Энн
Энн.
На мочке уха у неё сидела бабочка, крошечная, как настоящая. В волосах – цветы запутались, держались чудом.
Энн вся была, как прохладный ветерок в жару, пахла лесом и летом, улыбалась ласково.
Энн хранила человеческие сердца на полках, в банках.
— Люди такие забавные, — говорила она, качая одно в руках, нежно, будто котёнка. — Такие самонадеянные.
Бабочка на её мочке, когда-то, возможно, была живой.
***
Ник видел однажды, как она это проделывала. Как с точностью и хладнокровием опытного хирурга вскрывала себе грудную клеть. «Вскрывала» — это, конечно, грубо. Несколько тонких надрезов, бесстрастное лицо.
Он глядел, как скачут по веткам белки, и слышал, как тихо напевает Энн.
— Новенькое, — мурлыкала она, положив ладонь на свою грудь, туда, где под кожей билось сердце. — Юное. Он был полон надежд. Очень глупо умер. Хочешь, расскажу?
Ник не хотел. Ни слушать, ни смотреть. Он вышел из дому вон, уверенный, что на мгновенье почуял запах гниения, а под светлой девичьей кожей на один удар старого-нового сердца, мелькнула обтянутая отмирающей плотью кость.
Ник думал, что больше не сможет прикоснуться к Энн.
Он, конечно, ошибся.
***
Энн будто не замечала, когда он уходил, но всегда встречала, когда возвращался.
— Хочешь, я накормлю тебя ужином? — нараспев спрашивала она, и в черных зрачках отражались огоньки из камина.
— Сейчас нет и обеда, — отвечал ей Ник, и тут же умолкал, а она глядела мягко, чуть снисходительно, как взрослый глядит на ребенка, а за окном уже темнел лес и наливались сумерки, и луна, идеальная, круглая, загоралась, будто фонарь.
И Ник садился есть ужин, хотя кусок не лез ему в горло. Еда не была настоящей. Утоленное чувство голода неминуемо возвращалось, стоило ему покинуть лес. Да, еда не была настоящей. Как не был таковым отвратно уютный домик, и белки на ветках, и ровная, яркая до рези в глазах луна, и, может быть, сама Энн. Только сердца в банках на полках были настоящие, – это Ник знал наверняка, — да он сам.
***
В реальной жизни (дом – работа – дом; кофе: растворимый, из кофемашины, из кофейни напротив) с походами по барам с друзьями, ленивым лежанием перед теликом, в этой размеренной, привычной, в меру интересной жизни, псевдореальность казалась фантазией. Безумной. Ненормальной.
Чрезмерно ярким сном, эдакой игрой бессознательного, что тасовало столь странные образы, демонстрируя одно за другим.
Ник их ненавидел. И возвращался к ним так же неизменно, как нажимал на кнопку кофемашины по утрам в офисе. Нажимал, и никогда не добавлял сливки, надеюсь, что сможет не спать подольше.
Его воротило от черного кофе так же, как от бутафорского леса и его хозяйки с вереницей чужих сердец в груди.
Не заберет ли она однажды и его?
***
— Почему я здесь? – спросил Ник однажды, до самого подбородка натягивая свой край белоснежного одеяла. — Почему ты все время мне снишься?
Энн напевала. Пальцы ее терзали ромашку. В мочке – красная божья коровка, на левом плече – россыпь рыжих веснушек. Энн лежала на животе, качала согнутыми в коленях худыми ногами. Она будто не слышала, и Ник повторил вопрос, а когда ничего не изменилось, произнес:
— Энн, мне холодно.
Пение смолкло и замерли ее пальцы. Ник замер тоже, а Энн смотрела так пристально, что становилось зябче. А потом она улыбнулась и потянулась.
— Хочешь, я принесу тебе какой-нибудь ягоды?
Ник глядел, как она вставала, не дожидаясь ответа, а в комнате становилось теплее.
***
«Я не хочу её видеть, — думает однажды Ник, — больше никогда не хочу ее видеть.»
Энн снится ему той же ночью снова, но этот сон другой. В нем нет леса и дома, лишь она, окутанная туманом. Энн говорит, губы ее шевелятся, но Ник не слышит слов. Ни звука.
Проснувшись, он долго-долго сидит на кровати в полутьме, закрыв лицо руками.
Ему нужно подумать, нужно убедить себя в том, что он все еще не сошел с ума. Он не сошел с ума, а сны про девушку в домике посреди леса — только сны.
Ник берет отпуск, собирает вещи, покупает билеты на первый попавшийся рейс и садится в поезд. Едет, толком не зная, куда, потому что говорят: смена обстановки помогает снять стресс.
За окном — зима. За окном прозрачная пелена снега, легкая, будто туман. Череда кирпичных и деревянных домов, каких-то неизвестных построек, то заборы, то станции, то поля. Высоко в небе летит стая птиц. В вагоне — тихий гул разговоров. Ник закрывает глаза. И вдруг, что-то бьется в его окно. Ник пытается рассмотреть, и в снежном буране видит черную птицу, что летит против ветра, выламывая себе крылья, летит с не птичьим упорством. Ник прислонился лбом к стеклу. Птицу швыряет назад, и она теряется из виду.
На сердце делается тяжело и гадко.
Что он сам?
Это так, навскидку, проходя мимо. До этого момента много косяков логических. Я имею в виду управление речью.
Но написано интересно.
Потом дочитаю.
в интернетена заборе.)Первое.
Аннотация — не тупое копирование своего же текста. Это нечто другое. Иначе она бы так не называлась. Гугл в помощь.
Второе.
Зачем финальную часть не знаю чего (ибо это не рассказ и даже не миниатюра, даже, представьте себе, не эссе, и даже не бред взбудораженноой совести) переводить в настоящее время от третьего лица?
Зачем превращать сказку, сюр, не знаю что там хотел автор, в форму сценария?
Вообще бардак на ровном месте.
Автор, минус вам.
Не могу понять, зачем выкладывать дикую шнягу? Ведь встречают не за то, что
пукнулприлетело во сне, а по одёжке.