Чувство Ласки
День Студента
– Вижу. Вот он!
Крупные капли пота выступили на пунцовом лице. Глаза сквозь толстые стёкла очков напряжённо следят за монитором.
Трудно скрывать раздражение, когда отозвали поработать сверхурочно.
Но работа есть работа. Даже не работа. В его конкретном случае это долг, почти служение.
Теперь он здесь в субботний день кашляет простуженным горлом, уставший от длинной недели, от жары, от переменчивой несносной погоды. Вот и из форточки сквозит. Свет из окна то и дело перекрывают набегающие тучи, словно мы пережидаем на полустанке, а мимо нас пролетает товарняк, заслоняя жёлтые фонари на мачтах станции, сигналя о притаившейся впереди на путях опасности.
Из динамиков ухает и булькает, что-то шуршит.
Я выворачиваю шею, но с кушетки ничего толком не рассмотреть.
– Лежи смирно, – Олег Алексеевич с силой тычет в мой бок конвексным датчиком.
Я опускаю голову на жёсткий валик. У меня нет причин не доверять врачу.
Он располагает к себе, хотя бы уже тем, что земляк. Надо же притащиться за тридевять земель, на курорт, чтобы состояние твоего здоровья диагностировал доктор из родного города!
– Ты процедурами не увлекайся. Гуляй больше. Воду пей – не пиво. Вода – она там целебная. Вода и горный воздух – ключ к оздоровлению, – наставлял меня перед отъездом знакомый курортник со стажем и затяжной курильщик.
Но составлявшая план лечения терапевт так нахваливала недавно появившийся в отделении аппарат УЗИ, что я не стал сопротивляться её энтузиазму. Тем более что обследование в рамках путёвки она пообещала провести бесплатно.
Все свои болячки я знал давным-давно, и тут – на тебе! Ничто не предвещало – диагноз всплыл на ровном месте.
– Камни? Камни крупные? – в панике, перемазанный силиконовым желе, я ёрзаю на клеёнчатой простыне, представляя себя поросёнком в майонезе перед посадкой в духовой шкаф.
– Ага. Небольшие, но много. Полипы, точнее. На ножках. Очаги эхоген- ной активности при входе в желчный пузырь, – вещает диагност басом.
Голос низкий, с хрипотцой, рождается в глубине могучего тела, долетая до меня через его лениво открывающийся рот.
Рядом за столом медсестра забивает в компьютер описание моего богатого внутреннего мира. В прошлой жизни она трудилась в машинописном бюро. Клавиатуру не жалеет – лупит что есть силы.
Я проглатываю обратно вспухшую от психоза щитовидку.
Нервирует всё вокруг.
Голос врача, этот бестолковый стук, сквозняк из форточки, открытая дверь в смотровую.
У больного зачастую возникает озлобленность. Будто в найденной болезни виноват сам доктор, ведь это он её обнаружил! И чем случай запущеннее, тем вина эскулапа тяжелее. Со временем досада эта перетекает в зависть ко всем здоровым людям. Большое самообладание надо иметь, чтобы терпеть от пациентов такое. У Олега Алексеевича оно есть.
Обтёршись бумажными салфетками, я выхожу в коридор.
– От полипов помогает чистотел.
Она стоит, прислонившись к косяку двери массажного кабинета и протягивает мне «Бабушкины рецепты».
В голову сразу лезут мысли о травничестве, знахарстве, но никак не о серьёзной медицине.
– Шесть листиков на стакан кипятка. Держать 10 минут на водяной бане.
Принимать отвар в такой дозе 3 раза в день две недели.
Я принимаю газету из её рук. Моё тело помнит эти руки, а ещё ясный, открытый взгляд. Всего пятнадцать минут назад, перед тем, как попасть на УЗИ, я вышел от неё.
Всё-таки массаж – высшая степень проявления любви к собственному телу. Явившись четыре дня назад на первый этаж лечебного корпуса, я пестовал вполне определённые ожидания.
Приёмная пустовала. Я сразу прошёл в распахнутую – такая уж здесь традиция – дверь и попал во внутреннее помещение, разделённое хлипкими перегородками на три кабинки.
Ещё утром узнав в регистратуре, что приём ведёт женщина, я представлял себе даму возрастную и крепкорукую, с фигурой тяжелоатлета.
А встретила меня она – Елена Владимировна Ласка.
Именно так написано на золотистой планке, приколотой к пахнущему чистотой халату.
– Добрый день, – говорит она.
И я как-то сразу чувствую, что день этот станет для меня действительно добрым и особенным.
Стандартная просьба – лечебная команда: «Раздевайся» – звучит в её устах буднично, словно знакомы мы много лет, и я, по обыкновению, заглянул на сеанс частным порядком. И нет вокруг нас ни этих сквозняков, ни застиранных простыней, ни той неловкости, которую испытывают две разнополые человеческие особи, когда встречаются впервые.
Сегодня, спустя несколько лет, я затрудняюсь описать её внешность. В мужских компаниях заведено рассказывать о покорительницах сердец весьма натуралистично, с вниманием к подробностям исключительно внешнего свойства. Я же вижу женщину во всех примеряемых ей образах сразу и целиком – одетую, раздетую, отягчённую характером, облегчённую распущенностью, освящённую состраданием, опороченную ревностью и без затейливых прикрас ложной манерности.
Елена Владимировна воспринимается настолько цельно, мощно, первобытно, но так же просто, естественно и побеждающе.
Именно такой, не оставляющей сомнений в правильности выбора, мягкой силой берутся неприступные бастионы мужского эгоизма.
Я вешаю футболку на спинку стула. Снова смотрю на Ласку в надежде распознать её, угадать нечто знакомое, что поможет протянуть между нами мостик взаимного приятия и понимания.
Мягкое, приятное лицо, влажный взгляд, гордая осанка... Округлость плеч просится в корсет вечернего платья.
«Дама бальзаковского возраста, не потерявшая свежесть», – сказал своей картиной художник Сафронов.
В нашу эпоху этот возраст сместился вперёд на десяток лет.
Для Тициана же она, без сомнений, стала бы прекрасной Венерой.
Мою неудачную шутку о надвигающейся с гор грозе она деликатно пропускает мимо ушей, отчего крышу уносит окончательно, ведь между близкими друзьями не место стеснению.
В наше неверное время отсутствие хорошего чувства юмора сродни инва- лидности. А как ещё произвести впечатление на женщину? Было бы странно, если бы я извинялся перед доктором за отсутствие руки или ноги.
Ласка меня не торопит. Когда я усаживаюсь к ней спиной, просит снять крест.
Размокнув цепочку, я кладу беззащитную шею на подушку, гото- вясь к удару топора, карающего мою наивную доверчивость. Потому что не может быть так хорошо, когда ничего ещё и не случилось.
Приближение воспринимается всем телом.
Первое касание ошеломляюще. Плавное, но уверенное и плотное.
– Откуда вы к нам?
Я сознаюсь, совершая первую ошибку, из череды возможных, которые совершает перед женщиной любой муж. А не совершить её невозможно – правильного ответа нет.
Правильный ответ – молчание. Но это для выносливых.
На допросе что-то выдумывать и отпираться бессмысленно. Слишком велика эмпатия следователя.
Тёплые руки гладят мою спину, разогревая кожу.
– А я тоже не местная, – делая паузу, вздыхает она.
Во вздохе том эхо бездны, боли и мольбы.
Ошибка вторая – гордыня.
Решив вознаградить потребность в исповеди, я соглашаюсь выслушать её историю.
Душа женщины хрупка и в то же время опасна. Необходимо быть осторожным. Даже если вы будете оберегать её, пытаться сохранить от всего страшного и злого, неизвестно, когда она перейдёт в атаку.
Нападёт она первой. Сначала разжалобит своим рассказом.
И как только вы позволите себе малейшую сентиментальность, участливо выразите сочувствие – станете её сообщником.
Чтобы оттянуть неизбежное, вам не помогут лукавые обещания, что скоро между вами произойдёт нечто важное.
Она заставит содействовать её планам здесь и сейчас, заверив, что все женщины мира не подходят вам, что достойны её только вы и что в вашей жизни нет ничего, кроме только что народившегося, но уже прочно и порочно связавшего вас чувства.
– Я в большом городе жила, – без тени смущения продолжает Ласка наш странный разговор.
Голос её прозрачен и чист. Руки, не терпя возражений, разминают мои затёкшие плечи.
– Мы молодыми девчонками были. В университете учились. И случилось такое.
Я старшей операционной сестрой работала. Год выдался тяжёлым. Уставали сильно. Всё время на ногах.
Как-то дежурили в первую смену. Это после ночи-то! И вызывают нас по телефону в приёмный покой. Говорят, мужчина какой-то пришёл.
А работы – не отойти буквально. Ни я, ни подружка никого не ждали. Тут завотделением зашёл и нас озадачил: ещё больных привезли. Мы вниз и не пошли – сразу по операционным.
А вечером девчонки из приёмного тарелку клубники нам передали. Крупной такой, сочной. Даже не знаю, как она там до вечера дожила.
Клубнику ту мы с подругой с большим удовольствием съели и про случай тот позабыли. Люди благодарные в то время встречались чаще, и не в диковинку было проявление тепла человеческого. Не то что нынче – всё на деньги меряют.
Неделей позже прямо с дежурства ехали мы в университет. Народу в автобусе тьма.
Висим на поручнях. Тут подруга меня локтем под бок толкает.
– Глянь на парня. Всю дорогу на тебя пялится!
Я украдкой покосилась, куда она кивала. А он смотрит прямо на меня!
Я с испугу и отвернулась.
– Ты его знаешь?
– Нет.
– Значит, точно маньяк! – говорит она.
Надо сказать, что слухи об извращенце, насиловавшем молодых девчонок по подъездам, ходили по городу давно. В газетах не писали, но люди поговаривали, что промышлял он сразу в нескольких районах. Так что оставаться спокойным не мог никто.
У милиции ни фоторобота, ни примерного описания. Ограничивались письменным предупреждением на доске «Розыск» возле главка. Да и взглянуть на него ещё раз, чтобы опознать, я навряд ли бы решилась.
Тут, слава Богу, наша остановка. Вышли из автобуса. Идём аллеей к университету.
А у меня застёжка на босоножке расстегнулась – я на корточки и присела.
И смотрю: маньяк за нами идёт. Но держится на расстоянии.
Мы остановились, и он тоже. Одет неброско так, а на ногах обувка приметная – жёлтые такие сандалеты.
Думаю: точно шизик.
Подруга торопит: «Давай быстрее!» Не помню, как до корпуса добежали. Пары начались, переменки.
И вот сидим на фармакологии. Занятия в университете кончались поздно, в 23.00. Ночь совсем.
Аудитория наша располагалась в цокольном этаже, рядом с моргом, что, понятное дело, романтики не добавляло.
Вид из окон – никакой. Наполовину – земля (подвал же), наполовину – кусок университетской территории. На неё, как раз та аллея, по которой мы шли, заползала, упираясь прямо в палисадник.
Лектор наш, Иван Иванович, читает. Говорит вдумчиво, плавно, как баюкает. Названия препаратов на латыни пишутся в клеточки тетрадок. Всем спать хочется – невозможно.
И зазевалась я. Ладонью прикрываюсь, поворачиваю голову к окну, а закрыть рот не могу – страшно.
Там на лавочке ноги сидят. Выше не видно – окно кончается. А на ногах те самые жёлтые сандалии.
Подружка, заметив, как меня перекосило, удивилась, а сама, как ноги заметила, даже вслух ойкнула.
Иван Иванович ключом от аудитории по кафедре стучит. Нечего, мол, ворон считать – пишите внимательно!
Струхнули мы совсем. Сидим, шушукаемся: что же делать?!
Потом сообразили, раз мы из подвала лица маньяка не видим, то и он не видит нас.
Дождались звонка. Могли бы и через парадное выйти с толпой. Но рассудили, что если в толпе он не нападёт, то что мешает ему выследить нас по дороге к дому?
Оставался один шанс. Чёрный ход на другую сторону здания.
Через него и сбежали. Перелезли в темноте через забор и дунули в сторону автобусной остановки.
А через три недели случилось следующее. Вышла я на двор бельё сухое собрать, а у моей калитки он стоит! Сердце в пятки провалилось!
В конце концов думаю, не зарежет же он меня средь бела дня. Соседи вон дома. Заборчики низкие – видно всё.
– Тебе чего? – говорю ему.
А он:
– Девушка, вы меня не помните? Вы мне жизнь спасли.
Какое там?! Такой поток пациентов был – всех не упомнишь. А этого вспомнила.
Привезли к нам парня с перитонитом. Ничего особенного – парень
как парень. Операция пустяковая, но выглядел плохо. Ещё бы чуть-чуть – и не успели бы.
Обкололи местной анестезией, простынку застелили. Хирург резать начал.
А он вдруг ноги подогнул – наркоз не до конца подействовал. Больно ему – корчится.
– Держи его! – орёт хирург.
А я наклонилась к лицу парня близко так и говорю: «Потерпи, милый, потерпи. Сейчас пройдёт всё».
И он расслабился. Глаза закрыл. Слёзы потекли. Потом обмяк, задремал.
Хирург наш, Александр Карпович, дело своё знал – закончил быстро. Зашивать стал. Швы продезинфицировали, и санитары его на каталке в палату увезли.
Выяснилось, парень этот клубнику нам и присылал. На свидание напроситься хотел.
Понравилась я ему очень. Говорил, что любит. Благодарен был за то, что пожалела. Столько комплиментов наговорил. В кино позвал, а я не отказала. Хорошим парнем оказался, и не маньяком вовсе.
Встречались мы с ним долго...
Она ещё раз с усилием проводит ладонями по моим плечам и умолкает.
Упавшая тишина тяжело давит сверху. За нею выплёскиваются до сих пор где-то прятавшиеся неловкость и смятение.
Неловкость, будто это не Ласка, а я только что излил душу первому встречному. Смятение – оттого, что не могу ей помочь. Ведь рассказывают такое не для того, чтобы просто поддержать разговор, а оттого, что копится оно, копится в душе и проливается без спросу за её края.
Я всегда верил в неизбежность счастья таких женщин.
Старше меня лет на пятнадцать, она богата той неповторимой уверенной красотой, что не допускает и возможности сравнивать её с моими ровесницами.
Обычно роскошные женщины притягивают внимание, до предела обостряя ваше чувство собственничества.
Но Ласка другая. Несмотря на простодушную откровенность, ей удаётся держать себя с великим достоинством, не позволяющим даже помыслить о возможности стать её хозяином.
Она умеет любить и потому достойна любви.
Тогда я не стал расспрашивать, почему они расстались. Для меня и для неё это не имеет никакого значения.
Случается так, что отношения кончаются, уходит человек, и в вас что-то умирает. Обжёгся – получил увечье.
Тут, как в хирургии, – омертвевшие ткани положено иссекать. Сделать самому это не всегда под силу. Да и не надо. Это сделают за вас.
Жизнь, словно непонятый нами гениальный скульптор, откалывает от нас кусок за куском – на свой манер возвышая или уродуя.
Но от Ласки он не смог отколоть ни кусочка.
И чувство Ласки живёт. Мягкое и податливое, но крепкое и верное. – Здравы будьте, – прощается она со мной своим тёплым голосом.
Я фотографирую на камеру телефона рецепт отвара.
Ужинаю в столовой санатория. Будто двадцать лет назад открутили. Деревянный декор, алюминиевые вилки, обтянутые красным кожзамом низкие стулья, длинная очередь на раздаче.
За окном льёт как из ведра. Бушует спустившаяся с гор буря. Вечернюю прогулку придётся отменить.
– А каща? Каща? – возмущённо требует добавки азербайджанская бабушка.
– Каша йок, золотая моя, каша йок, – приговаривает уставшая официантка, собирая со столов подносы на пустую тележку.
Держите КОТЛЕТКУ!
Вам КОТЛЕТА
остальные быстро разлетелись
Котлеты имеют такое свойство)
Истории иногда пересекаются, иногда — нет. А бывает, смотрят друг на друга, будто сквозь запотевшее стекло. И знаешь, что по ту сторону есть кто-то. И от этого хорошо.
Две котлеты
1 котлету
но там за кадром засчитайте себе целый столовский противень (а на нём полсотни котлет)))
Надо созвать всех бывших и нынешних студентов из слонян. Запивать будем, разумеется, Кровавой Мэри!
Доброе слово лечит больного©, спасибо за рассказ, приятный и интересный, плюс — есть свой юмор)
Есть чудесный стишок про доктора льва, который вместе с лекарствами и уколами давал зверятам доброе слово) Почему-то ваша Ласка напомнила мне его и по сильному гордому образу, и по действиям в плюсе с доброй доверительной беседой)
Из забавного:
Доверие к землякам действительно есть! Родственная душа)) будто это влияет на профессионализм))) хотя… пусть лучше будет земляк, ведь от доверия и настроя пациента ох как много зависит))
Описание начала массажа весьма эротичное) «не может быть так хорошо, когда ничего ещё и не случилось»
понравились фразы: проглотить вспухшую от психоза щитовидку, великая эмпатия следователя… )
До чего же много воды в рассказе, хочется выпилить целые абзацы, которые действуют усыпляюще, или вовсе отвлекают от основного повествования,
Зачем оно вообще? Но если вы не согласны избавиться совсем, то перенесите выше. Почему оно на на этом месте? ведь разрывает линию про врача-земляка.
Зачем? Подобные моменты либо читаются по словам и действиям персонажей, либо бесполезны, как пустая болтовня, не относящаяся к данному тексту никак.
Между двумя действиями
1. Я принимаю газету из её рук.
2. Я фотографирую на камеру телефона рецепт отвара.
Столько всего написано, что, увидев предложение 2, я не сразу поняла о чём речь
Хронология рассказа сильно страдает. Для меня это пошло в минус. Будто рассказчик сам не может вспомнить с точностью что и как было. Много внимания уделено образу Ласки, но мы так и не узнали что там с камнями.
По итогу две линии. Первая с болезнью героя, вторая с его влюблённостью в Ласку так и не пересеклись. Кроме вырезки из газеты.
Последние мелкие придирки.
— Так полипы или камни? Мне это важно! У меня больной с «запущенным случаем», а диагноз не уточнён!
Старшая операционная сестра говорит про подружку и пары по фармакологии???
Занятия до 23:00???
На старшую операционную сестру как-то влияет близость морга?
Походу вы сами не поняли о чём написали… Перитонит это авария в животе. Лапаротомия ни разу не считается «пустяковой операцией». Местная анестезия здесь не уместна. Откуда наркоз, если до этого была местная анестезия? Пациента к операционному столу привязывают) ага, именно во избежании))
Возможно, возможно, вы имели ввиду подозрение на перитонит и диагностическую операцию, с целью уточнить диагноз. Но здесь, как в любой другой отрасли науки, либо автор знает о чём и как говорит, либо обходит тему по касательной. Иногда читатели обращают внимание на подобные нюансы.
Разрешающая способность аппаратов ультразвуковой диагностики, установленных в нашей глубинке не всегда позволяет сделать точное заключение. Печаль, но приходится мириться.
Вот представьте, люди иногда находят в себе силы учиться в университете на врача на вечернем отделении. Или даже совсем меняют профессиональную сферу.
Хотя, далеко ходить не надо — вот еще один пример https://litclubbs.ru/posts/5347-istorija-o-tom-kak-ja-sperva-smogla-a-potom-ne-smogla.html
Если через столько лет вспоминает, значит влияло)))
Подозрение подозрением, но в те годы про «лапороскопию» и не помышляли, МРТ не баловались — вскрыли, посмотрели, если надо — удалили (и, представьте себе, под местным наркозом).
Конечно, я не медик, но и недоверия к старшей медсестре и случаю из реальной практики у меня не возникало.
Спасибо, что углубились, и за подробный разбор!
Это важная часть рассказа. Дело не в УЗИ, а в том был ли вообще поставлен диагноз, насколько всё плохо у больного? Вы уделили место его переживаниям, но та и не сказали был ли фактический повод для них. Чем закончилась ветка с болезнью? Если не важно, то значит вы уделили неоправданно много места этому вопросу.
Суть в старшей медсестре. Как правило для этой должности уже надо иметь образование, специализацию, приличный стаж. Верю, что любая медсестра может пойти учиться на врача, но женщина в возрасте, уже занимающая достаточно высокую должность с приличной зарплатой и офигенской нагрузкой, пожирающей кучу времени и сил… Выглядит противоречиво. Наверное не хватило некоторых деталей, которые оправдали и связали бы необходимость сочетания работы и учёбы.
Мне странно, что есть преподаватели и кафедры работающие до 23:00. Кошмар!!!
Наркоз не бывает местным. Наркоз — это общая штука. Если произнесено безапелляционное «перитонит», то «вскрыли, посмотрели, если надо — удалили» не вполне уместно.
У меня нет вопросов к медсестре, это вопрос к рассказчику, который не смог передать те тонкости изложения, которые присутствуют у человека, работающего в сфере, и не стал обходить их стороной.
Понимаю, что прямая речь героя — это речь ГЕРОЯ, субъективная, со своими особенностями изложения, субъективизмом восприятия. Но не смогла себя остановить)
Они были, но человек хотел стать врачом, да и зарплаты на «офигенских» должностях, увы, не очень высоки. Трудозатратам и квалификации, прямо скажу, не соответствуют.
Какие-то детали, безусловно, теряются за просторечиями и сумбурностью живых диалогов.
«О сколько нам открытий чудных...»©
И были, и есть, и будут. Вы разговариваете с ним.
Не ждал, что творчество сподвигнет. Каюсь
И благодарю Вас за отзыв и понимание