Привет, Свет! 71
* * *
Гайжюнай я покидал младшим сержантом, с полным набором всяких разных значков и тремя прыжками за спиной. Среди ребят, улетавших вместе со мной, были и мои друзья: Андрей Краснов, Рустам Иналов и Юра Фруктов. Юрке как-то удалось убедить начальство оставить вместо себя Фазыла Хайрулова. Нас определили в Боровуху -1 в 350-й воздушно-десантный полк Витебской дивизии.
Ещё в учебке, когда обучение подходило к концу, офицеры и сержанты стали настраивать нас на Афган. Там наши ребята уже второй год выполняли интернациональный долг, защищая тамошних жителей от моджахедов. Требовались добровольцы. Вот они на нас и наседали. Мол, вы трусы, маменькины сыночки, боитесь ехать в Афганистан, давайте, покажите себя мужиками. В полку напряг усилился. Мы были не против, только считали, что ещё не совсем готовы к военным действиям. Думали, поднатаскаемся как следует за полгода и вот тогда – в бой.
Месяц, наверное, обрабатывали. А потом пошёл слух, что готовятся учения, приближённые к боевым, и от нас отстали.
На учениях мы прыгали с ИЛ-76. А это уже другой коленкор. Высота почти та же, зато скорость намного больше. Заревела сирена, и вместе с ней открылись передние двери и рампа – проём в хвосте самолёта. По салону загулял сквозняк. Прозвучала команда: «Первый пошёл!» Самолёт летел быстро, народу было много, и все должны были успеть выпрыгнуть над заданным квадратом. Поэтому первый десантник сделал шаг к выходу, десятый - предал ускорение, а последние - уже бежали к выходу.
Всё получилось, как обычно – четвёртый прыжок как ни как. Теперь, прыгнув с ИЛ-76, я стал настоящим десантником! Убедившись, что купол раскрылся, стал осматриваться. Самолёты летели сплошным потоком и, казалось, заполнили всё небо. Из каждого как горох сыпались сотни десантников и висели в воздухе, словно пух одуванчиков. Красота! Ещё бы, два полка принимали участие! Вот тут, главное, не зевать, смотреть в оба, чтобы не сесть кому-нибудь на шею, или кто-нибудь не влетел в твои стропы.
Это учение мы выиграли. Победили, так сказать, условного противника. А это значит, как посчитали наши офицеры, уже достаточно поднаторели в военном искусстве. Прессинг возобновился, и мы все написали рапорта в добровольцы.
Вскоре мы оказались в Термезе. Месяц прошёл на акклиматизацию, в течение которого мы не только привыкали к новому климату, но и знакомились с обычаями и жизнью афганцев. Потом нас перебросили в Баграм, а там…
Не люблю вспоминать войну. Ни с кем-то, ни когда один. Слишком много крови, смертей и горя. Даже в компании с Андрюхой Красновым или другими ребятами-афганцами никогда этого не делал. Да и они тоже. Пили за то, что выжили, поминали погибших и всё. Чтобы кто-то рвал на себе тельник и хвастался, что он… - такого не было. По крайней мере, при мне.
Ещё в конце учебки я перестал писать письма брату и Ваську, объяснив это отсутствием времени. Родителям писал через раз, но Светке отправлял письма при любой возможности. Из Афгана тоже писал. Про войну, конечно, ни слова, только про то, как мне хорошо служится в Узбекистане. Обратным адресом была его военно-полевая почта. А работала она очень плохо. За всё время я получил от неё всего три письма. Но и они согревали, когда я мёрз по ночам в горах, придавали смелость и решительность в боях, но, самое главное, я всегда знал, что меня любят и ждут.
За месяц до приказа о демобилизации меня серьёзно зацепило осколками гранаты. В том бою погибло немало ребят. Но свою задачу мы выполнили на все сто – продержались до прихода основных сил. Оперировали меня в военном госпитале в Термезе. Врач сказал, что если бы чуть-чуть левее и если бы... то тогда бы... А так, бедро просто разовортило, не повредив аорту. Но операция прошла успешно, и я смогу сплясать на своей свадьбе. Пока лежал, мне принесли семь писем. Три - от родителей, четыре - от Светки. Дошли всё-таки до адресата. После Светкиных писем, полных любви и ожидания, моя поправка пошла быстрее.
Перед самой выпиской меня посетили два офицера. Подполковник поинтересовался моим самочувствием, а потом объявил, что за проявленные героизм и мужество в составе ограниченного контингента Советских войск в Афганистане при выполнении интернационального долга мне присвоили очередное звание старшего сержанта и наградили орденом Красной Звезды. Вручили погоны с одной, но очень широкой лычкой, и коробочку с наградой, пожали руку и удалились.
У меня уже были награды: «Звезда», «Знамя», «За боевые заслуги» и «За отвагу». Медаль «За отвагу» я получил за первый бой. В том бою погиб Юра Фруктов…А сержанта я получил месяца через четыре после того боя. Вместе с орденом Красного Знамени.
Вернувшись в Боровиху, в свою часть, я встретил там немало знакомых, которые тогда остались в полку и теперь готовились к демобилизации. Пока мне готовили документы о комиссовании виду невозможности продолжения военной службы в связи с ранением, ребята помогли мне подготовиться к «дембелю». Один поделился аксельбантами, второй, сержант-каптёрщик с Алтая, подогнал офицерские сапоги. А командир нашего взвода Валера Семёнов, теперь уже лейтенант, подарил мне свой парадный ремень.
Так что на родной улице я появился при полном параде: лихо заломленный голубой берет, тельник, парадка, опоясанная офицерским ремнём белого цвета, который отлично гармонировал с аксельбантами, и хромовые сапоги, которые я отполировал до блеска специально для этого случая прихваченным из полка старым полотенцем.
Как назло, на улице никто не встретился. Некому было порадоваться моему появлению, позавидовать бравому виду, выправке и, наконец, орденам и медалям. Но быть может, хотя бы кто-то увидел меня в окно? Впрочем, это не сильно меня тронуло, хотя и царапнуло. Сегодня была суббота, а значит, вечером я встречусь со Светкой. Вот что заботило меня больше всего. Я так по ней соскучился, что готов был бежать к её дому прямо сейчас и простоять там под окнами до тех пор, пока она не появится.
Дома оказалась одна сестрёнка. Она повзрослела, похорошела, но на моё появление среагировала как маленький ребёнок. Казалось, что её радости не будет конца: я кое-как оторвал её от себя. Но даже стоя рядом, она продолжала держать меня за руку, словно боялось, что я исчезну.
- Ты воевал, что ли? – сообразив, наконец, что награды боевые, удивилась она.
- Пришлось, - ответил я и стал разуваться.
И в этот момент открылась дверь, и зашла мать с полной хозяйственной сумкой. Вернулась из магазина. Опять радость, поцелуи, обнимания, слёзы. Потом, когда объятия разжались, она увидела ордена, и слёзы потекли сильнее.
- Ты чего, мамань? – опешил я.
- Слава богу, - прошептала она и снова обняла меня.
Скинув сапоги, я забрал у неё сумку, и мы прошли на кухню. Пока она хлопотала у плитки, разогревая борщ, Танюха не отходила от меня ни на шаг, гладила ордена, теребила медали и аксельбанты. Чтобы отделаться от её назойливости, я снял китель и повесил в зале на спинку стула, оставшись в тельнике. Хотел переодеться, но вся моя одежда оказалась малой. Даже Серёгина. За стол сели все вместе. Мать предложила отметить приезд, но я отказался. Не хотел при встрече дышать на Светку перегаром. Сидели долго, говорили обо всём, кроме Афгана. Говорила в основном мать, иногда встревала сестрёнка. Я с интересом их слушал, так как речь главным образом шла о моих друзьях. Васёк работал на шахте. Демобилизовавшись, вернулся домой Санька Маликов. Ещё весной, и сейчас трудился слесарем в какой-то автобазе. Оказывается, в Рязани ему сделали операцию по устранению косоглазия, и он стал пригодным для службы. Вовка Табаков, по прозвищу Кеша, только неделю назад вернулся из армии. Служил не далеко, в Юрге, в танковых частях. Костя Белов так и жил в Бачатах, женился и уже имел двоих детей. Про Светку и о Казанцевых вообще – ни слова. Казалось, они специально обходили эту тему. Да и я, обуреваемый предстоящей встречей, не касался её. Зачем? Встречусь, и так всё узнаю. Так будет интереснее, чем знать всё наперёд.
Заметив, что я всё чаще стал поглядывать на наручные часы, мать как-то нерешительно, словно боясь меня обидеть, сказала:
- Ты бы… не ходил туда сегодня, сынок…
В этот момент голова у меня была занята совсем другим. До приезда Светки оставалось меньше часа. Если припоздает, не беда – подожду. Представляю, как она обрадуется, когда меня увидит. Мы обнимемся крепко-крепко и поцелуемся на глазах у всей улицы. Даже если Светкины родители в эту минуту появятся на крыльце и будут глазеть на нас. Теперь я имею полное право поцеловать свою невесту, никого не стыдясь. Поэтому словам матери, особенно тому, как они были сказаны, значения не придал. Лишь когда минут через двадцать она повторила свою просьбу, я с подозрением посмотрел на неё. В груди затлел огонёк тревоги. Что бы всё это значило?
- Почему? – спросил я.
- Ну… ты же с дороги, устал…- нашлась она, что ответить, - да и Света… - она запнулась, - наверное, тоже… Потом сходишь…
- Ты чего, мамань? Когда потом?
Я вскинулся и, выскочив из-за стола, побежал одеваться. Этот разговор мне не понравился. Что-то маманя темнила. Почему потом? Что случилось? Неужели Светка…. А как же её письма? Люблю, жду-не дождусь… Нет, здесь что-то другое. Я обул сапоги, открыл дверь и услышал в спину Танюху:
- Саш!..
Резко обернувшись, успел заметить, как мать одёрнула сестрёнку и рукой задвинула её в кухню, сама оставшись на пороге. Выражение её лица мне не понравилось, словно провожала меня на войну. Змея сомнения зашевелилась во мне сильнее. Я закрыл дверь, сбежав по ступенькам, выскочил на крыльцо и поспешил к Казанцевым. Не выдержав такого темпа, дала о себе знать раненая нога. Прыть пришлось убавить. Если идти спокойно, то всё было нормально, даже хромоту можно было не заметить, если не приглядываться. Но стоило ускориться, как рана начинала ныть тупой, но вполне терпимой болью, и хромота усиливалась. Врачи советовали не напрягать ногу, чтобы рана зажила быстрее.
По дороге я вспоминал Светкины письма, цитировал их наизусть. В них было много любви, горечи от разлуки и желания соединиться, и сделать меня счастливым. Это меня успокоило, и я переключился на другое. Как произойдёт встреча? Что со мной станет, когда увижу любимую? Как среагирует Светка, увидев меня?
Чем ближе подходил к дому Казанцевым, тем больше охватывало меня волнение и сильнее начинало колотиться сердце. Этой минуты я ждал два года. Два года! Наконец, всё образуется, и будет так, как мы со Светкой мечтали. Поженимся, нарожаем детей, и все будут нам завидовать.
Была середина сентября. Лёгкий тёплый ветерок нисколько не освежал разгорячённое лицо. В некоторых огородах люди собирали урожай. Но двор Казанцевых пустовал. «Неужели никого нет дома? - мелькнула в голове тревожная мысль, когда я остановился у знакомой калитки. – Вот тогда будет облом!» Я постоял немного в нерешительности, словно впервые в жизни пришёл на свидание, а затем привычно сунул пальцы в рот и свистнул. Подождал – никого. Обычно, если дома кто-то был, то не заставлял себя долго ждать. А дома кто-то был, так как замка на двери не было. Не расслышали, наверное. Я снова заложил пальцы, чтобы свистнуть громче. Но только набрал в лёгкие воздух, как дверь открылась, и на крыльце появилась тётя Аня. За ней высунулась Катька.
Тётя Аня нисколько не изменилась, словно время над ней было не властно. Русые волосы, как всегда, скручены на затылке в «шишку», синее крепдешиновое платье облегало стройное тело. Никакой косметики, но и без неё лицо было красивым. Если бы я не знал её с детства, то принял бы за старшую сестру Светки.
Другое дело – Катька. Она вытянулась, похудела, стала более симпатичной (а может и была всегда, только я на неё внимания такого не обращал) и теперь больше походила на мать, чем на отца.
Они не узнали меня. Посчитали, должно быть, что бравый солдат ошибся адресом. Так и стояли на крыльце, с недоумением глядя на меня, пока я не поздоровался и не попросил позвать Светку. Только тогда тётя Аня встрепенулась, лицо её озарилось неподдельной радостью. Всплеснув руками, она поспешила ко мне. Не отрывая от меня восхищённого взгляда, Катька пошла за ней следом.
- Саша… - пробормотала тётя Аня, констатируя то, что видела, при этом разглядывая не столько меня, сколько награды, - а я тебя и не узнала… Здравствуй!
- А Света где?
Вопрос был глупым. Я же пришёл раньше времени. Значит, Светка сейчас либо подъезжала к городу, либо только что прибыла на автовокзал. Но ведь что-то же я должен был сказать! Эта глупость заставила тётю Аню стушеваться.
- А Света… - она отвела глаза и тихо сказала куда-то в сторону, - нету Светы…
- В смысле? – перепугался я, решив, что она (не дай бог!) умерла. Недаром маманя намекала, чтобы я не ходил сегодня. Может…
- В смысле – кончилась твоя Светка! – жёстко, словно за что-то мстила сестре, пояснила Катька. - Замуж она вышла!
Да, внешность её изменилась, но характер так и остался змеиным. Не придав значения её словам, потому как она всегда говорила так, чтобы сделать мне больно, я посмотрел на её мать. Что она скажет? Та виновато посмотрела на меня, в глазах блеснули слёзы. Не найдя слов, она лишь кивнула, подтверждая слова дочери.
Меня словно с самолёта сбросили: земля ушла из-под ног, и перехватило дыхание. Мысли хаотично замелькали в голове, как рикошетирующие пули. Затем охватила паника: «Светка замужем! А как же я? Как же я буду жить-то без неё?»
- Саша… - вывела меня из оцепенения тётя Аня, - ты…
- Когда? – только и смог я из себя выдавить, грубо оборвав её. Меня не интересовали объяснения. Измену никак нельзя объяснить. Больше хотелось узнать, когда она успела. Последнее письмо, отправленное ею, было в августе, в котором, как и в предыдущих, было написано словно заклинание: «Люблю!», «Люблю!!», «Люблю!!!».
- В прошлом году в апреле, - добивала меня Катька. - Ребёнок у неё уже. На днях годик исполнится.
Её слова как гвозди вбивались в голову, причиняя невыносимую боль. Всё время нашей со Светкой дружбы она пыталась отвадить меня от сестры. И вот, наконец, у неё это получилось. Она говорила так, словно специально выдала Светку замуж за другого, и теперь упивалась своей победой.
Раздавленный страшной новостью, я стоял словно пришибленный. В один миг всё перевернулось. Солнечный свет закрыла тьма, ледяной холод остудил осеннее тепло. Стало пусто и тихо, как на войне после боя…
Вспомнив Афган, я вздрогнул и пришёл в себя. В голове промелькнуло: «Ты получил исчерпывающую информацию, и теперь тебе здесь делать нечего».
- Извините, - проронил я и пошёл домой. Хотя за что я извинился? За то, что Светка меня не дождалась?
Тётя Аня заплакала. Не вытирая слёз, она с жалостью глядела на меня. Катька же уставилась на меня влюблёнными глазами. Какая метаморфоза! Ведь только что с наслаждением обрушила мою жизнь. Но, похоже, эмоции в ней бушевали тоже не шуточные. Не сделал я и нескольких шагов, как услышал её зов, непроизвольно вырвавшийся.
- Саша!..
В нём была мольба, чтобы я вернулся. Вернулся к ней. Не к Светке, а к ней, Катьке Казанцевой. Почему-то сразу вспомнился её непонятный взгляд, которым она смотрела на меня после того, как я отдубасил наглого мастера спорта. Всплыли в памяти Светкины слова, что её сестра завидует ей и ищет себе парня, похожего на меня. Решила занять Светкино место, что ли?
Но Катька меня не интересовала ни с какой стороны. Я не отреагировал на этот позыв и продолжил путь. И с каждым шагом до меня всё больше доходило понимание того, что натворила моя подруга, моя любовь, чей милый образ не позволял мне сходить с ума, вдохновлял и придавал силы в той кошмарной бойне. Светка не дождалась! Светка предатель! И чем больше я осознавал это, тем сильнее захватывали меня обида и злость, выдавливая из глаз слёзы. Но сейчас я не мальчишка – пятиклассник, а боевой солдат, прошедший ад. Слёз ты не дождёшься! Я так сказал, и так будет! Но когда я, перебравшись через одноколейку, дошёл до автобазы, душа не выдержала натиска. Обуревавшие эмоции всё-таки проломили мою стойкость, и в виде слёз вырвались наружу.
Перед тем, как открыть дверь, я привёл себя в порядок. А зайдя в дом, сразу прошёл в детскую и, не раздеваясь, даже не сняв берета, завалился на кровать. Мать в зале, как всегда, проверяла тетради своих подопечных. Она лишь глянула на меня и сразу поняла, что не стоит приставать с расспросами. Она и Танюху придержала около себя, которая собралась было подбежать ко мне. Не помню, как быстро я отключился, но, по словам матери, когда она через какое-то время заглянула в комнату, я уже спал. Сказалось долгое путешествие домой, нервный срыв и, вероятнее всего, привычка спать в любое время, когда появляется такая возможность, выработанная на войне.
