Изгои 02
2
Домой я вернулся до начала комендантского часа. Так что встреча с полицейскими меня могла не волновать. Оказавшись дома, я сразу же занавесил окна, достал дневник и ручку. Бумага заканчивается. Нужно что-нибудь предпринять.
Я сижу перед раскрытым дневником. На столе горит свеча, по которой маленькими каплями стекает воск. Мне хочется как-нибудь излить свою злобу на Партию в письменном виде, но ничего не получается. Словно моя муза покинула меня. Ушла к другому ненавистнику партийных идеологий. Внезапно мне в голову пришла крайне безрассудная мысль: нужно выйти на улицу. Погулять. Быть может, муза вернется ко мне.
Я искренне старался подавить в себе эту мысль. Нельзя идти на улицу, особенно после начала комендантского часа. Но ведь Партия говорит, что мы все свободны, что мы можем делать то, что хотим. Вот я и хочу пойти на улицу. Чувствую, что, если встречусь с полицейскими, недели 2 буду писать в больничную утку лежа. Перед тем как выйти из подъезда я выглянул в окно. Никого нет. Вышел.
На улице прохладно. Я вдыхаю воздух. Мне кажется, что это воздух свободы. Что я свободен. Фонари освещают улицу. Если из поворота выйдут полицейские, мне конец. Решаю сделать круг и домой. Мысли начали приходить мне в голову. Муза вернулась. Нужно было всего лишь подставить себя под удар, и вот она пришла.
Я проходил мимо одного из ни чем не примечательных столбов, и вдруг он привлек мое внимание. Я заметил, что что-то прикреплено к нему. Подойдя ближе, я увидел лист. На улице было слишком темно. Буковки были маленькие, и я не мог разобрать, что было написано. Я оторвал лист от столба и побежал домой.
Сердце мое так бешено билось, что мне казалось, будто по нему меня выследит полиция. Я думал, что перебужу всех жильцов моего дома стуком, исходящим из моей груди.
Остановился перед подъездом. Огляделся. Никого. Нырнул в него.
Только дома я почувствовал себя в безопасности. Я сидел на полу, прижимая к груди смятый листок. Он точно чего-то стоит. Днем я его не видел. А если ночью он появляется, а днем исчезает, значит – полиция не хочет, чтобы добропорядочные граждане узнали о содержимом листка.
Я должен его прочитать. Должен изучить содержимое таинственного листка.
Свеча наполовину сгорела. Я раскрываю лист и читаю:
Граждане, обращаемся мы к вам, чтобы заявить. Все вы свободные люди, вы все имеете право на такой же достаток, какой испытывают люди высших чинов. Партия дурманит ваш разум, она отравляет вашу жизнь и вашу реальность. Вы работаете на нее, не получая взамен, кроме унижений, ничего, восстаньте вместе с нами, пойдите и прогоните Партию! Добудьте себе свободу, которую вы заслуживаете.
Les miserables.
Les miserables. Так называется эта организация. Я знал. Я знал, что я не один, кто воюет с Партией. Знал, что у меня есть друзья, о которых я раньше не знал. Les miserables мои друзья. У меня с ними одна цель: прекратить деспотизм Партий. Но что, если это и есть Партия? Что, если она расклеивает эти бумажки, чтобы вычислить таких, как я? Я попался на эту уловку.
Но вряд ли.
Партия могла это сделать и днем, чтобы вычислить потенциальных врагов общества. Днем этих бумажек нет. Их жизнь начинается и кончается ночью, пока полицейские не найдут их. Значит, Les miserables существует. Я должен с ними встретиться. Должен попасть в их ряды. Тогда я смогу внести туда посильный вклад в борьбу с Партией, чем тот, который я вношу сейчас. Да. Так оно и будет.
Я уснул радостным. Теперь я точно знаю, что моя борьба с Партией не безнадежна. Есть еще люди, желающие принести свободу в общество тупых людей, которых зомбировали с самого рождения, что нужно работать на благо Партий, что Партия все – личность ничто. Вместе с молоком матери мы получали эту информацию, позже все СМИ с помощью графических, звуковых, визуальных волн зомбирования привили нам любовь к Партии, привили нам, что Партия все, «я» – ничто. Я долго рассуждал, почему на меня не подействовала эта волна зомбирования. Может быть, я какой-то особенный. А может быть, просто вырос в одиночестве. Некому было меня зомбировать.
По всему городу прошла весть, будто к нам вторгся шпион. Партия призывает быть бдительными. Он может быть кем угодно. Другом или даже родным. Никто ни с кем не секретничал, все поглядывали друг на друга. Следили за движениями. Малейшее отклонение и можно было попасть в лапы чистильщиков. Лично мне этого не хотелось. Да и вел я себя, как всегда.
Прежде всего, я сделал вид, будто удивлен этой новостью. Все знают, что газет я не читаю, телевизор не смотрю, радио не слушаю. Во мне одном слились те три обезьяны, каждая из которых закрывала или глаза, или уши, или рот.
В новостях объявили, что за пойманного шпиона дается вознаграждение, которое не особо то и было нужно. Одним лишь упоминанием о том, что враг Партии на свободе, партийцы смогли привить злобу к бедному шпиону, выискивающему компромат. Ко мне подошел Мэтт. Сегодня мы работали рядом. Я на картошке, он напротив меня.
- Привет.
- Привет.
- Я нашел бритвенный станок.
Я только смотрю на него. Еще вчера он просил его у меня. Что, если Мэтт шпион?
- Нет, нет, - поясняет он – я выменял станок у Кирка на 2 чайных пакетика.
- Ого. Ты же очень сильно любишь чай. Неужели ты так легко смог отдать 2 пакетика?
- Это было нелегко, но мне пришлось это сделать. Знаешь ли, между вариантом: работать без чая и почаевничать, но отправиться в нищенские кварталы, я выбрал первый вариант.
- Ты силен духом.
- Спасибо. Слыхал, о чем талдычат все эти ненормальные люди?
- Да, шпион.
- Ты в него веришь?
- Да, а ты?
- Конечно. Просто не думаю, что Партия его упустила. Может быть, она специально всем пудрит голову, чтобы шпион на это купился и где-нибудь наследил, не зная, что Партия уже выслала чистильщиков на его след.
- Ты думаешь, такое возможно?
- И да и нет. Трудно говорить, но я склоняюсь, что эта версия может быть живой. Мы же не знаем о том, что творится в головах партийцев.
- Я знаю тебя давно, и ты всегда меня поражал своими открытиями.
- Век живи – век учись. Шпионом может быть кто угодно. Боб. Кирк. Ира. Анастасия. Я. Ты!
Мне показалось, будто он назвал меня шпионом. На момент я и сам в это поверил, не удивлюсь, если мое лицо выдало эту минутную веру в то, что я шпион.
- Не может быть. – говорю я, искренне в это веря.
- Но ведь это может быть и так. Откуда ты знаешь, что ты не шпион? Как ты это докажешь?
- Я не шпион!
- Да ну? Этим громким заявлением сейчас разбрасывается каждый, и партиец, и бедняк. Но ведь кто-то из них врет.
- Но я не шпион.
- У тебя картошка подгорает.
Я возвращаюсь к своей станций, Мэтт к своей.
И вправду. Почему я уверен, что я не шпион. Мэтт посадил во мне семя раздора. Я задумался над его словами. Вытащил картошку из масла, опрокинул ее в ванночку, и начал наполнять ею упаковки.
Я НЕ ШПИОН!
Я НЕ ШПИОН!
Плевать, что я не люблю Партию и хочу от нее избавиться, разрушить строй. Но я не шпион. Я никогда ни за кем не шпионил и не знал, как это делается. Я не гожусь в шпионы. Почему Мэтт остановился на мне и выделил меня из всех. Я почувствовал, с какой интонацией он выделял меня из всех. Из всего этого сброда. Но я не шпион. Ни один сканер и радар, тест этого не докажет. Здесь я чист перед Партией.
А может так оно и есть? Я шпион. Может, я стал им, когда получил сообщение от Les miserables? Да нет. Я точно не шпион.
У меня забирают картошку. Ставлю еще. Нужно как-то образумить Мэтта, заставить его поверить, что я не шпион.
- Слушай, - поворачиваюсь я к нему – а почему ты уверен, что ты не шпион. Ведь и ты мог бы им быть.
Он только улыбнулся. Завернул гамбургер, поглядел на меня и отдал его кассиру.
- Потому что шпиона заметили не у моего дома, а рядом с твоим.
Этого я не знал. Значит, скорей всего ищут шпиона, который расклеивал эти бумажки.
- При желаний ты бы смог приехать к моему дому.
- Я живу на другом конце города, если бы я решился на это в комендантский час, меня бы точно поймали полицейские. Не нервничай, я тебя ни в чем не обвиняю.
Он только похлопал меня по плечу и отвернулся к себе. Я же не мог расстаться с мыслью, что рядом с моим домом был шпион. Если бы я вышел минутами раньше, я бы мог его увидеть. Может, он бы сказал мне, как попасть в Les miserables.
Эта мысль не покидала меня и дома. Какие-то несколько минут (ну или часов) решили значимую часть моей жизни иначе. Теперь вместо того, чтобы учить секретные пароли, продумывать планы действий я сижу здесь и проклинаю себя за то, что поздно вышел на улицу.
Мой дневник открыт. Он готов впитывать в себя чернильные слова, готов впитывать в себя мои проклятия адресованные судьбе, и вообще всем, кто лишил меня встречи с Les miserables.
Слова не приходили в голову.
Мысль не шла.
Я хотел написать проклятия, но они не пришли ко мне. Не взобрались в мою голову, не штурмовали меня. Они просто обошли. Обошли все мои эмоций, не родились словами.
Сижу перед пустой страницей. Что ж, знаю я одно решение. Задуваю свечку. Встаю, иду на улицу.
Все так же темно. Все так же прохладно. Я знаю: возле моего дома будут дежурить. Мимо полиция не пройдет. Возможно, мой адрес известен чистильщикам, и когда они приедут по душу мою – сильно удивятся: почему это я не в постельке своей сны вижу, и почему меня вообще дома нет?
Вот кто шпион! Сразу подумают они. И тогда к моей сверх болезненной смерти прибавятся еще одна сверх болезненная смерть. 2 раза умереть нельзя. Но, думаю, чистильщики что-нибудь придумают.
Гуляю, иду к своему столбу. Иду тихо. Оглядываюсь по сторонам. Полицейских не видно. Видно, не дошли еще до столба. И правильно. Мне нужно получить весточку от Les miserables. На столбе нет ничего нового. Похоже, они не используют одно и то же место дважды. Решил прогуляться к парку. Как же все-таки улица манит ночью. Просто хочется гулять и гулять. Смотреть на звезды. Любоваться темным, как твоя жизнь, небом, понимая, что через определенное количество времени небо просветлеет, а твоя жизнь – нет.
В парке темно. Установленные рядом с ним фонари его практически не освещают. Плотные кустарные заборы тому виной. Это точно. Проходя мимо большого, старого дуба, проживающего свои, наверное, 200 лет, остановился. Что-то странное было в нем именно сегодня. На нем висел золотой лист. Такими дуб точно не славится. Я еле-еле его заметил, и то случайно. Что на нем написано? Для кого, и для чего он? Нужно сорвать его и побежать домой. Прочитать перед дневником. На том конце парка показались маленькие просвечивающие темноту кругляшки. Свет от фонарей. Полиция идет сюда. Пора!
Хватаю лист и бегу домой. У подъезда так же останавливаюсь и оглядываюсь. Пусто. Чисто. Называйте, как хотите, главное, что никого. Захожу в подъезд. Лист я помял. Руки мои вспотели. Не удивлюсь, если пара букв поплывет.
Плотно закрываю за собой дверь. Как же мне повезло, что мои соседи, обдолбанные зомби, которые спать ложатся вместе с мелодией отбоя. Никто из них не мог меня увидеть. Все, наверное, уже 20-ые сны видят. Один я тут с письмами бегаю.
Подхожу к дневнику. Зажигаю свечку. Положил на стол лист. Распрямил его. Читаю:
Шпион! Мы знаем, что тебя ищет Партия. Возможно, она уже напала на твой след, и сейчас ты пытаешься скрыться, но мы хотим помочь. Подай какой-нибудь сигнал, который будет понятен только нам, и мы спасем тебя. Мы твои друзья! Мы – Les miserables!
О нет! Что же я наделал? Я сорвал письмо, предназначавшееся не мне. Les miserables писали не мне. Если в первый раз их письмо и могло быть адресовано мне, то в этот раз я украл чужое письмо. Что же будет теперь с шпионом? Неужели Партия у него на хвосте, и я решил его судьбу, сорвав это письмо? Каким же должен быть сигнал, чтобы Les miserables поняли, что это сигнал бедствия? SOS – спасайте меня! Меня пытает Партия!
Я знаю, что нужно делать. Нужно самому найти шпиона и объясниться ему. Мы вдвоем должны найти способ попасть к Les miserables. Я даже не знаю, что труднее: найти шпиона или найти Les miserables?
Нужно отвлечься. Пожалуй, дневник сейчас сыграет мне на руку. Исповедаюсь ему:
Желая встретиться с любимыми моему сердцу Les miserables, я, сам того не ведая, сорвал не предназначавшееся для меня письмо. В нем говорилось, что Les miserables, понравившиеся душе моей и вернувшие жизни моей хоть какую-то ясность, хотят приютить у себя шпиона, Партию терроризирующего. По мнению Les miserables, Партия села шпиону на хвост. Единственный выход — это встреча с Les miserables, которая не может состояться, так как письмо сорвал я, а не шпион.
Я боюсь за шпиона. Не хочется, чтобы информация, добытая им, вернулась к своим хозяевам, а Les miserables потерпели поражение.
На этом, думаю, начать поиски шпиона. Нужно встретиться с ним и бежать из этого дьявольского города, дьявольского государства.
Вклеиваю второе письмо в дневник и закрываю его. Надо расспросить всех на работе о шпионе, может, кто-нибудь что-нибудь знает.
На работе на меня вывалилась целая куча информации о шпионе. Кто-то утверждал, что он пойман Партией и сидит себе в каком-нибудь кабинете, пытаясь искупить грехи. Кто-то считал, что он уже убит, и лежит себе спокойно в какой-нибудь грязной канаве, присыпанный землей. Некоторые уверяли, что партия его специально упустила, чтобы потом он вывел ее на крупную сошку. Самой распространенной версией была, что он просто притаился где-то. Какими бы бредовыми мне эти версии не казались, ни опровергнуть, ни подтвердить, ни одну из них я не мог.
Впрочем, и с кем-нибудь обговорить каждую из них я тоже не мог. В СМИ говорили никому не доверять. Следить за всеми, ведь в эту самую минуту вы можете общаться с шпионом, притаившимся среди нас. Подозреваются все, даже близкие люди – это может быть: ваша жена, ваши родители, дети, или же ВЫ сами. ВЫ можете быть шпионом, и, если это так – вам несдобровать.
Если раньше коэффициент болтливости среди работников был высок, то сейчас он крайне низкий. Никто ни с кем не болтает, все друг за другом следят. Подозреваются все. Даже ты сам можешь быть шпионом, не забывай СМИ, а что если так и есть? Что если ты шпион, но сам не отдаешь себе в этом отчета? Я уверен, многие зомбированные партийные поддакивалки так и думают, а что если шпион я? Вряд ли. Но ведь это возможно? Что если я случайно, сам того не осознавая, предал Партию, и теперь она меня разыскивает? Нет. Вряд ли. А если да? Да. Если да? Вряд ли.
Об этом смешно подумать. Никто из этих работников не стал бы предавать Партию, ведь они ее так горячо любят. Тем более, что им красть – секретный соус? Нет. Никто из них не шпион. Шпион кто-нибудь новенький, или тот, у кого вера в партию не такая сильная. Я и Мэтт могли бы подойти на эту роль. Но всем известно, он обожает партийные праздники. Одевается даже нарядно, чего не скажешь обо мне. Я ненавижу эти праздники и провожу их дома. Даже на улицу не выхожу, так что я могу подойти на роль шпиона. Если бы не одно «но». У меня нет друзей. Нет семьи. Я живу только работой, да и вообще - не живу, а существую. Я тот человек, которого пыталась сделать Партия, когда только восходила в свое вечное правление. Так что я вне подозрений. Но не для Мэтта. Он пристально посматривает на меня. Ждет, когда я ошибусь. Ждет того дня, когда сможет пойти в полицию и рассказать, кто якобы самый настоящий шпион. Кого никто не замечал, но он был рядом. Конечно, Мэтту вначале никто не поверит, но вот когда мою квартиру обыщут, а мой дневник найдут, меня познакомят с чистильщиками.
