Варварин дом

Обычно около часа дня Варвара, озираясь, выходила из комнаты и плелась на кухню. В это время почти все на работе, взрослые вернутся не раньше шести, а дети носятся по двору, изредка заходят попить воды, потом опять убегают. Когда коммуналка вся кишит людьми, Варвара старается сидеть у себя, за что и получила неоднозначную репутацию среди местного населения. 

Много лет назад весь этот дом принадлежал её родителям, а теперь вся семья ютилась в маленькой каморке на чердаке. Это им ещё повезло выхлопотать отдельную жилплощадь, а то могло быть хуже: поселили бы в бальном зале на огороженные тряпками восемь метров. А так свои стены — жить можно. 

Семья Варвары Тряпиной насчитывала четыре души: сама Варвара, дочь с зятем и внук Артём. К её семье относились спокойно, никто не считал их классовыми врагами, но порой в кухонных разговорах у кого-то проскочит: «господа». 

Тоска нападала на неё всякий раз, когда она проходила через заставленный соседским барахлом коридор. От одного взгляда на то, во что превратился их некогда шикарный дом, женщину мутило. Иной раз увидит, как сосед, Егор Фомич, меняет в сортире лампочку, стоя на стуле Чиппендейл, так сразу бежит за валидолом. И не выходит из комнаты, пока все не улягутся. 

Занятие Варвара себе всегда находила: читала оставшиеся от огромной библиотеки книги, рассматривала старые фотографии. Ностальгия по былой жизни разъедала душу женщины до основания. Глядя на карточку отца, Варвара вечно повторяла: «Ах, как хорошо, что вы, папенька, не видите, каким вертепом стало наше родовое гнездо».

— Опять вы, Варвара Георгиевна, в своих фантазиях витаете, — усмехнулся пришедший с работы зять. Скинул свои ботинки и улёгся на кровать. — Хоть бы воздухом подышали, вот, в парке культуры сегодня выдающаяся программа, комические куплеты и фельетоны, — тёща запихнула фотоальбом под шкаф. — Ну правда, Варвара Николаевна, сколько можно жалеть о прошлом. Могли бы и на работу выйти. Всё среди людей лучше.

Но подобные разговоры Варвара всегда воспринимала как упрёк. Дескать, её куском хлеба попрекнули. Тогда она, хлопнув дверью, выбегала в коридор и, не зная куда бежать, металась по дому. Перед ней опять распростиралась разруха коммуналки во всей красе. Кругом летали коммунальные мухи и огромные тени от них. Егор Фомич вбивал гвоздь в настенную лепнину.

— Да что же вы такое творите. Вы мне весь дом переломаете. И так ни одного живого места не осталось, — Варвара попыталась выхватить молоток.

— Вы барынька, опять умом едете? Не ваш уже сто лет дом, а всё успокоиться не можете. А мне управдом поручил приколотить плакат. Это вы всё без дела маетесь.

Женщина ещё немного постояла, осыпая соседа угрозами, мол, пойдёт и пожалуется во все инстанции и Егора Фомича вышвырнут за сто первый километр, а может быть, и дальше. Но мужчина не обращал внимания, упорно вбивая гвозди в стену.

Варвара вышла во двор и направилась к играющим детям.

— Артемий, можно вас? — мальчик поплёлся к бабушке. Его всегда смущала манера бабушки обращаться к нему. — Ох, мой юный друг, ну сколько раз я просила вас не общаться с этими босяками? 

— Они мои товарищи.

— Вот подрастёте, Артемий Иванович, и сами всё поймёте. А сейчас идёмте.

Семилетний Артём уже знал наперёд, куда потащит его бабушка. Обычно они шли к зданию фабрики, которой когда-то владел Варварин отец. Сколько внук помнил, бабушка всегда вела одни и те же разговоры. Все её истории он давно знал наизусть и мог запросто продолжить любую слово в слово. Мальчику было невыносимо скучно и непонятно, почему все друзья в казаки-разбойники бегают, а ему нужно слушать одно и то же. Он часто жаловался родителям, на что они всегда говорили: «Ну ты же знаешь, как бабушка тебя любит, что, тебе так сложно уважить?».

Они бродили часами. Потом заходили в дом, и там Варвара долго водила внука по коридору, рассказывая, как всё выглядело до революции, о прежней жизни, о семье.

— Ты, Варвара, гляди со своими оглядками назад! — пробурчала возвращающаяся с работы соседка — А то, как жена Лота, в соляной столб вертанёшься.

Подобных разговоров бывшая хозяйка дома не поддерживала, выправляла осанку, гордо проходила мимо, а про себя думала: «У тебя спросить забыли, чумичка с Хитрого рынка».

Отец Артёма был человеком простым. Служил инженером на заводе и по меркам квартиры считался интеллигентным человеком. Своим положением был чрезмерно доволен: сам из деревни выбиться смог, отучился, женился. И всей той радостью, что одарила его природа, он был намерен всячески делиться и искренне не понимал, от чего же мать жены так беспросветно печальна. «Ну, была одна жизнь, теперь другая будет», — частенько повторял Иван.

Как-то раз пришёл он к жене с радостной новостью: ему дали работу над крупным проектом, только ехать нужно в другой город.

— Ты что? Как же мы мать оставим? — Фира выронила из рук серебряную ложечку.

— Так мы её с собой возьмём! И за Артёмкой пригляд есть, когда мы на работе, — поднял ложку и, предварительно хорошенько обдув, галантно протянул жене.

— Она не бросит дом. И ты прекрасно это знаешь.

— Какая ерунда. Ну что она тут ходит, как привидение, всё вспоминает, как они тут при старом режиме музицировали. Разве это жизнь? — он добродушно посмотрел своими лучезарно-голубыми глазами на жену. — А там природа, воздух, белочки кругом скачут. Там и тебе место обещали сыскать, лучше прежнего. Ну поехали, Фир.

Фира всегда скрывала свою привязанность к дому. Её любовь к родовому гнезду была не столь фанатичной, как у матери, но бросать насиженное поколениями место ей уж очень не хотелось.

— Ты же знаешь — уедешь из Москвы и потом поди вернись. Мы тут всё-таки неплохо устроились. А там ещё как устроимся. 

— Да не боись, нужно будет — вернёмся, ещё и комнату получим получше этой. Ты смотри, мы же рядом с клозетом живём, слив бачка как артиллерийский заряд, аккурат раз в минуту жахает, а ещё эти вечные склоки в очереди с пяти утра. Да и матери твоей было бы полезно уже оторваться от этого всего. Ведь в самом деле смешно: то в комнате сутками сидит, то в обморок хлопнется, — Иван стал говорить тише, дабы не скрашивать ожидание людям, собравшимся у сортира. — Фир, ты знаешь, как её в доме зовут?

Лицо жены приняло выражение, обычно предупреждающее Ивана: на хрупкий лёд ступил, товарищ.

— И как обзывают мою мать?

Иван помялся немного:

— Ну, Тряпкинским приведением. Она же нечасто днём выходит, вот детишки и предположили.

— А ты и рад подхватить, — Фира уже намеревалась обиженно выйти из комнаты, когда Иван схватил её за руку.

— Прости, пожалуйста, прости. Но ты же сама прекрасно понимаешь, о чём я говорю. Давай мы все не будем рубить с плеча. Так, не торопясь, как следует всё обдумаем и решим.

За дверью раздался грохот. Кто-то обронил таз на пол, он с шумом прокатился по ободранному паркету и ударился об стену.

Потом раздражённый Егор Фомич во всю глотку заорал:

 — Да ёшкин трах, и так ни черта не слышно! 

 ***

Фира стояла у ворот, ведущих во двор, около четверти часа, а слова так и не шли на ум. Сегодня она решила сообщить матери о переезде. Варварина реакция была предсказуемой — или в обморок упадёт, или скандал устроит ошеломительных масштабов. Наконец, женщина глубоко вздохнула, прошептала: «Будь что будет», и вошла во двор.

— Ах вы, Артемий, опять со всякими оборванцами носитесь, вот я покажу, как не слушаться! — кричала Варвара, безрезультатно пытаясь поймать внука. Тот со звонким смехом убегал, а собравшиеся вокруг дети кричали дразнилки. В одной руке у бабушки болтался старый армейский ремень зятя, а другой она держалась за сердце.

— Ой, помираю! Дед бы твой услышал, что его внук в какие-то октябрята пойдёт — удавил бы на месте и сам удавился. Ой, держите меня семеро!

Фира побежала за матерью попыталась вырвать из рук ремень. Но Варвара оказалась проворнее.

— Ишь какая, вздумала матери перечить. В тебе небось вся тряпина кровь уже извелась.

На улице уже собралась приличная толпа. Егор Фомич по такому случаю вынес табурет и, закурив папиросу, уселся на крыльце. 

— Что же вы, маменька, так шумите, люди же смотрят!

— А что мне люди! Раз в моём доме живёте — значит, по моим правилам! — Варвара кинула яростный взор на собравшихся на шум соседей — слышите, вы все в моём доме живёте!

Во двор вошёл Иван, увидев эту сцену, тут же кинулся к жене. Фира, не зная, что сказать матери, тихо плакала.

 — И всё-таки, Варвара Николаевна, нам тоже наболело. Ходим мы по струнке и ваши капризы выслушиваем, а крепостное право тем времени уже давненько отменили, — кто-то из соседей начал аплодировать пламенной речи, однако на него все зашикали. — Одних вилок на стол раскладываете штуки по три. А Фирке мой всё. Разве нужно для обеда простому советскому человеку десять столовых приборов?

— Раз не нравится, так уезжайте, никого не держу, — после этих слов Фира сильнее зарыдала, закрыв лицо руками.

— Ну так и уедем, Варвара Николаевна.

***

В пятницу вечером Иван и Егор Фомич спешно затаскивали вещи в такси.

— Ванька, запомни, у тебя три чумодана, узелочек и пальма — это всего пять мест. Не растеряйте всё добро.

— Да помню, помню.

— И вот это, смотри, чего припас, — Егор достал небольшой бумажный свёрток с жирными пятнами — сам в Яузе поймал и закоптил. Ты бери, вы двое суток в дороге, сгодится, — мужчина протягивал кулёк, весь сияя от гордости.

— Ого, так это угри. Давненько их не ел.

— А вот тёща твоя их не любит. Я ей и так и этак предлагал, а она нос воротит. Ну не виноват я, что в Москве-реке осетров не видать, — голос Егора сделался тихим и печальным.

— Ты уж пригляди за ней, сам же видел, по хозяйству она особо не спец, всё Фирка моя хлопотала.

— За это даже не переживай. День не поест, два не поест, а на третий моих угрей слопает за милую душу. Я б ей и кашу сготовил. Моя каша не ахти какое яство, так она сама бы начала кашеварить. А за комнату вашу, Иван, не беспокойся — пригляжу. И знаешь, чем чёрт не шутит, авось и породнимся.

Мужчины засмеялись, пожали руки и обнялись. Фира вела Артёма к машине. Вышли проводить и другие обитатели дома. Люди обнимались, плакали, прощались. Уезжающие обещали первым делом, как приедут, сообщить новый адрес, дабы не теряться из виду.

Варвара сидела в своей комнате, до конца не веря в то, что её родные уезжают. На коленях у неё лежал альбом со старыми фотографиями и письма отца.