Канатоходец. Глава вторая, которая знакомит читателя с караваном Четырех Стихий и некоторыми его обитателями

Встав лагерем на большой поляне, циркачи выставили фургоны в виде круга. Вытянутые расписные крыши, цветные флажки, круглые горящие фонарики, вокруг которых стаями вилась мошкара. Всхрапывали во сне коренастые лошади у коновязи, из дальнего конца лагеря ветер доносил запах подопревшего сена и навоза. Лагерь, причудливый, почти сказочный, казался сошедшим со страницы какой-нибудь книжки для малышей. Откуда-то слышался раскатистый храп, время от времени вторым инструментом вторило ему чье-то тихое, невнятное бормотание. Все артисты спали, и только гуттаперчевая девочка Илька сидела на ступеньках фургончика, вытянув босые тощие ноги. Очень некрасивая девочка: волосы - одно название, бесцветный мышиный хвост толщиной не больше мизинца, глаза такие же прозрачные, бесцветные, навыкате, личико острое, не то грызуна, не то птицы. Худая, нескладная, вечно зябнущая - Амир знал об этом, поэтому принес ей одеяло и укутал бережно, прежде чем отправиться спать. Зато она умела, опершись на локти и изогнувшись в поясе, положить ноги себе же на плечи, завязать руки узлом за спиной, а когда у акробата Марко разбаливалась голова, а это случалось часто, она могла положить эти руки ему на виски, и ему становилось легче. Вообще, в караване любили не за красоту. Вельга любила повторять, что они все семья. Чаще нее это любил повторять только Марик. Эти двое были для всех тут как мать с отцом, хотя их никто об этом не просил, как-то само так вышло. Но Илька была самой младшей, поэтому о ней заботились больше прочих. Однако Амир опекал ее с каким-то особым рвением. Бывали дни, когда мрачная неразговорчивость оставляла его, и в один из таких где он рассказал, что на родине - той родине, куда он не мог теперь вернуться - у него осталась дочь. Они с Илькой должны быть примерно одного возраста. Может быть, поэтому?

Ей вспомнился тот недавний случай, когда они поздним летом остановились в одном курортном городке. Желающих попасть на представление было предостаточно, Марик с кем нужно договорился, и они задержались на целую неделю, а затем, отыграв, стали сворачиваться. Илька бродила среди сложенных шатров и циркового инвентаря, когда кто-то взял ее за руку. Повернув голову, она увидела совсем незнакомого человека, неясно как проникшего сюда. Со странной улыбкой мужчина молча и довольно настойчиво повлек ее прочь, будто и впрямь ожидал, что она с ним пойдет. Но вместо этого Илька закричала. Как по волшебству, тут же возник Амир, который своими ручищами в одно движение свернул незнакомцу голову. Хорошо еще, что поблизости никого чужого не оказалось, но артисты удвоили усилия, чтобы поскорее убраться, а хищники в тот день получили по дополнительной порции корма.

В другой раз ей стало скучно, и она решила сыграть в бабки с городскими мальчишками. Конечно же, она быстро их всех обыграла, и те в отместку решили поколотить ее. К счастью, здесь смертоубийством не кончилось, поскольку сам вид горы Амира поверг их в такой ужас, что они с воплями бросились врассыпную. Было и смешно, и все равно обидно, что в караване нет больше детей.

Вельга любила повторять, что люди на самом деле не любят циркачей. Люди любят развлечься, готовы за это платить, но от самих артистов стараются держаться подальше. Артисты для них - что-то вроде цыган, о которых тоже рассказывают невесть какие сказки. Странные, непонятные, они воруют детей и уродуют их, занимаются колдовством, устраивают непристойнейшие оргии, могут навести порчу... "так что, птичка моя, занимайся своим ремеслом, но не пытайся с ними подружиться. Мы всегда будем чужие им, а они нам, ничего тут не поделать."

Лес о чем-то шептался с Илькой на своем языке, это убаюкало ее, она закуталась с головой в одеяло и задремала. С одного конца бесформенного кулька торчал остренький носик-клюв, с другого - цыплячьи ножки. Где-то в глубине чащи хрустнула ветка, затем снова, уже чуть ближе, и девочка открыла глаза. Сон у нее с младенчества был беспокойный и чуткий. По крайней мере, Вельга рассказывала. Точно, к лагерю кто-то приближался. Во тьме медленно проявилось белое пятно, которое постепенно сгустилось в сухопарую фигуру мужчины. Незнакомец неспешно двигался по направлению к фургонам. Вот он оказался на свету - невысокий, сухопарый, с ног до головы покрытый грязными земляными потеками, как будто долго копался в земле... или пробыл под землей. Длинные волосы свисали на лицо бурыми сосульками. Сквозь потеки просвечивала неожиданно белая кожа, и на Ильку смотрели какие-то "неправильные" глаза. Чем именно они были "неправильные", она объяснить не могла. Девочка сбросила одеяло и в мгновение ока оказалась у двери фургончика.

- Ты что здесь? Нельзя, уходи отсюда...

Пришелец обводил лагерь взглядом своих неправильных глаз. Уходить он не собирался, хотя явно был не намерен причинять Ильке какой-то вред, хотя бы сейчас. В то же мгновение из ниоткуда по левую сторону от Ильки возникла фигура исполинского негра в ночных шароварах. Голова у негра была бритая, только на макушке торчал клок жестких черных волос. Воспользовавшись моментом, девочка сразу нырнула под защиту его широченной спины (хотя доставала-то ему едва до задницы). Пришелец безо всякого удивления перевел на него взгляд и заговорил, видимо, предпочитая говорить со взрослым:

- Я путник. Увидел огонь.

- Милостыню не подаем, ночлег не предлагаем, - резко, глухим басом отрезал негр, - дальше по дороге есть постоялый двор. - и добавил, вкрадчиво, с нажимом: - а здесь тебе не рады.

Незнакомец мог в тот же момент уйти, и на этом все могло кончиться, но этот парень явно был не из тех, кто слушает, что ему говорят. Вместо этого он полез рукой в карман брюк странного кроя, извлек сложенную вчетверо бумажку, развернул и предъявил ее негру.

- Это вы оставили?

Гигант принял бумажку, взглянул на нее и с безразличием возвратил гостю:

- И что?

- В смысле, караван Четырех Стихий - это вы?

- И что? - повторил негр, начинающий терять терпение, - В лесу не выступаем. Частных представлений не даем. В трех днях отсюда есть городок, мы скоро там будем, вот и приходи. Двадцать пять монет приготовь и помойся.

- Да просто хотел предупредить, - незнакомец, казалось, не только не опасался великана, но и с крайним интересом следил за сменой выражения его лица, - эту листовку я нашел в деревне за день пути отсюда. Так вот, там все умерли. Чума.

Едва он это сказал, как в бок ему ткнулось что-то острое и жесткое. Пришелец чуть повернул голову и увидел жилистую женщину с ярко-рыжими волосами, та сжимала в руках черенок садовых вил, тех самых, какими обычно кидают сено в хлеву, и зубцы этих вил неприятно упирались сквозь рубашку промеж его тощих ребер. Женщина смотрела на него со злобой и была настроена решительно.

- Если не хочешь лишней вентиляции - не дергайся, - голос у женщины оказался приятным, с элегантной хрипотцой. Незнакомец поднял руки, как бы показывая, что у него в мыслях не было причинять вред. Однако такая неприкрытая враждебность по виду ничуть не взволновала его, женщине даже показалось, что он слегка улыбнулся. А впрочем, лицо его было настолько загвазданным жидкой грязью, что может и правда - показалось. - А теперь говори, кто тебя послал?

- Я сам себя так послал, что тебе и не снилось, - пробормотал незнакомец, чем вызвал у женщины некоторое недоумение, - никто меня не посылал... ну у вас и порядки. Не любите чужих - понятно, но с чего такая-то подозрительность? Вы что, преступники?

- Да оставь его, пусть идет, - неожиданно смягчился негр, - он просто сумасшедший.

Женщина на секунду засомневалась, в раздумьях ее пальцы сжимались и разжимались на черенке вил. Грозное оружие в руках того, кто умеет с ними обращаться.

- Никакой он не сумасшедший, Амир, - выцедила она после недолгого размышления, - и рисковать мы не можем. Поди познакомь его с Яшкой.

Великан без лишних вопросов шагнул к гостю, взял его под мышку и унес куда-то во тьму. Тот и не думал протестовать. Когда он ушел, женщина со вздохом прислонила вилы к стене фургона, присела на корточки перед Илькой и обняла ее за плечи.

- Как он, не обидел тебя?

- Нет, Вельга, - пискнула Илька, зарываясь носом в Вельгины волосы, как всегда пахнущие смесью хлева, ладана и карамельной тянучки, - а его точно надо знакомить с Яшкой?

- Надо, птичка моя, - вздохнула женщина и покрепче прижала ее к себе, погладив рукой по жидким волосенкам, - так надо.

Было все так же тихо, караван больше ничем не выдавал своего присутствия, хотя несложно было догадаться, что в нем теперь не осталось ни единого спящего человека.

***

- Проснись! Проснись! - циркачка не сразу поняла, что Илька испуганно тормошит ее уже давно. Такого раньше не случалось. Она села на койке и потерла пальцами виски, старательно убеждая себя, что это все возраст.

- Опять кошмар приснился? - заерзав, девочка забралась к ней под одеяло и прижалась к боку. Одеяло и простыня, а также тряпье, служившее Вельге подушкой, оказалось мокрым насквозь от пота. Да, кошмар приснился, и это теперь все чаще. И образы раньше были не такие яркие, она наблюдала за всем как бы со стороны, угроза ощущалась только намеком... сейчас... она вновь живо вспомнила гниющую морду лошади с отваливающимися кусками мяса. Наездник улыбался костями голого черепа, в то время как лицо его соратника представляло собой кроваво-гнойное месиво, с перекошенной, вздутой морды его кобылы клочьями свисала ядовитая слюна. Других двоих пока не было видно, они скрывались в дыму, но Вельга знала, что они там. Их всегда четверо. И они неслись прямо на нее, неотвратимый грохот копыт, она старалась уклониться, но крепкое тело, в жизни никогда не подводившее, теперь стало вялым, ее одолела слабость, она завязла в густом горячем воздухе, и омерзительное чувство беспомощности сменилось осознанием неизбежной гибели...

- Ничего, птичка моя... - прошептала Вельга, нежно поглаживая девочку по голове, чтоб успокоить ее и самой успокоиться, - ничего, моя маленькая...

В фургон проник утренний холод, сидеть на мокрых простынях было зябко, женщина выбралась из кровати и, собрав в охапку белье, не одеваясь, вышла на улицу. В лицо пахнуло свежим сосновым воздухом, и память о кошмаре улетучилась почти в ту же секунду. Пока она развешивала одеяло и простыню на бельевой веревке, в памяти всплыл рассказ ночного гостя о вымершей деревне. Так это пришлый навеял этот сон! Выругавшись, Вельга сплюнула в траву. Перед отбытием надо было еще вычистить клетку Яшки, с этим не стоит тянуть.

На краю лагеря, где артисты разместили клетки для цирковых животных, его клетка особенно отличалась от прочих. Яшка был химерой: это был огромный красный лев с чешуйчатыми крыльями, прижатыми к мускулистым бокам, а вместо хвоста у него загибалось крюком могучее скорпионье жало. Знаток мифов мог бы без труда признать в Яшке мантикору, только тут он был совершенно живой, из плоти, и ни у кого не вызывал особенного удивления. Да, этих реликтовых чудовищ сейчас почти не осталось, но много лет назад Вельге удалось выменять у охотника крошечного, еще слепого детеныша и приручить его. Из всей труппы зверь признавал только Вельгу, позволял ей заходить к себе в клетку, кормить его с рук и даже чесать за ухом, как кошку. Она могла проделать даже то, за что Яшка любого разорвал бы в клочья: забрать кость у него из пасти во время еды. Но то, что она увидела, зайдя в зверинец, нельзя было объяснить ничем.

Зверь, как обычно, дремал в углу своей клетки, положив гривастую голову на массивные лапы. А незнакомец, живой и невредимый, расположился в противоположном углу и, сидя на полу, рассматривал цирковую листовку, уже порядком истрепанную. Увидев ее, он легко вскочил на ноги. Ей показалось, что зверь отметил это движение каким-то тоскливым собачьим взглядом, и она не помнила, чтобы когда-нибудь у Яшки был такой взгляд.

- Эй, - в замешательстве Вельга подошла к прутьям на расстояние вытянутой руки и потянулась за вилами, но вспомнила, что оставила их возле фургона, - почему зверь тебя не тронул?

- И тебе доброе утро, - сказал узник, опершись о прутья плечом, - очевидно, не захотел, вот и все. Мы неплохо поладили, - пальцем он нарисовал в воздухе черту, - вот это - моя сторона клетки, а вон та - его. Он не был в восторге, но я сказал ему, что это ненадолго.

От такой наглости у Вельги на секунду отвисла челюсть, но она мгновенно овладела собой. Профессия дрессировщика не позволяет давать слабины. Меж тем узник смотрел на нее через прутья с явной приязнью и даже, как бы сказать, оценивающе. Вельга никогда не думала про себя, что красива. Ее жизнь была слишком беспорядочной, полной забот, в ней просто не оставалось времени на чепуху вроде верчения у зеркала или интрижек с мужчинами. И потом, ей давно шел пятый десяток. Незнакомцу на вид было лет тридцать пять. На свету Вельга смогла получше его рассмотреть. За ночь грязь высохла и облезла, открыв угловатое, хищное, бледное лицо. И не алебастровой аристократической бледностью, а какой-то серой, болезненной. Да что там, у недавно умерших цвет лица здоровее. В остальном - среднего роста, худой, жилистый. Волосы бурые, засохшая глина скрепила их в большой колтун. Руки примечательные: в целом-то - руки как руки, но ногти - длинные, темные, загнутые, почти звериные. Мутный человек этот гость. Жаль что Яшка сплоховал.

- А что ты все-таки делал в той деревне? Мертвецов грабил?

- Хоронил, - незнакомец посмотрел на нее с таким жгучим презрением, что Вельга решила сменить тему.

- Как зовут-то? - мрачно спросила она, в это время в голове у нее лихорадочно проносились сотни мыслей о том, как теперь поступать.

- Нестер, - отозвался тот, и ответ предварялся едва уловимой паузой, из-за которой Вельга мгновенно поняла - врет.

- Только что придумал?

- Ага.

- Ладно, не мне судить, Нестер так Нестер. Вопрос - что теперь с тобой делать?