Полоса

Ржавчиной родимых пятен кровь проступает на простыне. В который раз, а сегодня слишком много. Что успело подсохнуть – запеклось шершавой коркой.

Волгло лежать, и подниматься нет особых причин. Не хочется ничего, ничего не надо. Но так нельзя, и я сажусь. Болью отдается каждое движение. Молодая розоватая кожа шрамов натягивается, где толком не зажило – рвется, сочится сукровицей. Пристально осматриваю исполосованные руки. За ночь прибавилось несколько новых полосок – с них и натекло.

Поднимаю с пола сброшенное одеяло, неуклюже раздеваю его. Как же этого не люблю! Снимать необъятный балахон с одним маленьким отверстием сбоку почти так же сложно, как и одевать. Но раз простыня не годна, сойдет и он. Блаженно прикладываю грубую ткань к ранам. Голова кружится – снова сажусь на кровать и жду. Еще целых пять минут никуда не идти. Целых пять минут я принадлежу себе, и важно потратить их с умом. Смыкая веки, соскальзываю в тревожный неглубокий сон. Снаружи слышатся грохот грома, раскатистые разрывы, набат колоколов, переругивание перекрикивающих друг друга спецсигналов скорых, пожарных, полиции, каких-то других неведомых служб. Все они проносятся мимо и затихают, изредка повизгивая вдали.

Наконец, настает отменная глухая тишина, и можно окончательно проснуться. Срываю наволочку, комкаю белье, стараясь отвлечься от стойкого медного пропитавшего всё запаха.

Выходить из комнаты страшно почти до истерики. Каждую ночь снаружи все меняется. Хотя, скорее всего, это я забываю, засыпаю, все то, что составляет мое нехитрое небольшое жилище. Ведь комнаты связывают длинные извилистые коридоры, заблудиться в которых – пара пустяков. Света нет – лампочки закончились две вечности назад. Здесь пыльно, и давно не убирали. Босые ноги ступают по неровному полу – мелкий мусор впивается в подошвы. Всегда есть риск засадить занозу или бутылочный осколок.

Крадусь наощупь. Слева на стене нацарапана стрелка, указывающая путь – значит не ошибся. Кафельная плитка в ванной комнате приятная, холодная – ноги просто отдыхают, и я тоже перевожу дух. Это то место, где по-настоящему чувствуешь себя защищенным, не отдавая отчета, почему. Возможно, это от близости воды, или от неровного шума спотыкающегося барабана стиралки, или от ее вырвиглазной индикации, заливающей небольшой закуток потусторонним синим светом – последний оплот личной гигиены.

Но скорее от близости воды…

И Он сюда не войдет. К шуму может и притерпелся бы, а в воду не полезет.

Короб с порошком оптимистично наполовину полон, мерный стакан под крышкой на своем месте. Несколько капель воды и крови попало внутрь, собрав вокруг себя, сплотив разрозненный сыпучий материал в плотные еще влажные комочки. Над коробом на стенке кровью же написано: «Кровь объединяет». Откровения редки, но случаются. Это послание я оставил себе, чтобы напомнить, что труды мои не напрасны, а надежды не тщетны.

Каждую ночь, падая в кому, забываю практически всё. Не только то, кто я и почему здесь – этого не постичь никогда. Но четко знаю, что должен кормить Его, заботиться о Нем, как когда-то заботились о нас. А если что-то с пересыпа, с опухшей головы, пропущу, Он придет ночью, пока я валяюсь в беспамятстве, и напомнит – руки будут кровить долго, не давая дремоте замарать ясность сознания. И все же я как в полусне. Живу от подушки до подушки. День прошел – и ладно.

Загружаю машину. Ни ей, ни порошку не под силу вывести то, что с упорным постоянством марает белье. Останутся разводы. Разводы и шрамы на руках. Но хоть запах отобьет. Пока молотит барабан можно расслабится, не думать ни о чем. Но не получается. Молча про себя считаю минуты и знаю, что Он ждет тоже. День начался, цикл запущен, дальше времени на пустяки и сомнения будет оставаться все меньше. В зеркало не смотрю. Тот, кого можно в нём увидеть напугает самого стойкого, не говоря уже про меня с расшатанными раздернутыми нервами. Фаза сушки длится десять минут. Отсюда рукой подать до кухни. Должен успеть.

Снова иду коридорами, ориентируясь на шум, но в который раз плутаю – тот, то становится ближе, то затихает. Заранее нацарапать стрелку или оставить какой-либо более заметный ориентир так и не удалось. Не делаю этого и теперь, чтобы не направить себя по ложному курсу. Полагаясь на удачу, не забывая считать, продолжаю блуждать в темноте. Спотыкаюсь. Что-то летит из-под ног. Звон, плеск, вода касается ступней. Миски. Я пришел.

Опускаюсь на четвереньки… почти как Он.

Справа, возле дверного косяка, припрятан коробок с огарком. Последний слишком мал, чтобы обеспечить мое путешествие обратно, но достаточен на мгновение подсветить хранилище холодильника, лампочка в котором давным-давно умерла. Розовый воск плавно заливает пальцы, приятно обжигает, затем сквозь застывший слой проходит только ровное тепло естественного живого света. Банки теснятся рядами, стоят друг на дружке – настоящее сокровище. Здесь же мерзнет ложка. Вынимаю консерву, ту, что по ободку начала есть ржавчина, тяну за язычок. Две трети вываливаю в миску. Остатки мои – таков молчаливый уговор. Сосредоточенно скребу прохладной ложкой до дна, с аппетитом наворачивая телячий паштет с соусом.

Часов не имею ни жилетных, ни наручных, но научился чувствовать, когда приходит время кормления. Задерживаться долее нельзя. Прячу огарок, бросаю всё и, сломя голову, бегу в уборную. Лишь бы не столкнуться с Ним – порвет в лохмоты.

Этот маршрут помню хорошо, что действительно странно.

А Он… Он видит в темноте и всегда находит дорогу к моей спальне, чтобы покарать за недостаток усердия и любви.

Резкий запах селитры крепко бьет под дых. Я на месте. Опять всё наощупь. Лоток вырос почти по пояс. С натугой переваливаюсь через бортик. Поплевав на ладони, берусь за лопату. Гребу усердно до лопающихся мозолей. Чтобы не стошнило, думаю о чем-то отвлеченном – птица, пластилин, спортивная гимнастика. Не помогает. Кто-то в голове перебивает меня, заставляя тревожиться о предстоящей душной ночи, о людях к которым ехали машины с сиренами, о людях, которые бежали от сирен и за которыми те гнались, о взрывах вдалеке. Собрав всё в кучу, пакую коагулянт в мусорные пакеты. Увязав последний, вдруг понимаю, что смертельно устал и сейчас свалюсь. С остервенением бью себя по лицу, зная, что после кормления Он непременно заявится сюда.

Делая усилие, вновь выползаю в коридоры, но все равно опаздываю. Стирка закончилась, рокот стих. Это значит, ванную придется искать по новой. Уже не жалуясь на судьбу – сил почти не осталось – иду, шаря нарвавшими ладонями по стенам. Если сейчас столкнемся нос к носу, на себя не поставлю и копейки.

Что я? Окончательно измотался, тело ноет, в боку болит, дыхание обжигает ослабшие легкие – бери тепленьким! Так и жду, что из-за очередного поворота на меня выскочит тень. И Его глаза, большущие как блюдца желтые глаза, взрежут мрак, но только для Него, я же по-прежнему буду слеп и беспомощен. Он начнет меня рвать, поедая живьем за все тяжкие грехи. В такой схватке невозможно победить. То не бой – заклание.

Вдали показалось сияние, и я тороплюсь. Спасительный синий свет. Вскоре он погаснет, а машина перейдет в режим энергосбережения. Но я успеваю. Вваливаюсь и тут же замираю на пороге. Дух перехватывает – весь пол покрыт влажными следами, мощных лап. Каждая подушечка с мою стопу.

Он был здесь недавно или прячется в каком-нибудь темном углу?

Борясь с удушьем страха, делаю шаг вперед. Если это засада – бросок будет молниеносным. К счастью, ничего не происходит. Он просто проверял. Зашел из любопытства и не побоялся воды! Был, но ушел, и всё еще может бродить поблизости.

Стараясь не шуметь, выгружаю белье и ухожу. Осталась одна дорога – и ее нужно пройти. Там не заплутаешь. Ориентир – холод. Он меня и поведет.

Отжим, как всегда, отработал не ахти. Под ноги постоянно капает, майка на груди и животе насквозь промокла. Бесконечно грустно с комком сырого белья изо дня в день проделывать этот унылый путь. По низу тянет – просто иди навстречу сквозняку. Становится скользко. В дверях комнаты натасканная ранее влага застыла настом. Ободранные обои, трюмо, пуф – сверкают инеем. Здесь нет возможности топить. Надо сберегать остатки тепла для постели. Труп вспоротого дивана распотрошённым китом привалился к стене. Это резвился Он. Ужас наполняет меня всякий раз, когда вижу эту бесформенную груду поролона и дерматина. Там, где продрано до древесины, белеют, щепятся свежие следы клыков и когтей. Что сделал бы Он со мной, перестань я исполнять то, что монотонно делаю без радости и удовольствия – длю мое и Его существование?

Сквозь обрывки штор алеет восточное небо. Сине-черное оно подсвечено снизу сразу пятью светильниками. Возле балконной двери утаптываю снег – иначе не открыть. В сугробе слева откапываю скребок. Теперь я готов. Тяну ручку на себя. В лицо ударяет морозное дыхание вечерней тишины. Несовершенной тишины. Вблизи она молчит ­– вдалеке же поскуливает сиренами.

Делаю шаг на волю. Вырвавшийся на простор взгляд сразу шалеет от необъятной перспективы. Снега по щиколотку. Завороженный, я не чувствую холода. На горизонте за лесом умирают пять закатов. И только один настоящий. Другие будут тлеть до утра, чадить черным тяжелым стелящимся дымом. Ограждения нет. Давно, не помню когда, оно обрушилось вниз. Благо по бокам сохранились балясины. Проволока промеж них натянута ладно, на совесть.

Аккуратно скребком ковыряю примерзшее белье. Отделяя пласт за пластом, бережно ломаю ткань через колено и складываю стопкой у входа. Естественная свежесть мороза и никаких ароматизаторов! Приятный запах оставляет надежду, что ночь пройдет легче. Пальцы плохо слушаются – пора возвращаться. Главный плюс, когда застывают руки, в том, что перестаешь чувствовать боль от ран. Торопливо развешиваю сырое. Прищепки без надобности – вмерзнет само.

На отдалении, у самого края, что-то оголилось, чернеет. Ветер случайным порывом разворошил верхушку наметенного за ночь сугроба. К краю опасно приближаться. Железобетонная плита осколками арматуры щербато скалится в черную пропасть. Но любопытство берет свое. Ползу по-пластунски, отгребая лезущий в рот и ноздри снег. Тонкий как пудра тот все равно липнет по лицу, бровям, ресницам.

Снег истоптан звездочками обрывающихся в сугробе поменьше птичьих следов. Тушка замерзшего черного голубя почти не видна. Но тот холмик, к которому ползу я, большой. Он приближается, растет. Вернее, это я стремительно уменьшаюсь в росте ­– мороз берет своё. Снежинки пугающе с хрустом вонзаются в наст. Балясины высятся ростральными колоннами. Огромный мир наваливается на меня, чтобы раздавить. Спешу. Одеревеневшими ладонями рою снег.

Что бы это могло быть? Недоверчиво пробую скребком. Рукоять упирается во что-то плотное, но мягкое. Вроде не опасно. Черный мусорный пакет завязан под горлышко накрепко, но сбоку надорван. Снежинки продолжают сыпать. Ища спасения, суюсь внутрь мешка. По локти зарываюсь в косматый бок, глажу шерсть. Не греет – Он мертв. Мертв давно. Выступившие слезы тут же замерзают дорожками на лице, стягивают кожу. Как я мог забыть?! Оплакиваю Его, сколько могу себе позволить.

Обратный путь тяжёл, я мал, а груз остался прежним. Перекидываю края простыни и пододеяльника через плечо, тяну изо всех сил. За спиной остается неровная борозда – это меня шатает. Навалившись телом, неплотно закрываю обледеневшую дверь. Щель понизу прикапываю снегом. По-настоящему отогреваюсь только у себя. Прихожу в нормальные размеры. Белье сразу вешаю на разморозку.

Парит. От радиатора исходит возвращающее боль тепло, но кровотечение не возобновляется. Раны присохли. Достаю из комода свежую простынь ­– мой запас. Буду спать кум королю. С комода, через стекло, обрамленная рамкой смотрит Она – укор моей памяти. И мне не вынести этого осуждающего взгляда! Все толкает меня к одному.

Я беру в руки лезвие. Опасная бритва – последний шик. Дербаню рамку, отгибаю лезвием держатели, вынимаю стекло – хочу устранить все, что разделяет нас. Но вот фотокарточка разложена на крышке комода. Глянцевая, теплая. Пальцем обвожу милые черты. Сломанный ноготь цепляется за что-то.

Полоса! Траурная черная полоса перечеркнула правый угол. Примерившись, чтобы не прорезать насквозь, скоблю полосу лезвием. Полоса тает, а я почти не дышу в надежде, что это последнее, что нас разделяет. Что Она вернется. Что уже этой ночью я услышу приближающиеся по моим длинным коридорам Его и Ее шаги.