Привет, Свет! 24

                                                              * * *

А потом случилась беда. И даже не одна, а две. Как говорится: пришла беда – открывай ворота. Первая – меня оговорили, а потом наказали за то, чего я не делал. Этот случай разрушил все мои мечты, поставив жирный крест на моих планах на будущее. Тогда я впервые ощутил на себе, что такое несправедливость.

В седьмом классе у нас сменился классный руководитель. Анну Михайловну со всеми почестями торжественно проводили на пенсию, а её место заняла молодая преподавательница математики Валентина Михайловна. Как потом выяснилось, она была тёткой Вовке Сокину. Она только что вышла из декретного отпуска и горела желанием научить нас любить математику, родную школу, родной город, родной край и, разумеется, Родину. Её кабинет находился на третьем этаже. Когда мы пришли туда на классный час, я увидел над доской эпиграф, склеенный из отдельных букв, выпиленных из пенопласта: «Математика – гимнастика ума. М.В. Ломоносов». Очень умное высказывание, и я был с ним полностью согласен. А главное, это было очень красиво сделано.

И вот на новогоднем утреннике какой-то вандал сломал эти буквы. Ёлку нарядили в спортзале. Там же проводились все праздничные мероприятия. Я когда в первый раз пошёл в туалет, который находился на первом этаже в том крыле, где учились первоклашки, обратил внимание на девчонок и мальчишек, стоявших у окон. Они водили чем-то по стеклу, отчего раздавался противный писк, вызывающий мурашки на коже, и довольно смеялись. При повторном посещении сего интимного заведения, я увидел, что некоторые окна были свободными, а на их подоконниках лежало что-то белое. Любопытства ради, решил, как оказалось позже, на свою голову посмотреть, что же это такое. Это оказался кусок пенопласта. Я провёл им по стеклу, и раздался знакомый мерзкий писк. Так вот кто издаёт такой противный звук!

Я напряг память, стараясь вспомнить, где у нас в школе можно было достать пенопласт, и тут страшная догадка резанула меня, как бритва. Что есть духу, я помчался на третий этаж. Кабинет математики был открыт. Влетев в класс, сразу посмотрел на изречение Ломоносова и увидел, что оно было практически уничтожено.

Я спустился в спортзал, нашёл Светку и рассказал ей о своём открытии.

- Вот сволочи! – со злостью высказалась на это она. – Руки бы им всем за это поотрывать!

После каникул на первом же уроке меня вызвали к директору. Галина Петровна была суровым и прямым человеком, солдафоном, которому полком командовать, а не школой. Она не любила сюсюкаться, а поэтому не успел я закрыть за собой дверь её кабинета, как она мне тут же объявила, зачем вызвала:

- Чебышев, мне сказали, что ты на новогоднем празднике разломал буквы в кабинете математики.

- Кто сказал? – опешил я от такого обвинения.

- А какая разница?

- Как это - какая? – возмутился я, а потом категорично заявил. – Я этого не делал!

- А кто тогда?

- Откуда мне знать?

- Выходит, что ты.

- Почему я-то?

- Потому что сказали, что ты.

- А кто сказал-то? Назовите фамилию!

- Тебе не обязательно это знать.

- Как это не обязательно? – я едва сдерживался, чтобы не закричать от обиды во всё горло. – Кто-то обвиняет меня в том, чего я не делал, а я не должен знать – кто?

- В общем, так, Чебышев, - отрезала Галина Петровна, - завтра чтобы твои родители были у меня!

- Если вы не забыли, то один из моих родителей работает у вас за стенкой! – дерзко ответил я на это и пулей выскочил из кабинета весь красный от негодования.

Школу №3 закрыли в прошлом году, а работающих в ней учителей распределили по другим учебным заведениям. И маманя вместе с несколькими коллегами вот уже второй год работала в «пятнашке».

Вернувшись в класс, я, не глядя на Светку, молча вопрошавшую меня, зачем вызывали, схватил свою сумку и под изумлённым взглядом преподавателя направился к выходу. Когда открыл дверь, в спину мне запоздало донеслось разгневанное:

- Чебышев, это ещё что такое? А ну вернись на место! Немедленно!

В ответ я лишь хлопнул дверью.

Домой я пошёл через Дальние Горы. Прошёлся по магазинам. Задержался дольше обычного в книжном. Обида и злость переполняли меня в эту минуту и плескались через край. Надо же, как всё просто! Кто-то сказал, и ты уже виновен! Но почему я? Десятки человек тёрли этим пенопластом стёкла, а крайним почему-то выбрали меня. А ведь я всего лишь один раз провёл им по стеклу и то для того, чтобы узнать, он ли издаёт при трении такой противный звук. Хотя всё правильно! Зачем искать настоящего виновника, голову себе ломать?! Ведь кто-то сказал, что это Чебышев, и всё, этого вполне достаточно, чтобы объявить меня негодяем и подонком!

С этого дня я решил в школу не ходить. Но потом, поостыв немного, понял, что погорячился. Во-первых, учиться всё равно надо. Не ходить же теперь из-за этого необразованным. А во-вторых, родители мне этого не позволят. Отец всыплет ремня по первое число, и это сразу заставит меня любить эту чёртову школу, как самого себя. Так что в школу ходить придётся, но после восьмого класса я её сразу брошу. И до этих пор здороваться с директрисой принципиально не буду. И никто меня этому не заставит!

Приняв такое решение, я успокоился и отправился домой.

Мать была уже дома и ввела отца в курс дела.

- Я этого не делал, - сразу, ещё с порога сказал я им, – и не знаю, кто это сделал.

- Сынок, но ведь сказали, что это ты, - напомнила мать.

- А кто сказал-то, ты его знаешь? Ты с ним разговаривала? Может, он меня с кем-то перепутал.

- Ты чего разорался?! – прикрикнул на меня отец.

- Да потому что меня это уже достало! – продолжал я кипятиться. – Кто-то сказал, а кто сказал – никто не знает. А я сейчас должен всем доказывать, что я не верблюд!

Больше всего меня разозлило то, что родители безропотно поверили в то, что их сын способен на такой поступок. Конечно, я не был пай-мальчиком. Как и все мои сверстники, я шалил, озорничал, в меру хулиганил. Но чтобы взять и сломать чужое добро да ещё в школе – до такой степени я никогда не опускался.

В общем, ремня я избежал, но переубедить родителей, что это свинство не моих рук дело, так и не смог.

На следующий день первым уроком была математика. Когда наша классная зашла в класс, я встал и сказал:

- Валентина Михайловна, я не ломал ваши буквы. Кто-то оклеветал меня, не знаю почему. Поэтому я не считаю себя виноватым и извиняться, и просить у вас прощения я не буду.

Та долго с удивлением смотрела на меня, не зная, что сказать. И тут встала Светка.

- Валентина Михайловна, я могу подтвердить, что это не он, - заявила она. – Мы весь праздник были вместе.

- Но ведь его видели, как он заходил в кабинет, - растеряно сказала она.

- Скажите – кто, Валентина Михайловна, - попросил я её, на что она развела руками.

- Я не знаю – кто.

- В том-то и дело, - сказал я. – Ни кто, ни чего не знает, зато почему-то все уверены, что это сделал я.

Не знаю, чем бы закончился этот разговор, но тут в класс заглянула секретарь директора и сообщила, что Галина Петровна ожидает меня у себя кабинете. Разумеется, меня отпустили беспрекословно.

В кабинете директора, кроме Галины Петровны, я застал отца.

- Вот, Николай Степанович, - сходу начала директриса, как только я появился на пороге, - ваш сын сломал…

- Я ничего не ломал, - сразу прервал я её. – Назовите хоть одну фамилию, кто видел, как я это делал.

- Вот видите, Николай Степанович, он ещё и грубит.

- А вы бы как поступили, если бы вас обвиняли в том, чего вы не делали?

- Помолчи! – одёрнул меня отец.

- А почему я должен молчать, если меня… - я уже завёлся и останавливаться не собирался.

- А давайте его отпустим, - предложила Галина Петровна отцу, перебив меня. – Пусть идёт, учится. Мы с вами и без него теперь можем поговорить.

- Давайте, - согласился он.

- Всё, Чебышев, иди в класс, - приказала тогда она мне.

- Я не ломал эти буквы, - сказал я на прощание и вышел.

Позже от матери я узнал, что их разговор закончился обещанием отца изготовить школе какой-нибудь стенд. Получается, что меня всё-таки признали виновным. Даже не разбираясь. Ведь кто-то сказал, что это я, и это оказалось достаточным для обвинения и вынесения приговора. И что самое обидное, родители с этим согласились. Это разозлило меня ещё сильнее.

С тех пор учёбу я забросил. К чему было напрягаться, если с институтом было всё покончено, а, следовательно, и с моей мечтой? Впереди меня ждал какой-нибудь техникум. Какой – я об этом ещё не думал. В любом случае, это уже не то, не моя мечта. Но теперь мне было на это уже глубоко плевать. Зачем горевать о том, чему не суждено сбыться?

Вторая беда стряслась в конце января. Дядя Боря, друг отца, уехал в область на запланированную операцию, но что-то там у докторов не получилось, и он умер. Отец привёз его оттуда в гробу.

Конечно, смерть дяди Бори и его похороны отодвинули на второй план мою обиду за незаслуженное наказание, но только на некоторое время. Мёртвым – наша память, а живым нужно продолжать жить. И я продолжал.

Я по-прежнему ходил в ненавистную школу, потому что так было нужно. Ведь, чтобы поступить в техникум необходимо сначала получить свидетельство о восьмилетнем образовании. Для этого я выполнял домашние задания, но делал это наспех и кое-как. На уроках отвечал нехотя и всегда пререкался с педагогами, если они были предвзяты ко мне. Но, несмотря на это, я на удивление всем и, в первую очередь, самому себе, получал неплохие отметки, но по поведению у меня был неуд. И Галина Петровна со мной беседовала, и Валентина Михайловна – тоже, и мать уговаривала, и отец ремнём тряс для острастки – бесполезно. В меня словно бес вселился. Даже Светка ничего не могла со мной поделать. Выручал меня только бокс. Все силы и упорство я перенёс на спорт.

В середине октября ребята с Ленинск-Кузнецкого ДЮСШ всё же, наконец, добрались до нас. Для дружеской встречи. Я выступал третьим. В первом раунде я отправил соперника в нокдаун. Во втором рефери пару раз открывал счёт, но каждый раз, как только он произносил: «раз», противник сразу вставал в стойку. И вообще, ребята сказали, что инициатива была за мной.

В ноябре у нас получилось турне. Сначала мы съездили в гости Белово, а на следующие выходные посетили Прокопьевск. Оба боя я выиграл, последний нокаутом. Перед Новым годом в Новокузнецке прошёл открытый городской чемпионат. То есть кроме местных спортивных школ участие могли принять и гости. И их было много. Приехали даже из Абакана и Красноярска.

Перед этими соревнованиями Леонтьич занимался со мной индивидуально. Одевал лапы и полчаса заставлял меня молотить по ним, отрабатывая удары.

- У тебя сильный боковой удар слева, - говорил он, - тебе надо довести его до автоматизма и увеличить скорость удара.

Когда он заканчивал со мной и подзывал к себе следующего, я брался за грушу. Молниеносный удар левой стал моей целью. В спарринг он ставил мне ребят постарше, другой весовой категории и более опытных. Было трудно, но я себя не подводил. Самый худший мой результат боксирования с ними – это боевая ничья. Так что к этим соревнованиям я подготовился основательно. Там мы бились дней пять. Я выиграл все пять боёв, три из них нокаутами. Мне вручили грамоту, что я занял первое место, и значок « 3 разряд».

После того как меня в школе сделали виноватым, я просто озверел. Я вымещал на груше всю злость и обиду за несправедливое отношение ко мне. Даже тренер обратил на это внимание и как-то поинтересовался, всё ли у меня в порядке. Ему нравились мои достижения, и он регулярно занимался со мной, разучивая уходы, блоки, и, главное, удары.

В феврале мы съездили в Алтай. Оттуда я вернулся уже второразрядником. Но апогеем моей карьеры стал областной чемпионат. К финалу я пришёл, уверенно одержав пять побед и все нокаутом. А вот последний бой проиграл по очкам. То ли я устал к тому времени, то ли соперник оказался сильнее. В качестве утешительного приза, наверное, мне присвоили первый разряд.

Все эти разъезды по городам и весям я в школе ни с кем не согласовывал. Просто уезжал и всё. Наверное, это делала маманя. Потому что, когда я возвращался, ни кто из учителей претензий мне не предъявлял. Может, ещё и потому, что я быстро навёрстывал пропущенное.

Так что на летние каникулы я ушёл перворазрядником по боксу, твёрдым хорошистом, но с паршивым поведением.