Страница из жизни

- Привет, - говорю я.
Она молчит. Она смотрит, как чайки порхают над тяжелыми солеными валами.
- Знаешь, я так часто о тебе думаю. Порою, ты приходишь ко мне чудными видениями поздней ночью.
Она убирает с лица непослушные волосы, но озорной ветер мгновенье спустя запрокидывает их обратно.
- И тогда я подолгу не могу заснуть и ворочаюсь с одного бока на другой в надежде на сон, но бессонница мучает меня до самого утра.
Она обхватывает руками колени и прижимает к груди, устремив мечтательный взгляд к горизонту. Солнце еще достаточно высоко, но полуденная жара уже спала, и мягкая прохлада близившегося вечера опустилась на побережье. Пожалуй, сейчас самые приятные часы жаркого июльского дня. На городском пляже наверняка собралась немалая часть города, но тут все так же пустынно – редкий путник не спеша пройдет по тропе и скроется между валунами. Волны с грохотом бьются о скалы, едва свистит ветер между ветвей дерев; их одинокие изогнувшиеся стволы, чудом проросшие на камнях, бросают короткие тени на кусты можжевельника под собой. Изредка слышны пронзительные крики чаек, что скользят над неспокойной поверхностью в поисках добычи.
Я сижу на камне метрах в пятидесяти от нее, и, конечно же, она меня не слышит. Так и должно быть – иначе бы я сел ближе. Все совсем не так просто, как мы себе представляем в одиночестве. Долгие мысли, с трепетом выявленные темной ночью, с непринужденной легкостью разбивается об утренние лучи желтого солнца, проникшие через приоткрытое окно и жизнерадостно осветившие мою выглядывавшую из-под покрывала макушку. В свете дня все кажется совсем иначе.
В моей руке карандаш, на коленях – белые листы бумаги. Порой на них неплохо ложатся слова, но зачастую они попросту покрываются никому не нужной белибердой, которую с радостью поглотит бушующая клоака у подножия скал. Перед собой я вижу тоненькую фигуру: золотистые пряди ниспадают на спину и мягко колышутся на ветру. Солнце играет в свою незатейливую игру –россыпь рыжих веснушек на плечах, а руки сложены на коленях, что покрывает голубой ситцевый сарафан в белый горошек. Его подол едва колышется на незагорелых бедрах; босые ступни греются на отполированные временем и ветром камне – сандалии небрежно покоятся рядом. И хотя твое лицо обращено прочь от меня, я помню все его черты, линии, ямочки на щеках, вздернутый вверх курчавый носик, то ли в удивлении, то ли в задумчивости едва приподнятые к переносице брови и длинный взмах ресниц. Но то, что по-настоящему волнует меня, это глаза, цвета неба, устремленные вдаль, туда, где сливаются в единое целое две стихии, где время не имеет значения, где происходят воистину необычные вещи. В этих глазах виден весь мир, и, если однажды в него окунуться, то с пребольшой вероятностью можно бесследно раствориться без какой-либо надежды выбраться обратно. И не до конца становиться ясно – счастье это, или проклятье. Я думаю, что и то, и другое, да и в конце то концов, где та черта, что отделяет одно от второго?
Слова ложатся на чистый лист бумаги словно быстрые, но точно рассчитанные мазки художника на полотно. Это всего лишь набросок, эдакий эскиз, страница из жизни, но кто знает, возможно однажды они сложатся в полноценную картину, которую затем можно будет повесить на стену в гостиной, или же убрать в темный, пыльный угол чулана. Солнце, между тем, все ближе склонилось к горизонту и краски этого дня начали приобретать багровый оттенок. Ветер совсем стих и лишь изредка легкие порывы ветра заигрывают с листьями бука, раскинувшегося за моей спиной. Море успокоилось, волны сменились легкой рябью, и теперь иссиня-голубое зеркало простерлось так далеко, насколько хватает глаз. Девушка надела на ноги сандалии и, как легко вспархивает птица с насиженного места, поднялась с камня, окинула прощальным взором горизонт и зашагала в сторону города.
Я смотрел, как ее тоненькая, совсем воздушная фигурка постепенно растворяется вдали, а затем и вовсе исчезла, оставив после себя только воспоминание и ощущение чего-то воистину необычного, что как я не силился понять, сделать этого не мог, и перед глазами лишь представал ее образ, и то, как при каждом шаге взлетают вверх пряди ее золотистых волос, чтобы затем обратно ниспасть на тоненькие белые плечи. Посидев еще некоторое время в раздумьях, я тяжело поднялся и медленно зашагал в противоположном направлении. Еще один лист бумаги, еще один мазок неизвестного художника на полотно картины. На ней еще мало что можно различить – туманные силуэты да очертания неба, но еще есть время и пустые страницы, чтобы в конце концов сложить всю историю воедино.