Драная шкура

Чтоб попасть в старую хату у разросшегося тёмного бора, Карабашу немало сил потребовалось: приземистый, но прочный сруб, накрытый тёсаной жердяной крышей, был словно в загадке «без окон, без дверей».

Тяжёлые ставни кто-то заколотил гвоздями железными.

Полез он в трубу – на колоду наткнулся, помучился изрядно: тянул-ташил, но даже задвижки приоткрытой не коснулся.

Измазался, как чёрт!

Проклял того, кто, незнамо зачем, «затычку» туда запихнул.

А с крыши слезал – чуть не навернулся!

Но вход таки отыскал.

Еле-еле, потому что стену у завалинки, диким плющом затянутую, ещё и снегом занесло!

Кое-как продрался Карабаш[1] через оледеневшие заросли, пальцами онемевшими вырвал полено заиндевелое, створу подпиравшее, сугроб примял-утоптал, отворил, протиснулся – не ободрался, дверь за собой прикрыл, в сенях оказался.

Внутри темно, но тепло: к ночи вьюга разгулялась-расплясалась, мороз закрепчал-залютовал – Карабаш не то, что рук своих – лица не чувствовал.

Хорошо, ведал, где в лесу хата колдуна умершего, иначе б сгинул…

На ощупь пошёл – лавку у окна нашёл…

Стол нашёл…

Печь нашёл…

Топчан нашёл…

Сундук незапертый нашёл – порадовался!..

Лавку нашёл…

Стол нашёл…

Печь нашёл – понял, что по кругу ходит!

Ругнулся…

Голбец[2] обшарил – огниво и огарочек свечи нащупал.

Ударил Карабаш кресалом по кремню – высек искру, огонёк запалил.

Трут суховатый и дрова сыроватые тут же лежали.

Растопил печь.

И к сундуку обернулся, крышку откинул, заглянул – ничего не нашёл: ни шубейки, ни шапки.

А те изрядно ему требовались: в одной рубахе он был – озноб его бил.

Что ещё для счастья надо? Совсем не богатство!

На его радость, шкура погрызенная-потрёпанная на дне валялось: серая, то ли пёсья, то ли ещё чья.

Накинул её себе на плечи Карабаш, на пол перед печкой сел, к пламени взглядом приник, задумался: «Зачем забрался в дебри?».

Не успел ничего надумать.

Свет померк вдруг: на свечу ком снега рухнул!

Откуда?

Из трубы!

Карабаш не заметил даже, как заслонку тронул, чуть только дым по горнице застелился… Не шибко сдвинул… Но вьюга броском метким скрюченной культи белой таки сумела жар пристудить.

Только подумал это – кто-то по крыше затопал легонько, настом захрустел, и снова ком на дрова бухнул.

Рассердился Карабаш, шкуру сбросил и в сени выскочил, а оттуда за порог, холода не чувствуя – уж очень загневился: поднатужился, надавил, дверь нараспашку оставил!

На дворе хоть глаз выколи – с собой даже головешки не захватил. Но не струхнул – взревел: «Кто там есть?! А ну слазь! Не то стащу!»

Только вьюга его слова унёсла.

Не стал Карабаш опять на крышу лезть, корячиться. Вокруг хаты побродил.

Следов не видать: то ли порошей замело, то ли померещилось.

Боязно стало ему вдруг! Поворотился… и дверь на засов!

Слишком долго ходил - огонь совсем погас…

До печи по памяти Карабаш доплёлся, сырые от снега дрова сдвинул в сторону, уголёк откопал, раздул, фитилёк огарочка к нему приложил, заозирался, будто не один был.

И правда: прямо посреди горницы девица стоит.

Глазам своим он сразу поверил – залюбовался!

Моргнул, чтоб убедиться – не померещилось?

Красе неописуемой поразился!

Сам-то он черен был волосом, за это и прозвище своё получил.

А эта в сорочке – вся белючая и блестючая, искрится, очи слепит.

Прищурился Карабаш и спрашивает:

– Ты кто такая?

– Снежка я, – девица отвечает.

И хладом пахнула.

Нахмурился Карабаш.

– Откуда здесь взялась?

– От Мороза спряталась… Гонится за мной по горам и по долам… Вьюга ему дорогу расчищает.

Понял всё Карабаш.

Даже то, как в хату она попала: зашла, пока дверь открыта была.

В инее вся.

Глядит, будто просит: «Не гони».

Опустился Карабаш задом на шкуру, к стенке печи спиной привалился, ближе девицу поманил, осведомился:

– И за что он тебя невзлюбил?

Снежка точно сосуля застыла: с места не двинулась, только губы шевелятся:

– Наоборот, – говорит. – Полюбил сердцем всем, коли есть у него сердце вообще… От гибели спас… Мачеха батюшку мого надоумила в лес меня увести и оставить. Тот спорить не стал – на авось понадеялся…

Вьюга волком взвыла за окнами, ставни задёргала – отодрать не смогла.

Насторожился Карабаш.

– Пожила в хоромах я его. Покойно – но к людям хочется…

Замолчала она.

Карабаш не торопил.

Вьюга присмирела, чтоб подслушать.

– Нет у меня суженного – некому за мной приходить было… Терпела… терпела… терпела… Почти заледенела!.. Наконец, ушла… Целый день шла… К дому родному пришла… Всё чужое… Собаки за тыном высоким брешут неприветливо-зло… Ворота новые… Постучать не решилась… Догадалась: отец мой почил уже – на Той стороне ныне… Туда пора и мне… Нечего посреди живых делать… А посреди навья[3] мочи нет быть… Сюда дошла… Тут и останусь… невестой мёртвого колдуна…

Не по нутру Карабашу пришлась речь девицы.

– Душа – не снежок… Бросаться ей – себе вредить… Тебе она не для того дана… Не будь её – к людям бы тебя не тянуло… Дар бесценный – ценить надо!

Сам не понял, что сказал: не от ума – от сердца излился.

Но вняла Снежка ему, спросила тихо:

– Судить если так, куда же мне тогда деваться?.. Угла своего нет, а в морозные хоромы возвращаться – душу загубить…

Не пришлось Карабашу отвечать: вьюга свирепая затряслась хату от крыши до погреба!

Глас громовой грянул:

– Выходи! За тобой я! Пришёл!

Смотрит Карабаш, горюнится девица, а слёз не льёт – градинки из голубеньких глазок сыплются.

Встал!

Шкуру на плечи накинул – зарычал недобро, из печи полено поувесистее, с одного конца занявшееся уже, выхватил, да перехватил поудобнее, как меч пламенный.

Выдохнул…

– Здесь будь, – приказал.

Наружу вышел.

И сразу о том пожалел…

Думал, увидит старца бородатого, а увидел чудище снежище длиннорукое страшное.

Не стал с ним Карабаш лясы точить – грозно на него надвинулся.

Ветер – не вьюга! – пламя раздул – горит меч!

Битва великая, гляди, вот-вот начнётся!

Не началась…

Испугался Мороз!

Отступил.

Снегом рассеялся…

Постоял Карабаш на пороге немного, поводил взором суровым, явления врага ожидая, и… в сени вернулся.

Дверь лавкой подпёр!

Печь его встретила жаром да светом.

А девица – улыбкой да приветом.

Ответствовал ей Карабаш, что случилось-приключилось, и сказал:

– Ты не тоскуй… Хата эта теперь моя… Нет у неё других хозяев… Все углы себе бери… Мне и чердака хватит… Злыдень[4] же я…  Раньш-то дурнем был… Умер – родичам вредить стал… из Дома прогнали… Тоже, как ты, ходил-скитался… По земле себя волочил… Дух остался… Да кости крепки…. И жилы цепки… Морозу не вечно лютовать… До весны дотерпим, а там поглядим… Судьба нас с тобой свела. Значит суженый тебе я!

Снежка спорить не стала.

На том они и порешили!