Белая Гильдия 2. Часть 66
Лютварские теплицы
Он плыл в зеленом искристом тумане. Таком вязком, таком спасительном, прячущем от него не только его лошадку, но и все то, что очень хотелось спрятать — несправедливую реальность, невеселую очевидность, и его самого, со всеми его победами и поражениями, талантами и пороками.
Он был несказанно рад внезапно освободиться от необходимости бороться с самим собой. Ему понравилось просто плыть по течению — смеяться, рыдать, убивать, лететь, бежать, пить, играть в шахматы, стоять статуей, красть бесценные книги, скакать на лошади, ходить на ходулях — делать всё то, что ему велели. Кто? Ну отец же. Конечно, отец. Вероятно... отец... Чешуйчатый и бесплотный...
Не было ни страшно, ни холодно, ни больно, ни стыдно. Было свободно и спокойно.
Его тело стало легким и выносливым. Мысли короткими и простыми. Ему это нравилось.
И вот теперь все изменилось.
Зеленый искристый туман неудержимо таял. Мысли ринулись в голову, галдя, как весенние птицы. Тело адски болело.
Ложе под ним ощущалось обычной, чуть шершавой, местами прохладной постелью, воздух спертым и полным ароматов лекарств, наглаженного белья, кожи и гуталина.
Последний запах окончательно отбил желание открывать глаза. Пошли все к рачу! Никого он не хотел видеть, кроме нее...
Вот бы вернуться на три дня назад и оказаться спящим на ее постели, в ее уютной комнате, находясь в которой Эрик чувствовал, что все в его жизни может пойти хорошо. Комнате чаяний и надежд, ее теплых рук, ее сладких запахов, тихих слов и добродетельных улыбок...
Вернуться было нельзя, Эрик это понял и почувствовал скатившуюся по щеке слезу.
Стало так гадко и так пусто, что хоть вой. Будто бы на его лбу долго лежали тяжелые холодные ладони, а теперь их убрали, и он снова один-одинешенек, словно младенец, покинувший утробу матери.
Зато и понятно стало, что отцовское благословение кончилось, и Эрик Травинский опять сам за себя.
Он чувствовал волчий голод. Даже если бы и пюре из брюквы сейчас, и то умял бы в два счета и попросил добавки.
Надо идти в столовку. А лучше сразу — к великому Стробондо, если тот уже прибыл в Туон. Снова просить ответа на вопрос, как и почему человеку возможно стать гигантским петухом, даже если, к примеру, и не накурившись в сопли? Да, надо идти. А заодно и пожрать по-человечески...
— Травинский! Кончай придуриваться!
Его бесцеремонно ткнули в плечо.
Да чтоб тебя, Тигиль!
Эрик открыл глаза и увидел, что лежит на больничной койке, и что свет пасмурного утра равнодушно демонстрирует ему знакомую палату университетского лазарета во всех мельчайших подробностях. Все-все снова было пронзительно четким, вещественным и объемным. Особенно вещественно болело тело. Он вспомнил, как его лупили, били, убивали даже. Но тогда ему все было нипочем. А теперь...
Слева и справа от его кровати на табуретах восседали двое.
«Да что ж такое-то! — обреченно подумал Эрик. — Заново что ли все...»
Талески — свежий, собранный, с гладко зачесанными в хвост волосами, в чистой выглаженной рубашке (обычно экономил на глажке, ишь ты) — был свой.
А вот второго Эрик не видел ни разу. Длинные сказочные волосы (вот такой длины надо бы носить, если у тебя не кудри одуванчиком), шрам на щеке, дорогой дублет с бархатным воротом и красная трубка, так и не зажженная. Какая честь, однако.
Эрик попытался привстать на постели, но сразу понял, что рано. Лучше тихо лежать и ждать.
Тигиль старательно изображал общественную нагрузку, хотя видно было, что тяготился этой бесполезной пантомимой. Эрик внутренне хмыкнул: «Ну нет, дружок, тут каждый выбирает для себя... Терпи и держи личико камушком».
Второму, который даже и не подумал представиться, что-то было надо... Что-то у него явно было за душой, ради чего еще такие высокие господа захаживают к соплякам в палаты.
Все свелось к тому, о чем Эрик по счастью помнил, хоть и в общих чертах, однако же без возможности отрицания.
— Не знаю, — сказал он ничтоже сумняшеся. — Давно все это было...
— Это было в пятницу, — сказал мужик со шрамом. — Совсем недавно.
— Что-то вроде кто-то спрашивал... про лошадей... — Эрик запнулся. — Про... коней... Про что-то такое. Не то купить хотели, не то... отобрать...
— Видишь ли, Травинский, — сказал мужик со шрамом. — В форте Гренелли погибло... немало людей. Отважных бойцов королевской гвардии. Там случилось то, о чем мне некого спросить, кроме тебя. Ты ведь единственный там выжил, разве нет?
Вопросик с подвохом, ага. Гениальдий Цуппо должен был прямо сейчас всплыть в разговоре... Или же Гениальдий Цуппо, кукарекая, убежал в леса и горы и не привлек внимания инспекции по делам особой важности. Так или иначе, правильный ответ — пожатие плечами.
Тут Талески, душа-человек, подал мужику со шрамом тусклую, чем-то заляпанную бумагу с сургучами.
— Мы нашли это, Травинский. Нашли это в форте. Тебя там повесили, имей этой в виду на будущее, — мужик со шрамом дружелюбно улыбнулся. — И отвратительный след петли на твоей шее как бы говорит нам всем, что твой спектакль уже провалился. Не начавшись.
— А можно почитать эту бумагу? — спросил Эрик, изобразив возмущенное любопытство.
— Ну зачем... зачем, Травинский? — мужик со шрамом устало помассировал виски. — Зачем тебе такое увлекательное чтение, зачем? Ведь... можно же такое вообще не читать. И не писать. И не возить на дознания. Можно вообще такую бумагу уронить в выгребную яму, если человек понятливый. Если не корчит из себя идиота...
— Да лучше уж на стеночку повесить такое, больно красиво выглядит, — заметил Эрик не сильно умно.
Мужик со шрамом чуть не прыжком перескочил с табурета коленями к Эрику в изголовье и взял его рукой за горло.
— Кто?! — прорычал он. — Кто напал на форт?! Кто это сделал?! Говори, дурррррррак!
— Не виноват я.... — пискнул Эрик. — Не знаю... я не видел ничего... я никаким боком... я не хочу... не видел... не участвовал... не знаком...
Тигиль не без труда оттащил мужика со шрамом, усадил на табурет и подал с прикроватной тумбочки Эрика стакан воды, кем-то тут оставленный, и оставленный явно для Эрика. Кем же, интересно?
— Не знаешь, значит? Не видел? — мужик со шрамом свирепо осушил стакан и, овладев собой, продолжил. — Но слышал, быть может, а? Слышал? Ты же ведь не глухой, уши работают? Ну, говори...
— Слышал да не слышал, — ответил Эрик и глупо помотал головой как страус.
— То есть как это?
— А так. Слышал, а что слышал — не знаю. Звуки такие, что не знаю как назвать. Слов нет у меня.
Мужик со шрамом неприятно осклабился.
— Я щас тебя отвезу на лесную базу, посажу в яму в земле, и будешь там сидеть, пока все мне не расскажешь. Устраивает такой вариант?
— Я ничего вам... ничего я вам не расскажу... У меня нечем рассказать, я слов не знаю никаких, — пожал плечами Эрик и смастерил плаксивое выражение лица. — Я студент несовершеннолетний, а вы меня — в яму суете, сатрапы.
— Сунем, — кивнул мужик со шрамом. — Обязательно сунем. Либо помогаешь, либо в яме сидишь, tertiumnodatur.
— Ишь какой вы умный. А я вот глупый, ничего еще не знаю... Погодите, — лицо Эрика как-то подозрительно просияло. — В книге посмотрю, может там чего есть...
Он полез под матрас и вытащил диковинную книгу с обложкой из человеческой кожи, с огромным красным камнем по центру, черную, мореную кровью инкунабулу, открыл ее и перелистал — всю, с первой по последнюю страницу.
Сам вид инкунабулы вогнал мужика со шрамом в легкий ступор, он не знал что и сказать, таких книжек в его жизни не попадалось.
Что угодно выкинь сейчас этот дешевый клоун Травинский, не стал бы он ни слушать, ни наблюдать, но это... это определенно приземлило сурового дознавателя.
Однако пролистав все, Эрик Травинский досадливо помотал головой.
— Не-а. Ничего. Вообще ничего. Ни единого слова. Нечего мне вам сказать. Без меня выясняйте.
— Ты что... за идиота меня держишь? — прошипел мужик со шрамом, наливаясь гневом до самой шеи.
— Да нет же, сами посмотрите, — Эрик повернул книгу разворотом к нему и показал: — Видите? В книге ничего не написано.
И стал демонстративно перелистывать чистые, девственно-желтоватые страницы без единой буквы, знака, и даже без полей.
— Что за ччччерт.... — мужик со шрамом рассвирепел уже не на шутку. — Дай сюда! Немедленно!!
Эрик отстранился, прижимая инкунабулу к голой груди.
— Не так быстро, начальник! Это моя книга! Это предмет личного пользования! Если королю она нужна, пусть сам придет и попросит!
— Дай сюда книгу, подлец!!! — прикрикнул мужик со шрамом. — Дай сюда книгу, кому говорю!!!
— Точно? Хотите заглянуть в мою книгу? Уверены в этом?
— Давай ссссуда..., — уже захлебываясь в ярости, мужик со шрамом выдрал инкунабулу из рук Эрика. — Уверены... Совсем страх потеряли, сопляки...
Он присел на край Эриковой кровати, положил инкунабулу на колени и открыл.
На титульной странице сразу же, предсказуемо, обнаружилась надпись:
«Самуэль Бекончик. Методическая концепция полигонального критицизма явлений и существований. Капурна, 298 г. ОВ, издательство МИРСПИРС и КОМПАНЬОНЫ, тираж 1 экземпляр»
Какое-то неприятное ощущение помешало Мошэру просто и спокойно перевернуть страницу. Ему пришлось приложить немалое усилие к этому заурядному действию.
«Глава первая. Лютварские теплицы»
Секунду, две глядел Мошэр на эти слова, сердце его перехватило, дыхание похолодело, глаза полезли из орбит.
С криком ужаса он подскочил, сбрасывая проклятую книгу с колен. Книга грохнулась на дощатый пол и захлопнулась с грохотом могильной плиты.
Проклятье! Проклятье!!!
Как?
Откуда?
Каким образом и кто мог знать о его личной тайной истории... как могло это... оказаться в книге... в пустой книге без единой буквы...
Как...
Мошэр обернулся в сторону... Эрика Травинского... Не зная, что теперь говорить и как с ним обращаться.
Но тут в палату вошла миловидная барышня с крепкими локтями, которая тогда принесла воды, а теперь еще и тарелку с кашей. Мошэр еще тогда подумал — как похожа, а теперь все сомнения пропали. Похожа, да.
Щечки ее не были толсты, как у обычных деревенских девиц, но были чуть полнее, чуть фигурнее, чуть выпуклее, чем у городских вешалок, и притом румяны естественным румянцем. Но щечки понятно, щечки как доска на которой мы наносим языком наши баллы в этой игре, а вот глаза, губы, уголки рта, подбородок, который так волшебно взять зубами, засовывая ей в рот собственный нос бесстыжим намеком. Мочки уха, конечно же. И везде, везде можно пропеть песнь умирающего от счастья весеннего аиста.
Девушка поставила тарелку на тумбочку у изголовья Травинского, ласково провела рукой по его плечу и уже собиралась исчезнуть, не желая мешать мужской беседе. Но Травинский жестом, каким хватаются за подарки судьбы ухватил ее за руку, притянул к себе и принялся бесстыже целовать в губы.
Девушка сначала воспротивилась, однако же довольно быстро смирилась, подставила свое лицо под поцелуи, понимая, что для ее возлюбленного нет сейчас лекарства сильнее и действеннее.
Мошэр, даже в пограничном состоянии понимал, что ему прямо перед глазами экранизируют его «лютварскую теплицу» и как она должна была состояться на самом деле, а теперь уже ничего, ничего не изменить. И уже никогда, никогда, ни за какие деньги, ни за самое душу не придет к нему чистая дева, истекающая молоком и медом, а придет только почасовая дрянь с потухшими глазами, и уйдет с таким же безразличием, как и вошла.
Слеза набухла под веком Мошэра, рука взялась за рукоять кинжала.
Горькая гримаса поднялась из глубины сердца.
А действительно, может таких клоунов проще всего убивать в колыбели?
Когда Мошэр продумал эту мысль, Травинский уже услал девицу прочь.
Получалось у этого фокусника все чересчур хорошо, слишком хорошо.
— А вот если подумать, ты ведь довольно... дерзок... — взяв себя в руки, холодно произнес Мошер. — Без этих твоих фокусов, не будем вдаваться, кто за тобою стоит. Но вот ты, такой как есть, мог бы быть и поскромнее, особенно в твоем возрасте и положении. Но нет, ты отчаянно дерзишь. И не понимаешь, что если ты — невинная жертва нечисти, то тобой может внезапно заняться группа специалистов... именно по нечисти. И им ты своей книжкой голову не заморочишь...
— Пфф, — отвечал Травинский высокомерно. — Подумаешь, специалисты... Был тут один... ловец доппельгангеров... недавно. Подевался куда-то, а куда — поди знай. Был специалист — да сплыл. Хехехе...
Улыбнулся Травинский гаденько, некрасиво. Но зато и понятно все стало наконец. Без лишних слов. Без слов оно случается куда понятнее.
После минутного молчания Мошэр встал с табурета, подошел к двери и сказал горько:
— А ведь я мог стать... твоим другом. Ты еще поймешь, что это значит. Потому что я не прощаюсь.
Едва Мошер вышел, Тигиль смерил лежащего Эрика холодным взглядом и сквозь зубы прошипел:
— Подонок! Надо было тебя убить тогда на скале.
И направился к двери, но тут уже Эрик подскочил на кровати:
— А ну стой! — завопил он. — Ты что, Талески, не понимаешь, я реально не помню ничерта!
Тигиль одним прыжком налетел на Эрика, прижал плечом к больничной койке, а второй рукой схватил за горло.
— Кого угодно можешь лечить, только не меня. Ты все отлично помнишь! Ты... ты... животное! — губы Тигиля затряслись, рука на горле сжалась.
— Да что? Что я сделал-то?
— Не придуривайся! Ты... ты... - Тигиль надавил сильнее, почти рыча Эрику в лицо. - Ты трахнул Дамину Фок! Скотина...
— Чи-чивоооо... — заблеял-захрипел Эрик, окончательно сбледнув с лица.
— Что слышал! — Тигиль внятно тряхнул Эрика за горло. — Изнасиловал. На глазах всего Уздока! Она была Царица Полей. А ты... Мне плевать, чем ты там накурился. Я жалею, что местные тебя не убили. И знай! Если кто-то тебя прирежет во сне — будь уверен — это Левон, и это за дело!
Тигиль резко отпустил Эрика, выпрямился и решительно направился к выходу.
Дверь хлопнула. Эрик обмяк на кровати. Дамину Фок?! Солнце пресвятое! Он закрыл глаза, перестал дышать, изо всех сил напрягая память. Где-то в зеленом тумане последних дней пряталась великолепная и неприступная Дамина... и нечто такое, о чем он совершенно не помнил, но о чем такие как Талески обычно не врут.
Великие Силы Небесья!
Он вспомнил переполненный пьяными мужиками большой Уздокски амбар. Огни факелов. Вспомнил летящий в него кубки и свиные копыта, крики, свои ноги в пивном сусле, и следом чужие, пинающие его. Но это потом. А между этим пустота и голос отца, шепчущий ему ту странную фразу: «Мы тебя сделали. Ты будешь оружием в наших руках».
Образ парящего над всем сущем отца ожил в памяти Эрика. Усталое, слегка чешуйчатое лицо смотрело на него с укоризной. Однако теперь образ был чуточку другим, и Эрик отчетливо увидел на голове отца красную корону, очень похожую на петушиный гребень...
Он в ужасе открыл глаза. На тумбочке дымилась принесенная Лорой Шафран тарелка с гурской кашей. Есть больше не хотелось. Напротив, Эрик почувствовал, что его вот-вот стошнит прямо на подушку.
