Исповедь

меньше думать,

больше чувствовать.

ПРОЛОГ

если это можно так назвать

тревога. беспричинная тревога и беспокойство всё чаще стали накрывать. никогда не знаешь в какой момент сердце затрещит по швам под их ударами. в такие моменты мысли превращаются в рой пчел и жалят тебя во все голые участки разума. никуда не спрятаться. никак не утихомирить их. ждать. все что остается - это переждать очередное нашествие. дышать становится тяжело. чтобы отвлечься пытаюсь писать. обычно помогает. когда пишешь, становится чуточку спокойнее. как минимум потому что ты не можешь писать обо всём сразу. и тогда всё, волнующее тебя, ты начинаешь размусоливать поочередно. сначала одно, потом другое. когда пишешь о своих проблемах, разбираешься в причинно-следственных связях, разум постепенно очищается. есть одно но: буквы не всегда в состоянии утихомирить тайфун из мыслей и волнений. тогда пальцы начинают дрожать. а как с дрожащими руками, будто у тебя волчанка, нажимать на клавиши? в тем более писать от руки. я пыталась. и не раз. тщетно это всё. правильно написать слово становится просто невозможным. кажется что ты сейчас умрешь от разрыва сердца. но я держу в голове мысль что все временно. что рано или поздно тревога отойдет. по крайней мере так было всегда. а что если сейчас станет исключением? и тревога не уйдет? и мысль о смерти от остановки сердца становится все более ясной и пугающей. тогда становится еще хуже.

вроде пульс приходит в норму, а тяжесть в висках пропадает. к счастью или к сожалению, пока я еще не пришла к точному выводу, это было не исключение.

ДРУГАЯ ЖИЗНЬ

та весна положила начало моему распутству.

на улице постоянно было пасмурно и мокро. мама купила резиновые сапоги. какие сапоги, мам? я ж не ребенок. да и в школе засмеют. не позорь меня. нет, я не надену ту ветровку. пойду в толстовке. да забей мам, подумаешь сделают пару замечаний за отсутствие формы

Тиме не пришлось долго уговаривать меня. впервые за свою жизнь дорвавшись до свободы, мне хотелось попробовать всё. покидая стены школы и направляясь на “копейку” вместо последней математики, я чувствовала себя до жути крутой. а еще часто поглядывала на дисплей телефона. казалось, что мать узнает, позвонит, заставит идти домой, а вечером наградит мое тело фиолетовыми пятнами. моя юная душа протестовала. я предвкушала чего-то абсолютно нового. до того дня я знала, что на свете существует школа с её уроками, домашкой и внеклассными занятиями. знала, что на выходных можно поехать в деревню, где сводный брат покажет новую игру на телефоне. также знала, что моя лучшая подруга почему-то больше не гуляет со мной. а ещё, что всем можно было гулять до темноты и уходить со двора. всем, кроме меня. что-то внутри меня протестовало существовавшему режиму, но ведь “если отвергаешь, предложи что-то взамен”. а ничего другого жизнь не могла мне предложить. пока что.

хлюпая по лужам-океанам, мы добежали до супермаркета. у меня было 200 рублей. когда-то они предназначались на школьные обеды, но сухарики и газировка привлекали меня больше, чем холодный суп и пересоленный рис с котлетой.

и вот мы уже на “копейке”.

полуразрушенные кирпичные стены. пахнет подвалом и сыростью. по лестнице, пригнувшись (чтобы прохожие не увидели и вновь не вызвали ментов), бежим на пятый этаж. знаю эти места как свои пять пальцев. многое они повидали. и столько же еще им предстоит. кстати, здесь я познакомилась с Черепом. моя первая влюбленность. я уже не помню его лица, голоса, запаха. не вспомню ни единой детали. всё что я помню - волнующие чувства, которые пробуждались в моём сердце при виде его. пока мы даже не знакомы, но через каких-то полгода мы будем зависать здесь днями напролёт. но это будет потом.

а пока Тима рассказывает что-то про семью и какого-то парня. очередное новое имя в её жизни. интересно, она попросит забыть про его существование через неделю или месяц? она постоянно так делала: знакомилась с высокими красавчиками (по её мнению. мне же всегда казалось что все они на одно лицо - зеки или последние быдло с района), влюблялась в них до беспамятства, без умолку трещала о них, а потом забывала. резко. в один день по щелчку пальца. а через несколько дней её внимание переключалось на нового субъекта.

толстовка намокла от холодного дождя и неприятно прилипла к потному телу. когда мы были вместе, мы всегда бежали. Тиме постоянно казалось, что мы опаздываем. даже если опаздывать было некуда. внимание рассредоточено. проскакивает мысль. “что ж я делаю? зачем мне это? беги отсюда!” поднимаемся на чердак. под ногами - сырой опилок. “тебя здесь не ждут. уходи.” с трудом забираюсь по сырым кирпичам под крышу. цепляюсь взглядом за новые лица, большой костёр, манящий своим теплом, огромное количество бутылок пива в руках неизвестных и столько же - разбросанных на полу уже выпитых. не знаю, о чем бы подумал другой адекватный человек, впервые столкнувшийся с подобным пристанищем разгульных подростков, но моя первая мысль была “невъебенно круто и весело”.

я хотела держаться за Тиму и не привлекать к себе лишнего внимания. я боялась что-то сделать или сказать не то и быть поднятой на смех. но Тима подсела к каким-то стервозным блондикам. а я примостилась в самый дальний “угол”, в котором я могла оставаться незамеченной, но и со всеми удобствами наблюдать за Неизвестными. в этот самый момент было положено начало распада моей личности. точнее, одной из них.

на “копейке” от Неизвестных я узнала что подростки тоже трахаются. не по любви. а от плотского желания. грязный, грубый секс. “это ведь неправильно? или нет?” а алкоголь и наркотики оказались ближе, чем я думала. я попала в транс, слушая рассказы о весёлой свободной молодости. именно здесь начали стираться рамки между хорошо и плохо. этот вечер зародил во мне семя вопросов “а как надо? кто прав, а кто в густом тумане принимает ложь за правду? как понять, что можно, а что нельзя? а чего хочу я?”

тела веселились, вливая в себя алкоголь.

во время игры уже в не безобидную “правду или действие”, Неизвестные вспомнили Пашу. он погиб прошлой весной. Тима позже рассказала мне его историю. тогда я впервые поняла, что умереть ничего не стоит. жизнь не вечна, и никто не даёт тебе гарантий, что кончится она на старости лет в окружении любимой семьи. конечно, мне это было известно всегда. но, живя в розовом пушистом мирке, упорно встраиваемым моей матерью, мне не приходилось размышлять об этом, в тем более сталкиваться со смертью лицом к лицу. отец Паши ушёл от семьи к другой. мать Паши забила на своего сына, обвинив того во всём, и приложилась мёртвой хваткой к бутылке. она выгнала Пашу из дома, потому что он не приносил денег в “семью”, как единственный мужчина. Пашин лучший друг сказал, что не сможет пустить его к себе пожить. Паша отчаялся и вскрыл вены. на похоронах Пашина мать горько оплакивала мёртвое тело.

ночью того дня я долго плакала. мне было страшно и больно оттого, что Паша убил себя. тогда я ещё не понимала, как кто-то может захотеть умереть и наложить на себя руки. ведь жизнь не может стать настолько безнадёжной и трудной, чтобы отказываться от неё. через пару лет все вопросы касательно его поступка отпадут. через пару лет я пойму Пашу настолько, что захочу повторить его судьбу.