Бог знает лучше
Автор:
проходящий
Текст:
«Еще никто и никогда не возвращался живым с войны,
чтобы рассказать о ней всё…
Никто и никогда.»
… Ночную тишину разорвал истошный крик.
— Девки, сюда, быстрее!
— Что случилось? Апач, что у вас происходит?
В комнату вбежали полураздетые девочки. Седовласого мужчину на раскладушке било в судорогах. Открытый в беззвучном крике рот, раскинутые руки, тело выгнулось дугой
— Костя, ноги ему держи. Что с ним такое? Самурайка, сука, помогай…
— Он умирает. Господи…
— Скорую вызывай!
— Бесполезно… Он холодной уже. Не дышит.
… А ты думал убежать от прошлого? От того, что ты сделал тогда? Или это был не ты?
— НЕЕЕТ!
А кто?
… — Командир, посмотри. — боец протянул тому бинокль.
— Что там, Кава?
По полю на позицию от полуразрушенной деревне, занятой боевиками, шли двое мальчишек лет тринадцати. Молча, не смотря по сторонам. Командир вгляделся и закричал, схватившись, за автомат.
— Убейте их! Это смертники.
— Что… — седой мужчина перехватил бинокль. У одного из мальчишек кунбаз (традиционная арабская длинная рубаха) на животе оттопыривался. Он улыбался. До траншеи оставалось метров пятьдесят. Все ближе, ближе.
— Да снимите же их…
— Teqe nekin… Ez bixwe. (Не стрелять… Я сам. (Курманджи). Дай винтовку. — Седой выхватил у одного из бойцов СВД. Пристроил ее на бруствер. Приподнял голову.
— СТОЙТЕ! НЕ НАДО! НЕ НАДО…
Мальчики продолжали идти, словно не слыша.
— Азад, да стреляй же.
Седовласый поймал в прицел голову одного из пацанов. Прошептал.
— Прости меня Господи…
Два выстрела слились в один.
… Мужчина на раскладушке словно пытался что-то сказать кому-то, объяснить…
… — Товарищ Ари, это Бархудан. — Командир поднес рацию ближе. — Ты слышишь? Противник пытался контратаковать, да смертники. Передай, что нужен авиаудар. Координаты… Потом мы войдем в деревню. До связи.
— Они же… Они… СУКА! ЧТО Я СДЕЛАЛ, ЧТО…
— Они, скорее всего из «Львят Халифата». (Дети, прошедшие идеологическую обработку в ДАЕШ. Двенадцать-пятнадцать лет. Используются как палачи, бойцы, смертники.) — Командир помолчал. — Успокойся, товарищ. Ты не виноват. Это война, это такая война… Я вызову саперов, они их разминируют…
… Ты надеялся это забыть?
— Не надо, я не хочу… Прекратите!
— Улька, ты чего? Что она делает?
— Вы что не понимаете, ему же больно. Очень больно. Я сейчас. — Девочка неожиданно оттолкнула Алису в сторону и подойдя к раскладушке, легла рядом с мужчиной. — Подожди, не уходи…
Она обняла его, пытаясь согреть, подышала ему в лицо.
— Улька…
— Мику стой. — Алиса перехватила ее за руку.
— Не уходи, не надо… Вернись. Чистый ты, нет на тебе греха и кровь смыта. Останься, пожалуйста… Все хорошо, слышишь. Все хорошо. Потому что я здесь, с тобой, и я люблю тебя. Слышишь, люблю…
Тело мужчины обмякло. Вдох-выдох, из груди вырвался слабый стон.
Мику только помотала головой, приходя в себя.
— Это что было? Улечка…
Та повернулась и шмыгнула носом.
— Ничего. А теперь мы спать будем, вот. И вы тоже спите, а то столпились тут… Кино вам, да?
Алиса, молча, укрыла их одеялом, тронула за плечо Костю.
— Присмотри за ними. Хорошо?
Ульянка поворочалась на раскладушке.
— Вы только ему не рассказывайте про… Не надо.
… Подходя к подъезду Седой поздоровался с бабушками, сидящими на лавочке. Те закивали в ответ.
— Азад Русинович, посидите с нами, отдохните. А то устали, поди. Всё бегом, то в магазин, то с Ульянкой…
— Ну а что не посидеть. Можно.
Одна из старух, продолжая разговор, повернулась к соседке.
— … Вот погода. Сырость эта. Каждую осень радикулит обостряется. Что делать?
— А ты, Марья, компрессы из овечьей шерсти попробуй. Вон, Мотя, из первого подъезда тоже мучилась, а потом, вроде как в «Здоровье» про это прочитала. И помогло ведь. А ты, Азад, как?
Тот пожал плечами.
— Вроде не жалуюсь.
— Ну, ты молодой еще.
Посидели, обсудили снова погоду, молодежь… Азад уже собрался было идти домой, тут к ним подошел участковый.
— День добрый.
— А, Васильич, садись, покурим. Как дела, мои не хулиганят?
Участковый сел, прикурил и только отмахнулся, выдохнув сигаретный дым.
— Да ну… В соседнем дворе пацаны окно разбили из рогатки. Вот куда родители их смотрят? А твои? Вроде не шумят. С тобой-то не забалуешь. Хотя конечно… Тяжело тебе с ними. Они же… Хлебнули по полной горя. — Он помолчал. — Да и странные.
— В смысле?
— А ты что, не видел? Присмотрись внимательней. Вот японка та же. Мику эта. Нет ну… Девчонка как девчонка, ну выкинет чего… Не в этом дело.
Участковый покачал головой.
— Сколько раз замечал. Веселая, смеется, а в глаза глянешь, и оторопь берет. До озноба. Что у неё, что у остальных. Тоска у них, у всех, в глазах смертная, как перед расстрелом. Понимаешь? Даже у Ульянки такое. Вот с чего это? Наверно, я думаю, знают они что-то. Страшное, такое, что людям знать и нельзя. Не положено нам этого. А они знают. Может поэтому, и живут как будто каждый день для них последний. Видишь как оно…
… — А вы что без света? В темноте? — спросил Седой, заходя из кухни в зал.
— Сейчас. — Алиса встала и включила торшер. Отошла к балкону. За стеклом сгущались вечерние сумерки, расплывчатые отражения окон дома напротив. По дороге промелькнули огни от фар, проезжающей машины, прочерки дождя на оконных стеклах.
Она помолчала.
— Я что-то сказать тебе хочу. Только… ты… Не смейся. Это важно. Уля?
Та только вздохнула.
— Лиска, да скажи ты ему, наконец. Не изводи не себя, не нас.
Подойдя к Азаду, Алиса внезапно обняла его и поцеловала.
— Я люблю тебя. Слышишь?
— Слышу. Я…
Она приложила палец к его губам.
— Молчи. Я ведь всегда любила только тебя. Тебя. Искала,… как же долго я тебя искала. И нашла. И не отпущу. Вот. Смешно?
Седой только крепче прижал ее к себе.
— Лиска… Я ведь тоже люблю тебя. Просто боялся сказать.
— Дурак ты.
— Знаю, милая.
Ульянка, подойдя к ним, уткнулась мужчине в бок.
— Папа… И я тебя люблю. Можно?
— Доченька…
Алиса подняла голову.
— Вот теперь ты всё знаешь. Только… — в глазах слезы.
Она повернулась к балкону. Далекий жалобный вой, словно очертания черных крыльев мелькнули на стенах комнаты.
— То волки плачут, вороны слетаются. И не быть, не быть нам вместе в жизни… Судьба такая. Ты сам ведаешь про то.
«Я несла свою Беду
По весеннему по льду.
Надломился лед — душа оборвалася,
Камнем под воду пошла,
А Беда, хоть тяжела, —
А за острые края задержалася.
И Беда с того вот дня
Ищет по свету меня.
Слухи ходят вместе с ней с Кривотолками.
А что я не умерла,
Знала голая ветла
Да еще перепела с перепелками.
Кто ж из них сказал ему,
Господину моему, —
Только выдали меня, проболталися.
И от страсти сам не свой,
Он отправился за мной,
А за ним — Беда с Молвой увязалися.
Он настиг меня, догнал,
Обнял, на руки поднял,
Рядом с ним в седле Беда ухмылялася…
Но остаться он не мог —
Был всего один денек,
А Беда на вечный срок задержалася.»
— А ты подожди нас Там, у Врат. Хорошо?
— Подожду.
— Сказала? — неожиданно послышалось сзади знакомый голос.
Алиса улыбнулась.
— Ага. Больше стремалась. А теперь все на своих местах и не страшно…
Костя с Мику подошли ближе.
— Смотрите. — Мику показала в сторону балкона.
Отражения в стекле. Неясные крылатые тени, осененные светом. Шестеро. Кто еще? Узнаешь, когда придет время.
Поздняя осень, вечерние сумерки…
… — Чего читаешь опять? Покажи.
Ульянка подлезла к Азаду. Тот заложил страницу.
— Книгу.
Ульянка обиженно засопела.
— Я вижу. Совсем уже… А какую? А интересная?
Она схватила с журнального столика книгу.
— Ой, а тут не по-русски. Тогда неинтересно. А она как хоть называется?
— «Социология свободы».
Вмешалась Алиса.
— Ну что ты к отцу пристала? А о чем хоть книга?
— О воле. О том, что каждый человек несет ответственность только перед Богом и обществом. Без государства. Как-то так.
Костя с Мику, сидевшие на диване, отложили гитары и переглянулись.
— О, как. Это уже какая-то анархия получается. Где ты ее взял?
— В рюкзаке была. Видать с собой привез.
— А в блокнот чего пишешь?
— Всякое. Это еще с гор привычка осталась.
— Интересно. А расскажи еще про…
«Песни нелюбимых.
Песни выброшенных прочь.
Похороненных без имени.
Замурованных в ночь.
Песни вычеркнутых из списков.
Песни сброшенных на лед.
Песня больше не нужных
Звучит, не перестает.»
Б. Гребенщиков. «Песни нелюбимых.»
… В дверь позвонили.
— Кто там?
Костя подошел к двери, щелкнул замок.
— Ну и где вы ходите?
В комнату вошли Саша с Женей. В руках у Саши сумка с чем-то тяжелым. Ульянка сердито глянула на них.
— Мы вас уже заждались. А вы… Ладно, проходите.
Седой удивленно посмотрел на гостей. Потом на Костю, Алису…
— А что вообще происходит?
Алиса помялась.
— Мы тут авантюру одну затеяли…
— Не понял. Поподробней.
— Ну, короче мы записаться хотим. Точнее попробовать. Сначала думали у «Странников», но решили, что это стремно.
— А в сумке что?
— Сашка, давай.
Тот достал из сумки усилитель, посмотрел на Женю. Та, пожав плечами, вытащила из своей сумки бутылку вина.
— Куда подключать?
— Пошли в мою комнату…
— Значит, есть три гитары, Апач вот из музыкалки даже бонги скоммуниздил.
— Мику, прекрати. Ничего я не… Просто взял на время. В понедельник вернуть надо будет. Вы лучше матрасы несите. Для звукоизоляции, а то еще соседи услышат.
— А петь, кто будет? Понял, мог бы и не спрашивать. Дисседенты, блядь…
Наконец все было готово. Костя вставил кассету в магнитофон, придвинул микрофон к Седому. Ульянка, забравшая бонги себе, простучала по ним пальчиками.
— Все готовы? Сашка, ты? Поехали.
Что будет, то и будет. Остальное потом… А видно на то, ты и пришел. Чтобы сказать.
«Как у города на окраине.
На окраине у самих ворот.
Собрался народ, не за говором.
Не за руганью, не за торгами.
Собрался народ, да все слушали.
Пел юродивый скоморошину.
Песню давнюю позабытую.
Позабытую песню сказывал.
Шел дорогою долей долгою.
Проклятой скоморох струны горькие.
Возвращался он до родной земли.
Не здоров душой, да не болен совестью.
Да к любимой с песней ласковой.»
Мику с Костей подхватили мелодию…
«Ты прости, прости любимая.
Пред тобой упаду на колени я.
Ты усталость сними поцелуями.
Отдохни от разлук на моей груди.
Ты прости, прости любимая.
Что поделил любовь твою нежную
Пополам с дорогою пыльною.
По бокам с полынею горькою.»
В гитарный перезвон вплелся перестук барабанов… Как стук сердца.
«Снова ворон могучими крыльями
Небо скрыл погонами синими.
Огражденная Русь мундирами.
Ты разомкни через боль веки вспухшие.
Да похмелись с рассвета свежей кровушкой.
А сколько песен уносит ветрами.
Сколько слов написано кровию
Что же это земля родимая.
Разве некому о тебе пропеть.
Эй, вы братия, что глаза ножи.
Да что слово плеть, а то ли наш черед.
Вы поднимайтеся из глухой распутицы.
Вы ударите по струнам да по совести.
Нам бы идти от церкви загаженной.
До великих стен, до великих стен белокаменных.
Ты прости, прости любимая.
Пред тобой упаду на колени я.
Снова влажный платок прижимай к груди.
Снова ветер поет нам прощальную.
Дай мне силушки в путь поцелуями.
Ты прости, прости любимая.
Что поделил любовь твою нежную
Пополам с болью великою.
За больную землю родимую.»
Саша молча показал большой палец, мол все нормально, дальше. Работаем…
Дальше…
«Если б не терпели — по сей день бы пели.
А сидели тихо — разбудили Лихо.
Вьюга продувает белые палаты.
Головой кивает хвост из-под заплаты.
Клевер да березы. Полевое племя.
Север да морозы. Золотое стремя.
Серебро и слезы в азиатской вазе.
Потом — юродивые князи нашей всепогодной грязи.
Босиком гуляли по алмазной жиле.
Многих постреляли. Прочих сторожили.
Траурные ленты. Бархатные шторы.
Брань, аплодисменты да сталинные шпоры.
Корчились от боли без огня и хлеба.
Вытоптали поле, засевая небо.
Хоровод приказов. Петли на осинах.
А поверх алмазов — зыбкая трясина.
Позабыв откуда, скачем кто куда.
Ставили на чудо — выпала беда.
По оврагу рыщет бедовая шайка —
Батька-топорище да мать моя нагайка.
Ставили артелью — замело метелью.
Водки на неделю, да на год похмелья.
Штопали на теле. К ребрам пришивали.
Ровно год потели да ровно час жевали.
Пососали лапу — поскрипим лаптями.
К свету — по этапу. К счастью — под плетями.
Веселей, вагоны! Пляс да перезвоны.
Кто услышит стоны краденой иконы?
Вдоль стены бетонной — ветерки степные.
Мы тоске зеленой — племяши родные.
Нищие гурманы. Лживые сироты.
Да горе-атаманы из сопливой роты.
А мертвякам припарки — как живым медали.
Только и подарков — то, что не отняли.
Нашим или вашим липкие стаканы?
Вслед крестами машут сонные курганы.»
Пауза. Алиса плеснула в стакан вина, протянула Седому.
— Горло промочи. Женька, ты чего?
Та дрожала как от озноба.
— Страшно ведь это… Господи, на что я подписалась…
Алиса только усмехнулась.
— А как ты хотела?
… «Приляг ко мне, к сырой стене.
А что спою, все на краю.
А что пришлось, под головой,
А что протерлось, под иглой.
Да не заштопать битый лоб,
Что в лихорадке не сберег.
А что ни песня, то озноб.
А что ни в лоб, все поперек
Да вдоль повальной Колымы,
Да на Руси обычай крепок:
Что ни в законе, то воры,
А что ни лес, все больше щепок.
Поменьше знать, да знать признать.
Поменьше дать, побольше взять.
Башку оттяпать, да отнять.
А что ни снова, то опять.
Как век сбивали на гвоздях,
Да шпалы клали на костях.
Да жен любили впопыхах,
А как ни ухни, да все не «ах».
Что Русь от аза и до ятя,
Что от хрущевки до Кремля.
Что от поденщика до знати,
Всё вера в доброго царя.
Была бы азбука проста,
Да золотыми запятыми.
Хранят под шпалами уста,
Истоки, истиной густые.
Приляг ко мне, к сырой стене.
А что спою, все на краю.
А что пришлось, под головой,
А что протёрлось, под иглой.
Да нитью рельса в узелок,
Обратным швом по шпалам штопай.
Да через край пришитый срок,
Да на краю болотной топи.
Как правду ни копай во лжи,
А что ни яма, то могила.
Как всех царей не пережить,
Что от Петра до Михаила.
А коль для рая не спасен,
Отведай вдоволь вольной воли.
А что ни шаг, то на поклон,
А что ни хлеб, все больше соли.
А коль судьба горька, как водка,
То у порога выдыхай.
Да перемать твоя селедка,
Да от версты граненый край.»
…«Под Кремлёвской звездой
Да под Спасскою башнею
Под Кремлёвской стеной
Да под Красной площадью.
Есть что-то нечто, чего не понять
Есть что-то нечто, чего не потрогать
Есть что-то страшное, чего не унять
Было что-то славное, чего не припомнить.
Под красным солнышком
Под старой сосной
Под местным кладбищем
Под мёрзлой землёй.
Есть что-то нечто, чего не увидишь
Есть что-то страшное, чего не понять
Есть что-то странное, чего не услышишь
Есть что-то горькое, чего не захочешь.
Над жёлтой простынею
Над красной рекой
Лёгкой поступью
Над грешной землёй.
Ходит Некто, кого не увидишь
Бродит эхо крикливых вождей.
Говорит кто-то тихо, кого не услышишь
Смотрит кто-то, кто света светлей.
За безразличными лицами
Под разноцветными флагами
Под маской добра
За непонятными знаками.
Таится что-то мудрое, чего не узнаешь
Будет что-то страшное, чего опять не унять.
Есть что-то глупое, чего не осудишь
Будет снова что-то, чего не остановишь.»
… — Все. Первая сторона есть. Перерыв.
— Да уж…
Когда кассета уже была вставлена, Алиса потянулась за гитарой.
— Можно я спою?
Все переглянулись.
— Попробуй. Саша, готов? Лиска…
«А мы пойдем с тобою погуляем по трамвайным рельсам,
Посидим на трубах у начала кольцевой дороги.
Нашим теплым ветром будет черный дым с трубы завода,
Путеводною звездою будет желтая тарелка светофора.
Если нам удастся, мы до ночи не вернемся в клетку.
Мы должны уметь за две секунды зарываться в землю,
Чтоб остаться, там лежать, когда по нам поедут серые машины,
Увозя с собою тех, кто не умел и не хотел в грязи валяться
Если мы успеем, мы продолжим путь ползком по шпалам,
Ты увидишь небо, я увижу землю на твоих подошвах.
Надо будет сжечь в печи одежду, если мы вернемся,
Если нас не встретят на пороге синие фуражки.
Если встретят, ты молчи, что мы гуляли по трамвайным рельсам
Это первый признак преступленья или шизофрении.
А с портрета будет улыбаться нам «Железный Феликс»
Это будет очень точным, это будет очень справедливым.
Наказанием за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам,
Справедливым наказанием за прогулки по трамвайным рельсам.
Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсами,
Нас убьют за то, что мы с тобой гуляли по трамвайным рельсам.»
Костя только выдохнул вполголоса, покосившись на микрофон.
— Сука… Сестренка, ты…
«Не догонишь — не поймаешь, не догнал — не воровали,
Без труда не выбьешь зубы, не продашь, не наебёшь…
Этy песню не задушишь, не убьёшь,
Этy песню не задушишь, не убьёшь.
Дом горит — козел не видит,
Дом горит — козел не знает,
Что козлом на свет родился
За козла и отвечать.
Гори-гори ясно, чтобы не погасло,
Гори-гори ясно, чтобы не погасло!
На дороге я валялась, грязь слезами разбавляла:
Разорвали новy юбкy да заткнули ею рот.
Славься великий рабочий народ,
Непобедимый, могучий народ!
Дом горит — козёл не видит,
Он напился и подрался,
Он не помнит, кто кого
Козлом впервые обозвал.
Гори-гори ясно, чтобы не погасло,
Гори-гори ясно, чтобы не погасло!
Лейся, песня, на просторе, залетай в печные трубы,
Рожки-ножки чёрным дымом по красавице-земле.
Солнышко смеется громким красным смехом,
Гори-гори ясно, чтобы не погасло!»…
Немного разбавим. Извини, Лиска, что влез.
«У меня был друг, его звали Фома
Он забыл все слова, кроме слова «чума».
Вчера было лето, а теперь зима
Наверное, мой ревер сошел с ума.
Я устал пить чай, устал пить вино,
Зажег весь свет, но стало темно.
Десять лет я озвучивал фильм,
Но это было немое кино.
Панки любят грязь, а хиппи цветы
И тех, и других берут менты.
Ты можешь жить любя, ты можешь жить грубя,
Но если ты не мент — возьмут и тебя.
Я устал пить чай, устал пить вино,
Зажег весь свет, но стало темно.
Десять лет я озвучивал фильм,
Но это было немое кино.
И я видел чудеса обеих столиц
Святых без рук и женщин без лиц.
Все ангелы в запое, я не помню кто где.
У рокеров рак мозга, а джазмены в пизде.»
Алиса сделала усилие, чтобы не засмеяться.
«Я устал пить чай, устал пить вино,
Зажег весь свет, но стало темно.
Десять лет я озвучивал фильм,
Но это было немое кино.
Я устал пить чай, устал пить вино,
Забыл все слова, кроме слова «говно»
Десять лет я озвучивал фильм,
Но это было немое кино.».
… «От большого ума лишь сума да тюрьма.
От лихой головы лишь канавы и рвы.
От красивой души только струпья и вши.
От вселенской любви только морды в крови.
В простыне на ветру, по росе поутру.
От бесплодных идей до бесплотных гостей,
От накрытых столов до пробитых голов,
От закрытых дверей до зарытых зверей.
Ульянка, прикрыв глаза, сосредоточено отбивала ритм.
Параллельно пути черный спутник летит.
Он утешит, спасет, он нам покой принесёт.
Под шершавым крылом ночь за круглым столом.
Красно-белый плакат — «Эх, заводи самокат!»
Собирайся, народ, на бессмысленный сход,
На всемирный совет — как обставить нам наш бред?
Вклинить волю свою в идиотском краю,
Посидеть, помолчать да по столу постучать.
Ведь от большого ума лишь сума да тюрьма,
От лихой головы лишь канавы и рвы…»
Неожиданно Азад сделал знак, мол, стоп.
— Ты чего?
— Лиска… Ты откуда эти песни знаешь?
Она, улыбнувшись, пожала плечами.
— Во сне видела и пела. Только их другая я пела, но тоже рыжая. Что?
«Я неуклонно стервенею, с каждым смехом,
С каждой ночью, с каждым выпитым стаканом.
Я заколачиваю двери.
Отпускаю злых, голодных псов с цепей на волю.
Некуда деваться — нам остались только сбитые коленки.
Я неуклонно стервенею с каждым разом!
Я обучаюсь быть железным продолжением
Ствола, началом у плеча приклада.
Сядь, если хочешь — посиди со мною
Рядышком на лавочке — покурим, глядя в землю.
Некуда деваться — нам достались только грязные дороги.
Я неуклонно стервенею с каждым часом!
Я неуклонно стервенею, с каждой шапкой милицейской,
С каждой норковою шапкой.
Здесь: не кончается война,
Не начинается весна, не продолжается детство.
Некуда деваться — нам остались только сны и разговоры.
Я неуклонно стервенею с каждым часом.
Я неуклонно стервенею с каждым шагом.
Я неуклонно стервенею с каждым разом.»
…Щелчок. Кассета кончилась…
«Из порожнего не пьют, не едят
Плесневеет тиной дно.
Ищет выводок гадких утят
Золотое толокно.
А вокруг притворно воет меч
Мох болотный да лишай.
Путь целебный прописала смерть:
Поскорей решай
И наградой неба щедрого сказ:
Лечь на сильное крыло
Где то прошлое в пыльных костях
Ядовито режет хлор.
Солнце юное детей зовет
Перья правдой заблестят.
И дарует тайну древний свод
Чистотой листа.
Тем, кто пестует сердечный костер
Холод поиска путей.
Всем покров непременно простерт
Стаей белых лебедей.
Пусть опять в соленый плен слезы
Дней разодрано сукно.
Ищут чада не жалея сил
Золотое толокно.»
… Мику отложила гитару, стиснула дрожащие пальцы.
— Вы… Хоть понимаете, что мы сделали? Это же даже не «десятка», нас же всех… — она выдохнула. — Да пошло оно. Надоело бояться да шепотом. Хватит.
Алиса прижала к себе Ульянку.
— Не вздумай кому-нибудь…
Та отстранилась и обиженно засопела.
— Я что дура. — она на мгновение задумалась. — Нет, ну дура конечно, но не настолько же. Что я не понимаю. Да ну их вообще. Пофиг-нафиг. Вот.
— Уля, а где ты на барабанах научилась?
Она пожала плечиками.
— Не знаю. Я может, это, юное дарование тут у вас.
— Только не загордись.
— Стоп. Подождите. — Костя потянулся за стаканом. — Вино где? Короче. Есть кассета с акустикой. И что с ней делать?
Вмешалась Женя.
— Давайте мне. Я ее кому надо скину. Ну да, ему, что уставились? Да не ссыте вы, все нормально будет. Только… Как вас назвать?
— Azadi. Свободные.
Алиса хмыкнула.
— А что, пойдет. Ох, бля, что будет…
… «Дети непутевые, пьяные родители
Да не по закону хочется
Прошлое оскоминой на зубах налипло
А что впереди то сзади колется
Приучались жмурится с сапогами спорили
Потом разбросало да вдаль унесло
По головкам гладили приучали заново
А после подчистую под конвой свело»
… — Кто там? — мужчина в сером костюме, сидящий за столом, поднял голову. — А, ты. Заходи, покурим. Ты что такой смурной?
Вошедший только махнул рукой.
— Да ну, устал. Все с этими, как их там… «Azadi». Начальство требует пресечь, а как? Тут хоть землю рой, если по всему союзу. От Бреста до Владика… Всех ведь не арестуешь. И откуда, только они взялись. А ты как?
— Честно? В жопе. Я же такую кассету… У сына на полке обнаружил. Представляешь. Сопляку пятнадцать, а он уже это слушает. И ведь я его по хорошему. Мол, скажи, где взял. А он… Только в лицо ухмыляется. На улице говорит, папуля, нашел…
« Дети непокорные, выблядки да нехристи
За отцов расплата, за общий мор
Наши тризны страшны как праздники
Страстные пятницы забытый спор
А за грехи тяжкие кому там каятся
Одним судьба другим молитва
Третьим вдоль да поперек
Канавы торные да мхи болотные
Ищи за пазухой, что не сберег
Колки гитарные да пальцы все в крови
Холодный ветер пылью по глазам
Все годы мутные как не зови
Но не молчи, узнай цену слезам
Дети непослушные, чада окаянные
Ушедшие за песнями мертвецов будить
Дальше будет весело
Замешано тесто
Кому прятаться кому хоронить
Кому ночью умирать
Кому рано вставать
А кому расти
До новой зари…»
И покатился камушек с горы. Лавина потом пойдет. А пока…
— Мы у вас впишемся?
— Конечно. Давайте, матрасы на место, раскладушку в зал. Седой, вам с Сашкой на полу придется.
Взвешенная критика
