Страшная глава

С детства стереотип дома связан с защитой, укрытием от всех невзгод, с теплом, заботой и покоем.

Рюдзин вернулся, и поначалу всё было, как положено: радость, веселье, праздник и подарки. Целых два дня Дом был таким, каким ему и пристало. Но скоро он превратился в тревожный улей, наполненный невнятным горем и предвкушением беды. Скорлупа детских иллюзий должна быть разбита, без этого не бывает. Дом не перестал быть домом, только здесь заботились не о Рюдзине, теперь он заботился о других, он стал частью Дома. Рюдзин взрослел.

Появление Малыша он почувствовал глубокой ночью. Тот был напуган и растерян. Рюдзин кинулся навстречу и нашел его на тёмной площади, нерешительно переминающегося босыми ногами по снегу.

- Малыш,- выкрикнул Рюдзин, кинулся к товарищу и поднял его на руки. Настолько жалким казался мальчишка в своей нелепой пижамке.

- Гога,- прошептал Малыш,- я описался, прости меня,- и уткнулся лицом в плечо товарища.

Солёный океан сочувствия подступил к горлу, остановил вдох и выплеснулся через глаза. Говорят, драконы и мужчины не плачут, но Рюдзин уже не был драконом и ещё не был мужчиной.

Гога бежал по лестницам, крепко прижимая свою драгоценную ношу к груди. Ему навстречу попадались люди, что-то спрашивали, но он не видел никого и, как ледокол, пёр к своей цели. Почти все вернулись, и Дом в эту ночь не спал.

Вбежав в комнату Малыша, он ногой захлопнул дверь перед чьим-то носом. В дверь тут же постучали:

- Вам помощь нужна?- поинтересовался непривычно робкий голос Яги.

- Нам нужна помощь?

Малыш отрицательно помотал головой, втирая слёзы в плечо Рюдзина, и ещё крепче обнял за шею.

- Нет, спасибо. Мы справимся.

Пока слёзы сохли, они сидели на кровати, крепко прижавшись. Наконец-то Малыш начал расслабляться, и Рюдзин смог поставить его на ноги.

- Давай переодеваться?

- Ага,- ответил Малыш, не поднимая головы .

Рюдзин достал из шкафа бельё, штаны и джемпер, положил на кровать и отвернулся, прислушиваясь к горьким вздохам и возне.

- Можно,- послышалось из-за спины.

Рюдзин повернулся: мальчишка сидел на краешке постели и виновато смотрел на друга, мокрая пижамка кучкой стыдливо пряталась под кроватью.

- Я сейчас, чаю…- и Рюдзин кинулся было к двери.

- Не уходи!!! Не надо мне…- отчаянно выкрикнул Малыш, его глаза расширились в ужасе, словно Рюдзин был последним якорем предсказуемости в мире.

- Я останусь, попрошу кого-нибудь,- как можно более мягко ответил Гога. Он выглянул в коридор: напротив двери в позе лотоса сидел Немой. «Дома умеют ждать»,- улыбнулся про себя Гога.

- Чаю, сладкого…

Немой показал "ок", быстро встал и ушёл.

Пока друг ходил за чаем, они сидели рядом и молчали. Бывает, что молчишь, когда не знаешь, что сказать или с чего начать - такое молчание возводит перегородку неловкости, а бывает такое взаимопонимание, что сливает мысли в один поток даже у нетелепатов, и молчание объединяет, как суперклей.

Приоткрылась дверь, и показался поднос. Сам Немой спрятался за косяк, проявив максимум такта, на который был способен. На подносе вокруг чайника были вперемешку навалены печеньки, куски сахара, маленькие пироженки, очевидно, поднос Немой собирал сам, без помощи Хозяйки, судя по тому, что кружки не было. Пришлось пить обжигающий чай из носика. Это было забавно, и Малыш даже хихикал. А потом рассказал, что случилось…

- Мы накрывали на стол, было так хорошо. У меня из рук выпал бокал, и папа вскрикнул, и я… Ну это, ты понял,- мальчишка испытующе посмотрел на товарища, и тот кивнул.- Вот. Они сделали вид, что не заметили, я побежал переодеваться и слышу, как мама тихо говорит: «Если это повторится, я его не отпущу». Когда я сидел за столом, я чувствовал, как кипит их кровь. Они совсем перестали спрашивать о школе… Короче, когда повторилось, я просто надел кольцо.

- Ты чего-то испугался во сне?

- Да. Я боялся намочить простынь. Я так боялся, что меня накажут. Так сильно боялся, что вот…

- Тебя раньше наказывали?

- Раньше не было такого. Да и вообще меня не наказывали никогда, я даже не знал, что можно так сильно бояться, прям до дрожи,- Малыша передёрнуло. Гога положил ему на плечо руку.

- Знаешь, я всю жизнь сплю на мокрых простынях,- и они рассмеялись, как оказалось, последний раз.

С тех пор прошла неделя. Неделя бессонных ночей и мрачных дней. Никто не смеялся, все были строги и сосредоточены. Рюдзину рассказывали, что без него школа, разделённая пустой враждой, стояла на грани войны, теперь школа опять разделилась, но уже на больных, уставших и спящих.

На следующую ночь после прибытия домашних Дом застонал на разные голоса. Кроме тех, кто уже вернулся с симптомами, поражёнными оказались ещё пятеро. Стало понятно, что взрослые сами не справятся.

Во сне больные кричали, умоляли о прощении, поскуливали, стонали от фантомных болей, пытались убежать от невидимой угрозы, падали на колени, прикрывая руками лица от несуществующих ударов. Стоило к ним обратиться, как они закрывали рты ладонями и бормотали: «не буду плакать, только не бейте, буду тихо, буду слушаться…». Успокоить их было нельзя, оставалось только находиться рядом и стараться силой удержать от членовредительства. Иногда они замолкали на какое-то время, садились на краешек кровати и смотрели в глаза своему «санитару», по их лицам текли немые реки. Это разрывало душу в клочья. А ещё они никогда не просили помощи и не кричали «мама».

Рюдзин караулил Малыша каждую ночь. Тот не плакал. Каждую ночь он мочился, вставал, собирал простынь, выходил на крыльцо, спускал штанишки, на вытянутых руках растягивал простынь за углы и сушил на морозе.

Первый раз его ноги примерзли к ступеням, еле отодрали от мрамора, и если бы не волшебная медицина, ступни пришлось бы ампутировать.

Теперь Рюдзин ночевал в комнате Малыша, подпирая спиной дверь.

Кощей и Яга по очереди дежурили около Дворецкого, который бесновался сильнее всех, несмотря на настои Яги. Рвал вязки, кусался и страшно выл.