Красное Болото [7]

Заседание комиссии продолжилось на следующий день на платформе, которую бобры за ночь чуть подлатали – натаскали свежеотгрызенных веток, укрепили углы глиной и с хмурым видом ушли обратно под воду, демонстрируя как бы молчаливый вызов: мол, мы своё сделали, а теперь отстаньте от нас и тоните как сами знаете. Платформа слегка раскачивалась под утренним ветерком, подобная вниманию комиссионера с невостребованной инициативой.

Центром оставалась красная скатерть как знак неизменности судьбоносных намерений. На ней всё было приготовлено для рассуждения: чашки с ромашковым отваром, таблички с надписями «прошу слова», «моё мнение таково:», «фиксируем смысл!» и «голосую за». Место таза с традиционным «геркулесом» заняла эмалированная миска с чем-то вроде маринованного консенсуса.

– Ну что ж, коллеги, – начал председательствующий Башмаков, – пора заняться конкретикой. В щадящем режиме, конечно, на первом этапе без чрезмерного осмысления.

– Намечаем действия или обсуждаем последствия до того, как они вступят в силу? – уточнила Матрёна.

– Лучше просто сразу фиксировать результаты, – предложил Занозин. – Можно даже без начала действий. Чтобы в случае чего сразу отталкиваться от достигнутого.

Как только комиссия приступила к обсуждению первых шагов реформ, слово попросили тихие соседи. Делегация нави до этого сидела пассивно, словно находилась в недоумении после необдуманного решения. Выступала от них шишига с прозванием, непереводимым на светлоявь: не то Кря’кля, не то Ква’кля. Говорила медленно, раздельно, как будто каждое слово сверялось с болотной традицией.

– Мы порассуждали... – начала она, – и сочли уместным внести наши предложения по структуре дальнейшего течения событий. Без вторжения, но с участием.

Комиссия навострила уши. Никто не ожидал, что навь может сформулировать позицию.

Русалка Мирося торжественно положила на стол свёрток, на котором было начертано: «Незримый план устойчивых перемен» Открыли: внутри – обрывки камыша, три окуневых чешуйки, обугленный черепок и лист рогоза с нацарапанной надписью «это уже началось».

– У нас, – пояснила Мирося, – всё строится по принципу сквозного намерения. Не сверху вниз, а изнутри наружу. Поэтому мы предлагаем следующее:

Первое. Не делать сразу – значит сделать дольше, но надёжней. Вводится практика «осмысленного непринятия решений» по нечётным дням.

Второе первое. Принять, что всё уже запущено. Это снимет тревожность, но оставит ответственность.

Третье. От каждого – по предложению, каждому – по разнарядке. Взамен прежних гарантий вводятся гибкие сомнения. Русалки готовы выдавать соответствующие ваучеры на местах, в порядке живой очереди.

Четвёртое. Разрешить оформление реальности по доверенности. Кикиморы согласны взять на себя свою часть контроля – за умеренную плату в сушёных грибах.

Наконец, последнее первое. Создание речевого резервуара, который представляет собой регламентированный Словарь терминов, звучащих убедительно, но ничего не значащих. Уже обоснованы такие понятия, как «многоуровневая зыбкость экономики», «опора на непроявленную преданность», «мистицизм курса валюты» и некоторые другие.

Комиссия слушала, не перебивая. Это был тот редкий момент, когда даже Башмаков не нашёл, к чему придраться.

– Звучит, конечно, солидно, – высказался в конце Щимелюк. – Но на чём всё оно держится?

– На нас, – ответила Мирося и, прыгнув за борт, растворилась в течении струй.

Посовещавшись, комиссия одобрила стратегию параллельного планирования и подвела итоги. Решили начать выполнение реформ немедленно, с особым акцентом на ту часть, которую можно описать, не прибегая к действиям.

И через некоторое время изменения в обществе начались.

Русалки организовали семинар под лозунгом «Глубинное содержание как особый ресурс», где учили оформлять сны в виде диаграммы и конспектировать воспоминания о событиях, которые, возможно, имеют в будущем произойти. Шустрая кикимора Тася открыла консультационный киоск на общественных началах, где можно было узнать, почему всё не так, как должно быть.

Тем временем подорожал самогон. На этикетках появился штамп: «акцизный смысловой налог уплачен». По результатам памятной всем инспекции Тройки вышло специальное постановление: «Пить – можно. Объяснять, почему – по желанию. Раскаиваться в содеянном – по согласованию с системой ценностей».

Оценивая результаты революционных преобразований, Башмаков всё чаще с тоской произносил:

– Надо подумать…

Причём ни на кого конкретно не глядя, а скорее размышляя о том, что вот раньше что-то было, а теперь вроде уже и нет.

Число заседаний росло. Повестки становились всё острее и абстрактнее:

«О неопределённой пользе формализованной активности»

«О временном сохранении предположений в трёх экземплярах»

«О границах ответственности за ничегонеделание»

И тут, как бы апофеозом всего происходящего, явился чиновник из Центра. Он прибыл в одиночку, в костюме, цвет которого заранее подчёркивал недовольство всем и сразу. По прибытии гость сразу потерял ботинок в грязи у свинофермы (вывоз навоза показывал устойчивый отрицательный рост), но продолжил движение – с подчёркнутым достоинством.

Оглядел собравшийся актив, кашлянул, как пациент с диагнозом «хронический бюрократизм», и зачитал постановление: по результатам наблюдения объект «Красное Болото» признан перспективным. В рамках переходной фазы.

На лице у него при этом не дрогнуло ничего.

– А нас это к чему-то обязывает? – робко поинтересовался Лазарь Занозин.

– Ни к чему. Просто будьте.

Чиновник оставил бумагу с гербовой печатью и припиской карандашом «возврату не подлежит» и исчез, не отведав ни народных профилактических настоек, ни даже простого ромашкового настоя – с видом человека, отчёту которого всё равно не поверят.

Когда всё улеглось, комиссия решила созвать ещё одно заседание – внеочередное, но с ретроспективным оформлением. Повестка: «О закреплении достигнутого или хотя бы обнаруженного».

Онуфрий Башмаков в который раз произнёс свою коронную фразу:

– Надо подумать. А впрочем, думать надо было раньше…

*  *  *

Прошёл год. Прошёл тихой сапой, как неосуществлённое намерение. Комиссия по пересборке собиралась всё реже, и как-то постепенно заседания сошли на нет. Старый сарай, некогда оплот смыслотворчества, стал складом устаревших идей: там в беспорядке были свалены таблички («фиксируем смысл» «за», «воздерживаюсь», «что мы вообще обсуждаем?» и все остальные), перепутанные протоколы, коробка с кружками и прочий хлам. Но никто ничего не убирал: не дай бог, ещё пригодится.

Глаша снова завела свою лавочку. Вывески нет, но все знают: если трижды покашлять у старого пня, она выйдет. В сушёную траву она теперь в осторожных дозах подмешивает плановые сны – ну, так она утверждает.

Егорыч вернулся в подвал, где раньше держали клубный баян и литр культурного наследия на всякий случай. Там у него теперь лампочка, тот самый чайник и тетрадка с заголовком: «Личное мнение. Не для протокола». Почти все страницы пустые.

Одна из ипостасей лешего Игната приноровилась водить экскурсии по следам несостоявшегося реформизма. Редким туристам показывают сарай и клуб, обломки заседательной лавки, трёх(четырёх)ногий табурет и полусгнившую платформу, приткнувшуюся у берега, как неиспользованная метафора.

Покойный муж бабы Мани, Ерофей, некогда отдавший своё тело воспоминаниям, возвратился обратно. Без пафоса. Просто однажды утром пришёл, сел на завалинку и сказал:

– Похоже, ещё не всё здесь дожито. Надо исправлять.

Никто и не спорил.

В Красном Болотe по-прежнему случаются проблески прогресса, но мелкие, на бытовом уровне, на которые даже навь не поворачивает голову. Удивительно, но комиссия по пересборке всё ещё существует как структура. Правда, больше не заседает официально. Члены встречаются случайно: на улице, у магазина или друг у друга в гостях. Иногда произносят фразы вроде «а ведь, может, нам бы тогда...», но тут же поправляются: «да нет, наверно не вовремя».

Это состояние Буянчик едко называет пост-иронической демократией. Когда уже наплевать, но все продолжают ради приличия спрашивать «кто за?».

На крыльце клуба скучает Барсик. Уже не молодой. Лежит в тени, лижет основание воздетой к небу задней ноги и смотрит вдаль с выражением, в котором читается одновременно и принятие судьбы, и утомлённая вечность. Если бы он умел говорить, то наверное сказал бы: пересборка окончена, все свободны. Претензии – в письменном виде, заверенные нотариусом. И обоснованием смысла, если он ещё у вас остался…

Ветер листает страницы забытого на подоконнике протокола, и иногда кажется, что он тихо-тихо шепчет: «не надо было начинать, но раз уж начали – молчите, молчите красиво».

Красное Болото стоит на своём месте. Чуть перетасованное. Словно его кто-то тщательно перемешал, но забыл выплеснуть. По-своему живое, хотя так и не приведённое в порядок. Словно ждущее чего-то…

Или наоборот.

- конец -