Спасение. Глава 8. Взаимность (продолжение)

Начало главы

– О варианте своём придуманном и подготовленном уже расскажу я тебе, – Инохий понизил голос, – у матери собственной выкрал я лодку большую с парусом прочным и в руднике и заброшенном, и затопленном матери моей почти в двух днях ходьбы на юг отсюда спрятал её. Скала там и огромная, и вертикальная, и плоская, грот под ней, видный с моря который и при отливе только. Еды припасы там есть уже, ягоды сушёные и фрукты, мясо и рыба вяленые, там же часть тканей, что покупал у тебя, меха с водой и другое многое. Есть карты у меня, знаю, как в океане ориентироваться, чтобы путь верный отыскать. Спокоен океан сейчас, но через дней несколько дожди пойдут, бежать вот тогда можно будет, потому что не обнаружат нас в море открытом, а воды для питья вдоволь будет …

Она слушала его с большим интересом, ведь именно об этом она думала вчера, планировала бегство через море, правда, путём позорного бесчестия. Эхотея снова стала противна сама себе.

– … со мной уехать, согласна ты? – окончил вопросом Инохий.

– Конечно, согласна, милый Инохий, хоть куда за тобой, но знать всё должен обо мне ты, тогда поймёшь, что не достойна я свободы, ведь я…

– Сбежать не хочешь ты? Или со мной не желаешь, меня опасаясь? Тебя не понял.

– Всё поведать о себе тебе, о Инохий благородный, честно должна, и решай сам уже, такая нужна я тебе или нет.

Рабыня, иногда обливаясь слезами, рассказала Инохию всё о себе, даже о том, что рассказывала ей мать о пленении и убийстве её отца. Без утайки и подробно говорила о гибели матери, об убийстве тех двух насильников и убийц. Поведала, как вчера до прочтения письма планировала отдаться на позорное поругание, дабы достичь своей цели, сбежав из Атлантииды, как решила соблазнить его, Инохия, чтобы он достал ей снадобья. Она слёзно умоляла не прощать ей этих мыслей, в который раз утверждая, что недостойна любви его.

– Глупенькая, дева нежная, – утешал он её, поглаживая по голове, – то мысли отчаянья были, как сегодня, за себя боролась ты. Не виню ни в чём тебя я, а ты сама прости себя.

– Тебя люблю я, Инохий, люблю, ты лучший самый на свете этом, – заплакала она на его плече.

– И я, Эхотея, люблю тебя очень. Так называть тебя продолжу, позволишь если.

Она молча кивнула головой, утирая слёзы.

– Кстати, – сказал Инохий, продолжая за плечо обнимать Эхотею, – знаю того, пленил кто с матерью тебя и убил отца твоего.

– Знаешь? Нас продал Роании добрейшей тот человек именно, рассказывала мать мне об этом.

– Промидий имя его, и Службы Охраны Государственной он возглавитель. А ещё матери моей любовник, – сказал Инохий, сжимая кулаки и играя желваками скул, – знаю я, как убить его можно, отмстив за отца твоего.

– Инохий! Ты что?! – Эхотея даже вскочила на ноги перед ним, а потом опустилась на колени, заглянув в глаза. – Можно как желать смерти другому?! Злоба зло только множит. К тому же, сказал ты, что матери твоей он любовник. Значит, любят они…

– Кажется мне, что мать моя не любит вообще никого, – тихо сквозь зубы промолвил Инохий, перебив Эхотею.

– Неважно это! Ибо хорошо им вместе, и пусть похоть это, а не любовь, всё ж это лучше, чем злоба и ненависть всех обуявших здесь.

– Но ведь…

– Прошу, Инохий мой милый, не разочаровывай меня и словами, и мыслями твоими недостойными. Отца не вернуть мне, если Промидия того смерти придать, и из рабства с матерью меня не воротить. Ничего не изменишь ты смертью чиновника этого, лишь зло ещё приумножишь.

– Прости меня, – Инохий взял Эхотею за руки, – думал, легче станет тебе, если узнаешь, в смерти отца твоего повинен кто. Прости мысли мои недостойные. Светлая очень душой ты, а значит, в тебе не ошибся, тебя полюбив. Возвращайся и рядом со мною сядь, смотреть будем на море ночное, любуясь им. Видишь, как прибой пенный зелёным светиться чем-то в темноте? Думается мне, что радость это воды океанской. А тебе, как думается, что это?

Эхотея вернулась обратно, села рядом на песок, плотно сжав согнутые колени, и положила голову на плечо юноши, а он обнял её рукой.

– Инохий, милый, – шепнула она, – также считаю я о свечении этом красивом, всякий раз восхищаясь им, плаваю когда среди ночи, океана радость то, не иначе. Совпадают думы наши, а, значит, похожи мы с тобой.

Они сидели долго, пока сохли одежды ливианки и пригрелись друг к другу. Юноша рассказал всё про себя, о своих истинных взглядах на жизнь и на ту несправедливость, царящую в Атлантииде. Он подробно поведал ей о тех двух долгих беседах с опальным философом, имя которого так и не узнал. Инохий окончательно покорил юную деву ещё и своим умом, своим мировоззрением и характером. Она почувствовала, распознала в нём родственную душу, так не хватающую ей уже давно.

Вновь их обоих охватил жар страсти, снова их губы слились в поцелуе. Эхотея, сама не до конца осознавая, что делает, потянулась рукой к плащу Инохия, начиная его снимать с него. Их юные тела прижались сильнее, и по ним побежал жаркий холодок неудержимого любовного желания, унося из реальности в мир страсти.

– Эхотея, – зашептал, тяжело дыша Инохий, оторвавшись от её сладковатых губ, – нельзя нам, не свободны ещё мы…

– Безумно желаю твоей быть сейчас, – она осыпала его поцелуями.

– И мне не вожделеть тебя невозможно больше, чем желание жить, но остановиться должны мы, любимая моя, иначе беда нас ждёт неминуемая. Прошу тебя.

Он нежно поцеловал её в лоб и мягко отстранил от себя.

– Соглашусь я с тобой, о любимый мой. Клянусь, Света Богиней, что принадлежать буду только тебе или никому. Вот тебе обещание моё.

– Клянусь тебе тоже тогда я, что мужем не стану ничьим, твоим только. И Боги тому свидетели теперь.

Инохий встал, сбросил плащ и прыгнул в море, успокаивая своё сильнейшее возбуждение. Пока он плавал, ливианка сняла хитон сына титаниды, прошла к камням и облачилась в свои сыроватые и прохладные одежды, также обуздывая любовный трепет. Немного проплыв, сын титаниды совершенно не стесняясь Эхотеи, вышел из моря, успокоившись, а она уже отдала ему белый хитон, и он надел его на мокрое тело, чувствуя волнительный аромат тела юной девы, передавшийся одежде.

– Возлюбленная моя, вид прими, что рабыня ты, идущая за своим господином, – тихо сказал Инохий Эхотее, когда они вышли в город, где было много людей, гуляющих ночью.

Ливианка опустила голову, сильнее натянула пеплон на голову и отстала на полшага от Инохия, немного прихрамывая. Через некоторое время, минуя благополучно городские улицы, влюблённые подошли к дому титаниды Роании. Юноша огляделся по сторонам, убедившись в отсутствии посторонних глаз, и с жаром поцеловал Эхотею на прощание в губы, обнял рукой за тонкий её стан, сильно прижав к себе. Она обвила его шею и голову обеими руками, поддавшись его порыву и желая, чтобы этот миг длился вечность.

– У тебя на рынке завтра буду я, – шепнул он ей, высвободившись из объятий, но удерживая рукой её руку, – жди меня, возлюбленная моя.

– С радостью ожидать тебя буду, любимый мой, – шепнула в ответ счастливая ливианка, задержав на миг его руку и прижав открытой ладонью к своему лицу, – прощай!

Она отпустила руку возлюбленного, успев вдохнуть запах его ладони.

– Прощай, жизнь моя! – ответил Инохий и быстро удалился.

«Несомненно, – подумала рабыня, глядя во след юноше в развивающемся от быстрого шага плаще, – послание ладонь его держала, аромат свой сохранив».

Проводив взглядом Инохия, скрывшегося за поворотом высокого забора дома титаниды Роании, юная дева глубоко вдохнула ночной прохладный воздух, определив, что было сегодня на ужин в хозяйском доме, а также, что именно за напиток попивает на своём посту за воротами верный страж Тог. Эхотея сама любила этот тёплый и вкусный отвар из трав и фруктов.

– Эй, – громко сказала Эхотея, – Тог, прошу тебя, ворота открой, Эхотея это!

– О, Эхотея, – отозвался огромный арибиец Тог, отворяя тяжёлую калитку, – поздно очень ты, господа спят уже. Доложить обязан буду, что в десятину четвёртую ночи ты пришла. Случилось что-то?

Тог был сильным рабом старше средних лет с тёмной, почти чёрной кожей. Он всегда носил экзомидию из грубой ткани, даже в сезон дождей и сезон ветров с океана. Его тело было постоянно полуприкрыто, устрашающе демонстрируя окружающим свои огромные мышцы. Одним только своим взглядом этот великан мог напугать незнакомого человека, поэтому ему было поручена охрана ворот и дома титаниды Роании. Сейчас в ночи, в свете ручной лампады, когда он распахнул калитку в больших воротах господского дома, его чёрные глаза, сверкающие белками, и темнокожее заросшее седеющей щетиной лицо были подобны страшному морскому чудовищу, о которых рассказывали моряки. Однако, вопреки своей угрожающей внешности, Тог был милейшим и добрым человеком. В этом доме его никогда не секли, потому что было не за что, и он платил своим хозяевам собачей преданностью, ведь был немного глуповат, но добродушен, если не простодушен.

– Прости меня, Тог, – начала оправдываться Эхотея, переступая порог калитки.

Она, обернувшись, пробежала взглядом по пустынной, освещённой тремя лампадами от энергошара улице из конца в конец, и вошла во двор.

– На берегу загулялась я, понимаешь, потом на звёзды смотрела и времени счёт потеряла, ведь госпоже об этом ты говорить не станешь? – она смотрела на него снизу вверх невинными глазками и очаровательно улыбалась.

Он приблизил лампаду к её сияющему лицу, заметил румянец на её щеках, свежесть алых губ и счастливый блеск в глазах и взялся огромной ладонью за свой заросший подбородок.

– Просто гуляла, говоришь? – он прищурил один глаз. – А глазки и щёчки твои говорят, что лжёшь ты.

Эхотея поняла, что этот великан хоть и не слишком сообразительный, но он её знает с самого младенчества, поэтому научился уже кое-что распознавать в её поведении. Рассказывать об убийстве насильника и об Инохии нельзя никак, ведь за связь с сыном титаниды её накажут, а за убийство и ослушание господина, который говорил не ходить по безлюдным местам – и подавно. И пусть не будет это жестокая порка кнутом во дворе, которую практикуют в остальных домах Атлантииды, для воспитания рабов, а молчаливое недовольство госпожи Роании и её мужа, для ливианки подобное было самым настоящим наказанием. Всего один раз в жизни она по настоящему провинилась, и то было по её собственному недосмотру, и юная рабыня очень постаралась, чтобы заслужить прощение, а своим усердием не допустить впредь оплошности, доставившей госпоже неприятности. Эхотея искренне не хотела расстраивать титаниду Роанию своей работой и поведением. Однако она прекрасно знала законы страны, которые обязывали хозяев докладывать властям о преступлениях своих рабов. К этим преступлениям как раз относились и убийство атлантиида, и любовная связь с потомками титанов. Более того, Лучезарные Близнецы изда́ли указ, по которому, если подобные злодеяния стали известны хозяйке раба, но были скрыты от властей, то сама титанида подвергалась суровому и публичному наказанию. Именно поэтому ливианка продолжила бессовестно врать, краснея, как нашкодившая девочка, напустив на себя жалости.

– Ну, хорошо, – тихо произнесла она заговорщицким тоном, приблизившись к Тогу и, встав на цыпочки, не выказав внешне внушительной ещё боли в ноге, – нагишом в океане купалась, но никто меня не видел. Дождалась я ночи специально.

Тог округлил глаза.

– Молю тебя, Тог добрый, – продолжала Эхотея, – госпоже и мужу её не говори ничего, а скажи, что пришла я скоро.

– Эхотея, – тихим басом сказал он, – я должен…

Она пальцем поманила его наклониться к себе, он послушно опустил могучую голову. Ливианка озорно чмокнула его в лоб, мило хихикнув.

– С Тогом старым вот, что делаешь ты, шалунья? – он широко улыбался, показывая два ряда не слишком ровных, но белоснежных зубов. – Ладно, ужинать беги, ну, и чего-нибудь мне принеси.

Эхотея развернулась и легко побежала на кухню. Тог не увидел на её лице большую гримасу боли от раны в ноге. Поев, ливианка перевязала себе ногу новой тканью, смазав оливковым маслом и особым бальзамом рану. Кусок набедренной повязки возлюбленного Инохия она тщательно отстирала и прямо влажным повязала себе вокруг талии, чтобы чувствовать близкое присутствие юноши, находясь с ним в разлуке. Ещё она разогрела на огне и принесла Тогу часть запечённой ноги барана, кусок хлеба и большой кубок ароматного напитка. Снова исподтишка поцеловав его в лоб, озорно улыбнулась и ушла к себе в лачугу, полночи зашивая свой разорванный хитон. Лёжа на сене, она отчётливо чувствовала поцелуи Инохия, его запах, его волнующие виды и лицо. Она вообще почти позабыла про ужас, произошедший с ней до свидания с юношей. Богиня Света, избавив от страданий, вдохнула в неё свой чудотворный луч любви, затмила в ней существующие вопреки желаниям Эхотеи ненависть и зло, повернула юную деву всей душой к добру.

(продолжение следует...)