Уставшие от времени оковы

У двери лавки сидела старуха. Она сидела прямо на раскаленном солнцем камне дороги, поджав под себя одну ногу, а вторую согнув в колене и уперев в неё локоть руки с зажатой трубкой. Кто был старше: старуха или трубка, или много веков подряд они переживали друг друга, не знал никто. Казалось, что ничего живого в этой неподвижной фигуре нет. Лишь дымок курящегося табака и теряющие, время от времени, неподвижность зрачки, сжавшиеся в точку и следящие за суетой города, выдавали все еще теплящуюся жизнь в этом старом теле.

– Ниши! Зайди в лавку. Ты уже высохла на этом солнце, и скоро я продам твою мумию. – Голос за спиной сидящей был тверд и спокоен. Говоривший явно был в своем праве приказывать, и он это делал, не демонстрируя власть. Но старуха не шевельнула даже пальцем. – Давай, заходи уже. Пора. Гость пришел, – уже мягче, ворчливее прозвучал затихающий голос, который был оборван перезвоном дверных колокольчиков и хлопком двери.

Легкая улыбка тронула растрескавшиеся губы. Старуха отмерла и откинулась спиной на стену, пыхнула пару раз, оживляя тление табака, и выпустила ароматный дым сквозь сложенные трубочкой губы, на которых продолжала блуждать улыбка. Сощурилась, оглядывая улицу. Еще пару минут назад полупустая площадь наполнялась людьми: сновали мальчишки-разносчики; кричали зазывалы у лавок; спящий под старой оливой дервиш вдруг сел и наклонил голову к плечу, словно внимательно слушая, шепчущего ему на ухо. Повеяло. Резко. Порывом. И Ниши встала. Тоже резко, и юбки обвились вокруг её ног, а ветерок понёс по улице песок и пыль.

– Неужели?.. Показалось? Надо же, а он прав. Кажется, пора.

В лавке было пусто. Только хозяин и его гость сидели на мягких подушках перед разделявшем их низким столом. Луч солнца падал ровно в середину, оживляя маркетри1 столешницы, собранной казалось из всех пород деревьев мира. Изящный бронзовый чайник, лукумница и пара простых стеклянных стаканов, повторяющих изгиб женского тела, стояли в удалении от солнечных бликов.

Старуха уже прошла мимо мужчин и вдруг остановилась, снова к чему-то прислушиваясь, скользнула взглядом по столу и пошла дальше, огибая расставленные в каком-то замысловатом порядке: столы с медной, серебряной, золотой утварью; разбросанные и сложенные стопками подушки, расшитые яркими нитями; расстеленные или перекинутые через свисающую на цепях деревянную перекладину, ковры; сложенное навалом оружие. Она шла легкой походкой юной девы и маленькие колокольчики-подвески переговаривались на её босых лодыжках. Ниши скрылась в полутьме арочного свода и мужчины, не сговариваясь, синхронно поднесли стаканчики с чаем к губам, сделав по глотку.

– Молчит? – Скосил глаза гость. – И скажи, уважаемый, как я буду с ней говорить? Как мне ей объяснить, что мне от неё надо? Я хочу, чтобы девушка, на которой я завтра женюсь, любила меня вечно. Как мне это ей втолковать, уважаемый Хаста-бей? Как сказать Ниши, чтобы любви Айши на всю мою жизнь хватило?

– На всю жизнь твою? – Тихий голос прошелестел за спинами мужчин. – Можно и так.

Гость вздрогнул и обернулся. Старуха стояла у него за спиной и раскачивалась с пятки на носок и обратно, пристально глядя в глаза мужчины. Даже больше – её взгляд парализовал сидящего, он боролся, пытаясь отвести его, но невидимый поводок удерживал на месте. Ниши вдруг сорвала со своей шеи нить с единственной яркой бусиной и протянула гостю. – На, наденешь на шею женщине, и она будет любить… пока не истлеет нить, но до конца твоей жизни. А теперь уходи. Нет тебе дороги под этот кров.

Старуха качнула рукой, будто отгоняя муху, и отпустила нить с бусиной. Хаста-бей подхватил её налету, виртуозно завязывая узел на нити и опуская амулет в, невесть откуда взявшийся, бархатный мешочек и подавая с поклоном гостю.

– Двадцать золотых, как оговорено. Не обрезать и не развязывать. Длины нити хватит, чтобы надеть через голову. Снять будет невозможно. Прощайте уважаемый.

Лишь только когда перезвон дверных колокольчиков стих окончательно тот, кого назвали Хаста-бей, поднял глаза на стоящую неподвижно женскую фигуру. Очень медленно взгляд скользил снизу-вверх, отмечая про себя изменения и вдыхая горький запах предчувствия скорых перемен. Ему не нужно было оглядываться на вход в лавку – дверь была закрыта, но легкий ветер уже шевелил шелковые нити бахромы ковров, играя с пылью в воздухе, и обвивал тканью многочисленных юбок женские ноги.

– Ни…

– Тшшш… – прошипела в ответ женщина, которая стояла, закрыв глаза, и всё также раскачивалась с пятки на носок. – Ты слышишь?

Хаста-бей вдруг сделал шаг назад и упал на колени, склонив голову.

– Нет, скорее вижу знаки.

– Сходи на площадь и приведи мне дервиша. С ним говорили. Хочу знать, что было произнесено…

Слова еще звучали, а невысокий пухленький лавочник уже выбежал на улицу. На площади в ритуальном белом платье кружился тот, за кем он был послан. И к нему присоединялись один за другим такие же, одетые в ритуальное платье нищие. Сама начался. Суфии читали стихи. Звуки множества флейт и нервный ритм бубнов завораживали. Дервиши кружились, раскинув руки и склонив голову к правому плечу. Обрывки слов, читающих одновременно стихи суфий, долетали до бегущего Хаста-бея.

«Глазам была видна ты…

а я не знал…

таилась в сердце свято, а я не знал…

искал по всей вселенной твоих примет…

Вселенною была ты, а я не знал.»2

Вдруг, кто-то из танцующих вскрикнул и упал. Тут же раздался глухой звук лопнувшей кожи3, а следом один за другим, словно плоды с дерева под порывом ветра, стали падать монахи – отшельники, волею проведения, собранные в одном месте.

– Неужели? Неужели?.. Реальность рвется? Беда! О, Отец наш, как ты допустил это? Может показалось? – бормотал Хаста-бей, подбегая к застывшим в нелепых позах людям. – Пусть это будет глупое совпадение… Пусть я ослеп и оглох за века… Пусть лишился ума…пусть.

– Азамат4, подними меня. Мне нужно к Орхану5.

– О, ты удивишься, когда его увидишь, Ирэк6, – сказал Хаста-бей, ничуть не удавившийся тому, как его назвал дервиш. Имя было названо. Имя было принято. Имя открыло суть. И уже Азамат взвалил на плечо побратима, одного из девяносто девяти оков, становясь выше и шире в плечах. И пошел к лавке, оглядывая периметр площади и фиксируя детали взглядом опытного бойца.

Ирэк молчал и безжизненно свесившиеся руки, качались из стороны в сторону в такт шагам воина. Зажатый в кулаке бубен звенел колечками, сея уверенность – время пришло.

Ниши стояла на том же месте, раскинув руки и раскачиваясь, словно на ветру. Её тело, то пригибало этим невидимым потоком к самой земле, то резко распрямляло, то качало из стороны в сторону… Одно было неизменно: прижатые к полу, неподвижные ступни. Азамат снял свою ношу с плеча и положил у этих ног. Разжал пальцы дервиша, освобождая обруч бубна. Колечки звякнули и Ниши открыла глаза. Протянула руку и забрала бубен себе, разглядывая, оглаживая, пытаясь стянуть обрывки кожи.

– Хорошо выглядишь, Орхан. – Прозвучал голос с пола.

– Ты не лучше. Чем с тобой поделились?

– Знанием.

Она уже взошла и скоро явит лик

Прекрасный, как вода – он бледен, но велик.

Любовь её сильна и девственный разрыв

начала бытия вернет с улыбкой вмиг…

– И? Что ты понял? – Ниши наклонилась над лежащим у её ног мужчиной.

– Ты – что услышал? А? – дервиш перевернулся на спину и забросив руки под голову, уставился во все ещё женское лицо Орхана.

– Он уже пришёл.

– Кто он в этот раз? Свет или тьма?

– Не пойму. Я не могу понять кто Ахат7?

– Поэтому и не снял с себя Ниши?

– Да. Будем ждать.

– Да и Азамат не спешит расставаться с Хастой-беем.

– Да. Мы – оковы, но что мы должны сдержать? Кого мы должны сковать? Ахата? Или доверенный нам мир? И понадобятся ли нам остальные? Я. Не. Слышу.

– Не слышишь и не слышишь. Идите чай пить. Я свежий заварил. Время еще есть? Время еще есть. Чай будем пить. Да. Сладкое кушать. Ждать будем. И спокойно ждать. Не прислушиваясь. Не присматриваясь. Не занимаясь призывом. Успеешь услышать, дорогой. Успею увидеть. И ты, брат, успеешь призвать братьев, а они прийти. Пейте чай, братья. Радуйтесь тому, что ветер перемен подул и мы за одним столом. Радуйтесь, что скука будней закончилась. Радуйтесь переменам.

Неожиданно спокойный Хаста-бей разлил чай и сделал приглашающий жест. Казалось произнесенное истинное имя смыло личность стареющего лавочника, оставив его облик и голос. И Орхан, и Ирэк послушались этого уверенного в своей правоте спокойного человека. Сели к столу и разделили с ним хлеб.

Постепенно напряжение в лавке начало спадать. За столом зазвучали голоса, а через немного и сдержанные смешки. А еще через какое-то время и громкий безудержный мужской хохот время от времени хозяйничал за столом. Именно его очередной взрыв прервал перезвон дверных колокольчиков. Трое сотрапезников мгновенно вскочили и развернулись к вошедшим.

На пороге стояли двое. Старая уже женщина сжимала в руке ладошку маленькой девочки. Малышка потянула на себя пальцы, освобождаясь, и посмотрела на старшую. Та кивнула, давая согласие, и девочка пошла по лавке, рассматривая предметы. Иногда она замирала на одном месте, приближала своё сосредоточенное личико к источнику своего любопытства, но не брала в руки и не касалась предмета. Да и руки её были сложены за спиной, а пальцы переплетены в замок. Взрослые в молчании и неподвижности наблюдали за девочкой, не мешая и не поощряя.

Девочка вдруг оглянулась на свою спутницу и спросила:

– Одну вещь? – Та кивнула молча и не двинулась с места. – Тогда я хочу эту куклу.

Четыре головы взрослых людей повернулись туда, куда указывал палец. Фарфоровая статуэтка девочки, идущей по канату с завязанными глазами так давно здесь стояла, что о её существовании уже и не помнил никто. Пыль веков легла на хрупкую девичью фигурку, удерживающую равновесие. Хаста-бей протянул руку и снял её с полки. Ниши перехватила и отёрла пыль подолом одной из юбок. Ирэк взял порванный бубен в руки и присел на корточки, становясь одного роста с малышкой.

Девочка улыбнулась протянутой статуэтке и погладила её по голове и на фарфоровых щеках заиграл румянец.

– Дай, – девочка протянула руку к бубну Ирэка.

– Одну вещь. – Бесстрастно произнесла спутница. Девочка кивнула и просто погладила его кожу в местах разрыва. Рука Ирэка дрогнула и колечки радостно звякнули.

Четыре пары призрачных крыльев развернулись, смыкаясь вокруг ребенка, ограждая его от мира вокруг, а мир от его дитя. Бездомная сила Ахат пришла в этот мир, нуждающийся в равновесии. Нельзя порвать мир, когда он нужен ребенку для счастья. Нельзя сделать мир игрушкой ребенку. Должно сохранить их друг для друга. Должно спасти их друг от друга. Оковы защелкнулись.

Но никто этого не видел. Хаста-бей заваривал чай. Дервиш поклонился и ушёл спать под старую оливу. Ниши, проводив гостей и подарив старой няньке на прощанье книгу, села у двери лавки. Выбила из трубки остатки табака и набила её новым. Подожгла. И, сощурив глаза удовлетворенно пыхнула…

Мир пребывал в равновесии.

——————————————————————————————–

1Маркетри — изящное старинное искусство инкрустации шпоном деревянных поверхностей.

2 – суфийские стихи Джами.

3 – «Круг бубна, согласно трактовке суфиев, это круг земного бытия, а натянутая на обруч кожа — это абсолютная, чистая, истинная реальность. Каждый удар по бубну – это «вступление божественного воодушевления, которое из сердца, внутреннего и сокровенного, переносится на абсолютное бытие» (Ахмед бен Мохаммад Альтавуси)

4Азамат – арабское имя, переводящееся как «воин, рыцарь»

5Орхан – тюркское имя, перевод смысла которого – «полководец», «военачальник».

6Ирек (Ирэк) – татарское имя, которое в переводе означает «свободный», «вольный», «независимый».

7Ахад (Ахат) – арабское имя, означающее «единственный», «уникальный».