Голоса

       Девочка моя, ты столько лет прожила в четырех стенах. В тебе плещутся моря и вздыхают пустыни, высятся в сиреневой дымке горы и восходит молодая луна, тонким серпом бледнея в зеленоватых небесах.

       Твоя душа измучена смирением и мудростью. Твои невидимые слёзы не приносят облегчения, проливаясь редкими тяжелыми каплями на морщинистые руки стариков, проживших слишком много вёсен, чтобы искать утешения в цветении лимонных деревьев.

       Ты живешь от рассвета до захода солнца. День за днем, год за годом, век за веком. Ты носишь в себе тоску бедуинов по Океану и неясную печаль сицилийцев по звенящей тишине пустынь и запаху песчаных женщин. В тебе шелестят кроны деревьев и звучат обрывки тысячи разговоров.

       «Даже после своей смерти я хотел бы оберегать тебя, поэтому завещал развеять свой прах над твоей могилой».

       «Мама, а призраки любят мороженное?»

       «Ты разбил мне сердце. - Дорогая, это была всего лишь чашка».

       «Эти духи пахнут выдохшейся любовью».

       «Мне кажется, в Вас слишком много зимнего солнца. Иначе как назвать эту необъяснимую печаль, заставляющую Вас отворачиваться от зеркал?»

       «Зачем ты учишь португальский? – Я хочу, написать портрет женщины, поющей фаду».

       «Судя по цене, эту черешню собирали на луне».

       «В ее возрасте полагалось бы обзавестись приличным сервизом. Потчевать гостей чаем из разномастных чашек - это, по-моему, весьма легкомысленно. – Но ведь чай от этого не пострадал. А вкуснее пирожных я в жизни своей не ел. – Но ведь это разномастные чашки, Чарли!»

       «Эти серьги идут к твоей наготе. – Но я одета. – Только когда говоришь».

       Ты подходишь к лотку зеленщика и покупаешь у него кулёк черешни. Серьги в форме сов лежат в кармане передника. Сквозь тебя проходят старики, дети и бездомные кошки. Твое сердце тяжело, а тело невесомо и прозрачно.

       «Я хотела бы прожить короткую жизнь. – Тогда я любил бы тебя ещё сильнее».