Как мы от медведя бежали.

—Ой, не проедем!
—Проедем, мы же на Ниве!
—Ой, застрянем!
—Не застрянем, я же за рулём!
—Ой, перевернёмся!
—Да хватит уже причитать мне под руку, вот высажу посреди леса, будешь медведей учить ездить по местным дорогам!

Это мы с невестой купаться едем. Накануне я высадил её у подъезда из «Альфы-Ромео», а сегодня забрал на старенькой Ниве, так как имел коварный план - завезти подальше от цивилизации, на Туристическую поляну, куда на понтовой машине просто-напросто не пробиться. А там, на излучине реки, дурманящая трава по пояс, в которой стрекочут кузнечики-гипнотизёры, небольшой песчаный пляжик, как раз на двоих, жарит солнце, и на несколько километров вокруг нет ни одной живой души, где можно голым скакать, можно песни орать...

Милая замолчала, насупилась на мои слова, по-детски оттопырила нижнюю губку, и мне стало стыдно за свою резкость. Перегнувшись боком, скосив глаза на дорогу, я чмокнул её в щёчку, потом потянулся к губам, машина вильнула, и мы чуть не свалились в колею, набитую лесовозами.

—Рули давай, застрянем, на руках меня понесёшь отсюда!

Вот за что люблю, так это за отходчивость, я и сам такой, что называется «два сапога пара».

Дорога действительно была непростая. Слева высокий обрыв к реке, на песчаном склоне которого чудом держались сосны –загремишь вниз –костей не соберёшь, справа глубоченный ров, мелиоративная канава, свалившись в которую, без помощи трактора точно не вылезешь. Неширокая насыпь, называемая дорогой, на которой, если, не дай Бог, появится встречная машина, то разъехаться можно будет, разве что накренив Ниву над канавой, была в пух и прах разбита лесовозами. Вот я и рулил, проявляя своё водительское мастерство, пропуская одну колею от лесовоза под днищем машины, а правые колёса пуская по самому краю рва, выше порогов ныряя в грязь в мокрых ложбинах, выбираясь из них где «в натяг», а где «ходом».

Вывернули из-за поворота, поднялись в горку, стало заметно суше, глубокие колеи исчезли, еловый лес с правой стороны отступил от дороги, показалась старая вырубка. Оля расслабилась, высунула голову в открытое окно, что-то мурлыкала себе под носик и вдруг закричала:

—Стой, тормози! —повернулась ко мне, —да стой же ты!

Я вдавил тормоз, Ниву поволокло боком, отпустил педаль, скорректировал рулём, встали.

—Ты чего орёшь-то так, у меня чуть сердце не остановилось!
—А ты что, ничего не чувствуешь, запах не чувствуешь?
—Чувствую звон в ушах от твоих воплей, а запаха не чувствую.
—Это у тебя от сигарет, ещё одну закуришь, целоваться с тобой не буду!
—В смысле, как это может быть, от сигарет звон в ушах?
—Остряк… —принюхайся, земляникой как пахнет!

И действительно, в горячем неподвижном мареве сквозь лесной дух тонко пробивался запах земляники, то пропадая, то накатывая волной в качнувшемся воздухе.
За канавой была рукотворная пустыня, пустошь, перепаханная гусеницами трелёвочных тракторов, вывороченные пни столетних елей, брошенные кучи сучьев, чудом уцелевшие кустики, ямы и пригорки. Вот на этих то пригорках и созрела земляника, наполняя воздух ни на что не похожим ароматом.

Я прикинул, как мы переберёмся через канаву, глубина которой приближалась к глубине окопа полного профиля, да к тому же на дне которой валялись сучья и ветки, брошенные нерадивыми лесорубами, с сомнением посмотрел на беленькие босоножки моей милой и полез в ров. Потоптался, уминая валежник, встал попрочнее, взял её за талию и одним махом переставил на другую сторону.

Наши носы нас не подвели, каждый пригорок был усыпан зрелыми, очень крупными для лесной земляники, красными ягодами. Понемногу мы удалялись друг от друга, я изредка оборачивался, ища свою драгоценную глазами, находил и возвращался к лакомству. Примерно через полчасика мне надоело ползать по кочкам, да и лесная плантация в моей стороне стала оскудевать, и я предложил продолжить наше путешествие к реке.

—Ну что, поехали дальше?
—Подожди немного, успеем, ещё земляники полно.
—Чего ждать-то, поехали.
—Я никогда в жизни столько земляники не видела, дай насладиться!

Вот же, думаю, съездили искупаться, теперь до вечера её отсюда не выманишь!

«...Но исправлять ошибку было поздно, а спорить даже опасно, ибо права старинная пословица: «Кто спорит с женой – сокращает свое долголетие». (Ходжа Насреддин).

И тут как бес толкнул меня под ребро, я набрал побольше воздуха и взревел на весь лес:

—Медведь!!!

Затопал ногами и сделал обманный рывок в сторону машины. Ещё не успел затихнуть последний звук, испускаемый моей глоткой, как мимо меня промелькнул силуэт, растянутый в пространстве, похожий на полёт трассирующей пули. Оля летела над землёй, с лёгкостью перепрыгивая кучи валежника и, не разбирая дороги, сметала редкие кустики со своего пути. Подлетела к канаве, и тут мне стало страшно:

—Ноги ведь переломает, —мелькнуло в голове запоздалое осознание рискованности шутки.

Но не тут-то было! Пропала из виду во рве, а через мгновение уже отдирала ручку двери Нивы, раскачивая машину, как тропический ураган. Оглянулась, увидела меня, катающегося от смеха по траве, погрозила кулачком и присела на обочину. Ещё сотрясаемый смехом я с трудом преодолел канаву и сел рядом.

—Ну ты неслась, никогда не думал, что ты так быстро бегаешь!
—Так мне нужно было тебя обогнать, а у тебя вон какие ноги длинные! —засмеялась она, —отстал ведь, на вот тебе утешительный приз.

Разжала кулачок, и я увидел в её ладошке горсть слегка помятой земляники, которую она собрала для меня и не бросила, удирая от медведя. Зарылся ртом и носом в эту кучку, стал целовать маленькую, заботливую ладошку, вдыхая запах ягод и её тела.

—Домой вернёмся, я тебе рассказ Джека Лондона почитаю, «Тайна женской души» называется.
—О чём в нём?
—О старателе Смоке Белью, индианке Лабискви и про любовь.
—Разве Лондон писал про любовь? —спросила милая, —мне казалось, что у него больше для мальчишек.
—Он только про любовь и писал - про любовь к жизни. Поехали купаться!