Кофе с пылью

       Кофе с пылью. Человеческие истории. Неповторяющиеся, как узоры на персидских коврах. Помноженные на бессчетные ветви родословных древ.

       Цветущая глициния и зелень моря льнут к окнам, свыкаясь с пестротой ковров и зеленью комода.

       Ещё вчера я слушала нью-йоркский джаз, любила козий сыр и голубого скрипача Шагала. Что было прежде, я вряд ли вспомню. Может быть, когда-то я любила смотреть с мостов. Или рожать детей. Если первое, должны были остаться стихи и мокрые башмаки, если второе – маленькие девочки с трепещущими ноздрями и черными глазами.

       По ночам я слышу чьи-то шаги и скрип половиц в соседней комнате, нахожу в нишах окон окурки сигарет, вижу, как во тьме прозрачной южной ночи качается пустой гамак и блещет море зеленой чешуей.

       Я больше не слушаю джаз и не ем козий сыр. Голубого скрипача Шагала заменили пшеничные поля Ван Гога. В ранней весне живут самые непостоянные и капризные призраки. Моя сиреневая кофта в затяжках - их любимая забава. Так же, как неразбавленное виски и диски Криштины Бранко (никогда не верила, что буду слушать босанову или пить виски). Барток оказался не у дел. Наверное, это шаг назад.

       Или старость.

       Холодная синева приникает к моим окнам, разглядывая бесчисленные солнца Ван Гога так, как разглядывают экзотических животных, обреченных на мимолетный восторг и столь же быстрое забвение (неон не цвет, и даже не свет. Неон – история, короткая история). Холодная лазурь, смешавшись с теплыми огнями, окутает равнину вечерней дымкой, такой податливой и легкой для молодого месяца и серег с красным сердоликом.

       За тонким переплетом рам лиловые переплетения деревьев шумят и полнятся тревожным смыслом, который разгадывать себе дороже.

       Я снова слышу звук шагов, закуриваю новую сигару, как начинают письма мертвым. Шаги уже так близко. Ещё одна затяжка. Ещё одна история. Ещё один узор. Мой нескончаемый нуар. И шорох моря, как пролог, единственный для всех историй.