут и утонул с улыбкой на лице. А, может, не бросился? Я набрал номер Олега.

- Привет, Сергей! Как здоровье? – сразу поинтересовался молодой сослуживец.

«Было бы тебе интересно моё здоровье – сам бы давно позвонил да узнал! Тут сдохнешь – и через год мумию найдут в кровати!» - внезапно со злостью подумал я, а вслух сказал:

- Да так себе. Сегодня первый день дома. В понедельник думаю появиться на работе, но работать пока скорее всего не смогу. Возьму больничный. У вас что нового?

- «Форд» меняет модельный ряд. И все новые модели дороже старых на четверть. Доллар растёт, сам понимаешь. По «Роверам» и «Ягуарам» пока без изменений. Вован сказал, что шеф вентилирует вопрос продажи «Мазды». Скоро вообще, наверно, пирожками торговать начнём!

Олег как обычно говорил что думал. Нет, не работать ему в российском бизнесе!

- Понятно. А на личном фронте у тебя как? Тут мне Настя позвонила. Сказала, что вы там чуть ли не под венец собрались с Тоней. Я вот тоже подумываю, потому и спрашиваю. Вдвоём-то умирать веселей!

- Ну, заявление мы пока не подавали, хотя её мама мне уже понравилась. Да и папа тоже. Он, правда, весь в наколках и выпить не дурак, но зато мужик весёлый. Живём сейчас в основном у них. Мне в деревне нравится. Я же тебе рассказывал, что у них в Зыковке и дом есть свой, и квартира в пятиэтажке. Родители живут в доме. Там огород большой и они кур держат. А мы с Тоней живём в квартире. Ну и помогаем старикам конечно. Только картошку с тестем нынче три дня копали! Половину уже продали. Жаль, что картошка только один урожай в год даёт! Прибыльное дело!

- Понятно. Значит – не зря мы тогда в коттедже отдохнули. Хоть что-то хорошее. А кто сейчас в зале главный?

- Вован. Он на тебя злой. Новая метла по-новому метёт. Он говорит, что ты документацию не так вёл. Пришлось много переделывать. Думаю, это он просто перед шефом себе цену набивает. Он предлагал нового человека на твоё место взять, но шеф временно в зал поставил его. Ты бы приехал в понедельник, поговорил с Иваном Николаевичем. А то одного человека тут реально не хватает. Могут взять на твоё место другого. Кому как, а мне бы не хотелось видеть на твоём месте другого засранца.

У меня на глаза навернулись слёзы: меня сто лет никто не называл вот так чисто по-товарищески, с теплотой в голосе, засранцем! Я шмыгнул носом, покашлял в сторону и заверил Олега, что в понедельник я из поликлиники сразу проеду в наш офис.

- Сергей, только у меня к тебе просьба! – попросил Олег, заканчивая разговор. – Ты не говори никому, что я тебе тут рассказал. А то Вован – он… ну, сам знаешь - какой он человек.

- Я понял, Олег! Спасибо! Никому ни слова! До понедельника!

Итак, Олег фактически – потерянный для общества человек. Значит, Настя не врёт. И сама хочет замуж. То, что она меня не любит, у меня сомнений уже не вызывало. Люблю ли я её? Раз я задаю себе такой вопрос – ответ вполне очевиден: нет. Отсюда вывод: можно жениться! Я отправил ещё одно сообщение Юле: эта заноза почему-то упорно не выходила у меня из головы. Написал, что сижу дома после болезни и скучаю. Пришёл отчёт о том, что сообщение доставлено. И больше ничего.

* * *

Второго октября, в воскресенье, я проснулся в шесть утра и несколько секунд лежал с закрытыми глазами, ожидая цоканья каблуков сестры Галины в коридоре. Поняв, что я дома и не будет ни капельницы, ни уколов, я безмятежно улыбнулся, перевернулся на другой бок и проспал до девяти. Позавтракал и принялся за уборку. За три недели всё в квартире покрылось тонким слоем пыли. Поменял постельное бельё, а старое замочил в ванне и после обеда постирал. Надо было покупать в своё время стиральную машину, пока они стоили восемь тысяч! А теперь они с такой скидкой продаются! Хотел же ещё купить пару лет назад, но подумал, что одному много ли надо стирки! А теперь одной рукой много не настираешь и денег почти нет. Надо продавать автомобиль! В свете последних событий мне как-то враз перехотелось ездить за рулём. Там, конечно, коробка – автомат, так что левая нога не потребуется, а вот с таким зрением, такой слабой рукой и вообще заторможенной реакцией ездить на машине я желанием не горел. Поэтому во время очередного перекура с чаем и конфетами я позвонил тому перекупу, у которого купил эту тачку месяц назад. Услышав мою просьбу, Айваз сильно удивился и сказал, что рынок нынче затоварен, машины упали в цене и взять он машину может, но только тысяч за четыреста сорок – четыреста пятьдесят.

- Слушай! – стараясь оставаться спокойным спросил я его. – Ты месяц назад мне говорил, что машины дорожают. Теперь они у тебя вдруг подешевели. Ты совесть-то имей! Я сам тачками в автосалоне торгую, так что мне сказки рассказывать не надо! Я её взял у тебя месяц назад за шестьсот семьдесят пять и не проехал ни метра. Я заболел. Ты когда-нибудь болел? Мне срочно деньги нужны на лечение. Я понимаю что…

- Сергей! – не дослушал меня Айваз. – Тебе надо жить? И мне надо жить. У тебя своя работа, у меня – своя. Я не могу взять машину и потом её сгноить. Мне её надо продать. А сейчас такие тачки берут плохо. Рынок замер. Цены выросли. Народ бедный. Вэдовые ещё берут. Универсалы плохо, но берут. А купе я продал за год две штуки. Как хорошему знакомому я тебе даю четыреста пятьдесят тысяч. И честно говорю: дороже чем за пять сотен я её уже никому не скину! Хочешь – продавай сам!

- Ясно! Я подумаю, – мрачно буркнул я и отключил телефон.

Хапуга! Гнида! Чтоб ты подавился своими деньгами!

Я знал, что на Гайдашовке тачками торгуют только такие, как Айваз. Для них нет таких понятий как честь и совесть. Хотя – что я так завёлся? Где в торговле есть честь и совесть? О чём я? Сам не такой что ли? На что рассчитывал? Сдать тачку по той же цене, что и купил? Нет, но такого кидалова я не ожидал! Ну, шестьсот. Пускай даже на сотку дешевле! Обидно, досадно, но на сотку дешевле я бы точило продал. Но на двести двадцать пять – это свинство среди кабанства!

Я залез в Интернет и дал объявление о продаже машины. В графе «Цена» написал: «650 000 руб. Торг». Немного успокоившись после разговора, я продолжил стирку. Стирать и полоскать старался левой рукой. Петров сказал, что руку надо разрабатывать, и тогда через несколько месяцев всё восстановится. Дай то бог! Иногда начинала побаливать голова, особенно когда я стоял над ванной в наклон, поэтому процесс стирки белья и спортивного костюма, пропахшего больницей, занял уйму времени. Приходилось разгибаться, садиться на край ванны или уходить в комнату, включать телевизор, ложиться на кровать и отдыхать. Хотя и телевизор пришлось вскоре выключить: от его болтовни начинало ломить виски, а от милого голоса дикторши первого канала хотелось засунуть голову под подушку. Я вёл себя в точности как моя бабушка в последний год жизни после того как у неё случился первый инфаркт. Бедная! Как ей было, наверно, тяжело! А ведь я не помню, чтобы она жаловалась или, сославшись на болезнь, не приготовила мне обед или не постирала рубашку. И в магазины ходила только она. Я это прекрасно помню, потому что после её смерти – я вдруг вспомнил эти ощущения! – я каждый раз удивлялся, что за продуктами надо, оказывается, ходить в магазин и тратить столько времени на приготовление простого казалось бы обеда и последующее мытьё посуды! С тех пор я никогда уже не ел такой вкусной жареной рыбы с толчёной картошкой, такого борща со свиной косточкой и фасолью или такого рыбного пирога высотой во весь противень. Интересно: Настя умеет готовить или нет? Обычно мы с ней питались в кафе, а домой брали только пиво и разную мелочь типа чипсов или косичку сыра. И как вообще выглядит семейная жизнь? Что представляет из себя изнутри? Что главное? Секс? Борщ? Дети? Деньги? Вот женюсь – а через три дня она от меня сбежит с другим. Или я ей изменю, и она выпрыгнет из моего окна и разобьётся.

- Я не разобьюсь! – сказала Настя. – Потому что я не дура из-за каждого мужика с окошек прыгать. Я скорее тебя выкину, а потом скажу, что окна мыл да выпал. А от мужика мне в первую очередь нужно чтобы он деньги домой нёс. Я в нищете выросла и мужа хочу найти богатого. А если ты заболел – как ты меня содержать собираешься? Глаз продашь? Так он у тебя никуда не годный. Почку? Мне твоей почки на шубу только и хватит, а дальше что? А дальше вот что: мы с Юлей ночью тебя задушим и на органы сдадим в ООН! Юля, тащи нож! Режь эту скотину, пока я его за правую руку держу!

Я попытался скинуть Настю с себя и тут с ужасом увидел, что рядом стоит Юля и держит в руках скальпель.

- Нет! – заорал я что было силы! – Не-ет! Кот не умер! Он воду пил! В унитазе вода была проточная!

Я захрипел, дёрнулся и чуть не упал с кровати. Сердце колотилось где-то в горле, на голове снова было надето ведро, а ноги заледенели. Привычно прикинул температуру и ошибся всего на полградуса: градусник выдал тридцать девять с половиной. Зубы плясали так, что я едва смог выпить стакан воды. Как же хорошо было в больнице! Чуть что – прилетает ангел в белом, хлоп тебе укол в задницу, чпок капельницу в руку – и через полчаса ты снова человек.

Я добрёл до кухни, сел на стул, опёрся на стол, положил голову на руки и понял, что если я сейчас не выпью хотя бы аспирин, то придётся снова вызывать скорую. А остался ли у меня ещё аспирин? Как же я не подумал, когда ходил по городу, что надо прикупить лекарства? Ведь Петров давал мне какой-то список! По старой привычке решил, что - здоров, и ограничился печеньками и трюфелями. Отлегло – и полетел! А вот и не здоров! Пошевелился день, прошёл пару километров, постирал, понервничал – и свалился.

За окном почти стемнело. Серый во мраке кухонный интерьер переливался в моих глазах всеми цветами радуги. Что открой глаза, что закрой – рой метеоритов преимущественно зелёного цвета несся навстречу из какой-то дальней галактики, пробивал мозг, кидался по сторонам разноцветными брызгами и летел дальше. В ушах стучали молоточки и гудели высоковольтные провода. Я открыл холодильник и пошарил в дверке. Под пальцами знакомо хрустнула золотинка упаковки. Есть! И это конечно аспирин, потому что ничего другого из лекарств у меня попросту никогда не было. Какая-то старая упаковка, которая тут лежит года три. Какой у аспирина срок годности? Да плевать!

Я выдавил на ладонь две таблетки и запил их водой. Набрал ещё полный стакан воды, поставил на тумбочку и упал поперёк кровати. Меня трясло от холода, и я с трудом забрался под покрывало. Сначала снились кони и клещи, теперь - Настя. Даже не знаю – какой бред лучше. Пытаясь согреться, я по привычке засунул руки под рубаху, а пальцы ног по очереди прижимал к разболевшимся икрам. Звонить в скорую или не звонить? Звонить или не звонить?

- Не звони! – сказала Настя, примеряя фату из чёрного тюля. – Не беспокой зря людей. Я уже к похоронам готовлюсь, а не к свадьбе. Так что скорую не вызывай. Сразу катафалк.

- Ну и шуточки у тебя! – обиделся я.

Настя закрыла лицо чёрной вуалью и растворилась в воздухе, образовав в пространстве из чёрных хлопьев дыма какое-то предложение. Буквы были огромны, предложение растянулось на добрую версту, и мне пришлось сначала идти вдоль предложения, а потом бежать, чтобы успеть прочесть последнее слово, пока оно не растаяло. «Ты подлец и скотина все мужики такие я наставлю тебе рога на второй год после свадьбы выздоравливай…» Я бежал вдоль этого послания пока у меня хватало сил, но потом взмок, задохнулся и остановился. Ноги от усталости подкосились, и я сел, а потом лёг, потому что голова закружилась так, что я не мог даже сидеть. Конец предложения испарился, и я так и не прочёл его до конца.

- Я тебя тогда убью! – заорал я и очнулся.

Стояла ночь. Я лежал под одеялом весь мокрый от пота. Ноги и руки были горячущие, ведро с головы сняли. Дотянулся до градусника и смерил температуру. Тридцать шесть и девять. Открыл окно и залез под прохладный душ. Потом заварил зелёный чай и посмотрел на часы: два часа ночи. Немного приведя мысли в порядок, я нашёл листок со списком лекарств, что дал мне врач, и переложил его в барсетку. Вспомнил подробности своего нынешнего бреда. Она наставит мне рога! До этого рога своим подругам ставил только я и считал вполне нормальным таскаться по двум бабам одновременно. Вариант, когда рога наставят мне, меня крайне огорчил несмотря на то, что это был всего лишь бред. А ведь она может!

Я допил чай, и меня снова кинуло в пот. В комнате стояла прохлада октябрьской ночи. За окном температура была немногим выше нуля. Приятный холодок полз по ногам, поднимаясь до уровня колен, и мне захотелось лечь на пол, чтобы оказаться в этой живительной прохладе целиком. Я бросил на пол покрывало и лёг около кровати, глядя на огни ночного Красноярска. Город жил своей жизнью, совершенно не замечая тех, кому сейчас так плохо и одиноко в его ночи, прорезаемой светом фар и переливами рекламы. Ему было плевать на моё одиночество. Это была только моя проблема. Город готов помочь спрятать её, но не решить. Постепенно остывая на полу, я думал о том – сколько сейчас таких одиноких не спит и смотрит в окна на красивый, но безразличный город, на миллион человек, которым плевать друг на друга и которые отличаются от муравьёв тем, что муравей готов умереть за коллектив, а коллектив всегда придёт на помощь муравью. Гигантский муравейник, раскинувшийся передо мной, был равнодушен ко мне, как статуя Будды, улыбающаяся в тот момент, когда перед ней разворачивается кровавая битва двух враждующих армий. Она улыбается уже сотни лет. И город переливается огнями в моих больных глазах вместо того чтобы позвонить в дверь и предложить хотя бы таблетку от головной боли! Всё красиво и совершенно бесполезно. Город для миллиона людей, одиноких в нём так же, как если бы они сидели в монастырских кельях. Как можно перестать быть одиноким в этом скопище безликих фигур? Может - найти такого же одинокого и помочь ему перестать сидеть ночью одному и смотреть в окно на суррогат счастья, текущий через мост и по проспекту мимо его окон? Где его найти? На сайте знакомств? На работе? Позвонить Юле? Съездить в Зыковку и крикнуть на площади: «Женюсь на первой встречной!» Я читал про один такой случай. Молодому лейтенанту ещё в бытность существования СССР выпало счастье служить в Венгрии. А это значит – повышенное жалованье, Европа, ускоренно продвижение по карьерной лестнице. Но была одна закавыка: туда брали только вместе с жёнами, а парень был холостой. Тогда не было сайтов знакомств, а до командировки времени – в обрез. Тогда он приехал то ли в какую-то женскую общагу, то ли на вокзал, и в мегафон проорал, что он – офицер советской армии и ему срочно требуется жена. Парня чуть на части не порвали! Через месяц они уехали с женой в Венгрию. Он дослужился до майора, они родили двух детей и, выйдя на пенсию, живут и не тужат где-то под Воронежем в собственном домике. Чем не вариант? Разница только в том, что лейтенант верил в женщин, страну и светлое будущее. Работал за совесть, потому что так делала вся страна. А если я крикну на площади: «Девки! В кучу! Я женюсь!», то мне придётся добавить, что мне уже почти тридцать четыре, работаю менеджером в автосалоне и официальный оклад у меня маленький, а всё остальное – бонусы. Что я переболел клещевым энцефалитом, но в качестве компенсации у меня есть хрущёвка под арендой. И подойдёт ко мне какая-нибудь бездушная тварь с калькулятором, всё перемножит, приплюсует, отнимет корень квадратный и скажет: «Маловато мне для счастья! Вон у того мужчины коэффициент повыше, да и по гороскопу он Стрелец, а не Скорпион. Нет, не годится!» Как говорит Вован – эрогенная зона у меня в кошельке! Правда, от него ушла жена с детьми, поэтому не совсем понятно – то ли кошелёк для неё оказался мал, то ли эрогенная зона у него всё-таки не там. Но это его проблемы, а вот что мне делать в плане личной жизни - совершенно непонятно. Если каждой тваре – по паре, то где сейчас лазит моя парная тварь? На какой лужайке траву жуёт? С кем трётся, пока я тут на полу валяюсь?

- Женись на мне! – сказала Настя. – Рога будут – полный атас! Все твари обзавидуются!

- Ладно! – твёрдо сказал я. – Женюсь.

* * *

Третьего октября, в понедельник, будильник зазвонил в семь тридцать, и я обнаружил себя лежащим на кровати и закутавшимся в одеяло по самый нос. Как я перебрался сюда с пола – я так и не смог вспомнить. Всё тело звенело как самая тонкая струна гитары, руки слегка дрожали и ломило суставы. Особенно болели тазобедренные суставы и колени. Но температуры не было, поэтому я выпил жиденький кофе, съел пару печенюшек, собрал себя в кучу и поплёлся в поликлинику. Выйдя из квартиры, я достал связку ключей и долго не мог понять – какой ключ к какой замочной скважине подходит. Потыкал туда, сюда, повращал, наконец замкнул дверь, вздохнул и нажал на кнопку вызова лифта. Ответом мне была тишина. Лифтов в нашем доме было два, но не приехал ни один! Прислушавшись, я услышал где-то далеко внизу какие-то лязгающие звуки, доносящиеся из шахты лифта, ещё раз вздохнул и пошёл пешком. Я никогда не ходил пешком по этой лестнице, и мне стало даже интересно – как выглядит эта часть дома? Конечно, с больными суставами ног спускаться по ступенькам было неприятно. Мне приходилось опираться на перила своей плохо работающей левой рукой, чтобы немного разгрузить ноги. Лестница казалась бесконечной! Я шёл и шёл, а она всё никак не кончалась. Дойдя, наконец, до первого этажа, я остановился в изнеможении и привалился к стене, наблюдая за работой бригады. Люди в синих комбинезонах таскали с улицы в обе лифтовые кабины какие-то железные чушки, напоминающие спортивные гири, только прямоугольные и весьма грубо отлитые. На каждой такой гире был выдавлен вес, и женщина с блокнотом и калькулятором вела подсчёт загруженного железа, стоя возле открытых дверей кабинок. Весь пол там был уже заставлен железом, поэтому его ставили во второй ряд.

- Что это вы делаете? – не удержался от вопроса я.

- Заботимся о вашей безопасности! – ответила мне женщина и записала в блокнот очередные двадцать два килограмма.

Два парня в синем присели на ступеньках продышаться. Они устали потому что перетаскали тонну железа. А я устал потому что спустился по лестнице с пятнадцатого этажа! Я стоял и завидовал этим молодым ещё ребятам, которые сидели на бетонных ступеньках, подстелив под себя брезентовые верхонки.

- Плановая проверка лифтового хозяйства! – повернувшись ко мне, сообщила женщина, видя, что я продолжаю стоять и смотреть за их действиями.

- Понятно. Лишь бы к обеду всё снова заработало, а то мне придётся ночевать на лавочке! Ноги вот подвели, – посетовал я ей зачем-то.

- Не волнуйтесь, мужчина! Заработает! Проверим – и всё снова заработает!

- Спасибо! – поблагодарил я, отлип от стены и пошёл в поликлинику.

Парни тоже передохнули, встали, и один из них придержал для меня входную дверь. Я ещё раз поблагодарил, обошёл «Соболя» с фирменной бело-коричнево-зелёной раскраской аварийки ЖКХ, из которого парни таскали своё железо, и похромал через дорогу.

Народу, желающего пробиться в регистратуру, оказалось столько, что в чихающей и кашляющей очереди я простоял минут тридцать. Снова эпидемия? Или тут это обычная практика? Как же мало я знаю о мире больниц и поликлиник! Тут свои постоянные жители и свои боги, свои законы и традиции. В этом человеческом месиве я чувствовал себя ещё хуже, чем в больнице. В миллионном городе люди только и делают, что толкаются у разных окошек! Куда ни сунься – везде ты последний в длинном змеином хвосте страждущих того же, чего страждешь и ты.

Хотел сразу записаться к невропатологу, но оказалось, что сначала надо пройти терапевта, а уже он направит кого куда надо. Простоял и просидел перед кабинетом терапевта ещё полтора часа. В очереди преобладали бабушки. Присутствовали пара мужичков болезненного вида с потрёпанными лицами и прокуренными зубами. Меня всегда удивляло, когда курящий мужик шёл к врачу и жаловался на кашель! Как такому может помочь врач, если он сам вполне сознательно травит себя каждый божий день? И зачем он вообще ходит по врачам, если выбрал путь такого замедленного самоубийства? Я вспомнил Константина Геннадьевича с его рассказом про снег и разные настои трав, и улыбнулся: прав старик!

У терапевта я пробыл пять минут. Отдал все бумаги, которые мне дали в больнице и сообщил – ради чего я тут. Мне задали вопрос про мою медицинскую карту. Я ответил, что пришёл в поликлинику впервые в жизни и даже не знаю – что это. На меня тут же завели этот необходимый документ и записали к невропатологу на четырнадцатое октября.

- Раньше никак не получится. На некоторых узких специалистов запись на два месяца вперёд! – успокоили меня. – Я вам пока выпишу витамины и выдам больничный. Четырнадцатого придёте сюда. Сначала зайдёте к невропатологу, а потом – ко мне! С больничными вход без очереди.

Я вышел на улицу и вновь ощутил радость того момента, когда покидаешь заведение здравоохранения. Любое! Гора с плеч! До следующего посещения – десять дней! Это целая жизнь!

Я прогулялся до аптеки и вручил провизору два списка: Петрова и тот, что мне дали только что, и попросил озвучить цену вопроса. В итоге набрал таблеток, настоев и витаминов почти на две тысячи, почесал затылок, дошёл до остановки и, дождавшись автобуса, поехал на работу.

Зайдя в родную фирму, первого, кого я встретил, был Вован. Он топтался около одного из «Ягуаров» с мобильником в руке, рассказывая что-то кому-то про эту конкретную машину. Увидев меня, сделал радостно-изумлённое лицо, помахал свободной рукой и снова отвернулся к машине. Я прошёл в бухгалтерию и показал Нине Васильевне свои больничные бумаги. Она поинтересовалась моим самочувствием и сообщила, что шеф распорядился платить мне белую зарплату, но убрать всё, что я получал сверх неё. То есть сейчас мой среднемесячный доход составляет приблизительно третью часть от того, что я получал до болезни. Через два месяца мне надо будет либо выйти на работу либо оформить инвалидность. При слове «инвалидность» мне стало дурно, но я постарался не показывать вида. Тем более, что месяц назад при слове «паралич» я бы тоже попросил нашатыря, а вот хожу и даже иногда умудряюсь радоваться простым житейским вещам. Кто опять виноват в том, что я – маленький винтик в большой машине? Машине надо ехать дальше вне зависимости от сломанных винтиков. Винтиков вокруг много нынче валяется! И цена им – пятачок.

Потом я прошёл в приёмную шефа и по дороге встретил Олега с Мишей. Вкратце рассказал им о своём житье-бытье, поинтересовался новостями. Особых новостей не было. Конец года выдался трудным. Вся клиентура то ли уехала в отпуска в Сочи и Барселону, то ли прятала честно уворованные деньги по оффшорам и не желала светиться своими толстыми кошельками в преддверии очередных выборов. Доходы упали, шеф ходит злой, перспективы туманны. Я знал, что это беда любого четвёртого квартала. И ещё почувствовал, что эти каждодневные проблемы моей горячо любимой фирмы свистнули возле моей больной головы, но не задели мозг. «Гудит как улей родной завод…» Я кивал головой, делал какие-то замечания, а сам понимал, что это не мои заботы, а Вована. И что если завтра на это здание упадёт метеорит размером со стадион и пришибёт тут всех – я не испытаю ровно никаких чувств кроме разве что жалости к той девчонке, которую незадолго до моего ухода на больничный приняли на работу в автомойку. Кстати! Может жениться на ней? Ей - восемнадцать, мне – почти тридцать четыре, денег с гулькин хер и светит инвалидность. Не жених а клад! Она кинется мне на шею не снимая фартука!

Татьяна Даниловна как обычно была экстрактна в чувствах и словах. Шеф уехал по делам и когда будет – неизвестно. Обо мне он помнит и на моё место пока никого не берёт. Без меня проблемы с он-лайн консультациями клиентов и некому ехать во Владивосток на встречу с представителями «Мазды». Если надо что-то передать… нет, спасибо… всего доброго…

Я вышел на улицу, глянул на хмурое небо и, обойдя здание нашей фирмы, заглянул в мойку. Так, на всякий случай. Почти все лица были новые и незнакомые. Я прошёл по второму этажу, заглянул вниз, где за стеклом шумела вода и вся в пене стояла какая-то белая машина, но восемнадцатилетнюю красавицу так и не увидел. Поинтересовался у знакомой кассирши, тётки средних лет и телосложения, – как дела? Та сказала, что работы сейчас много: идут дожди, грязи в городе хватает, и это для нас очень хорошо. Народ моет машины так интенсивно, что вечерами бывают очереди по два десятка тачек. На одном кофе с бутербродами для ожидающих клиентов наш мини-бар зарабатывает вдвое против обычного.

- А ещё неделю назад тут случай был: у нас девку увели! Парень какой-то приехал на дорогой машине на мойку. Увидел нашу Светку, приехал через день и сделал ей предложение! Ну прям как в кине на первой ряде! На белом «Мерседесе» приезжает красавец в белом костюме, дарит букет и предлагает руку и сердце! Вот прям тут стоял перед ней на одном колене, а его товарищ снимал всё это безобразие на камеру. Светка чуть не усикалась от счастья. Конечно гаркнула «Да!», получила расчёт, в «Мерседес» - и покатились. Везёт же некоторым, у которых ноги по сто десять сантиметров! А тут сидишь второй год на жопе – и хоть бы на «Жигулях» кто приехал!

Я криво улыбнулся, попрощался и вышел на улицу. Вот, что у меня за порода? Если бы я был здоров, а за Светкой – её оказывается так звали! – никто бы на «Мерседесе» не приехал, то я бы тёр её потихонечку, и свадьба мне бы даже во сне не приснилась! Но стоило услышать, как кто-то вот так тупо, по-детски, как последний лошара предлагает ей жениться и тем самым уводит у меня из под носа красивую девку, которая мне, в принципе, особо и не нужна, как в душе возникает какая-то чёрная дыра, которая засасывает кишки и мозги в свою вакуумную темень, перемешивает всё это в равномерную субстанцию и засовывает обратно в голову уже не мозги, а дурно пахнущую массу. И начинаешь думать всякую дрянь. Что этот парень – маньяк! Он изнасиловал Светку в тот же вечер, задушил, а труп зарыл в лесополосе за Дрокино. Или что они поженились, но через месяц он понял, что совершил фатальную ошибку, поверив в любовь с первого взгляда, а она оказалась фригидная стерва и страдает запорами, и потому он выгнал её ночью с чемоданом и без копейки денег. Или он оказался арабским шейхом и увёз её в свой гарем в Стамбул в качестве четвёртой жены. И только с самого края сознания, зацепившись кончиками побелевших от напряжения пальцев, висит и дёргает ногами над пропастью одна маленькая мыслишка: а тебе было слабо вот так? Слабо влюбиться по уши и положить на алтарь всё, что у тебя есть? Отринуть всё ради неё одной? Пожертвовать вечеринками, друзьями, подругами и разными дешёвыми понтами ради того, чтобы до гробовой доски жить с любимым человеком и честно делить с ним пятьдесят на пятьдесят все горести и радости? Но я пинаю эту мысль, разжимаю её посиневшие пальцы, и она с криком летит в яму моей внутренней пустоты вслед за десятками таких же здравых, смелых и честных рассуждений. Потому что мне будет легче узнать о том, что Светку изнасиловали, убили, закатали в асфальт, растворили в кислоте, утопили в Босфоре, чем о том, что она счастлива с другим мужчиной. Потому что он смог осуществить её мечту, а я – нет. И вся разница между мной и тем сумасшедшим в том, что он хотел, чтобы счастлива была она. А я всю жизнь стараюсь стать счастливым сам. Тогда в чём же вообще состоит моё конкретное счастье? В том, чтобы и дальше класть хер на весь мир ради своего удовольствия в надежде, что мир в отместку не положит на тебя такой херище, что ноги подогнуться? А когда положит – обидеться и заорать обиженно : «А меня-то за что?!» Или подойти сейчас к той кассирше, пасть на одно колено и предложить ей полупарализованную руку и сердце? И потом жить ради неё? А ведь она согласится! Но я же не смогу! Это абсурд – жить ради какой-то бабы, которую не любишь? Нужен внутренний порыв! Увидел – бабах! Значит, надо найти ту, которую полюбишь и жить ради неё? А если таких не будет? А если я их уже столько перебрал, что на любовь уже не способен? Ведь я же когда-то любил одну! Но она не любила меня, и мы трагически расстались на втором свидании. И потом ещё, кажется, любил. А потом ещё. И даже Юлю я любил целых два часа до секса и три минуты после! Пепелище в душе, которое старательно устроил я сам. Никакого бабаха не случится уже никогда! Бабахать надо вовремя! Я проспал своё маленькое личное счастье. Пропил. Погулял. Тогда мне остаётся только …

Раздался визг тормозов, и чёрный «Паджеро Спорт», юзанув по мокрой дороге, чиркнул бампером мне по бедру и, с грохотом перескочив бордюр, замер на газоне. Удар был несильный, вскользь, но в здоровую ногу, и я от неожиданности потерял равновесие и упал на проезжую часть. Идущая позади «Паджеры» «Нива» заскрежетала тормозами и остановилась в паре метров передо мной. Озираясь, я поднялся и отошёл с дороги к джипу. Где я? Как я оказался на проезжей части в ста метрах от пешеходного перехода? Я тупо крутил головой, пытаясь сообразить – где я вообще нахожусь? Водитель джипа, представительный мужчина в хорошем костюме-тройке, вышел из машины и спросил меня достаточно спокойно – как я себя чувствую? Я посмотрел на него, не понимая вопроса, и он пробасил:

- У-у, понятно! Садитесь в машину, я вас довезу до травмпункта! Сами сесть можете?

Из пассажирского окошка «Нивы» высунулась толстая тётка и крикнула мне всё, что она думает о пьяницах, бросающихся под колёса, и о нежелании честных граждан сидеть в тюрьме по вине таких алкоголиков типа меня.

Вначале я хотел отказаться от приглашения, но при слове «травмпункт» я немного пришёл в себя и решил, что даже если я не пострадал в аварии, то по крайней мере знаю - как добираться оттуда до дома. А окрестный пейзаж мой мозг опознавать отказывался. Я словно находился в чужом городе. Поэтому я молча сел на заднее сиденье, всерьёз обдумывая: спросить у водителя про то – что это за город, или нет? Тот обошёл свою машину вокруг, заглянул под днище, потом сел за руль, и мы тронулись.

- Если вы хотите – можем заехать в ГАИ и оформить происшествие. У меня всё записано на регистраторе, – сообщил он мне. - Но если у вас сотрясение, то лучше не терять времени и показаться врачам. Если у вас ко мне возникнут вопросы – вот моя визитка, - и он протянул мне бумажку с координатами какой-то юридической конторы.

- У меня к вам вопросов нет. Это моя вина. Я не помню как оказался тут. Дело в том что я… - я засомневался: стоит ли посвящать в подробности последнего месяца своей биографии постороннего человека, но решил закончить мысль, - я болен. У меня с головой что-то. Вернее, я знаю – что. Но такое у меня впервые. Где мы вообще? Я не помню - как тут очутился!

Водитель удивлённо глянул на меня через зеркало заднего вида и назвал улицу, на которой случился этот казус. Я вспомнил, что эта улица проходит в трёх или четырёх кварталах от моего офиса. Значит, в думах о себе и упавшем с неба Светкином счастье я прошёл около двух километров под небольшим дождиком и даже не надел шапку. Что со мной?

Я ощупал бедро и понял, что ничего страшного со мной, к счастью, не произошло.

- А вы бы не могли отвезти меня домой? – тихо спросил я сидящего за рулём юриста и назвал адрес.

- Конечно мог бы. Но вдруг у вас ушиб или перелом?

- Нет. Со мной всё в порядке. Мне надо домой. Я покажу дорогу, я помню. Кажется…

- Домой так домой. Но если станет хуже – вызывайте скорую. Такое иногда бывает после аварии. Сначала вроде бы ничего, а потом кровь из ушей – и медицина бессильна! Я бы всё-таки посоветовал сразу в травмпункт.

- Нет. Домой. Спасибо вам! Извините!

Вершина моего дома утопала в низкой туче, проливающей в час по чайной ложке воды в матовую поверхность Енисея. В воздухе стоял туман, который оседал на лице, на стёклах автомобиля и последних бурых листьях на деревьях. Я зашёл в квартиру и опустился на стул. Сил не было ни моральных, ни физических. Кое-как разделся, выпил каких-то таблеток и упал на кровать. Зазвонил телефон, но сил дотянуться до куртки и вытащить его из кармана уже не осталось.

- Иди к чёрту! – тихо сказал я телефону, накрыл голову подушкой и уснул.

* * *

Четвёртого октября, во вторник, меня разбудил звонок телефона, и я несколько секунд соображал – это тот же звонок, под который я засыпал или другой?

- Алё! – даже не посмотрев кто звонит, скрипнул я в микрофон.

- Сергей! Это Иван Николаевич. Вчера тебе звонил, но не дозвонился, - достаточно вежливо начал шеф, но это «Звонил но не дозвонился» в переводе с дипломатического означало одно: чтобы больше такого не было!

Я мельком глянул на часы: почти десять утра. Привык же я спать в больнице по четырнадцать часов! Я начал было соображать – какое оправдание придумать, но шефу мои оправдания требовались как зайцу – самовар.

- Как ты себя чувствуешь? Не разбудил?

Шеф говорил таким тоном, что сказать: «Да вы знаете, Иван Николаевич, у меня давеча случился приступ, вследствие чего я угодил под машину и на данный момент ещё не знаю – поднимусь ли с кровати без посторонней помощи!» - у меня язык не повернулся.

- Да так. Средненько, – неопределённо сообщил я, уже понимая, что звонок случился не просто так, а по делу.

- Тут у нас возникла проблема с кадрами, умеющими вести достаточно сложные переговоры. Во Владивостоке мы должны встретиться с японцами и обсосать тему продажи у нас «Мазды». Туда едет патрон и два человека из его команды. От каждого филиала в эту делегацию нужен один человек. У нас сейчас тут небольшой кадровый голод из-за того, что некоторые лазят там, куда собаки нос не суют, ловят на себя клещей и при этом не имеют прививок. Осилишь командировку? Или мне поговорить на эту тему с Вованом?

Это был удар под дых. Неужели со стороны так заметно, что мы с Вованом не очень хорошо ладим по некоторым вопросам? Или шеф случайно оговорился? Ведь кроме меня и Вована посылать действительно некого! Поэтому если я сейчас отвечу отказом, то это будет конец не только моего горизонтального карьерного роста, но и конец работы в данной фирме. А если по дороге меня хватанёт приступ? А если не хватанёт?

- А когда надо ехать? – дал я себе несколько секунд на то, чтобы улеглись мысли и чтобы, наконец, ощупать бедро, в которое вчера меня ударил джип: бедро немного болело, но не более того.

- В воскресенье, если лететь самолётом. Или в четверг, если на поезде. Сейчас Даниловна этот вопрос уточняет. Что? А! Уже уточнила: самолётом в субботу вечером. В понедельник уже надо быть там.

- Да, я поеду! – спокойно сказал я. – Без вопросов!

Организм увидел ориентир. Взял след. Настроился на боевую волну. Я нужен! Я еду разговаривать с японцами! Некогда сопли распускать и хныкать о потерянном рае! Впереди несколько дней, которые я потрачу на лечение, и к субботе буду готов если не на все сто, то уж по крайней мере на девяносто. Не попаду к невропатологу? Да и чёрт с ним!

- Отлично! Проблема решена. В пятницу подскочи в офис! Часам к трём. Получишь всё что положено и обговорим некоторые детали!

Из медузы, из размазни и калеки я за пять минут превратился в делового человека. У меня появилась цель в жизни, и я постарался сосредоточиться на ней. Первым делом я принял душ и ещё раз осмотрел ушибленную ногу. Ничего страшного. Нет даже синяка. Спасибо юристу за то, что не стал меня вчера давить, да ещё и подвёз до дома! Позавтракал и сел изучать инструкции к лекарствам. Несколько раз лазил в Интернет, уточнял – какое и для чего, когда и по сколько таблеток глотать. Убрал подальше кофе и решил пить отныне только зелёный чай. Проверил объявление о продаже машины. Три просмотра и ни одного предложения. А, может, и продавать не придётся? Раз я еду в командировку – будут и деньги! А то продашь её за четыреста пятьдесят, потому что у Айваза их никто не берёт, а потом снова купишь её же за семьсот, потому что от покупателей у Айваза в глазах рябит!

Я глянул в окно. Там слабенько светило солнце, хотя вдали над Енисеем, в районе Академгородка, стояло вчерашнее марево. Я решил, что неторопливые пешие прогулки мне сейчас жизненно необходимы. Потеплее оделся, взял с собой бутылочку воды, несколько таблеток, вышел из дому, заложил руки за спину и медленно пошёл по периметру своего огромного жилого комплекса. Дойдя до ларька «Роспечать», я остановился и внезапно для себя купил «Красноярскую газету». Вернулся во двор, сел на скамейку перед подъездом, развернул газету и начал неторопясь читать. Меня охватило состояние умиротворения! Я никуда не торопился. Я вытерпел такое, о чём недавно не мог даже помыслить! И вот меня снова позвали заняться делом, с которым кроме меня никто не справится. А Вован… Да пусть он живёт себе потихоньку и скалит зубы мне в спину! Бог ему судья!

Я впервые в жизни читал газету и настолько увлёкся разными темами, что не заметил, как ко мне подошла Настя. Вернее, она сначала прошла мимо меня к подъезду, но потом вернулась и, разинув рот, остановилась в метре от меня. А я опять забыл, что она собиралась сегодня ко мне приехать!

- О! Привет! – радостно воскликнул я, сворачивая газету в трубочку. – Читала? Что творится с образованием! В пятидесяти девяти регионах учителя стали получать меньше чем год назад! А цены-то растут! Куда это годится? Кто экономит на учителях – тот потом разоряется на тюрьмах!

- Сильно тебя! – озадаченно сказала подруга, всматриваясь мне в лицо.

- Садись! Я не заразный если кровь не переливать, – я похлопал рукой по скамье. – Погода чудесная, а мне врачи прописали свежий воздух и полное душевное спокойствие.

Настя, секунду подумав, села в полуметре от меня и напряжённо замолчала. Я тоже не знал – с чего начать разговор. Упасть на колено и молить выйти замуж? Это надо было делать, пока был здоров! Почитать передовицу «Красноярской газеты»? Моя решительность по поводу женитьбы как-то внезапно спряталась в какой-то тёмный угол, и я шарил в глубинах души, пытаясь понять: что я вообще хочу от этой женщины? Месяц назад я ударил её и изменил с её подругой. Но она снова приехала ко мне! Внезапно мне стало противно. Я вдруг чётко понял, что стоять перед ней на коленях я не буду никогда. Я и изменил ей так легко потому, что она для меня – ноль. Можно ли жить с человеком, который для тебя – никто? Я к этому морально не готов. Пускай я потом буду ночами кусать подушку и умирать от тоски, но жить с этой женщиной я уже не смогу. Она смотрела на меня и видела того Сергея, самоуверенного и наглого, богатого и красивого мужика. А я смотрел на себя как на больного и несчастного ребёнка, у которого на данный момент одна цель: не подвести шефа и постараться быть в норме. Зацепиться за тот вагон, из которого внезапно выпал, и не сдохнуть на обочине. И я не видел – как она могла мне в этом помочь. Этой женщине был нужен трахающий кошелёк на ножках, а мне сейчас необходим человек, готовый подставить плечо и которому я могу просто рассказать – как мне было больно и плохо! Настя же с удовольствием разделит пополам мои деньги, но не проблемы. Да и денег у меня нет. Мне нельзя трахаться и пить пиво. То есть нельзя ничего из того, что нас сближало. А Достоевского она мне вслух читать не будет. Умеет ли она вообще читать что-нибудь кроме эсэмэсок и меню в кафе – вот вопрос?

- Впервые вижу тебя с газетой и небритым, – прервала Настя затянувшееся молчание. – Как себя чувствуешь? Ты знаешь: в электричке такой случай был забавный! Тётка одна начала чихать. Раз наверно двадцать чихнула. И весь народ постепенно перебрался в другую половину вагона! Она потом прочихалась. Глядь, а вокруг никого! А мужик там один говорит…

- Хреново я себя чувствую! – не дослушав её пустую трескотню честно признался я. - Записался к врачу, дали больничный, набрал лекарств. А в субботу лететь в командировку. Шеф попросил. Больше некому. Денег пока нет. Наверно придётся тачку продать. Даже не поездил! Не займёшь штук двадцать до светлых времён?

- Откуда у меня двадцать штук? Шутишь? Для деревни двадцать – это как в городе двести! Так тебя правда клещ укусил? Там? В коттедже? Так вот, мужик там в вагоне говорит…

- Да. Я там в лес сходил прогуляться. Буквально на полчаса вышел – и на тебе.

- Это тебе наказание за то, что меня обидел! Вёл бы себя хорошо – был бы сейчас здоров! Тебе побриться надо! А то не узнать с такой щетиной! Старикашечка! – надула губы Настя и, наконец, заткнулась про своего мужика в вагоне.

- Я много думал, пока в больнице лежал. И теперь даже не знаю: может и неплохо, что заболел. А то был бы сейчас здоров, но продолжал бы жить как жил. Неправильно. А теперь вот у меня рука плохо работает. И нога. Глаза болят. Рот немного до сих пор кривой. Заметила? Язык когда высовываю – смотри что получается! А-а-а! Даже смешно! А я в этом никого не виню. Раз так случилось – значит, так и должно было случиться. А вчера чуть под машину не попал! С головой у меня проблемы потому что. Амнезия начинается. Шёл куда-то, а куда – не помню. Очнулся уже под машиной. Снова повезло, что жив остался. А в будущем возможна эпилепсия и синдром Арнольда Борисовича!

Настя смотрела себе под ноги, и на её лбу вдруг образовались две морщины. Она получила новую информацию и теперь мучительно соображала – что же делать? Видимо, она считала, что моя болезнь – это что-то типа насморка, и теперь, увидев перед собой такую развалину, раздумывала над тем – уйти или остаться. Как истинная женщина, которая не влюблена, но мужчина её устраивает или по крайней мере – до настоящего момента устраивал – она пыталась, как говорится, открыть в гей-клубе суши-бар чтобы там можно было ещё и рыбку съесть. Я наблюдал за её реакцией и с каким-то внутренним удовольствием понимал, что относимся мы друг к другу одинаково: на два с плюсом по пятибалльной шкале. Не прочь продлить отношения, но и из окон, расставшись, как в том сне, прыгать никто не станет. Правда, она грозилась выйти замуж, но рать её женихов как-то не бросалась в глаза. Видимо и она упустила когда-то что-то в своей жизни. И уже вряд ли какой-то Ромео будет петь ей под окнами серенады и гулять при Луне, держась за пальчик. В этом мы с ней походим друг на друга. Ни у того больше не бабахнет, ни у другого.

- Мне надо купить яиц и хлеба! – вспомнил я. – Прогуляемся до магазина?

Я начал вставать, но подбитая нога обрела силу не сразу, я покачнулся и едва не упал.

- Знаешь, я на минуту всего забежала. Мне надо тут ещё к двум клиентам, а потом домой. Мать просила помочь мусор сжечь в огороде. Давай, до связи. Выздоравливай! Я тебе позвоню!

Она быстро поцеловала меня в щёку и пошла к остановке. Я даже не попытался её остановить, а стоял и смотрел ей в спину. Метров через десять она обернулась и крикнула:

- Первого у меня был день рождения. Двадцать пять стукнуло. А ты даже не поздравил!

- Первого меня из больницы выписали. Не знал - за что хвататься. А ты даже не приехала! – безразлично парировал я.

Она хмыкнула и ушла. Я сходил в магазин, прикупил продуктов понажористее, сделал себе яичницу с ветчиной, съел её прямо со сковородки и понял, что одному мне сейчас комфортнее, чем если бы здесь была она. Как хорошо и спокойно бывает на душе, когда почитаешь на скамеечке у подъезда «Красноярскую газету»!

* * *

Пятого октября, в среду, я встал поздно, побрился и принял душ. Вчера вечером, лёжа в темноте и думая разные думы, я пришёл к выводу, что мой последний приступ был спровоцирован лежанием в горячей ванне. Проверять справедливость данного постулата на практике я не рискнул, но лежание в ванной заменил прохладным душем. Насторожил в смартфоне пять будильников и пил свои многочисленные лекарства строго по расписанию. После завтрака глянул на хмурое октябрьское небо, оделся по погоде и снова пошёл гулять. Дошёл до самостийного базарчика, купил у тёток сушёного шиповника и мёда. Хотел дойти до поликлиники и отменить визит к минотавру, но посчитал дни и подумал, что если обратно тоже полечу на самолёте и по забывчивости не выйду из него где-нибудь над забайкальскими горами, то к четырнадцатому числу успею вернуться. На обратном пути купил кистевой резиновый эспандер, положил его в карман куртки и попытался сжать его там левой рукой. Результат оказался смехотворным. Переложил эспандер в правую руку и смял резиновое колёсико в комок. Переложил обратно в левую и начал сжимать и разжимать его настолько, насколько позволял давно убитый клещ.

* * *

Седьмого октября, в пятницу, я встал в одиннадцать часов. Больничная привычка беспробудно спать какое-то невозможное количество часов уже начинала меня реально пугать. Может, это такая реакция организма на заболевание? Организм выздоравливает и сам ищет себе оптимальный режим? Или просто я настолько расслабился, что десяти часов безмятежного сна мне уже недостаточно? Вчера я лёг в десять вечера и попытался перед сном посмотреть телевизор, но вскоре заболели глаза. Я положил на глаза мокрое полотенце и решил телевизор хотя бы послушать. И понял, что даже этого не могу. Как бы тихо я не делал звук – настойчивые до наглости голоса, призывающие бесконечно что-то покупать, сверлили мозг и вызывали в нём болезненные ощущения. Я не хотел ничего покупать! Я хотел быть здоровым и счастливым, и эти два понятия никак не были связаны с тем потоком деланного счастья, который изливали на меня с экрана дебилы, купившие новую бритву или телевизор, тащившие, усираясь, по пять каких-то цветных коробок с очередной распродажи и радуясь совсем не тому, чему радуются в жизни нормальные люди. Поэтому я выключил зомбоящик, приоткрыл окно и уснул под звуки вечернего города.

Когда на часовенской горе выстрелила пушка, обозначая полдень, я пожалел, что она не стреляет ещё и в полночь, и стал собираться на работу. Побрился, оделся как положено, проверил перед зеркалом наличие галстука и форму его узла, два раза вернулся чтобы посмотреть – выключена ли плита, но перед уходом снова допустил ляп: уходя, щёлкнул выключателем. И только тогда сообразил, что свет в коридоре всё это время был выключен, а я его наоборот включил. Зараза!

Первым, как и следовало ожидать, мне на пути попался Вован. Он тёрся около новой девчонки, которая сидела за стойкой, где несведущий народ мог получить кредит от банка на покупку машины. Я называл это место «Уголком умалишённых». Увидев меня, Вован развязно поцеловал воздух в сторону оператора дебильного уголка, как бы давая понять, что тут мне делать нечего: он уже застолбил эту симпатичную женщину, и теперь она целиком и полностью принадлежит ему и только ему. Горбатого могила исправит. Или клещевой энцефалит.

- Привет болезным! Как ваше ничего? – рука Вована безвольно трепыхнулась в моей ладони, даже не попытавшись сжаться.

«У меня сейчас примерно так же левая жмёт. Может, он её для поцелуя протянул?» - противно подумалось мне.

- Спасибо. Почти здоров. Собираюсь в командировку.

- Слышал, слышал. Ну, шефа переубеждать бесполезно. У него свои тараканы в голове, – загадочно прошуршал мне в ухо Вован.

- О чём речь? Мне надо что-то знать прежде чем я получу командировочные? – беззаботно произнёс я, стараясь сделать вид, что плохими вестями удивить меня нынче трудно.

- Туда едет куча народу из Новосиба и Абакана. Наш представитель там совершенно не нужен. Но шеф думает, что если он подтянет тебя к работе, то ты быстрее встанешь в строй. Я ему пытался объяснить, что тебе надо отлежаться, но спорить с шефом – сам знаешь: дело неблагодарное. Так что считай, что наша фирма занялась благотворительностью и отправляет тебя подышать морским воздухом за казённый счёт. Тебе там даже головой кивать не придётся. Всё уже давно решено и генеральный просто подпишет договор. А ты потом принесёшь ему кофе в постель! Ладно, не болей!

Он вразвалочку пошёл по залу, на ходу доставая из кармана дорогого пиджака огромную лопату смартфона.

- Вован! – окликнул я его. – А как у тебя дети? В школу-то ходят?

Вован остановился, повернулся ко мне, нахмурился и как-то весь внутренне напрягся.

- А зачем тебе знать – в какую школу они ходят?

- Я не спрашиваю – в какую! Я просто спросил: всё ли у них хорошо? Не болеют? Уроки не пропускают?

- Вроде бы нет. Старшая пошла в шестой класс, а младший сын – во второй. Кстати, хорошо что напомнил. Надо позвонить бывшей, узнать – что Сашке к зиме подкупить?

- Ты с ними на каток ходишь зимой? – задал я ещё один подозрительный вопрос, подходя ближе. – Мы с отцом в детстве плохо общались. Меня воспитывала в основном бабка. Отец всё время работал, а потом вообще в Норильск уехал. Я бы сейчас с удовольствием сходил с ним на каток! Дети – они же всё чувствуют. Ты не просто ему пальто купи. Ты с ним о его проблемах потолкуй! Второй класс – это же одни проблемы! А уж шестой…

- Сергей, зайди в бухгалтерию! – скрипнула над ухом секретарша, прерывая мой вдохновенный монолог.

- Иду, Татьяна Даниловна! Ладно, Вован, я полетел патрону кофе в постель таскать. Детям привет! – и я отправился вслед за Даниловной, стараясь не хромать и ровно держать спину.

Информация, которую сообщил мне Вован, странно взволновала меня. Оказывается, таким способом, напрягая и подкидывая дела, шеф просто лечил меня теми методами, которыми, видимо, и сам всю жизнь поддерживал в себе жизненный тонус. Волчок не падает, пока крутится! Что ж, может, мне и было бы полезнее полежать пару недель дома, но неоспоримый факт: такой стимул как командировка ради встречи с иностранной делегацией поднял мой упавший тонус сразу на два уровня. Ушли на задний план мысли о том, что жизнь – это унылое говно, а я – никому не нужная чурка дров. Мы ещё повоюем!

Мне выдали командировочные и билет на самолёт. Потом я зашёл к шефу и получил от него последние наставления. Где-то Вован был прав: наша делегация прекрасно бы справилась и без меня. Хотя с другой стороны – я должен был смотреть, слушать и обязательно пожать руку японцам: для них личные контакты и симпатии порой важнее подписанных бумаг. «Наводить мосты с заделом на будущее» - как сказал шеф. Он не спросил – как я себя чувствую и какие пью таблетки. Он просто дал мне шанс умереть в бою или выжить. И я был ему за это благодарен.

* * *

Поездка оказалась утомительной, но насыщенной событиями и потому интересной. Долгий перелёт до Владивостока, во время которого я прослушал половину аудиоверсии романа «Преступление и наказание», который скачал накануне. Встреча в гостинице с патроном из Новосибирска. Предварительные чтения договора и поиск в нём подводных камней. Сверка русского и японского вариантов с переводчиком. Текст договора занимал двести тридцать страниц, поэтому читали мы его по очереди почти всю ночь. Немного поспали, и к десяти утра поехали на встречу с японцами в заранее арендованный бизнес-холл. Общение с хитрыми азиатами через переводчиков занимало уйму времени. Пару пунктов договора пришлось переписывать на ходу: их не устроила система оплаты, а нас – некоторые гарантийные обязательства с их стороны. Созвонились с банками и бухгалтериями, пришли к общему знаменателю и в восемь вечера подписали договор о поставках и официальном статусе нашей фирмы как дилера. Обменялись сувенирами и долго трясли друг другу руки. Японцам требовался новый рынок сбыта, а нам – более дешёвые машины для того чтобы прожить тяжёлые времена. В итоге все остались довольны и перешли в банкетный зал. Саке и водка потекли в процентном соотношении пятьдесят на пятьдесят. Мне пришлось объяснять всем желающим налить мне алкоголь, что выпивка для меня сейчас равносильна харакири. При слове «Клещ» японцы закивали головами, зацокали языками и выразились в том смысле, что им знакома эта напасть и они очень мне сочувствуют и желают скорейшего выздоровления. Я поблагодарил всех за участие в моей скромной судьбе и подумал, что абсолютно чужие мне японцы выказали гораздо больше сочувствия и понимая, чем те же коллеги по работе. Я всё время вслушивался в свои ощущения, держа в кармане пиджака горсть разных таблеток. Полёт на самолёте. Другой часовой пояс. Другая еда. Бессонная ночь. Голова временами побаливала, иногда меня начинало потряхивать, и я чувствовал, что приступ может вот-вот повториться. Но на моё счастье он повторился лишь тогда, когда я был уже дома.

* * *

Одиннадцатого октября, в среду вечером, я бросил свою спортивную сумку на пол и упал на родную кровать. Я это сделал! Мы это сделали! Днём я в очередной раз отзвонился шефу и сообщил, что мой самолёт успешно приземлился в «Емельяново», и через пару часов я могу заехать к нему с докладом.

- Не торопись! В принципе я всё знаю, так что отдохни с дороги и приходи завтра со свежей головой!

По дороге домой я зашёл в маркет и купил маленькую бутылочку пятизвёздного коньяка, шоколад и фрукты. Вечером выпил жалкие сто грамм за успешную командировку, а ночью меня скрючила сорокоградусная температура. Я даже не успел дойти до уголка хроника, как я теперь называл кухонный подоконник, на котором хранился увесистый мешочек с таблетками. Я протрясся почти два часа под одеялом, прежде чем смог добраться до воды и аптечки. Снова перед глазами плыли круги и по углам квартиры мелькали чьи-то тени, но мозг, привыкший к таким атакам, уже не визжал от ужаса, а молча терпел. И ещё я заметил, что приступы стали короче, а чувствительность левой пятки почти восстановилась. В начале болезни на стопу словно было надето четыре тонких носка, а сегодня остался один. Ещё трясясь ознобом, я с удовлетворением понял, что, как говорил Петров, - динамика положительная.

* * *

Утром тринадцатого я позвонил на работу и попросил у шефа ещё один день отдыха. Тот сказал, что я вообще-то на больничном, поэтому он не настаивает, но надеется, что новое японское направление возглавлю я, а работы тут – поле непаханое. Я понял его старый метод вышибания клина клином и заверил, что одного дня мне будет вполне достаточно, и завтра сразу после посещения поликлиники я приеду в офис.

Весь день я провалялся в постели, проклиная коньяк и свою минутную расслабленность, и к вечеру, съев полкило таблеток, почти пришёл в норму. Завёл будильник на семь тридцать и постарался провалиться в тяжёлый мутный сон пораньше, чтобы завтра не проспать на приём к врачу.

* * *

Четырнадцатого октября, в пятницу, я, как и было велено, посетил двух врачей. Невропатолог, лысый пожилой дядька среднего роста, был полон юмора и здорового цинизма, что сразу подняло его авторитет в моих глазах. Он провёл полное обследование моего тела и духа, заставлял меня нагибаться вниз и в стороны, смотрел в глаза и водил молоточком перед моим носом, а потом бил им по коленям, задавал вопросы про личную жизнь и посоветовал пока писю не выбрасывать, а носить по примеру Папы Римского: тот тоже к женщинам не прикасается, но мало ли как жизнь повернёт! Просмотрел список лекарств и витаминов, что я пью. Сделал свои рекомендации: что допить и больше не покупать и чем заменить то-то и то-то. Похвалил за то, что я постоянно жму левой рукой эспандер, но от спортивного зала категорически предостерёг по крайней мере до следующего лета. Я рассказал ему о своих приступах и о том, что мой сосед по палате лечился девясилом, крапивой и чагой. На это доктор заметил, что травы пить никому не возбраняется, но лекарства они всё же не заменят.

- Скачки температуры могут продолжаться ещё длительное время. Надо стараться убрать все провоцирующие факторы. У вас есть жена? Нет? Отлично! А нет ли у вас неких, так сказать, скрытных симптомов? – спросил вдруг лысый, хитро глядя на меня поверх очков и при этом не переставая делать записи в моей медицинской карте. – Ну, к примеру, рассеянность, забывчивость, вспышки ярости из-за каких-нибудь пустяков?

«Как он умудряется писать, не глядя на бумагу?! – подумал я мельком. – Дай мне сейчас лист бумаги и ручку – я буду полчаса вспоминать – чем Б отличается от Д! А этот шпарит не глядя!»

- Честно говоря – есть, – нерешительно сообщил я.

- На приёме у доктора надо говорить только честно! – приободрил меня лысый. – Итак?

Я рассказал ему о моих проблемах с памятью и даже живописал случай, когда я чуть благополучно не окончил дни под колёсами автомобиля. А не далее чем сегодня утром я три раза подходил к шкафу, открывал створку, тупо пялился на вещи и не мог вспомнить – зачем же я его открыл? Хотя стоял перед ним без носков! Врач внимательно меня выслушал, взял из ящика своего стола несколько предметов и положил передо мной.

- Что вы видите перед собой? – ласково спросил он меня. – Опишите эти предметы!

- Зелёный кубик. Красный кубик. Жёлтый кубик. Спичечный коробок. Ластик.

- Замечательно! А теперь положите их друг на друга так, чтобы жёлтый кубик был ниже красного, но выше зелёного, а коробок был между красным кубиком и ластиком!

У меня зарябило в глазах. Я стал по-дебильному перебирать детские пластмассовые кубики, не зная – как подступиться к неожиданной задаче. Через минуту доктор повторил своё задание, и после долгих усилий я всё-таки сложил предметы в необходимой последовательности.

- Я даже представить себе не мог – какой я идиот! – грустно констатировал я. – Это лечится? Или так и буду теперь до пенсии кубики собирать?

- Напрасно вы так расстраиваетесь! – принялся успокаивать меня врач, словно перед ним сидел пятилетний малыш, и это расстроило меня ещё сильнее. - Это вполне нормальные последствия вашего заболевания. Ваш мозг частично поражён вирусом. Я не буду вам рассказывать про строение лобных долей и мозжечка. Скажу просто: вам необходимо лечиться. Все лекарства у нас в наличии. Их надо пить строго по расписанию! Не пропускать ни одного дня! Никаких физических нагрузок! Кистевой эспандер? Да, это можно и даже нужно, я вам это уже говорил. Никакого алкоголя! Никаких нервных срывов и переживаний! Вы пробудете на больничном ещё минимум месяц. Потом мы с вами снова встретимся и решим – что делать дальше?

Я медленно шёл домой и усмехался: знали бы японцы, что в российскую делегацию затесался идиот, полчаса собирающий три кубика! Как я вообще исхитряюсь не теряться в городе, когда выхожу из дома по делам?

Я остановился купить яблок, и покуда ждал, когда худая конопатая тётка выберет себе килограмм мандаринов помягче, две груши посочнее и два банана пожелтее - отправил сообщение Насте: «Врачи на полгода запретили трахаться. Прощай!» Пока рассчитывался за яблоки – в телефоне звякнул ответ. Я дошёл до знакомой и уже родной лавочки у подъезда, достал телефон и прочитал: «Ну тогда позвони через полгода!» Мне стало смешно. Молодец, Настя! Настоящая боевая подруга. В беде не бросит. Добьёт.

Я отнёс яблоки домой, попил чай и поехал в офис. Сдал в бухгалтерию все документы и побеседовал с шефом. Тот, конечно, знал об этом мероприятии уже едва ли не больше моего, но я добавил красок в его картину, описав некоторые подробности в общении с переводчиками, расписав красоту Океанского проспекта и огромное количество китайцев в городе. Узнав, что мне на месяц продлили больничный, шеф нахмурился, но я поспешил заверить его, что сойду с ума от такого длительного безделья и готов приступить к работе в понедельник. Может, не на полный рабочий день, но по крайней мере – сидеть в он-лайне и работать с документами по новым японским машинам я готов. Шеф удовлетворённо кивнул головой и подтвердил, что японцы отныне – на мне целиком и полностью. Он разрешает мне взять хоть одного помощника хоть пять по своему усмотрению, но фонд зарплаты будет формироваться из той прибыли, что эта работа принесёт фирме. Я сдержанно кивнул, хотя внутри у меня пели соловьи: о такой самостоятельности год назад я даже не мечтал! Главное – чтобы не подвело здоровье!

* * *

Семнадцатого октября, в понедельник, позвонил отец и сообщил, что хочет прилететь повидаться и поставить памятник на могиле своей матери. Девятнадцатого вечером он снова перезвонил и сказал, что остановился на съёмной квартире и ждёт меня завтра утром для поездки на кладбище. Я передвинул поездку на обед, с утра сгонял на работу и сделал там всё, что планировал меньше чем за два часа. Узнал, что Олег написал заявление на увольнение и работает в фирме только до конца месяца. Мне было жаль расставаться с единственным приличным сотрудником, с которым можно было поговорить на любые темы, не опасаясь, что через час о темах разговора будет известно половине аула. Но Олег сказал, что решил окончательно перебраться в деревню из этого сумасшедшего города. Там ему предлагают работу в открывающемся супермаркете на въезде в деревню, поэтому свою городскую квартиру он сдаст в аренду и переедет к Тоне. Я поздравил его с такими кардинальными переменами в жизни и пожелал удачи.

После обеда мы встретились с отцом, съездили на кладбище и заказали памятник. Все расходы оплатил отец. Потом мы долго сидели с ним в «Перцах», неторопясь обедали и разговаривали за жизнь. Лазанью запивали он – пшеничным пивом, я – зелёным чаем. Выглядел он после отпуска на юге замечательно и ничуть не изменился за те годы, что я его не видел. Впрочем, не изменился он и внутренне: мои дела его совершенно не интересовали. Как только я начинал рассказывать про свою новую болячку или продвижение по службе, как он начинал зевать, пялиться по сторонам на молоденьких официанток и невпопад кивать головой. Через три дня памятник был готов, подписан и установлен. Отец пробыл в городе ещё пару дней, сходил в театр, навестил старых приятелей, два раза зашёл ко мне в гости, а потом снова улетел на свой любимый север.

* * *

Первого ноября, во вторник, поздно вечером я сел за руль своей «Селики» и прокатился сначала по микрорайону, а потом и по проспекту. Дорогу покрывала первая в этом году коварная ледяная корочка, поэтому ехал я очень осторожно, пытаясь прочувствовать новую машину, привыкнуть к управлению и вспомнить названия дорожных знаков. Поездка закончилась вполне успешно: аварий я не наделал и ни одна бабушка на пешеходных переходах не пострадала. Машина мне очень понравилась лёгкостью управления и добротным запасом мощности мотора, но теперь следовало подумать о покупке шипованной резины.

К счастью, на этот момент у меня уже отпала острая необходимость в продаже этой машины. Я получал полную зарплату и готовил начало продаж японских автомашин в отдельном выставочном зале. Дел было много, и под вечер я сильно уставал. Однако организм медленно, но верно возвращал себе утраченные в бою с вирусом позиции. С левой ноги снялся последний носок и чувствительность восстановилась на все сто. Глаза почти перестали болеть, но по привычке я больше не смотрел телевизор, а только стирал с него временами пыль, а в свободные вечерние часы слушал через наушники различные аудиокниги. Жизнь постепенно входила в своё обычное русло.

На другой день я впервые приехал на работу на своей машине, которую тут же высоко оценили сослуживцы. А я вспоминал Петины слова о том, что за такой драндулятор в деревне засмеют, и к похвалам остался равнодушен: машина как машина. Тут же загнал её в мойку, где какой-то студент отмыл её с шампунем от двухмесячной пыли. Студенту я дал три сотни мимо кассы и пожелал удачно сдать приближающуюся сессию.

* * *

Восьмого ноября мне позвонил Петя и сказал, что ему не терпится отдать мне деньги за лекарство. Как я ни отнекивался – парень был твёрд в своём решении и отказы воспринимал как оскорбление. Пришлось сказать ему свой адрес и выйти его встретить. Приехал Петя с братом на той же машине, на какой уезжал из больницы. Оба сердечно меня поблагодарили за то, что пожертвовал свои ампулы незнакомому человеку. Петя отсыпал мне монет, а его брат вручил мне огромную тушу бройлера, который я потом кое-как разделал, засунул в морозильник и полтора месяца питался ароматным куриным бульоном с сухарями.

* * *

Двенадцатого ноября я взял две тысячи из Петиных денег, съездил в баптистский «Дом молитвы» на Партизана Железняка и засунул их в ящик с прорезью. Ко мне пытались приставать какие-то женщины, но я только сказал, что это моя благодарность сестре Галине, которая работает медсестрой, а сам я – человек неверующий. Мне всё-таки вручили книжку с надписью «Евангелие», после чего я вырвался из их цепких лап и скрылся в глубине своего автомобиля.

* * *

На этом мои приключения, связанные с клещом, можно было бы считать оконченными. Меня выписали с больничного, хотя, как будто специально, со мной в тот же день снова случился небольшой приступ. Час меня трясло в ознобе, но температура не поднялась выше тридцати восьми, и утром я вовремя появился на работе, хоть и чувствовал целый день слабость, а колени слегка дрожали. Иногда я по привычке лазил по сайтам знакомств, но вживую ни с кем из женщин не общался. Мысли о женитьбе посещали мою голову всё реже: всё-таки верно говорят, что человечеством управляют гормоны. А мой гормональный фон после болезни стал разительно другим. Всё время стала занимать работа. В офисе я стал подменять шефа, когда он уезжал в отпуск на Камчатку или в командировки в Москву и Новосибирск. За зиму я с помпой провёл три презентации новых моделей, когда, стоя с микрофоном в руке, видел в числе зрителей Вована, который прямо на моих глазах каждый раз облазил и очень неровно обрастал. Но мне было не до мелких склок: я выводил фирму на более высокий уровень. В один прекрасный январский день я прямо сообщил Вовану, что движения его нижней части туловища меня совершенно не возбуждают, поэтому если он готов работать в команде и ради команды – мы шагаем в светлое будущее вместе. А если не готов – то светлое будущее поплачет, но переживёт невосполнимую потерю. Вован почесал мозг и сделал правильный выбор. С тех пор у нас с ним не случилось ни одного конфликта. Как работник он меня устраивал на все сто, а что он думал про меня и в какие части тела при свечах втыкал ночами иголки в куклу по фамилии Серёжа – мне было совершенно безразлично. Наши продажи уверенно поползли вверх. Дважды пришлось съездить в Японию. После этих командировок я осознал, что мне не хватает знания японского языка и записался на соответствующие курсы при педагогическом университете. Пара японцев, с которыми я плотно общался на тему поставок машин и запчастей, неплохо владели русским, и я решил, что мы должны быть не хуже. С японцами сотрудничать оказалось гораздо продуктивнее, чем с англичанами. Шеф и тут был прав: пара рукопожатий и бутылка саке, выпитая с этими парнями под суши и маринованный имбирь, оказывались гораздо продуктивнее, чем полгода официальных переговоров с англосаксами. Наша фирма медленно но верно перестраивалась на продажу и обслуживание японских автомобилей.

На новый год мне пришло сообщение от Насти, из которого я с удивлением узнал, что она скучает и ждёт – когда закончатся злосчастные полгода. С кем она скучает и как ждёт – я примерно догадывался, но ответил, что к восьмому марта готов сделать ей незабываемый подарок. На новый год она, коза бодучая, так и не приехала. Якобы справляла праздник с мамой. Я сделал такое лицо, словно поверил, и с удивлением понял, что муки ревности для меня – пройденный в жизни этап. Однако у нас снова завязалась переписка. Приезжать ко мне она принципиально не рвалась, да и у меня дел хватало без неё: только командировки в Японию заняли едва ли не месяц. Но мало-помалу мы с ней дописались до того, что мне оказалось деваться некуда, кроме как ехать к ней в деревню поздравлять с международным женским днём. Вскользь она сообщила, что её мама давно хочет со мной познакомиться, а Олега с Тоней она регулярно видит, радуется их семейному счастью и тихо им завидует.

* * *

Седьмого марта, во вторник, я встал в девять утра, позавтракал, пешком прогулялся до станции, сел в электричку и поехал к своей почти невесте. Было понятно, что ждут меня там не вату покатать, а в качестве жениха. Что ж! Значит, так тому и быть! В конце концов – знаем мы друг друга уже давно. Да, любовью друг к другу не пылаем, но, видимо, ничего лучшего у меня уже не будет. И, судя по Настиным последним сообщениям – у неё тоже. Думаю, что если бы у неё был другой вариант – она бы давно дала мне от ворот поворот. А сегодня она посмотрит на моё физическое состояние, поинтересуется состоянием дел на работе и поймёт, что третий сорт – не брак.

По дороге до станции я купил букет цветов, бутылку красного вина и коробку конфет. Цветы седьмого марта не продавал только ленивый, поэтому выбирать было из чего. Все полчаса сидения в вагоне я представлял себе, как меня на пороге встретит нарядная Настя, как я буду знакомиться с её мамой, а потом останусь в её доме до воскресенья. Две ночи мы будем целоваться. Два дня будем ходить в баню, жарить шашлыки и пить вино. Наверно даже я нынче рискну и выпью грамм сто сухого для проверки крепости организма. И скорее всего к лету мы поженимся. За все три недели она ни разу в больницу ко мне не приехала? Там сам виноват! На новый год осталась якобы с мамой? Тоже не криминал. Я у неё вообще ни разу не был! А когда у нас кто-то родится, то всё в наших отношениях разом изменится до неузнаваемости. Настя растолстеет, в моей квартире будет вонять ссаными пелёнками. Придётся всё-таки покупать стиральную машину. Мне скоро осточертеют детские крики и ненакрашенная толстая баба, которая будет вытрясать мой кошелёк и выдавать мне две сотни в день на обед и бензин. Я начну пить и в командировках таскать в гостиницы баб, а она уедет обратно в свою деревню к маме. Тьфу, о чём это я!?

Выйдя в Зыково, я попал в настоящую зиму. В городе дороги были уже сухие и снег лежал только на газонах в тени домов, а тут ещё не начинало таять! Скользя в своих модных полуботинках, я кое-как дошёл по плохонькой дорожке от станции до центральной улицы и двинулся вдоль неказистых деревенских домишек: как добраться до её дома - Настя мне подробно описала. Где-то тут, в этой глубинке, обитают Тоня с Олегом, Лена, Юля. А что если я сейчас встречу Юлю? Как она отреагирует? Сделает вид, что мы незнакомы и пройдёт мимо? Или остановится поболтать? И как тогда реагировать мне? Где же она работает? Кажется, она что-то говорила про библиотеку. Школьную библиотеку. Где же тут школа?

Внезапно мне до невозможности захотелось узнать – где тут местная школа? Увидеть то, что Юля видит каждый день. Увидеть её такой, какая она в обычной жизни. Хотя, скорее всего, если я её сейчас и встречу, то даже не узнаю. Тогда было лето, а теперь все закутались в шубы и пальто, съёжились и сморщились от долгого холода. У кого бы мне спросить про школу?

Улица была почти пустынна. Ездили туда-сюда машины, а единственный пешеход виднелся метрах в ста: мужик, открыв ворота, перекидывал себе во двор машину колотых дров. Рядом я увидел вывеску «Хозтовары» и толкнул кривую дверь павильона. Внутри было почти так же холодно, как на улице. Где-то под прилавком гудел невидимый тепловентилятор. Продавщица сидела в подсобке, но, услышав, что кто-то зашёл в магазин, вышла и встала перед кассовым аппаратом. Я увидел, что это беременная женщина месяце на восьмом, насколько я разбирался в таких вещах, в короткой старой дублёнке и цветастым платком на голове. Всё я это оценил мельком, за секунду, и, перекладывая букет из руки в руку, спросил:

- Простите, а вы не подскажете – где тут школа?

Она молчала. Я озадаченно глянул на неё. Баба тупо таращила на меня свои прищуренные после темноты глаза, и я сначала подумал, что – не такая уж тут и глухомань, чтобы вставать столбом при виде нового лица. Ну да, такие представительные мужчины в норвежских красных куртках за пять сотен баксов заходят в её забегаловку не каждый год! Может она немая? Или пьяная? Лёгкий запах пива я уловил ещё при входе: как у любого непьющего мужика нюх на алкоголь у меня развился отменный. Я глянул на неё ещё раз и уже повернулся уходить, но что-то в её взгляде меня смутило. Насторожило. Показалось знакомым. Знакомым до остановки сердца! Бабах!

- Юля?

Она ошарашено смотрела на меня ещё несколько секунд, потом махнула рукой куда-то в ту сторону, куда я направлялся, и ушла обратно в подсобку. Что-то мягко стукнуло мне по ногам. Я автоматически поднял букет, выпавший из вдруг снова ослабевшей левой руки, вышел из павильона и пошёл в сторону Настиного дома. Судя по номерам домов - до него оставалось ещё двенадцать изб. Пройдя метров сто, я остановился, постоял, потом развернулся и быстрым шагом вернулся в павильон.

- Юля! – крикнул я внутрь. – Это ты? Это же ты! Ты же говорила, что в библиотеке работаешь?

- Я уволилась! – донёсся из подсобки её бесстрастный голос. – Что перед детьми-то позориться?

- Так это…Это из-за того раза?

Я не мог подобрать слова. Мысли прыгали как зайцы, воспоминания перемешивались с бредом и мечтами.

- А ты что тут делаешь? – спросила она, выходя ко мне и вставая ближе к тепловентилятору.

- Я? – я тупо уставился на букет и пакет с конфетами.

- Ладно уже, шагай к своей Насте! Сейчас снова врать начнёшь! Нужен ты нам триста лет! Проживём без тебя!

От неё несильно, но явственно попахивало табаком и алкоголем.

- Почему ты ничего не сообщила? У тебя же есть мой номер! Я же писал тебе!

- А о чём писать? Захотел бы – приехал. Писатель! Привык, что за тобой бабы бегают! Вали, пока мой отец не пришёл! Он если тебя поймает – убьёт насмерть.

- Я позвоню! – пообещал я, не зная – что тут ещё можно добавить.

В павильон зашла какая-то женщина и стала выбирать себе плёнку для парника. Я вышел из магазинчика и пошёл вдоль улицы. Моё лицо горело, а мысли никак не могли собраться в кучу. Как же так! Пока я там умирал и не знал – ради чего жить, она тут одна живёт и скоро родит мне ребёнка! А я иду к Насте праздновать восьмое марта и знакомиться с будущей тёщей! Боже! Дай мне силы разобраться в ситуации! Богатым же на события оказался тот сентябрьский денёк!

Дойдя до нужного дома, я, прежде чем надавить на кнопку звонка, протёр лицо снегом и постарался успокоиться. Во дворе зашлась хриплым лаем дворняга. Через минуту за высоким забором послышались шаги, и частично нарядная Настя открыла мне калитку:

- Как ты рано! Я ещё не приготовилась! И стол ещё не готов! Ты чего не позвонил? А чего такой взъерошенный? Тебе плохо! Красный весь. Сейчас винца дерябнем, вечером в баньку сходим - и всё как рукой снимет!

- Да… - махнул я рукой, проходя мимо задыхающейся от лая шавки на цепи.

- Скоро придут Тоня с Олегом и ещё одна пара. Ты их не знаешь. Мои одноклассники. Хотя – какой там скоро! А сколько время-то? На праздничный обед мы сделали голубцы, утку в духовке и три салата. Да! И холодец! Раз уж ты приехал так рано – будешь нам помогать накрывать на стол!

Она с удовольствием поцеловала меня в губы и потащила за собой. Я прошёл в дом и разулся в прихожей. Она выдала мне какие-то стоптанные шлёпанцы, которые прекрасно гармонировали с моим деловым костюмом. Настя болтала о каких-то своих делах и заботах, таская на праздничный стол миски, тарелки, ложки и рюмки. После полугода деловых разговоров на работе и домашнего затворничества мой мозг от такого количества бессмысленных слов мгновенно пришёл в состояние кататонического ступора.

- Мама пошла в магазин. Скоро придёт. Ты тут пока телик посмотри, а я накрашусь! Всё бегом! Вот они – праздники!

Она включила мне телевизор, а сама ушла в дальнюю комнату. Потом выглянула из-за двери и поманила меня рукой. Я подошёл и встал в проёме, который оказался на два сантиметра ниже моей макушки.

- Спать будем сегодня с тобой тут! – возбуждённо прошептала она, снова смачно впилась в мои губы и вытолкнула из комнаты: - Иди пока, поскучай! Я скоро! Не подглядывай!

Я сел перед телевизором, уставился в экран и начал смотреть документальный фильм про Юлю. Про то, как она ходит в женскую консультацию. Пьёт с горя дешёвое вино и курит, хотя знает, что это вредно для ребёнка. Возможно, потому и пьёт, что знает! Плачет по ночам и выслушивает точку зрения отца по поводу женщин, думающих жопой а не головой и потом всю жизнь мотающих сопли на кулак. Увольняется из школьной библиотеки, чтобы было меньше деревенских пересудов, и устраивается продавщицей в ларёк, в котором зимой ноги мёрзнут даже в валенках. Потом возьмёт у какой-нибудь подруги старую коляску, в которой та уже восемь лет возит дрова от сарая до избы, протрёт её мокрой тряпкой, завернёт моего сына в старую дерюгу и повезёт на прививку к местному ветеринару. А мимо в этот момент проедет свадебный кортеж, и Настя, узнав из окна бывшую подругу, мельком покажет ей из окошка средний палец.

- А вот и я! – нарядная Настя выскочила из своей комнаты и крутнулась передо мной, показывая себя со всех сторон, а потом ловко притопнула каблуком. – Ну как? Серж! Ты чего?

Я тупо смотрел на её лакированные туфли на шпильках и не мог больше смотреть ни на что в этом мире. Отметил только, что подруга за те месяцы, что мы с ней не виделись, добавила к своей фигуре много нового, особенно в районе талии. Весь мир вдруг стал мне мерзок и противен. А Настя – вдвойне.

- Серж! Что случилось? Плохо?

Я встал с кресла, мельком глянул на неё и отвёл глаза. Настя молчала. В её молчании не было ни капли сочувствия. Я снова глянул ей в глаза и догадался, что она всё поняла. Ледяной взгляд проткнул меня насквозь. Уже можно было ничего не говорить, но я набрал воздуха в лёгкие и всё-таки решился:

- Я сейчас Юлю видел, – выдавил я наконец.

- И что? – жёстко и даже с ненавистью прошипела она. - Увидел и решил, что раз она с пузом ходит, то это твоя работа? Да её тут кто только не пялил! Серж! Успокойся!

- Ты знала? Ты же всё это время знала, что она в тот раз залетела - и ничего мне не сказала!

- Да мало ли кто от кого залетел? Если мозгов нет – кто ей виноват? Она же чокнутая! Её тут вся улица трахает! Вся деревня! Я должна была тебя оповещать? А она – не должна?

- А ты что - всей деревне свечки держишь? – тихо сказал я и понял, что нахожусь на узеньком гребне горы.

Сейчас одно слово – и я укачусь или в одну сторону, или в другую. Ещё есть шанс промолчать и спустить тему на тормозах. Обнять Настю, сослаться на шум в голове, дождаться маму и гостей, а завтра сходить с Настей в баню и смыть все лишние мысли. Мало ли кого я когда тёр! На всех сейчас жениться? Передо мной стоит без пяти минут невеста, а я веду себя как последний идиот! А если бы я не зашёл в тот павильон? А если бы не потащился с ней тогда на гору? Если бы… Но в жизни нет сослагательного наклонения. Как там в песне поётся: «А мир устроен так, что всё возможно в нём. Лишь после ничего исправить нельзя».

- Пошёл вон!

Я замахал руками, пытаясь сохранить равновесие и удержаться на гребне ещё хоть минуту. Ведь я пока не сказал того слова, которое бы выбрало – куда мне катиться. Или сказал, да не заметил? Но почва ушла из-под ног, и я скользнул в пропасть, даже толком не успев этого понять.

- Катись к своей Юле! Идиотина!

И чтобы я быстрее катился, Настя так же, как и в тот раз, врезала мне ногой в пах.

Я отскочил в коридор, а мне вслед летели тарелки и отборные русские словечки. На этот раз она попала точнее. Меня крючило, но я быстро впрыгнул в свои полуботинки, схватил куртку, барсетку, шапку и выскочил во двор. Уличная калитка в этот момент приоткрылась, и с улицы сквозь неё стала пролазить невысокая шарообразная женщина лет шестидесяти, гружёная сумками и пакетами. Пёс взрыл смесь снега с дерьмом и шерстью и с хрипом прыгнул в мою сторону. Повис на цепи, крутнулся на триста шестьдесят градусов и рванул параллельно мне к калитке, задыхаясь тупой злобой цепного кобеля.

- Здрасьте! – крикнул я изумлённой женщине и выскочил на улицу.

- Здрасьте! А вы э-э-э… Настя! Это кто?

Сзади раздался последний Настин возглас, из которого я понял, что отныне она предпочитает скорее мужчин нетрадиционной сексуальной ориентации, чем меня, и вообще мне отныне тут не очень рады.

Пробежав метров пятьдесят, я перешёл на быстрый шаг, а потом и вовсе остановился отдышаться и унять боль в паху. Кто её учил так лягаться? Надо было снова ей по соплям смазать! Хотя – хорошо, что не смазал. И вообще всё у меня в жизни стало вдруг хорошо и правильно. Ведь знал, что что-то не то! Чувствовал! А всё одно совал голову в эту ароматно намыленную петлю! Ну, какая мы с ней пара! Я не люблю эту женщину и не любил, видимо, никогда. Но теперь вопрос в другом: люблю ли я Юлю? И не запрыгну ли из одной петли в другую? Может, самое разумное в данный момент – сесть в автобус или электричку и свалить от греха, пока не набежали пьяные Настины одноклассники со штакетинами?

Думая разные невесёлые думы, я дошёл до павильона хозтоваров и увидел на двери большой чёрный замок. Под дверями топтались две тётки, судачили о чём-то своём и поглядывали на часы. Видимо, у Юли был обеденный перерыв. Я подошёл к тёткам и поинтересовался – когда откроется магазин.

- Дык должен быть открыт, а её чёт нету! – ответила мне одна из женщин и добавила: - Пойти в окошко ей постучать что ли? У меня ремонт идёт. Мужики за пеной отправили, а она шляется где-то.

- А где её окошко? – спросил я.

- Третий дом по той стороне! Вон, где пень торчит рядом с палисадом! – показала мне рукой вторая женщина, с интересом сканируя меня своими хитрыми глазками деревенской сплетницы.

Мне всё равно надо было идти на станцию мимо этого дома. Я неторопясь пошёл по обочине дороги, выбрал момент, когда поток машин иссяк, перешёл дорогу и, протянув руку через край забора, постучал в указанное окно. Я не представлял – что ей скажу и что сделаю. Мы не виделись семь месяцев с того самого дня! Я совершенно не знал этого человека! Зачем я стучал в это окошко с распахнутыми зелёными ставнями, крашенными зелёной масляной краской ещё в прошлом веке? Она же знает, что я приехал к Насте! Это же деревня! Тут все знают всё про всех. Я тут чужой, как раковая клетка в здоровом организме. Моё место – среди таких же раковых клеток в городе. Там хуже уже никому не сделаешь, а тут к чему ни прикоснись – всё превращается в ледышку.

Занавеска на окошке слегка качнулась, и через пару минут во дворе послышались шаги. Воротина отъехала в сторону, и ко мне вышел высокий, худой, небритый мужик годов пятидесяти в валенках, ватных штанах, меховой безрукавке и потёртом кроличьем треухе.

Он подошёл ко мне и коротко, без замаха, саданул справа в челюсть. За долю секунды небо и земля три раза поменялись у меня в голове местами, а потом что-то тяжёлое ударило по лопаткам так, что перехватило дыхание. Через пару секунд до меня дошло, что это я ударился спиной о землю и лежу, разглядывая весеннее небо и пытаясь остановить головокружение. Небо постоянно закатывалось под лоб вместе с глазами, и мне пришлось несколько раз закрыть и снова их открыть, чтобы тучка, наконец, остановилась в зените ровно надо мной. «Головокружение от успехов» - мигнула в мозгу сталинская цитата.

- От Юли тебе привет! – спокойно прозвучало над ухом.

Я с трудом сел и огляделся. Калитка закрыта. Рядом никого нет. Я поднялся, снял куртку, стряхнул с неё налипший к спине грязный снег, снова надел и пошёл на станцию. Ноги плохо двигались и очень болел затылок. Плохо соображая, я добрёл до платформы и увидел, что на ней толпится народ. Зашёл в здание кассы и узнал, что электропоезд прибывает через шесть минут. Взял билет, дождался поезда и поехал искать счастье в другом месте. Знать бы ещё – где оно, это место!

Карпов Г.Г. 2017 год г. Красноярск