Новое незнакомое чувство, высокое, как океанская волна, накатывало на нее. Глава 109 из романа "Одинокая звезда"

Расстались они прохладно. Правда, Дима, как всегда, поцеловал ей руку и посмотрел ласково в глаза. Но она не улыбнулась в ответ. Кивнула и убежала в свой подъезд. 

Обиделась, — огорченно подумал Дима, — а за что? Что он сделал не так? Слегка изобразил ревность. Похвалил стихи. Что еще? Дал понять, что надеется на большее. Вроде, обижаться не на что. Ну, да ладно, главное, ее тетради у него. Пару дней он выдержит, потом позвонит. За это время она должна соскучиться.
Расстроенная Маринка, придя домой, бухнулась на диван и долго лежала, глядя в потолок. Наконец отец возмутился:
— Не представляю, как можно целый час бездумно валяться, глядя в одну точку, и ничего не делать? Тебе что, заняться нечем? Так возьми книгу или на худой конец телевизор включи. А лучше пойди — матери на кухне помоги.
— Почему бездумно? — обижено размышляла Маринка. — Очень даже думно! Если я лежу молча, это не значит, что я ни о чем не думаю. Как раз наоборот. Но разве они поймут. Для них все мои переживания — полная ерунда. Какие все-таки эти взрослые — что родители, что учителя — странные. Все у них наизнанку — то, что для нас самое главное, они считают чепухой, а на что не стоит даже внимания обращать, самым важным, важнее всего на свете.
Взять, к примеру, вчерашний случай с Сашкой Олениным. Как физичка на него орала, что он учебник забыл. Как же это он будет решать задачи, глядя через плечо к соседу? Решать по одному задачнику — с ее точки зрения — все равно, что сидеть вдвоем на одном стуле. Ну и что? Им случалось и втроем сидеть на одном стуле. И вообще — нужны Оленю эти задачи! Он их как не решал, так и не будет решать. С доски спишет, а на контрольной передерет у кого-нибудь. Для него сейчас куда важнее проблемы с Иркой. Вот что действительно важно.
Или взять ее, Маринку. Сейчас для нее самое главное — главнее ничего и быть не может! — как относится к ней Дима Рокотов? Кто она ему: поставщик стихов для его песен или нечто большее? Но разве кто-нибудь из взрослых это поймет? Для них же важнее учебы ничего нет.
— Нравлюсь я ему или не нравлюсь? — мучительно размышляла Маринка. — Вроде бы нравлюсь. Но мы уже знакомы почти два месяца, а он все топчется на месте. Другие едва ли не с первого раза начинают целоваться, а этот — все только в ладошку. Хотя, может, он и прав? Если не уверен, что любишь, зачем целоваться?
Но что же мне делать? Перестать с ним встречаться? А как я ему это объясню? Продолжать? Но, может, он меня просто использует, как автора, — и все?
Сделаю так, — решила она, — если он меня еще раз пригласит на свидание, откажусь. Пару раз откажусь под удобным предлогом. И посмотрю на его реакцию. Если он хоть немного влюблен, то должен по-настоящему огорчиться и настаивать на встрече, искать ее. А если нет, легко согласится встретиться когда-нибудь потом.
Но на душе у нее скребли кошки. Все-таки Дима ей нравился и с каждой встречей все больше. Новое незнакомое чувство, высокое, как океанская волна, накатывало на нее. Она боялась этого чувства и одновременно стремилась к нему, хотя понимала, что если оно ее захлестнет, то с головой.
Три дня от Димы не было ни слуху, ни духу. Маринка выжидающе смотрела на телефон, но он молчал. С Геной она так и не переговорила — тот все время крутился возле Лены. Наконец, она решила позвонить Гене сама.
— Маринка, прости меня, — сразу извинился Гена. — Сам не знаю, чего я на него окрысился. Слишком он хорош — даже завидно стало. Держи его покрепче и никому не отдавай. Мировой парень!
Гена сознательно кривил душой — он говорил совсем не то, что думал. Но своя рубашка ближе к телу. Пусть Маринка побыстрее заполучит этого Диму со всеми потрохами — меньше опасности он будет представлять для него, Гены.
— Нет, ты вправду так думаешь? — обрадовалась Маринка. — А мне сначала показалось, что он тебе не понравился. Знаешь, он меня к тебе приревновал.
— Это хорошо, — одобрил Гена, — ревнует, значит, любит. И почему он мне должен нравиться? Он тебе должен нравиться, а мне он до фени. Смазлив, но держится достойно, за словом в карман не лезет. И похоже, спорта не чурается — мускулы у него ничего. В общем, для тебя — в самый раз. Выбор одобряю. Дерзай!
— Ген, а можно с тобой посоветоваться?
— Конечно, подруга. Я весь внимание.
— Понимаешь, мы с ним столько встречаемся, а он меня — только в ладошку и все. Я уже думаю: может, он со мной только из-за стихов? А так — может, я ему и не нужна вовсе?
— Понимаю. Но если бы только из-за стихов, так он мог бы просто попросить их у тебя. Еще тогда — во Дворце. Ты ведь не отказала бы?
— Конечно, нет. Знаешь, как приятно слышать песни на свои слова.
— Вот видишь! Значит, ему еще что-то нужно от тебя кроме стихов. Может, ты ведешь себя, как недотрога? Вот он и не решается к тебе подступиться.
— Да нет. Веду себя нормально. Улыбаюсь ему. И руку не отдергиваю. Нет, дело не в этом.
— А он тебе как — очень или так себе?
— Очень! Нет слов — как! Он все время перед глазами — ничего с собой не могу поделать. Уроки уже на ум не идут. Как я теперь тебя понимаю, — ты даже представить себе не можешь! Но тебе легче — ты мужчина, ты имеешь право сделать первый шаг. А я должна лишь молча ждать: позвонит — не позвонит, скажет — не скажет. Так устаешь от этого.
— Ага, нашла, кому завидовать. Ты все-таки с ним встречаешься и определенно нравишься ему. А тут столько лет − и сплошной туман. Такая безысходность — хоть волком вой! Я же без нее не могу жить — хоть ты это понимаешь?
— Геночка, конечно, понимаю. А ты думаешь, она не понимает? Еще как понимает! Знаешь, как она тебе сочувствует.
— Плевал я на ее сочувствие. Постой! Она тебе сама это сказала? Что сочувствует?
— Да — мы с ней как-то говорили о тебе. Она все понимает. И как ты ее любишь, и как она обязана тебе. Но... понимаешь, Гена, она не знает... сама не знает, чего хочет. Тем более ты должен добиваться ее. А то узнает... не то, что надо. Не подпускай к ней никого.
— А как? Она теперь по Интернету бродит, знакомится со всякими. Как уследишь?
— Не знаю, что тебе еще посоветовать. Мне бы кто посоветовал. Невезучие мы с тобой, Гена, в любви.
— Да. Но у тебя хоть есть надежда. А у меня ее все меньше и меньше.
И не в силах больше продолжать этот разговор он положил трубку. Потом, не выдержав, позвонил Лене.
— Лен, можно к тебе?
— Зачем?
— Просто так. Раньше ты не спрашивала.
— Гена, раньше мы были детьми. А теперь мы выросли. Я доделываю уроки и буду купаться.
— А можно я тебе спинку потру?
Короткие гудки. Положила трубку. Рассердилась. Уже и пошутить с ней нельзя. Как жить?
И от безысходной тоски он сел за уроки.