Хуана

       Хуана до сих пор помнила последние слова своей дочери.

       После исчезновения дочери им с мужем единственный раз удалось услышать ее голос. В нем не было ни страха, ни печали.

       «Ты всё поймешь, когда забудешь обо мне».

       Гектор выхватил из ее рук трубку, но оттуда доносились лишь гудки.

       Хуана внезапно вспомнила все вышитые ею подушки в доме. Минерва любила светло-песочные с вытканными прозрачной нитью ящерками – уже тогда ее дочь училась просачиваться сквозь пальцы, словно песок.

       «Ты всё поймешь, когда забудешь обо мне».

       И она старалась. Бог свидетель старалась.

       По ночам она прислушивалась к дыханию Гектора. Он считал ее плохой матерью, но продолжал любить ее. Она же продолжала заваривать ему самый крепкий мате на побережье и снимать прохладными пальцами боль с висков. Иногда ее ладонь ложилась на его горячие веки. Его руки сжимали ее запястья. Акт любви, застывший в вечности под крики ночных птиц. Гобелен, сотканный из горечи, нежности и одиночества вдвоем. Потом вставало солнце или всходила луна.

       Солнце согревало камни, но не людей. Луна освещало лики маленьких спящих детей, похожие на лики древних богов. Ее свет был холоден и сиротлив, как может быть сиротливо и безжизненно горе матери, не желающей оплакивать свою единственную дочь. Эту невидимую горечь не могли постичь даже мотыльки-однодневки, исчезающие с последними лучами заходящего солнца.

       Хуана помнила - когда-то на ее земле росли деревья, и даже теперь их невидимые ветви продолжали шуметь на просторах бескрайних равнин, а корни гнали по небу облака. Вот почему люди перестали вешать колокольчики над дверьми - сквозняки и призраки в этих краях были слишком частыми гостями. Теперь из густого, словно парное молоко, тумана доносилось лишь бряцанье бубенцов, извещавшее о приближении овечьих отар.

       Хуана знала, что ее дочь, подобно всем детям, родившимся в Маале, родилась с душой, слишком старой, чтобы смотреть на мир без тоски. Ее трехлетняя дочь мыла синие чашки и никогда не пела песен. Ее шестилетняя дочь вдевала нитку в иголку и никогда не поднимала глаз на стук в дверь. Ее десятилетняя дочь принимала роды у коров и никогда не смотрела вдаль. Ее шестнадцатилетняя дочь ушла из дома, ничего из него не взяв.

       Хуана слушала гул равнин. Через двадцать лет она всё ещё смотрела вдаль и каждую неделю навещала Гектора, оставляя на его могиле свежие розы. Ее дом наводнили ящерицы. Они напоминали ей о чем-то, но о чем, она уже не помнила. В один из таких дней Хуана Де Касиус-Машеда заперла свой дом и, аккуратно повесив ключ на вбитый около двери гвоздь, вышла из калитки. Достигнув городских окраин, Хуана Де Касиус-Машеда навсегда растворилась в лучах утреннего солнца, став частью вечного гула равнин и собственного спасительного забвения.