Глава 9. Дорóгой боли
– Мэтт, я могу озвучить все ваши вопросы ко мне, но предпочту услышать их от вас,– начал Молино. – Итак, в первую очередь вы спросите...
– Кто вы на самом деле и какими способностями обладаете?
– Я действительно профессор медицины, психолог и преподаватель, хотя в последнее время педагогическую деятельность пришлось свернуть из-за недостатка времени. Да вы и сами убедились, прочитав моё досье. Что до способностей – то они не столь феноменальны, сколь фундаментальны...
– Вы умеете читать мысли?
– Да, бросьте, Мэтт! – и профессор рассмеялся. – Я – не какой-то мифический Вольф Мессинг, чтобы развлекать зрителей, как клоун в цирке. Что есть мысли? Аморфный продукт когнитивной деятельности, сгенерированный безо всякого порядка и смысла. Читать мысли всё равно, как гоняться за тенью. Я – проводник, имеющий доступ к фактической долговременной памяти. Я могу получить любую логическую информацию, хранящуюся в вашей голове, и перенести её на любой носитель, включая чужую голову.
– Как Бостон?
– Не совсем. Чтобы вы правильно меня поняли, я вкратце расскажу вам теорию. Как вы знаете, память бывает разной. Для моей исследовательской деятельности интерес представляет исключительно долговременная память – данные, хранящиеся в вашей голове годами. Какой смысл изучать эхоические отпечатки времени, если через пару секунд вы о них забудете? Время на уличном циферблате, витрина магазина, леди, торгующая цветами с прилавка. Вы забудете о них, если эти события не будут связаны с чем-то более важным. Однако если этот информационный мусор будет связан с чем-то фундаментальным, к примеру, с реализацией спецоперации, вы запомните всё в деталях. Даже через год вы вспомните и время, и название магазина, и то, во что была одета женщина. Особенно хорошо запоминается информация, подвергшаяся реминисценции – многократному повторению, но это уже детали. Так вот, Мэтт, это и есть долговременная память.
Её тоже можно условно разделить на источники получения. Зрительная, слуховая, тактильная... Всё это крайне занимательно, но объект моего интереса лежит ещё глубже – в основах. Каждое событие, отложившееся в вашей голове, содержит сухую информацию и эмоциональный отклик. Я имею неограниченный доступ только к информации, к фактическим запоминаниям, которые имеют упорядоченный характер и логическую связь с конкретным событием. Лингвистические навыки, базовые и специализированные знания, секретная информация, о которой вы не должны распространяться ни при каких обстоятельствах. Я без особого труда могу получить доступ к этому вне вашего желания.
Более того, пользуясь информационно базой – из своей головы или из другого источника – я могу внедрить в вашу долговременную память довольно внушительный объём информации. Хотите знать французский? Я хорошо его знаю. Так же, как и Париж. Моё прикосновение, месяц несложной практики – и парижане не отличат вас от своего соотечественника. Но это фокусы, на которые я предпочитаю не растрачивать себя. Мои знания и умения простираются куда дальше банального всеобуча...
– Работа с агентами и целями ФБР?
– Бросьте! Какой из меня шпион?! Я – учёный и далёк от всей этой суеты. В настоящий момент меня заботит совсем другое, а именно: Бостон. Вильям Бостон – мой антипод. Ему не подвластен мир сухой информации. Он не сможет выведать ни код вашего сейфа, ни имя жены. Но он прекрасно ориентируется в эмоциях, которые так или иначе вызвали события в вашей жизни. Ваши детские страхи, первая любовь, секс с незнакомкой, радость отцовства и горечь утраты. Он имеет доступ ко всему, что оставило эмоциональный след в вашей памяти. К сожалению или к счастью, я этого не умею...
– Но хотите во что бы это ни стало...
– Нет! Цена этого умения для меня слишком высока. Чтобы обрести свои нынешние способность, я годами практиковался в систематизации разнообразного материла, учился строить умопомрачительные логические цепочки, запоминал целые массивы данных и проводил аналитику быстрее вычислительной техники. Это чертовски тяжёлый труд, Мэтт, поверьте! Далеко не каждый человек на этой земле пройдёт этот многотрудный путь до конца. Но я прошёл. Я уже стар и слаб, мне не пройти ещё одну дорогу, дорогу боли...
– Боли?
– Да, Мэтт. Я получаю доступ к информации, используя логические цепочки и ассоциативные образы, которые связывают весь массив фактической долговременной памяти. Ухватившись за кончик любого факта, я могу вытянуть сколько угодно звеньев и добраться до самой потаённой нейронно-аксонной связи. Так или иначе, но все факты в вашей голове... в любой голове логически или ассоциативно связаны. В противном случае вы просто забываете информацию, которая не имеет прикладного значения. Это и есть мой ключ к сознанию.
Бостон пользуется другой отмычкой – болью. Болью пронизаны все эмоции, как позитивные, так и негативные. Некоторые из них напрямую, некоторые – посредством страха, который тоже является продуктом боли. Именно боль, как генетическая реакция организма на опасность, является связующим эмоциональным фактором.
– А как же любовь?
– Страх одиночества. Люди – животные социальные, мы нуждаемся в привязанности на инстинктивном уровне. Её отсутствие порождает душевные страдания, присущие неполноценному члену сообщества и несостоявшемуся индивиду. Чувство собственной ущербности. Вы наверняка с этим сталкивались.
– А как насчёт дружбы?
– То же самое. Мэтт, вы можете назвать любую эмоцию – и я проведу её прямую связь с болью. В природе человека нет переживания сильнее боли, а значит, именно боль будет главенствовать над всеми эмоциями, становясь частичкой любви или ненависти. Бостон читает боль во взгляде – при определённой сноровке это нетрудно – вступает в контакт с потенциальной жертвой и выматывает клубок эмоций, чтобы отыскать нужную. Безусловно, это – прекрасный навык, но достался он ему очень дорогой ценой. Как мною было сказано ранее, я провёл годы в тренировках, обрабатывая данные и выдавая различные результаты. Я пропускал через себя то, чем сейчас играючи жонглирую. А теперь представьте, сколько чужой боли должен был пережить человек, который приручил её! Адские муки по сравнению с этим – курорт. Признаться, я даже восхищён силой воли Вильяма. Но я к такому не готов!
– Зачем?!
– Жажда познания. Настоящий учёный – это человек не от мира сего. Увлечённого человека зачастую сложно понять. Он изъясняется терминами своего мира, живёт в своём событийном пространстве и с каждым достижением отдаляется от привычного вам социума. Человек с признаками расстройства аутического спектра.
– Вы хотите сказать, Бостон сумасшедший?
– Я не исключаю такой возможности. Мне сложно спрогнозировать ментальную реакцию в ответ на столь сильные и долговременные страдания. Уже который год я с ума схожу от чертовски надоедливой боли, – и Молино погладил свою хромую ногу, – которая усиливается до нестерпимой к вечеру. А это всего лишь одна боль из миллиарда, и то, не самая интенсивная. Вы представляете, как страдал Бостон? Вполне возможно, разум его повредился. Но при этом остался острым, быстрым и коварным. Он чертовски умный человек и самый опасный игрок, которого я встречал!
– Вы говорите о боли, профессор. Почему тогда Трент чувствовал наслаждение? Как связаны эти две эмоции?
– Напрямую. Если предположить, что Бостон затаил злобу на мир из-за своих страданий, он вполне может наслаждаться местью, которую вершит в каждом из случаев, одаривая жертву болью. В состоянии гипнотического транса Трент переживал эмоции Бостона, а после сеанса некоторое время чувствовал страдания жертвы. Как похмелье после изрядного возлияния. Понимаете?
– Догадываюсь. Если я правильно понял, посредством взгляда Бостон внушает жертве конкретные действия, равно, как вы через прикосновение можете обучить меня языку. Так?
– Не совсем так, – снисходительно улыбнулся профессор. – Взгляд – это всего лишь элемент самодисциплины, вошедший в привычку. Бостон смотрит, я прикасаюсь, Адам машет шариком... Это фетиш, помогающий настроиться на нужную волну. Обмен информацией происходит на неосязаемом уровне.
– Вы хотите сказать, доктор Патис тоже обладает... – с удивлением начал Эйшер.
– Адам?! – Молино взвизгнул, перебив капитана, и снова расхохотался. – О нет! Адам, конечно же, способный ученик и умный малый, но он слишком ленив и мягкотел, чтобы дойти до таких высот. Я скорее поверю в то, что вы способны на такое, но не доктор Патис. Его удел – клиническая психотерапия, не более.
Бостон не способен имплантировать эмоцию в чужой разум, это слишком сложно и рискованно. Если жертве суждено пережить смерть, он должен пережить её вместе с жертвой. Кратковременный визит на тот свет не всегда заканчивается благополучно, большинство задерживается там навсегда. Бостон не станет так рисковать.
Он использует другой метод. Ухватив чужую боль, Бостон добирается до эмоциональных связей глубинного залегания. Он вторгается туда, куда вы предпочтёте не пускать никого, даже себя. Это слишком больно. Отыскав нужный стек с мощным эмоциональным откликом, Бостон использует эффект Зейгарника, усиливая мотивацию, направленную на избежание боли. Это очень легко, как раскачка самовозбуждающейся маятниковой системы. Достаточно сообщить незначительное усилие нужной амплитуды, чтобы система пришла в действие и набрала искомую силу. Качнув маятник боли, Бостон скрывается из вида, удерживая при этом телепатическую связь с жертвой.
– Ощущение присутствия человека.
– Совершенно верно. Всё остальное делает жертва. Эффект может быть как мгновенным, так и отложенным. Жертва может через час содрать с себя кожу или через пять лет убить соседа изуверским способом. Имеет значение только время жизни самой жертвы, всё остальное неважно. Запущенная система обязательно раскачается до колоссальной амплитуды, толкая человека к безрассудным действиям. Противостоять этому не способен никто: ни вы, ни я, ни даже сам Бостон. Это неизбежность.
– Я бы не был столь категоричен, – с присущим ему стальным холодом, возразил Эйшер. – Моя боль меня не пугает. Бостон вряд ли отыщет в моей голове страх, способный свести меня с ума.
– Вы так думаете?! – ухмыльнулся профессор и взял капитана за руку, от чего у того пробежал холодок по телу. – Третье апреля две тысячи третьего года, Ирак, периметр в трёх километрах южнее города Умм-Каср. Группа из двенадцати бойцов под вашим началом получила приказ вести наблюдение за предполагаемым замаскированным командным пунктом – подземным бетонным бункером – не вступая в бой до прихода подкрепления. Семь утра. Пустынная прохлада быстро испаряется под лучами жаркого солнца. Вы же помните эти события?
У вас не было приказа зачищать периметр, капитан! Но вы всё-таки приняли решение обследовать бункер, в котором к тому моменту зияла огромная чёрная дыра от ракеты. Вы сочли его поражённой целью, которая больше не представляет опасности. Группа из восьми молодых, необстрелянных бойцов вошла внутрь. Вы замыкали группу, по-видимому, это вас и спасло. Конечно же, вы не могли знать, что внутри вас поджидает шахид, начинённый уймой взрывчатки. Но как опытный командир, вы обязаны были это предусмотреть. Рядовой Эррел, рядовой Климси, сержант Ходжес... Вы даже номера на их жетонах помните! Я все верно сказал или ошибаюсь, капитан Эйшер?!
– Всё верно, – выдавил побагровевший капитан.
– Думаете, вам удастся скрыть эту скорбь, если даже Корис видит её психосоматические проявления?
– Скорбь невозможно скрыть, но можно сделать соответствующие выводы. Я усвоил этот урок. Это пройдённый опыт моей жизни, который Бостону не удастся использовать в своих целях.
– Вот как?! – воскликнул уже вошедший в раж профессор. – Тогда позвольте, я расскажу вам возможный сценарий вторжения Вильяма Бостона в ваш неприступный разум. Сперва вы устроите тут настоящую бойню с целью побега. Вы прихлопнете пару-тройку фэбээровцев, возможно, даже кого-то из нас и сбежите с маниакальной идеей устранить источник опасности. В Лейк-Чарльз есть центр ближневосточной культуры. Скорее всего, он станет вашей первой целью. Что будет дальше – сложно сказать, но думаю, дюжину-другую лиц арабской внешности вы положите. А потом, возможно, пойдёте на штурм посольства какой-нибудь ближневосточной страны. И если после это вас не убьют ваши же коллеги, вы окажетесь в психушке, где и проведёте остаток своих дней!
Вас будут пичкать препаратами, от которых ваше тело будет изгибаться в мучительных судорогах в то время, как ваша воля будет дремать! Вы превратитесь в куклу, ежесекундно испытывающую изнуряющую боль! Ваша правда станет бредом ещё одного буйнопомешанного социопата, которому не место в цивилизованном обществе! Вы потеряете всё: и жену, и детей, и будущее! Всё, чем дорожите! И единственным вашим заветным желанием будет вожделение скорой смерти! Вы будете проклинать своё крепкое, живучее тело и ежечасно рыскать по углам камеры в поисках хотя бы монеты, которую можно заточить чтобы перерезать себе глотку! Но даже этого у вас не будет. Всё, что вам достанется – это кристальная чистота белых мягких стен и уют беспомощного мученика, а единственным вашим развлечением будут мольбы Господу о скорейшем избавлении! Как вам такой сценарий, капитан?!
– Этого не будет!
– Будет, капитан, будет! Вы не сможете противостоять натиску Бостона, вам не справиться с его оружием! Вы даже не заметите вторжения и не найдёте противоядия без нашей помощи! В одиночку вам не защититься от демона, живущего внутри вас!
– Хотите сказать у вас есть способ остановить воздействие?
– К сожалению, нет, – ответил Молино и потускнел. – Мне недоступен эмоциональный спектр разума. Но я могу упредить развитие навязчивого состояния с помощью препаратов и медицинских процедур. Я могу довольно долго держать пациента в угнетённом состоянии в надежде на то, что смертоносные колебания сами собой угаснут, и маятник остановится.
— Это возможно?
– Всё, что имеет начало, имеет и конец.
– Но для этого...
– Совершенно верно! Для этого нам нужны имена людей, которые уже подверглись воздействию Бостона, но всё ещё носят в себе эту мину замедленного действия. Мне даже страшно представить их численность! За день в мегаполисе вы можете встретиться глазами с десятками тысяч людей. Особенно, если вы работаете страховым агентом. Вы представляете, скольким Бостон уже успел подарить билет в ад? Я не лгал вам, капитан, говоря о тысячах потенциальных жертв. Я лишь слегка преуменьшал их количество. Именно поэтому нам дорога каждая минута!
Укладывая ладони на лоб, я открываю Бостону информационный канал, по которому он дозированно переносит всю информацию из своей головы в голову донора. Это рискованная операция, но другого выхода у нас нет. Каждый фрагмент воспоминаний может содержать отсылку к мимолётной встрече взглядами. Я хорошо понимаю Трента, вынести такое не каждому под силу. И наравне с вами боюсь за его психическое здоровье, поэтому строго дозирую информационный объём. Если бы Бостон решил вывалить всё сразу – Фолт точно бы сошёл с ума. Я контролирую этот процесс, балансируя на грани, но большей защиты курсанту я дать просто не могу.
– Благая цель... – немного подумав, сказал капитан и с прищуром добавил: – Только при условии, что вы мне не лжёте.
– Вы можете думать так, как вам заблагорассудится. Я не вправе диктовать вам условия. Все, кто находится здесь, делают это по доброй воле и с благими намерениями. Я рассказал вам всё, что умалчивал от вас спецагент. Возможно, даже больше, чем вам следовало знать. Теперь решение за вами, Мэтт. Но помните! Перед тем, как предпринять какое-то действие, подумайте о возможных последствиях! Вы уже научены горьким опытом и знаете: скоропалительные решения не приводят к позитивному результату. Подумайте здраво, пока вы ещё можете здраво мыслить!
Выйдя из манипуляционной, Эйшер едва ли не бегом направился к продуктовому складу. Пересохшее как пустынный песок горло драло до невозможности, а удушливый кашель не давал глотнуть воздуха. Выпив махом полгаллона воды, капитан облегчённо вздохнул и присел прямо на пол. Нужно было отдышаться.
Через пять минут Эйшер уже шёл неторопливым шагом в номер к Фолту, по дороге переваривая чудовищный информационный винегрет, которым его щедро накормил профессор. Через всю логичность доводов Молино красной нитью проходило одно несоответствие, которое не давало капитану покоя. Ему не верилось в благие намерения ФБР. Из своего богатого опыта он помнил о том, что федералы никогда не отличались гуманизмом. В любых операциях с их участием – будь то спасение заложников или захват преступников – всегда имелась побочная цель, которую ушлые агенты предпочитали не афишировать. И зачастую именно эта цель, достичь которую федералы предпочитали чужими руками, становилась приоритетнее объявленной задачи. Эйшеру не верилось в то, что Корис может напялить стринги поверх лосин и, накинув на плечи плащ супергероя, ринуться на спасение людских жизней. Кто угодно, только не спецагент.
Рассматривать профессора Молино в качестве единственного информатора нельзя было ни при каких обстоятельствах. Какими бы ни были намерения профессора – он был под колпаком у Кориса, а значит, пел только ту песню, которую заранее надиктовал ему спецагент. Именно поэтому Корис и настоял на своём присутствии при разговоре. Нужен был другой источник информации. Кто-то, кто может знать правду и при определённых условиях поведать её. Единственным кандидатом на эту роль был доктор Патис – добродушный пухленький психотерапевт, который по расчётам Эйшера всё ещё занимается курсантом.
– А-а, Мэтт! Как здорово, что вы решили заглянуть к нам! – увидев в дверях капитана, радостно провозгласил доктор Патис.
– Я смотрю, дело у вас идёт на лад, – с облегчением сказал Эйшер, глядя на вяло улыбающегося Фолта.
– Да, сэр, мне уже значительно лучше, – подтвердил курсант и попытался встать с кровати.
По медленным, слабо скоординированным движениям Фолта капитан понял: парень под седативным.
– А знаете, мистер Эйшер, – с трудом ворочая ватным языком, продолжил курсант, – доктор Патис – прекрасный собеседник. А ещё он хороший психолог...
– Не перехваливайте меня, Трент, – с напускным смущением вставил Патис.
– Он предложил замечательную игру, суть которой заключается в переворачивании событий. Очень занимательная игра. Я от души посмеялся над местью того господина, который накормил своего соседа собачьими фекалиями за то, что его пёс гадил в соседском дворе. Кажется, это был мистер...
– Айзер, – уточнил капитан.
– Да, спасибо! Удивительное дело: я видел эту историю своими глазами, но очень быстро забыл детали. Какая изобретательная месть! Вы не находите, мистер Эйшер?
– Я не нахожу в этом ничего весёлого, – глядя исподлобья на доктора, мрачно начал капитан. – Эта история была бы забавной, если бы не печальный исход. Мистер Крайол, сосед мистера Айзера, умер, подавившись дерьмом своей собаки, которая действительно гадила в соседском дворе. А мистер Айзер за совершённое преступление до сих пор отбывает наказание в колонии строгого режима, где пробудет ещё лет пятнадцать, если до этого его не грохнет кто-то из скинхедов потому, что мистер Айзер – потомственный еврей в чёрт знает каком поколении. Вам всё ещё весело, Адам?
– Да, Мэтт, вы безусловно правы, но в сложившейся ситуации у нас нет другого выбора, кроме инверсии эмоционального отражения событий. Негативное воздействие шокового контента необходимо нивелировать, – попытался оправдаться Патис.
– Может, вы придумаете что-то и для...
– Не надо, капитан! Не стоит бередить свежую рану.
– Джентльмены, не спорьте! – вклинился Фолт. – Мистер Эйшер, мне действительно значительно лучше. Я больше не чувствую тревоги и вины за то, чего не совершал. Я полностью принял свою позицию, как рекомендовал доктор: я – наблюдатель. Знаете, этот факт удивительным образом расставляет всё по своим местам! Я даже не думал, что такое возможно. Мистер Эйшер, я полагаю, вам стоит попробовать.
– Да, Мэтт, прислушайтесь к совету нашего юного друга! – подключился доктор. – Практика инверсии эмоционального отражения – это прекрасный способ взглянуть на мир под иным углом. Если хотите, я могу помочь вам в этом.
– Пожалуй, я прибегну к вашей помощи, доктор, – с прищуром закивал капитан, – я думаю, вы мне в этом не откажете.
– Конечно-конечно! – подхватился Патис. – Мы можем начать прямо сейчас! Я думаю, Тренту будет интересно понаблюдать за тем, как хмурый капитан веселеет прямо на глазах.
– Я думаю, сейчас Тренту не помешает отдых.
– Да, вы правы, – согласился курсант, – я бы с радостью поучаствовал в вашей игре, джентльмены, но я чертовски устал. Удивительное дело! Ещё утро, я толком ничего не успел сделать, а глаза слипаются. Как такое может быть, доктор?
– Такое бывает, Трент, ничего страшного, – успокоил Фолта доктор, – вы отдохнёте немного, наберётесь сил, а вечером...
– Не этим! – уточнил капитан.
– Разумеется! Следующим вечером мы снова приступим к работе. Полагаю, спецагент и профессор не будут против. Итак, Мэтт, я в вашем распоряжении, назначайте время и место.
– Мой номер, сейчас.
– Без проблем! – весело кинул Патис и, попрощавшись с Фолтом, направился к выходу. – Так вы идёте, Мэтт, или я сам буду играть?
– Минуту, доктор. Я перекинусь парой слов с Трентом.
Когда Патис скрылся за дверью, капитан спросил у курсанта:
– Ты и вправду лучше себя чувствуешь?
– Не знаю, – растерянно ответил Фолт, – я бы предпочёл не видеть всего этого.
– Не переживай, скоро всё закончится.
– Очень на это надеюсь!
– Верь! Всё, отдыхай.
И капитан направился на выход.
– Мистер Эйшер! – окрикнул его Фолт. – Сэр! У меня к вам просьба.
– Я слушаю, курсант.
– Пообещайте мне сделать это быстро, когда я окончательно превращусь в ручного монстра Бостона!
– Не мели ерунды, сынок! Я здесь не для...
– Умоляю вас, Мэтт!
– Хорошо.
