Херцэлайд. Без права на звезды. Глава 2

Глава 2. Агрессия.

Октябрь 1939 г.

Как Вербер освоился, то непременно стал наводить свои порядки и проявлять своеволие.

– Герр комендант, печь «№ 4»… – не уверенно начал обершарфюрер Кунце

– Что опять?  –  комендант поднял глаза на Кунце, сжимая карандаш в руках.

Обершарфюрер вытянулся по стойке «смирно», чуть побледнев под взглядом Нойбауэра:

– Герр комендант, печь «№ 4» была остановлена вчера в середине дня. Точное время остановки…

– Это какая-то ваша шутка, офицер? – перебил его комендант, – Прошу избавить меня от подобного юмора.

– Боюсь, что нет.

Нойбауэр вскочил из-за стола и прокричал в лицо докладчика:

– Вы что, черт возьми, издеваетесь? Почему печь стоит уже больше суток, а я узнаю об этом только сейчас? –  сжав челюсти, он ядовито спросил, – Кто вам отдал приказ остановить печь, офицер?

– Господин оберштурмфюрер отдал приказ.

– Вер-бер… – Нойбауэр прорычал ненавистную фамилию по слогам, и карандаш треснул в руках. Комендант удивлённо взглянул на две половины и на докладчика, – Так ладно.…Найдите мне Вербера и скажите, чтоб он немедленно явился в мой кабинет. Я подчеркиваю слово «немедленно», офицер. Всё идите.…Идите.

Вербер знал, как ему лучше поступить и не считал нужным ставить коменданта в известность. Поначалу Нойбауэр особо не давил на подчинённого. Помощник был человеком новым, и ему стоило освоиться со здешним порядком. Однако прошло два месяца после приезда, но ничего не изменилось. Нойбауэр справедливо начинал возмущаться:

– Вы не знакомы с нашими порядками? Может у вас в управлении допустимо, когда подчинённый делает то, что его воспаленному разуму вздумается. Управление – это другая структура. Я не против такого расклада, – Нойбауэр постучал ногтем по столу, – Но я хочу вам напомнить, что здесь не гестапо и вы больше не криминальный комиссар.

– Я поступал рационально, – сухо отозвался помощник.

Подобные ответы пробудили давно позабытое чувство – ненависть.

– Вы издеваетесь, Вербер? – резко спросил он и взглянул на помощника. Тот сохранял невозмутимость, – Я словно со стеной разговариваю.… Как безумец. Скажите Вербер, я похож на безумца?

– Совсем нет. Для вас картина стала бы яснее…

– Хватит! – Нойбауэр ударил кулаком по подоконнику и отдёрнул руку, – Дьявол! Она и так мне ясна. Вы рисуете меня на этой чертовой картине в образе идиота. Мне уже тошно смотреть на эту мазню… И на вас в целом. Ещё одна подобная выходка и я немедленно подам рапорт.

Во время таких речей Нойбауэр ходил от стены к стене, чем напоминал беспокойную канарейку. Вербер уже давно изучил повадки птицы: каждые два шага – слово, путь от стены до стены – речь, остановка – вопрос. «Примитивный защитный механизм не стоящий и доли внимания», – думал подчинённый,  мастерски делая вид, что слушает. Птичьи речи звучали разумно, но в эмоциях комендант себе не отказывал.

Эффекта от лекции хватало на пару дней, а после всё повторялось вновь. И новая встреча оставалась лишь вопросом времени.

Нойбауэр вскипал, и каждый раз садился писать жалобу начальству на невыносимого коллегу, подчёркивая слово «невыносимый». На бумаге комендант просил привлечь Вербера к дисциплинарной ответственности и умолял забрать «эту сволочь» обратно в столицу.  Но остыв и перечитав черновик, он бросал перьевую ручку и подходил к любимому окну.

Вид на залитые солнцем горы всегда успокаивал в нем ярость. Каменные волны вырастали стеной за лагерными воротами. «С тех вершин не видно лагерь и проклятого Вербера. Не видно и Марию. Это хорошо», – размышлял комендант и позволял себе улыбнуться.

– Неужели с ним невозможно справиться? Я всегда находил подход к любому экземпляру. А сейчас не могу? Да он такой этот упрямый идиот? Что только он возомнил о себе? Прошлое не даёт ему право переворачивать мой лагерь с ног на голову. Типичный гестаповец, которого скинули мне на шею, – жаловался Нойбауэр горам, – Хоть вы заберите его…

Вербер «немедленно» явился через час, и все началось заново. Нойбауэр как обычно встал и начал речь:

– Мне доложили, что по вашему прямому приказу печь «№ 4» была остановлена и запущена не была до сих пор. Это так?

– Всё верно. Я приказал остановить печь и не собираюсь возобновлять её работу в целях безопасности.

– Не собираетесь? Извольте уж высказать причину остановки. И постарайтесь найти действительно весомый аргумент, чтоб убедить меня. Иначе это смахивает на саботаж, оберштурмфюрер, – голос коменданта дрожал от сдерживаемого гнева.

– Трещины в кладке дошли до основания. Замазанные ранее боковые трещины – открылись. Я не единожды требовал остановки, чтоб осуществить перекладку. Вы отдали приказ замазать трещины глиной и продолжать работу. Стальная обшивка прогорела. Расход угля увеличился. Дым начал поступать в помещение. Мы заменили две рабочие команды за последнюю неделю, – безразлично доложил Вербер, не сводя глаз с коменданта.

– Я не могу по каждой вашей никчемной жалобе останавливать крематорий на неделю. Тут трещина, там трещина – везде одни трещины. Судя по журналу учёта, печи и так простаивают довольно долго. Это портит статистику. Вы осознаете, какими последствиями это может обернуться нам? – Нойбауэр снял очки и нервно потёр переносицу, – Ладно.…Сколько вам потребуется часов на ремонт? К вечеру запустите?

– Часов? – Вербер не стал сдерживать ухмылку, – Необходимо разобрать печь «№ 4».  Дальнейшее  использование печи приведёт к её обвалу.

– Вы что с ума сошли? – Нойбауэр быстро подошел к долговязой фигуре. Они посмотрели друг другу в глаза. Вербер отметил, что сейчас комендант больше похож на голубя. Тот же непонимающий взгляд с ноткой обиды, словно вместо зерна он клюнул камень, – Может это вы стали прямой угрозой для жизни лагеря? Начнем с того, что вы без моего ведома, остановили эту чертову печь на сутки. Это уже не первая подобная выходка с вашей стороны.

Вербер спокойно выдерживал этот взгляд, демонстрируя  привычное немое безразличие и отстранённость.

– Чтоб печь к вечеру была в полной исправности и запущена. Надеюсь, вы меня поняли, оберштурмфюрер?

– Это невозможно. Я не собираюсь её запускать ни к вечеру, ни к ночи, никогда. К сожалению, «левое предсердие» мертво.

– «Левое предсердие»? Что за бред вы несёте? – кисть невольно сжалась в кулак, словно сама того захотела.

– Вы кажетесь романтиком. Я дам более понятное объяснение – сердечная ткань рассыпалась, образовав прореху. Если подумать, то это похоже на некроз, – проговорил Вербер и в довершении  продемонстрировал свою ухмылку, – Берлину большой «привет».

Вербер заскучал и собрался уже уходить. Но Нойбауэр обошёл его, преграждая путь к двери. Костяшки побелели. Ногти впивались в кожу. Боль пыталась отрезвить  разум. В карих глазах бушевала песчаная буря. Верберу был знаком этот взгляд, ставший частью службы в гестапо – липкая и густая ненависть. Она может затопить своими водами кабинет хоть доверху, Вербер уже давно научился переваривать её. Для обоих напряженное молчание растянулось в вечность. Нойбауэр смотрел в наглые глаза и желал их выдавить.  Боль не помогала. Злость приближала неизбежное. «Надо вразумить наглеца. Прекратить этот  цирк. Чёртов цирк. Удар – это способ. Один удар – один способ. Один удар…».

– Запусти печь – это приказ!

– Ты не слышишь меня? Я не умею оживлять мертвую плоть.

Нойбауэр резко ударил раскрытой ладонью по лицу. Ноготь мизинца рванул кожу на скуле. Первая капля крови выступила на бледной коже. Белая полоса разрыва наполнялась краской.  Голова мерзавца дернулась вбок. Веки задрожали.

– Чёртов идиот! – крик раздирал горло и летел прямо в лицо обидчика, – Ты просто безумен!

В кабинете повисло гнетущее молчание. Нойбауэр  увидел, как Вербер вытирает кровь  рукавом. Сожаление о пощечине наступило мгновенно. Ударить коллегу – это недопустимая слабость. Нойбауэр отдёрнул китель и поправил галстук. Слова извинения начали собираться в голове. Произносить их не хотелось, особенно Верберу. Но вина сжимала сердце. Нойбауэр уже подошёл к помощнику и замер. Губы противника расплылись в омерзительной улыбке.

Трещины побежали верх по стенам. Они быстро сплетались в причудливый рисунок. Побелка крупными пластами начала отваливаться. Куски падали на пол. Стены одновременно сдвинулись, обнажив прорехи. Портрет Гитлера упал со стены и перевернулся. От удара стекло звонко разбилось и рама раскололась. Фюрер  хмуро смотрел с пола, как по потолку кабинета расползалась уродливая паутина трещин.

– Бьёшь как  испуганная гимназистка, – Вербер хрипло рассмеялся, – Это так жалко.

Зондеркоманда уже подкинула уголь в топку и закрыла железные створки печи «№ 4». «Мёртвая плоть» встрепенулась в жалком подобии жизни. Бурый огонь яростно вспыхнул за пределами стен.  Камера сгорания начала нагреваться. Стены болезненно затрещали, готовые рухнуть. Огонь прорвался наружу. Пламя бросилось на доски пола. Температура  стремительно росла, раскаляя рассудок коменданта.

Нойбауэр резко бросился вперёд. Он даже не замахнулся – кулак рванул снизу вверх, как пружина. Уроки юности не прошли бесследно. Костяшки вмялись в грубую ткань кителя.   Глухой удар под рёбра.

– Уфф…– вырвалось изо рта противника. Воздух вышел весь разом, оставив лёгкие пустыми. Вербер согнулся пополам, но не упал. Его пальцы  судорожно вцепились в дерево стола.

– Тебе достаточно?

Вербер вдохнул первую порцию кислорода и откинул голову. Серые глаза расширились, став практически чёрными. Противник тяжело распрямился, презрительно сплюнув на пол смесь слюны и крови. Комендант тряхнул рукой, мельком глянув на разодранные костяшки.

Нойбауэр заинтересованно начал обходить соперника, ожидая ответа. Но тот даже не повернул голову в его сторону, словно угрозы не существовало. Вербер хрипло выдыхал слова в пустоту:

– Грязный удар.…Так дерётся шпана.…Не позорь себя…

В ответ раздался отчаянный рык. Нойбауэр носком сапога пнул ненавистную фигуру в подколенную ямку. Удар оказался не сильным, но точным. Нога помощника выбилась вперёд и подкосилась, как сломанная трость. Тело потеряло равновесие и перекосилось назад. Вербер не успел подставить руки и, ударившись тазом об край стола, рухнул на него. Документы с тихим шорохом посыпались на пол. Чернильница, коротко звякнула и опрокинулась. Черное пятно расползлось по столу, подбираясь к краю.  Фуражка слетела на пол, открыв белые влажные волосы.

Вербер медленно начал подбирать дрожащие ноги, пытаясь встать. Нойбауэр заметил это и подскочил к безумцу. Сапогом он наступил на больную ногу помощника, прижав её к полу.  Наклонившись комендант схватил мерзавца за белые волосы и притянул его ближе. Серые полукольца глаз сфокусировались на лице противника.

– Вечером печь будет работать…Это мой приказ. Ты его исполнишь.... И будешь исполнять всё, что я тебе скажу. Не забывай кто здесь главный…

Пальцы разжались, и голова подчинённого упала обратно на стол. От удара затылком Вербер прикрыл веки. Нойбауэр презрительно вытер кровь о китель подчинённого. Тот почти не размыкая губ, выплюнул единственное слово:

– Никогда…

Озверев, Нойбауэр вновь накинулся на помощника. Он рванул подлеца за ткань мундира так, что две пуговицы оторвались и с металлическим звуком отскочили на пол. С новой силой он ударил Вербера головой об стол.

– Да кто ты такой?

Губы противника искривились от боли, но Вербер промолчал.

– Чего ты добиваешься?

Второй удар незамедлительно последовал за первым, но упрямец продолжал игнорировать вопросы.

– Ты же просто берлинская шавка, которую вышвырнули на улицу. Ты рычишь и лаешь... Показываешь свой характер. Отравляешь мне жизнь. Но я заставлю тебя исполнять команды. Слышишь? Заставлю!

Нойбауэр схватил Вербера за горло и прижал к столу. Кисть медленно сжималась вокруг шеи. Кожа под пальцами оказалась неожиданно горячей, пульс бился часто, как у загнанного зверя. Помощник захрипел и слабо выгнулся. Но тут взгляд наткнулся на нечто необычное. Что-то багровело под воротником - сначала Нойбауэр подумал о нитке, потом разглядел рубцовую ткань.

– Что это?

Пальцы, еще секунду назад готовые раздавить горло, вдруг ослабили. Его рука, только что дрожавшая от ярости, теперь скользнула по воротнику и отдернула его. Нойбауэр замер. На бледной коже, где пульс бился так яростно и рвано, зияли следы зубов. Бурые неровные полумесяцы шли внахлест, как будто кусали раз за разом в одном и том же месте. Ему словно пытались откусить голову.

– Собаки по ночам кусают?

Вербер отдернул воротник рубахи, закрывая шрамы. Веки заметно задергались.

– Такая глупая шутка –  вам не по статусу. Я сам себя кусаю.

Нойбауэр откинул его руку, на что тот нервно выдохнул и прикрыл глаза.  Пальцы оттянули ткань до ключицы, обнажая ожог длиной с указательный палец. Белёсые края раны чуть заползали на кость и походили на волны, омывающие скалистый берег.

– Господи… – невольно слетело с губ, – откуда он?

Кончики пальцев непроизвольно коснулись ожога и пробежались вдоль, ощущая грубую кожу. Вербер вздрогнул, будто впервые почувствовал чужие руки на собственной коже.

– Мне больно вспоминать об этом. Но думаю что…– Вербер глубоко вздохнул и закончил, – тебе я могу доверить эту тайну.

Комендант отступил, позволяя помощнику встать. Тот тяжело приподнялся на локтях и сел на край стола. Вербер мельком заглянул в карие глаза и заметил, что ненависть сменилась интересом. Однако больную ногу он всё же согнул в колене, показывая явное недоверие.

 – Меня покусали собаки, – губы Вербера расплылись в улыбке.

Нойбауэр раздраженно скрестил руки на груди.

– Ты издеваешься?

– Разумеется, – он горько усмехнулся, – Но собаки действительно часто кусают меня. Я им нравлюсь. Я похож на собаку.

Нойбауэр подал ему носовой платок, тот не раздумывая принял его и приложил к ране на щеке.

– Что это значит?

– Собачий лай заглушает крик прошлого. Я стараюсь не слушать такую музыку. Не называю боль по имени. Не вспоминаю. Обхожу собак. Но прошлое не обмануть. Правда, на миг оно может забыть, что существует.  И в такие моменты я ощущаю подобие спокойствия. Однако, это быстро проходит.

– Что ещё ты скрываешь? Я хочу увидеть всё. Показывай…

– Это не по уставу, герр комендант.

Вербер закрыл глаза. Но Нойбауэр безотрывно продолжал сверлить его взглядом. Помощник устало вздохнул и проговорил:

– Вы требуете правды, герр комендант? – голос Вербера звучал почти нежно, – Интересно…Правда своим весом порой ломает руки просящих. Вы уверены, что сможете удержать её? Может лучше не стоит?

– Хватит этих речей, Аспид!

Нойбауэр отвернулся и отошёл к стене. Трещины  затянулись и теперь он видел лишь неровный слой побелки. «Будто вьюга за ночь намела», – вдруг подумалось коменданту. Он обернулся к Верберу и уже более спокойным голосом добавил:

– Покажи мне правду. Я хочу её увидеть.

– Смело… и глупо. Мой вам совет: если выбрали правду, то не смейте от неё отворачиваться. Можете кривить губы в омерзении. Можете высказывать мне своё отвращение. Но отвести взгляд – не имеете права. Это ваш выбор.

Пальцы Вербера – длинные и худые, с выступающими суставами – неожиданно резко рванули ворот рубахи.

Ткань лопнула с сухим треском. Три пуговицы, словно выбитые зубы, сорвались и звякнули об пол. Воротник упал, открыв взгляду выпирающие ребра, обтянутые бледной кожей с синеватыми прожилками вен. Несколько шрамов были небрежно разбросаны по груди. Комендант угрюмо разглядывал участок тела. Он приметил несколько тонких вертикальных линий. Шрамы шли параллельно друг другу и уходили под ткань. Нойбауэру они напомнили берёзовый лес, проросший среди выжженной земли.

Взгляд коменданта различил рубец, идущий белой полосой вдоль рёбер. Под кожей был заметен бугорок. Нойбауэр подошёл ближе. Рука неосознанно потянулась и неловко коснулась его.

– Откуда этот шрам?

– Мне надо вспомнить.

Пальцы уже смелее прошлись по шраму, заинтересованно ощупывая твёрдый  нарост на ребре. Костный выступ под кожей пульсировал  словно второе сердце.

– Это драка. Орденов с драк у меня достаточно. Каждым горжусь безумно. Вот только снять их не могу. Приросли, – Вербер попытался выдавить улыбку, но не получилось.

Вдруг кость дрогнула – не от боли, а от глубокого вдоха. Но пальцы бережно погладили поврежденную кожу. Так трогают дикое животное, не ожидая, что оно позволит прикасаться к себе.

– Сцепился с бывшим начальником?

– Я укусил его, – Вербер тихо рассмеялся, – На самом деле в тот раз меня избили на улице. Сломали пару рёбер или чуть больше. Надо было оперировать, чтоб собрать этот пазл воедино. Собрали, как видишь. Правда, одно криво срослось.

– Ты сам весь кривой, – комендант неожиданно мягко улыбнулся.

 Их глаза встретились. Нойбауэр впервые не увидел в них насмешки и отметил про себя, что у подчинённого необыкновенно красивые глаза. В этот момент они казались цвета пасмурного мартовского неба. Вербер схватил его за запястье и отдернул кисть.

– Хватит уже… И не смотри на меня так…  А то я подумаю, что ты…

Скрип досок раздался с конца коридора. Они оба повернулись на звук. Шаги быстро приближались. «Быстро ходит Кунце. Он бескультурный дурак и входит не дождавшись ответа», –  ужасная догадка пронеслась в мыслях Нойбауэра. Он отошёл от помощника к двери, спрятав руку за спину. Вербер выглядел совершено спокойным. Комендант обернулся к нему и яростно прошипел:

– Немедленно приведи себя в порядок!

Но тот не услышал слова. Или не захотел их услышать.

– Упрямая бестия!

Нойбауэр прижался к двери спиной, вцепившись дрожащими руками в косяки. Шаги пронеслись мимо.

– Чёртов безумец, – облегчённо выдохнул комендант.

Тот слез со стола, пряча обрывки рубахи под мундир. Тонкие пальцы обхватили ручку двери. Нойбауэр бросил ему в спину:

– Так что будем делать с печью?

– Я оправлю отчёт о поломке в Берлин с просьбой прислать в лагерь инженеров. Но это займёт какое-то время. Оставшиеся три печи не смогут разделить нагрузку отсутствующей. Нам придется прибегнуть к захоронениям. Подробнее изложу в рапорте.

– Погоди…

Тот на миг остановился.

– Сколько ещё шрамов?

Вербер повернул голову.

– Столько, сколько нужно.

– Погоди… Нет, – Нойбауэр проглотил досаждающий ком в горле, – Будь осторожен с собаками.

 Помощник задумался и коротко кивнул в ответ.

Нойбауэру вдруг захотелось, чтоб Вербер остался ещё хотя бы на мгновение. Однако он понимал, что тот должен уйти.

«Не смей больше думать об этом.  Никогда», – мысленно приказал себе Нойбауэр. Он подошёл к окну и обратился к горам:

– Я сломал его, – произнёс комендант и вполголоса добавил, – Или это он позволил мне так думать…