Я люблю тебя живую

Заводской токарь Валера явился домой счастливый. Он принёс пакет с хлебом, солью и банкой пива. Не снимая красную кепку с надписью Ferrari, пританцовывая ножками, отправился на кухню. Здесь всё происходило будто само собой: крутилась ручка мясорубки, из фарша лепились котлеты и укладывались на сковороду, шкворчали в масле; нож парил в воздухе и очищал с картофеля кожуру. В этом не было ничего удивительного. Просто невидимая Ася готовила ужин. Валера взял её в охапку.

Она проявилась в домашнем халате, с русой косой, словно сказочная царевна, поцеловала мужа, и её щёки подрумянились от любви. В этот момент Валера ощутил смутное желание сказать какие-то слова, но подавил душевный порыв. Он поторопился в комнату, устроился на диване перед телевизором, открыл банку пива и силой мысли включил спортивный канал. Спартак встречался с Зенитом в финале. Начинался самый важный футбольный матч.

— Будь проклят футбол и ты вместе с ним. Я ухожу! — выкрикнула Ася из прихожей, накинула пуховик и отворила дверь.

Валера намеревался спросить, в чём дело, но на поле возник опасный момент, нападающий обошёл двух защитников. Стадион взревел, и Валера взревел — гол! — подскочил с дивана и путешествовал на полтора часа в будущее.

— Аська, что случилось? — озадаченно спросил он и только сейчас понял, что она давно ушла.

Уходила и раньше, ничего страшного — остынет и вернётся. Лишь бы не похолодало: она такая мерзлячка, простудится ещё не дай бог.

Матч завершился победой. От футбольного азарта у Валеры разыгрался аппетит. На кухне было тихо. На сковороде остывали обжаренные с одной стороны котлеты. Нож покоился в тарелке с недочищенным картофелем. Встревожился Валерий. И не потому встревожился, что без ужина остался, а по другой причине — сердцем почуял неладное.

Он глянул в окно и похолодел от ужаса: началась метель, завыла вьюга, замела переулки и дорожки, накрыла снежной пеленой.

Растерялся Валера, забегал беспомощно по кухне. Вдруг матрёшка, расписанная под гжель, с верхней полки как закричит криком лютым, громыхающим.

— На месте стой! Раз, два!

От напора Валера прямо там и сел.

Необычная зимняя матрёшка со снежинками в кокошнике досталась Асе в наследство от бабушки Бажены Казимировны. Она обожала внучку, баловала сладостями и горячими пирожками с повидлом. Ася навещала бабушку каждые выходные, но однажды ей помешал снежный буран — той ночью Бажена Казимировна и умерла.

Гжель-матрёшка стояла на полке впереди остальных, будто глава семейства. За ней — двадцать или тридцать разноцветных матрёшек, по одной на каждого живого родственника. Много их было: отец Сергей Иванович, мать Елена Николаевна, старший брат Дмитрий и его жена Елена, старшая сестра Ольга и её муж Владимир, младший брат Михаил, тётя Татьяна Ивановна, дядя Александр Николаевич, двоюродная сестра Екатерина, двоюродный брат Павел, двоюродная сестра Наталья, двоюродный брат Константин, племянник Андрей, племянница Светлана, племянник Артём, племянница Ксения, племянник Глеб, племянница Полина, племянник Тимофей, племянница Василиса.

Родные собирались на дни рождения, накрывали столы, пили и ели, ели и пили с размахом. Мужчины спорили о мужском, женщины — о женском, вместе спорили о бабушкином доме с русской печью, что несправедливо достался в наследство младшему Мишке. Старшему Димке достался ржавый трактор. Ругались по этому поводу громко и с ненавистью. Как-то Димка выпил лишнего и назвал покойную бабушку дурой, за что получил от матери подзатыльник, а от отца — мудрое наставление: о мёртвых — либо хорошо, либо никак. Взбесился Димка, плюнул на пол родительского дома, оскорбил и живых, и мёртвых. Ругались до драки.

На Асе плохо сказывался семейный разлад. В худшие дни она разбирала матрёшки до самых мелких, и получались как бы сотни родных и близких. Они водили хороводы, очень весёлые водили хороводы с песнями и плясками. Ася пекла блины и ела со сгущёнкой, а после тихонько плакала.

— Я сожгла твою матрёшку, — сказала она однажды. — Потому что это кощунство, при живом-то муже.

Тогда Валера ничего не понял, сожгла и сожгла, а сейчас как понял: матрёшкой человека не заменишь. И вообще ничем не заменишь! Тем более Асю. Надо было срочно её выручать.

Валерка прикинул, что без бабушкиного совета не обойтись, и действовал решительно: снял гжель-матрёшку с полки, вынул маленьких из больших, выставил девиц по росту.

— Ну же, милые, как Асю вернуть?

Гжель-матрёшки в снежных кокошниках поднялись в воздух, покружили торжественно, словно гуси-лебеди, и неожиданно пикировали на голову, принялись колотить Валерку, били в лоб и по лбу. Разозлилась Бажена Казимировна не на шутку.

— Отыщи и отогрей! — приказала главная матрёшка да как стукнет, ещё и ещё.

Выбежал Валерка стремглав, поднял ворот куртки и, придерживая кепку Ferrari, побрёл по стылым улицам в метель.

— Ася! Ася!

Искал он её в пустых переулках и чужих подъездах, спрашивал совета у случайных прохожих. Одна худенькая особа, когда узнала о пропаже Аси, поёжилась от холода и рассказала, что недавно в парке завёлся убийца; видели его издалека, но упустили. Предположила она, что Ася отправилась туда, чтобы принять смерть свою от рук грешника.

Ударил крепкий мороз, в самое сердце и по щекам. Добрый молодец Валера взялся по-мужски разобраться с этим мерзавцем и выяснить, что же с Асей приключилось, а потому поспешил в парк.

Когда проходил мимо ясеня, спросил:

— Где моя любимая?

На этот раз ясень ответил, но по-своему: заскрипел, разминая ствол наклонами, и как дал веткой по роже. Кубарем катился Валера до самых ворот и по пути боковым зрением движение заметил. По аллее крался убийца, перебегал от сугроба к сугробу, скрывал лицо в поднятом вороте куртки.

— Стой! От себя не убежишь! — почему-то выкрикнул Валера.

Началась погоня от продуктового магазина, где продавали пиво на разлив и сушёные кальмары на развес, через толпу шумных футбольных фанатов, мимо спортивного автомобиля Ferrari. Валера на мгновение засомневался — не стоит ли остановиться и полюбоваться автомобилем — но вовремя взял себя в руки, воспротивился желанию губительному, отчего ощутил силушку сказочную и продолжил преследование на скорости небывалой. Погоня завершилась у дворовой хоккейной площадки. Убийца остановился, повернулся лицом. Валера себя словно в зеркало увидел.

— Убийца я? Врёшь, скотина!

Тот расхохотался и через бортик кувыркнулся на лёд, точнее —насквозь провалился. Не жалея себя, Валера нырнул следом.

Очнулся на катке ушибленный. Лежал на льду звездой и уже догадывался, что был виновен в смерти ненаглядной своей. Опасный момент был упущен. Ася покоилась на лавочке под елью, словно снегурочка: ресницы в инее, фиолетовые губы и безразлично распахнутый пуховик.

Валера кинулся жене в ноги, целовал ладони ледяные, надел ей кепку Ferrari, согреть пытался, но всё без толку. Сверкнула небывалая молния, ударил гром, и град пошёл с куриное яйцо. Валера защитил Асю, прикрыл спиной, будто каменной стеной, и вспоминал её — живую, в халатике, с косичкой и жар её губ на небритой щеке вспоминал.

Прибыли пожарные, врачи скорой помощи и следователь, почти как в анекдоте. Валера так и ощущал себя; всё думал, что это чья-то неудачная шутка, что Ася сейчас очнётся, и все будут смеяться над его фальшивым горем, но она уснула мёртвым сном.

Пожарные заявили, что тушить здесь нечего, так как и гореть уже нечему.

— Знаю, что ты виновен, — процедил сквозь зубы следователь и сплюнул, — да только доказательств нет. Грех на душу взял, вот и живи теперь с этим.

Валерка в ответ разинул рот, словно карп битый об табуретку, но слов не подобрал. Так и погрузили его вместе с трупом в машину скорой помощи и увезли в морг.

Покосившийся дореволюционный барак с забитыми чем попало окнами стоял на болотах. Вороны молча наблюдали с кривых ветвей замшелого дерева. Валерку пробрало до костей: раз сюда доставили, значит, всё-таки мертва.

Словно призрак, он тянулся по тёмным коридорам морга следом за каталкой с трупом его любимой. К патологоанатому пустили только Асю и неуместный головной убор потребовали с покойной снять. Пребывая в смешанных чувствах, озябший Валерка натянул кепку обратно на лысину и только сейчас закрыл рот, открытый ещё на словах «вот и живи теперь с этим».

Медсестра с квадратным лицом приказала ждать в приёмном покое. Он сел на школьный стул с обломком фанеры вместо сиденья, ждал неспокойно и надеялся, что Асе поставят лёгкий или пусть даже средней тяжести диагноз и отпустят домой. Надпись над двустворчатыми дверями гласила: «Отделение одиноких жён и мужей».

Из дверей показался крючковатый патологоанатом в белом. Старик с морщинистым лицом зачитал с бумажки имя и окинул приёмный покой взглядом, будто там было полно народу. Валерка подпрыгнул в нетерпении и бегом в проём, едва не сбил деда, но тот оказался не из робкого десятка, подножку тростью поставил. Упал Валерка на колени, раскинул руки и крестом возвысился над стариком, но тут же опустился, придавленный величием картины увиденной. Открылся его взору туманный зал без конца и края, с рядами каталок и мёртвыми, укрытыми белой тканью.

— Не спешите, молодой человек, не тревожьте покойников. Проходите с уважением.

Валера всё мигом уяснил: и про подножку, и про уважение; а потому смиренно снял кепку Ferrari, прижал к груди и проникновенно облысевшую голову склонил.

— Скажите, доктор.

— Патологоанатом Мора.

— Скажите, уважаемый патологоанатом Мора, что с моей Асей?

— Идёмте, осмотрим натерпевшуюся.

Шли они медленно, с огромным уважением. Старик едва переставлял ноги.

— А почему мужья? — спросил Валерка из любопытства.

— Что почему?

— Почему отделение одиноких жён и — мужей? У нас пиво, футбол, спортивные автомобили, хоккей наконец — разве мужьям бывает одиноко?

— Ещё как, молодой человек, ещё как бывает. Вот вы, Валерий, вас интересует Формула-1?

— И футбол.

— Тогда зачем вы здесь? Смотрели бы футбол в тепле. Но раз приехали, найдём для вас свободную каталку.

— Мне в морге не место.

— Почему нет? К нам и пары привозят. Держатся за руки муж и жена, не разнять, но оба окоченевшие трупы. Кладём на стыке мужской и женской половины, чтобы не разлучать. Признавайтесь, это ваша супруга? — спросил он и откинул белую простыню.

Её умиротворённое лицо было иссиня-бледным, под гжель, глаза закрыты, губы сомкнуты. Сейчас Ася была видимой, как никогда. Валера почти заплакал, но вовремя закусил кепку и сдержался, затем собрался с духом и ответил:

— Признаю́сь, чего греха таить?

— Какого греха?

— Смертного. Я мужской долг выполнял исправно, цветы на Восьмое марта дарил, но опасный момент упустил.

— Меня это не касается. Подтвердите опознание подписью. Кремировать будете? Это модно сейчас.

— Да что вы! Кремировать! Она же прекрасна, поглядите.

Ася улыбнулась.

— Вы видели? Видели?

— Что? — недоумевал патологоанатом.

— Как же? Улыбается моя Ася! Асечка, родная, поехали домой, пожалуйста!

Он тряс её за плечи и умолял. Коварный дед, только прикидывающийся немощным, огрел его тростью раз, и два, и три.

— Это был трупный спазм. Не смейте тревожить мёртвую!

От ударов Валера терял сознание и вдруг сообразил, что происходит — сложилась картинка.

— Я знаю, что ты задумал, старик! Хочешь и меня на каталку уложить? Не выйдет!

Вырвался Валерка через двустворчатую дверь и бежал по затхлым коридорам, по болотам и через парк, по стылым городским улицам, и в конце концов оказался дома. Гжель-матрёшка выплакала весь цвет — белая болванка стояла в синей луже слёз.

В день похорон Валера явился на кладбище без головного убора. На лысину падали ледяные капли дождя, но ему было всё равно. На могилку установили мраморный памятник без фотографии. Приехали родственники, обнимались и плакали, жалели мёртвую Асю и друг друга, накрывали столы, расставляли тарелки с кутьёй, гранёные стаканы и бутылки с водкой. Перед обедом отправились к усопшей, окружили гроб, чтобы попрощаться.

Валера наклонился к Асе, последний раз коснулся губами её холодного лба и прошептал так тихо, чтобы никто не услышал:

— Я тебя любил, люблю и всегда буду любить.

В этот момент произошло нечто поразительное. Способность произносить вслух простые хорошие слова оказалась чудотворной — Ася воскресла.

Она открыла глаза, схватила его крепко за грудки, к себе притянула и прошептала в ответ:

— И я тебя люблю.

От радости он бросился в жаркий пляс, но Ася оказалась сильной — не позволила, удержала.

— Не смей портить светлый праздник. Посмотри, никто не ругается, все меня любят и говорят обо мне хорошее. Я видела такое только в гробу.

После похорон Ася вернулась домой. Бабушкину матрёшку заново расписали под гжель. Остальные свалили в кучу и подожгли на Масленицу.

— Мы любим мёртвых за всё хорошее, — глядя в пламя погребального костра, откровенно проговорила она. — Всё плохое нам мешает любить живых. Это слабость, Валер, малодушие. Пора покончить с культом смерти и воскреснуть раз и навсегда.

На третий день тайну раскрыли. Отец и мать, тётя и дядя, братья и сёстры, племянники и племянницы — все рыдали, рыдала и Ася, а затем все вместе отпраздновали воскрешение.

Много воды с тех пор утекло. Валера и Ася жили счастливо, родилось у них пять детей и семь внуков — большая и дружная семья получилась. Что любопытно, их дети и внуки говорили о живых — либо хорошо, либо никак.