Йа Йолка (русский киберпанк)

Автор:
Филипп Хорват
Йа Йолка (русский киберпанк)
Аннотация:
Лена – обыкновенная школьница из маленького провинциального городка, живущая жизнью ничем не примечательного подростка. Конфликты с мамой и неурядицы со сверстниками в школе отодвигаются на второй план в тот день, который её навсегда изменил... Справится ли Лена с грузом того, что ей пришлось пережить? Рассказ промаркирован в соответствии с законом меткой «18+».
Текст:

Необходимое предисловие: присутствующие в тексте сцены употребления алкоголя и лёгких наркотических средств в подростковой среде ни в коем случае не являются пропагандой пагубного, разлагающего образа жизни среди подрастающего поколения. Равно, как и сцена насилия не несёт в себе призывов к деструктивному, нарушающему законодательство РФ поведению. Все эти сцены использованы исключительно в качестве художественного переосмысления действительности, это – всего лишь авторская метафора того что может или (возможно) происходит в окружающей нас жизни.

Употребление жаргонных слов в отношении представителей других национальностей не несёт цели разжигания межнациональной розни. Это всего лишь стилистически окрашенная, экспрессивная речь отдельных персонажей рассказа, которая никоим образом не отражает позиции автора к кому бы то ни было.

Рассказ промаркирован в соответствии с законом меткой «18+». Автор настоятельно не рекомендует читать рассказ впечатлительным, чересчур эмоциональным людям, а также людям, не достигшим совершеннолетия.

В рассказе присутствует ненормативная лексика.


Мать

Лена уныло копалась в тарелке с кашей, – как и обычно приготовить её без комков у мамы не получилось. Есть, тем не менее, было нужно: уж в том, чтобы тарелка после завтрака оставалась чистой, мать упорствовала с завидной принципиальностью.

– А если Томка не приедет, это мне что же… в кино тогда не пойду? Опять дома все выходные сидеть?

Мать посмотрела на Лену с тем особым чувством усталого превосходства, которое обычно появляется у взрослых людей в отношении капризного, давно надоевшего ребёнка:

– Ты доедай давай. О выходных она думает… Понедельник ещё не начался, а в голове уже одно кино. Вон, смотри, там тоже кино показывают.

Мать кивнула в сторону кухонного мини-телевизора, используемого, как и обычно по утрам, в качестве фонового источника новостей. По телевизору, впрочем, никакого кино не показывали, – монотонный бубнёж диктора, зачитывающего сводку событий, навевал на Лену только тоску.

– А если Томка не приедет, тогда можно я папе позвоню? Ты давно уже обещала… – продолжала канючить Лена, вяло размазывая остатки каши по тарелке.

Мама мгновенно вскипела.

– Ага, щас, прям два раза. Нужна ты ему, этому сраному кобелю. Он там небось со своим Лерунчиком… это самое… О тебе даже не думает, хоть бы пару тысяч когда подкинул, тащи тебя одной на своём горбу…

Лена знала, что тема отца для мамы больная. И заикнулась сейчас о нём скорее для того, чтобы позлить её, в отместку за кашу, хмурое утро понедельника и вообще… Надоела она.

На самом деле отец любил Лену. И они не только переписывались-перезванивались с ним втайне от матери. Бывало, что он заезжал за ней прямо в школу, забирая со второго-третьего урока, превращая день таким образом в настоящий праздник. Два-три свободных часа они использовали на полную катушку – сидели в кафешке, поедая всякие вкусняшки, забредали на какой-нибудь дневной киносеанс, да просто даже гуляли по отстроенной набережной, наслаждаясь открывающимися на реку видами (если, конечно, погода позволяла).

Лена тоже любила папу, считала даже, что её жизнь вместе с ним и Лерунчиком была бы куда как счастливее, чем то тоскливое прозябание, от которого уже тошнило в доме с матерью. Однако ж, разве против этой деспотички, истерички и скандалистки попрёшь? Связываться с ней опасался даже дед, внушавший своим видом крепкого семидесятилетнего, умудрённого жизнью старика уважение всем… кроме, конечно же, Лениной мамы.

– Ну чего ты там застыла над тарелкой? Давай мой посуду и пошли, и так на часах уже полдевятого. У меня сегодня совещание с Афанасьевой, не хватало ещё опоздать…

Быстро вымыв посуду, Лена натянула на себя курточку, сунула ноги в сапожки, повесила на плечи рюкзак. И так и стояла в коридоре, кривляясь перед зеркалом, в ожидании пока мать нанесёт на лицо последние штрихи макияжа.

Наконец вышли из дома. До школы на машине минут десять езды, – всего десять минут поездки до тоскливой, однообразной, временами просто невыносимой каторги…

Бомба

Мама высадила Лену не у школьной ограды, а на обочину вблизи той маленькой улочки, которая вела от главной дороги к учебному зданию. Видимо, действительно торопилась, обычно-то провожала до самой школы.

Что ж, так даже лучше. Эти пять минут (которые при желании можно растянуть в десять, а то и пятнадцать) стали тем приятным и неожиданным сюрпризом, от которого отказываться было бы странно. Поэтому шла Лена не торопясь, переступая по хрустящему в оттепели, подтаявшему насту, немного зигзагообразным, петляющим шажком.

Погода вообще способствовала прогулке. Выглянувшее из-за хмурых туч мартовское солнышко уже приятно пригревало, а его слепящий, пробивающийся из молочной кучи облаков свет словно внушал чувство небывалого оптимизма, веры в нечто хорошее, что ждёт впереди. Сердце Лены как будто очистилось от всей «налипшей» изнутри грязи, – от тревожных и депрессивных мыслей, вызываемых мелкими жизненными неприятностями, от всего груза тех дурацких проблем и невзгод, которые случаются в школьной и домашней жизни каждого подростка. На пару секунд у Лены возникло даже желание спеть песню, – всерьёз, вполголоса, что-нибудь такое, что-нибудь из творчества любимой Ёлки…

Всё это отличное, благостное настроение, однако, мгновенно выветрилось при виде школьной металлической ограды.

Мимолётного взгляда в сторону школы хватило для того, чтобы понять – что-то там сегодня случилось, что-то такое, что выгнало и учеников, и учителей во двор. Приличная по размерам толпа зыбко волновалась, гулко рокотала, а ребята постарше вообще смело выходили из-за ворот, чиркали зажигалками, и, бравируя клубами сигаретного дыма, с матерком, с хохотом что-то бурно обсуждали.

Зайдя за ворота, Лена влилась в толпу школоты, выискивая одноклассников. И довольно быстро обнаружила компанию девчонок, встречаться с которой ей хотелось бы меньше всего.

Марго, Слава и Кэтти выделялись буйным нравом, вызывающим поведением не только среди «9-Б», но и, пожалуй, вообще среди всех девятиклашек. Тусили они либо со старшаками, либо со студентами местного колледжа, – сверстники годились разве что на роль добровольной обслуги а-ля «принеси-подай-купи сигарет». К девчонкам из своего класса отношение было тоже снисходительным – разве ж эти лохушки знают жизнь?

Особенную нелюбовь местные «звёздочки» испытывали к Лене, ну так её и вообще никто в школе не воспринимал за человека. Специально никогда над ней не издевались, но уж если попадала вожжа под хвост кому-то, то к травле присоединялось полкласса. С молчаливого одобрения другой половины Лену обзывали, пихали, тянули на пол, могли даже облить чем-нибудь пакостным, с удовольствием снимая экзекуции на телефон.

Лена поначалу довольно активно сопротивлялась, – орала, визжала, брыкалась, что только раззадоривало одноклассников. Но со временем как-то очерствела, омертвела эмоционально, и перестала реагировать на издевательства. Просто – либо забивалась в угол, либо убегала, пряталась в закутке возле гардероба. Нужно отметить, что такая тактика давала свои плоды, – со временем лезть к ней стали меньше, переключив внимание на куда более отзывчивых жертв.

Сегодня явно играющая на публику троица «звёзд» случая пошпынять Лену решила не упускать. Первой её заметила Слава:

– Ой, девки, смотрите кто припёрся, – эй, Кулачкова, дуй сюда…

Лена, под давлением наседавших со всех сторон беснующихся пятиклашек, молча смотрела в отдалении на одноклассниц.

– Чо вылупилась, иди сюда тебе говорят… – вступила в разговор Марго. – Да не ссы ты, не будем тебя трогать, дело есть.

Лена осторожно подобралась поближе.

– Ёлка, а ты чо опаздываешь? С парнем что ли мутила? – в ответ на «шутку» Кэтти прыснули от смеха все трое одновременно.

В школе Лену все называли Ёлкой, и отнюдь не из-за её любви к российской поп-диве. Кликуха приклеилась давно, ещё в те времена, когда она вынуждена была ходить в купленном мамой китайском пуховике. Птичьи перья из подкладки упрямо цеплялись к свитерам и водолазкам, вызывая бурную радость толкающих её в гардеробе ребят. Обзывали при этом, конечно же, Ёлкой, – жёсткий, временами жестокий подростковый юмор нередко подмечает сходство явлений и вещей в самых несовместимых на первый взгляд предметах.

Ёлка смотрела на девчонок с опаской, не ожидая ничего хорошего. Однако по интонации обратившихся к ней «звёздных» подруг поняла, что настроены они дурашливо и действительно о чём-то хотят попросить.

Несмело осмотревшись, Ёлка спросила прямо:

– А чего случилось-то? Почему такая куча народа во дворе?

– Ой, Ёлка, ну ты и тормоз. Там, короче, какой-то мудак позвонил директрисе и сказал, что в школе бомбу заложили. Ну и это… типа эвакуляция вон происходит, ментов ждём, будут проверять.

– Эвакуация… – машинально поправила Славу Ёлка.

– Чего?

– Слово правильно говорить – эвакуация, а ты сказала…

Слава явно разозлилась:

– Слышь, ты чо, тупая что ли? Я так и сказала, не знаю, что тебе там послышалось. Короче, такая тема, Зинаида вон стоит всех палит, чтобы никто не свалил из нашего класса. Но мы с девками всё равно срулим. Поэтому Зинаиду надо отвлечь…

– И в роли отвлекающего маневра сегодня выступаешь ты, – закончила за неё Марго.

Зинаида Григорьевна, классная руководительница «9-Б», и правда заняла удобную диспозицию вблизи школьных ворот. Болтая о чём-то с химичкой, она тем не менее цепким взглядом посматривала вокруг, как бы заранее пресекая все попытки к бегству подопечных из своего класса.

В принципе, чисто теоретически, уйти с территории школы незаметно можно было и через пролом в ограде. Но для этого нужно было обогнуть само здание, протиснуться через узкий лаз между бетонными мусорными «карманами» (благоухающими, понятное дело, отнюдь не ароматами из «Рив Гош»), а затем ещё прогуляться по грязищи захламлённого закоулка. Целый квест, достойный разве что каких-нибудь мелкотравчатых чушков, – настоящие королевы сбегают из школы с гордо поднятой головой.

Ёлка стояла в раздумьях, прикидывая – стоит ли помогать тем, кто вечно измывается над ней и шипит в спину неприятными ругательствами…

Вокруг шумели, обсуждая явно ложный «бомбический» звонок, школьники и учителя. «Да это стопудово укропы, мне батя говорил, они постоянно звонят во всякие учреждения прямо из Киева…» – слышалось с одной стороны. «…хачи балуются, чисто по приколу звонят, может реально кто-то из школы нашей даже…», – разливалась колокольчиком Анастасия Викторовна, молодая, симпатичная учительница биологии, поглядывая на Ёлку. И заглушая этот трёп разливался над толпой голос директрисы с крыльца, усиленный мегафоном:

– Дорогие, уважаемые учителя и ученики… Поступил звонок о факте наличия в школе взрывного устройства, мы были вынуждены среагировать… Уже вызвали милицию, которая попросила не создавать лишней паники… Поэтому, прошу вас, держитесь пока что территории двора, не разосредотачивайтесь по городу, мы в ответе за ваше времяпровождение в рабочее родительское время…

Внезапно что-то резко, со свистом шарахнуло в толпе недалеко от Ёлки, повалил дым. Спустя секунду, другую обезумевшая от ужаса толпа ринулась к воротам, сметая за собой нерасторопных одиночек.

Кинулась вслед за Славой, Кэтти, Марго и сама Ёлка. Инстинктивно чувствуя какую-то невидимую, едва осязаемую опасность, она толкалась, пихалась, злобно что-то порыкивала, покрикивала на кого-то, но всем на это было плевать –вокруг все сейчас действовали точно так же.

Створки школьных ворот распахнулись настежь, и в проулок, разбегаясь по сторонам, хлынула смешанная толпа взрослых и детей.

Разговоры

Ёлка бежала, неуклюже расползаясь сапожками по рыхлому снегу, шлёпая по грязным лужам, взбивая землю из-под обуви – куда-нибудь, быстрее, только бы подальше от школы. Впрочем, инстинктивно, она всё же выбирала направление удирающих впереди неё Марго и Славы (Кэтти, кажется, завернула в один из дворов микрорайона), – подсознание словно подсказывало Ёлке держаться знакомых, тех, кого условно можно считать «своими».

Наконец девчонки, переступая тяжким шагом, уже явно на исходе сил, свернули в сторону какого-то палисадника, разбитого под окнами потрёпанной «хрущобы». Здесь Слава с Марго плюхнулись на щербатую лавочку, перед ними на корточки опустилась и Ёлка. Все трое пару минут отфыркивались, стараясь отдышаться и посматривая друг на друга утомлённым взглядом будто бы преодолевших олимпийский марафон спортсменов.

Внезапно Слава засмеялась – громко, ошалело, будто её прорвало после истерики.

– Чо ты ржёшь-то? – недоумённо спросила Марго.

– Да так… Прикольно, хотели свалить, нае//ать Зинаиду, а тут вон какой кипиш. Вообще круто получилось…

– Чего крутого, там же бомба взорвалась, наверное, кто-то даже пострадал…

Слава отмахнулась рукой:

– Да какая бомба, Марго, чего ты гонишь? Это из старшаков кто-то хлопушку кинул или фаер. Фёдоров походу, он же фанатеет, у него всегда какое-нибудь дерьмо в сумке припрятано.

– Ну может и Фёдоров, хз…, – Марго посмотрела на Ёлку. – А ты чо за нами увязалась? Бежала бы в другую сторону…

Ёлка приподнялась с корточек, встала перед девчонками, виновато потупившись, залепетала:

– Я это самое… Не думала куда бежать… Просто страшно было, вот и бежала за вами…

Марго потянулась всем телом, примиряюще зевнула:

– Ладно, расслабься. Побежала и побежала, даже правильно, что с нами – сама чуешь кого держаться надо. Блин, девки, а чо делать-то будем? Весь день же свободен теперь…

Уже вовсю клацающая по сенсорам смартфона Слава только поморщилась в ответ, Ёлка же украдкой глянула на наручные часики:

– Папе, наверное, надо позвонить…

Марго скорчила рожицу, передразнивая Ёлку:

– Папе надо позвонить, ути-пути… Блин, Ёлка, ты чего такая лохушка? Слабо с нами затусить? Чего, Славка, возьмём Ёлочку с собой?

Слава посмотрела на Марго каким-то непонимающим, немного диковатым взглядом:

– Куда с собой-то?

– Ну я не знаю куда, щас придумаем чего-нибудь.

Слава почесала пальцами в макушке и решительно прихлопнула кожаный флип чехла на телефоне.

– Слушай, Маргуль, знаешь… Вообще-то, я тут с Виталей договорилась, я к нему домой сейчас сгоняю. Ну там, родичей дома нет, он сам шарагу свою прогуливает, приглашает меня короче…

Марго обиженно надулась.

– А, вот так значит. Как одолжить денег на «живанши» или презики, так это Слава бежит на всех четырёх лапках к Марго. Как затусить нормально вместо уроков – так сразу к Виталику. Поняяятно.

– Слушай, Маргуль, ну не обижайся, чо ты вот начинаешь, а… Ты ж знаешь, что у нас с Виталей вообще постоянный облом, уже надоело по подъездам шариться… А тут хата свободная и время есть…

– Да иди ты, – Марго решительно встала с лавочки, схватила Ёлку за руку. – Пойдём, пусть к своему Витале катится. Овца дранная…

Ёлка не стала сопротивляться резкому движению Марго, послушно засеменила рядом, увлекаемая её властной, сильной рукой. Сначала она даже толком не осознала всей серьёзности момента, но через пару минут уже подспудно загордилась, ощутив себя живой частью тусовки одной из самых крутых девчонок школы.

Это новое для Ёлки чувство сложно было описать. Она просто чувствовала, что каким-то странным образом изменился не только её социальный статус в невидимой системе подростковой иерархии, но и, вполне возможно, – изменилась вся жизнь. Как будто до момента посиделок на лавочке с Марго и Славой всё вокруг было в едином, однообразном цвете унылого монохрома, а сейчас – расцвело радугой, заиграло цветами той настоящей жизни, к которой ей всегда хотелось быть причастной.

Марго между тем приостановилась, покопалась в сумочке, и достав из пачки тонкую сигаретку, щёлкнула зажигалкой. Выпорхнув уголками губ дым, она критически осмотрела Ёлку с ног до головы:

– Выглядишь ты, конечно, отстойно. Нахрена тебе этот балахон? И рюкзак этот с… Микки-Маусом, серьёзно?

Ёлка от смущения сунула руки в курточку.

– Ладно, не ссы. Внешность – дело поправимое. Ты там ролики что ли на Ютубе посмотри, как правильно одеваться и краситься нужно. А то так и будешь отстоем ходить, до старости… У тебя бабки-то есть?

– Бабки? В смысле деньги?

Марго притворно закатила глаза.

– Ох, бля… Да, деньги, лаве, бабло короче… Есть?

Ёлка виновато пожала плечами:

– Ну есть. Рублей сто наверное, не больше.

Марго оживилась, кинула недокуренную сигаретку в сторону и снова схватила Ёлку за руку:

– О, это круто. Короче, пойдём это… бухать, пиваса купим.

Марго потащила Ёлку куда-то сквозь дворы микрорайонов, по раскисающему снегу и грязи проездов, мимо стоящих впритык друг к другу автомобилей – шли они куда-то в сторону центра.

Наконец, вышли к проспекту, на довольно оживлённую улицу, вечно кипевшую торговой и тусовочной жизнью. Марго кивнула в сторону одного из павильонов, манивших отражёнными в стекле витрин солнечными зайчиками.

Внутри, у прилавка, Марго решительно положила сторублёвку в пластмассовую «кока-кольную» подставку:

– Два «Хольстена»… Не, погодите, – пошарив в сумочке, она извлекла ещё мятую купюру в пятьдесят рублей, добавила к сотке, – Три «Хольстена» и жвачку.

Мрачная, упитанная продавщица, подпиравшая голову мясистыми розовыми ладонями, устало спросила:

– Восемнадцать лет есть?

Марго уверенно кивнула:

– Мне есть, а этой позавчера только исполнилось, – она неопределённо махнула рукой в сторону Ёлки.

По виду продавщицы понятно было, что она ни на грамм не поверила сочинённой на ходу истории. Тем не менее, скептически пожевав губами, она нехотя запустила руку под прилавок, и тут же пискнул магнитный замок открывшегося холодильника.

– Ёлка, бери пиво, чо тормозишь-то? – прикрикнула Марго, ссыпая в сумку положенную в подставку сдачу с жвачкой.

Выйдя из павильона, Марго ловким движением ладони свинтила пивную пробку и сделала хороший глоток. Глянув на Ёлку, которая по-прежнему топталась на ступеньках павильона, неловко придерживая бутылку за горлышко, она недовольно выдохнула:

– Блин, Ёлка, с тобой только бухать. Пошли на остановку, посидим там на солнышке…

В закутке типовой остановочной стекляшки, с грязными, увешанной рекламной макулатурой стенами, никого кроме расположившейся прямо на земле бомжихи не было.

Внешность старой, потрёпанной жизнью, согнутой в три погибели женщины, явно говорила о том, что не так уж далеко до той роковой минуты, когда все жизненные тяготы, заботы и горести лично ей станут глубоко фиолетовы…

Искоса глянув в сторону Марго и Ёлки, бомжиха уткнулась головой в соединённые на коленях руки.

– Расселась тут, зараза, ¬– прошипела в сторону женщины Марго. – Ты прикинь, эти бомжи у нас в подъезде притон себе устроили. Уже домофон сделали, а всё равно эти лезут, твари.

Ёлка, скрутив в ладошку выглядывающую из-под курточки материю свитерка, попробовала отвернуть алюминиевую бутылочную пробку с горлышка.

– Так это… Им же жить негде, Марго, они в подъездах греются зимой.

Марго, отставив на лавочку свою бутылку, перехватила ёлкин «Хольстен» и в секунду скрутила пробку.

– Ну ты, Ёлка, и косорукая дурында. Бомжи должны жить на теплоцентралях. Знаешь, есть такие у нас на 1-й Рабочей, возле завода. Вот там пусть и тусят, а не в моём подъезде.

– Всё равно, жалко их…

– Жалко ей… Жалко у пчёлки, а опущенкам место возле параши. Они же бухают только и ни хера не делают. У меня вон батя предложил одному такому, говорит, давай ты уберёшь снег с детской площадки, а я тебе пятьсот рублей дам. Так тот его тупо нах послал, мне, типа, говорит, работать впадлу, я лучше пойду к вокзалу, набью пять сотен с картонкой в руках и ещё нажрусь на халяву. И эта тварь такая же…

Ёлка, взглянув на бомжиху, вздрогнула от неожиданности. Та, приподняв голову с локтей, глядела исподлобья сквозь спутанные, сальные клочья волос мутно-ненавидящим, полубезумным взглядом.

Облизнувшись, бомжиха сварливо зарокотала пропитым голосом:

– Ты, малолетняя прошмандень, хоть знаешь почему я на улице? Да я, бля, на зоне четыре года ни за хер собачий, менты, падлы, кражу повесили. А я в жизни ничего чужого в руки не взяла, я, бля, на заводе с восемнадцати лет заправщицей сидела, ещё при совке ё//анном, когда вас в проекте не было… А теперь… Ну чо, да я бомжиха. И чо? Что ты против-то имеешь? А? Сидят тут две пи//ды с пивом, – в наше время вам бы люди ремня всыпали за такие посиделки, вы радуйтесь-то, что всем просто похер…

Ёлка с опаской покосилась на Марго, предполагая, что та в ответ обнаглевшей старухе точно зарядит чего-нибудь ядерного. Однако Марго, как ни странно, даже и не глядела в сторону бомжихи. Достав смартфон, она сосредоточенно копалась в содержимом какого-то приложения.

Пощёлкав сенсорами, она кинула гаджет в сумочку и сделала большой глоток из бутылки.

– Так, Ёлка, короче, нам подфартило. Мне тут сбросили в чатике адрес клада, сейчас поедем, кайфанём по полной, – Марго звонко шлёпнула Ёлку по коленке. – Блин, ну круто же, а. На сайте писали, что там силос какой-то новый, прикольный, из Голландии, накрывает в говнище просто.

Марго посмотрела в сторону безумной старухи, которая, отчаянно матерясь, пыталась привстать с земли, но в противостоянии с неизбежной силой гравитации только пьяно переваливалась из стороны в сторону.

– Даже связываться с этой мразью не буду. Всё равно ведь ей недолго осталось. Давай Ёлка, допивай пивас, и гоу на маршрутку.

Я – Йолка

Из маршрутки девчонки выбирались под истошную ругань водителя, который недосчитался двадцати рублей за проезд. Среднеазиатские корни ничуть не мешали человеку отражать в тираде на усечённо русском весь горячий спектр переполнявших чувств и эмоций.

– Блин, ну нету у меня больше денег, чего прицепился? Урод конченный, – припечатала Марго, громко хлопнув автоматически закрывающейся дверцей микроавтобуса.

Пассажиры поглядывали через стекло автомобиля на Ёлку с Марго взглядами, в которых считывались какая-то жалостливая смесь сочувствия с равнодушием. Но в конфликт благоразумно не вмешивались – им же ещё дальше ехать.

Схватив Ёлку за руку, Марго бесстрашно почапала через грязную, снежную массу обочины по направлению к бетонным блокам сплошного забора, огораживающего гигантскую промзону давно заброшенного советского предприятия.

Сам завод располагался на окраине города. Одна из его заколоченных проходных была обращена воротами к запущенной, изрядно побитой городской площади с сиротливо вознёсшимся метра на три ввысь уродливым памятником Ленину. Другая же проходная давно уже была превращена в импровизированную свалку, – сюда годами выносили строительный и бытовой мусор жители посёлка Социалистический.

Весь прилегающий к этой заводской части жилой район, со всеми покосившимися сталинскими бараками (где до сих пор жили люди), с извечной российской непролазной грязью и вонью, идущей со стороны немаленькой уже свалки, местные называли запросто – Мусорка. И именно сюда Марго, сверяясь по GPS-карте в приложении смартфона, вглубь этого забытого цивилизацией гетто и тащила Ёлку.

Испуганно озираясь по сторонам, глядя на зигзагообразные передвижения вусмерть упитых (или обдолбанных – было непонятно) уже с утра жителей Мусорки, Ёлка подсознательно ускоряла шаг, молясь об одном – лишь бы их никто не зацепил, не привязался…

– Ёлка, блин, куда ты тянешь-то? – остановившись на минуту, Марго заозиралась по сторонам, оценивая дальнейший путь.

– Ну тут как-то странно, неуютно… Ни разу в этой стороне не была, хотя у меня тётка в посёлке живёт. Слушай, Марго, зачем мы сюда приехали?

Выбрав направление, Марго снова потянула Ёлку за рукав куртки:

– Пошли, сейчас сама узнаешь.

Девчонки вывернули в один из проулков, и, спотыкаясь в выбоинах разбитого тротуара, пробираясь мимо трёхэтажных облупленных сталинских халуп, вышли к заброшенному скверику. Здесь Марго (опять же сверившись с маршрутом навигатора) повела Ёлку по одной из аллеек, указав:

– Короч, нам нужна лавочка с вырезанным иисусом на кресте. Хотя какие тут лавочки…

В скверике действительно кое-где по обочинам утопающих в болотистой грязи тропинок, стояли в раскоряку деревянные остовы на гнутых металлических «лапах». Круто обломанные по краям, раздолбанные, с вырезанными на поверхности рисунками и матерными афоризмами деревяхи – всё это хозяйство лавочками называть было трудно.

Тем не менее, именно Ёлка первой обнаружила нужный им артефакт в глубинах скверика. На спинке одной из покорёженных скамеек ножиком грубо, но довольно искусно была вырезана фигурка парящего на кресте Иисуса Христа. Неизвестный мастер по деревянной резьбе попробовал даже изобразить капельки крови, как бы капающей из ран спасителя, но такая детализация смотрелась невзрачно.

– «Он страдал, а ты только пиз//иш», – прочитала косо надрубленную ножиком под крестом подпись Ёлка. – Без мягкого знака, вот же грамотеи…

– Хорош нудеть, Ёлка. Тебе, в общем, задание, сейчас закатаешь рукава своей курточки и достанешь пакетик со стаффом вот из этой мусорки.

Марго внушительно, с деловитой серьёзностью саданула сапожком по конусу разбитой бетонной урны, которая одним своим видом в этом напрочь засранном, забытым Иисусом месте как будто олицетворяла всю жалкую тщету и ненужность бытия.

Ёлка, брезгливо нахмурившись, аккуратно заглянула в урну. Там, среди подтаявшей жижи снега, в куче каких-то сгнивших объедков и засохшей блевоты действительно торчал уголком целлофановый пластик пакетика.

– Чо высматриваешь-то? Действуй давай…, – Марго подтолкнула Ёлку к мусорной урне.

– Блин, ну я не знаю… А это точно то. что нам надо?

Марго утомлённо закатила глаза:

–Ой, Ёлка, не знаю как тебе, а мне это точно надо. Не ссы, я тебе потом руку протру влажной салфеткой.

В подтверждение своих слов Марго выудила из сумочки пакетик с влажными салфетками. Ёлка, наконец, решилась. Закатив рукав курточки на правой руке, она быстро сунула кулачок внутрь урны и достала пакетик с травянистой смесью.

– Супер, Ёлка, ты иногда можешь быть клёвой. Оботри эту хрень вот салфеткой.

Протерев влажной тряпицей и пакетик, и свою руку, Ёлка торжественно вручила траву сиявшей от радости Марго.

– Ну чо, раскумаримся? Зря ездили что ли в эти ебеня… Пошли, я знаю тут неподалёку одно местечко, там точно никто не спалит.

Схватив Ёлку снова за руку, Марго потащила её из сквера. Шли недолго, – опять через какие-то проулки, бараки, мимо подозрительно косившихся старух… Внезапно вынырнули у бетонных стен того же самого огромного завода. Параллельно стенам тут были проложены укутанные в алюминиевый утеплитель трубы местной теплоцентрали, – оказывается, идеальное место не только для бомжей, но и для неприкаянных тусовщиков. А на то, что тут периодически кто-то собирался, указывали ошмётки подростковой жизнедеятельности: оборванные картонки, хабарики, стеклянная тара из-под пива…

Спрятавшись под импровизированный навес из ржавых, кривых арматурин, торчащих из пробитого остова стены, забившись в уголок, Марго с Ёлкой на пару минут притихли. Марго просто курила сигаретку, Ёлка, нахохлившись, подавленно посматривала по сторонам. Пейзаж был, в общем, довольно безрадостным: между заводом и располагавшимися вдали жилыми бараками расстилался громадный замусоренный пустырь с узкой, протоптанной в снегу дорожкой, уходящей вдаль, к далёкому, едва видневшемуся кладбищу. В прогалинах дырявого навеса тоскливо подвывал ветер, скатывая временами снежные дорожки…

– Ну что грустишь, Ёлочка? Давай доставай пивас из рюкзака, догонимся. Я сейчас ещё косячок сверну, вообще будет по кайфу. Балдеть нужно в удовольствие… Знаешь кто это сказал?

– Кто? – Ёлка, зябко поведя плечами, потянулась к рюкзаку.

– Я сказала, – рассмеялась Марго, от радости прихлопнув сапожками по алюминиевой поверхности трубы.

Ловко распотрошив вынутую из сумочки беломорину, она зачерпнула «гильзой» травянистую смесь из целлофанового пакетика. Глядя на уверенные, отточенные движения Марго, возившаяся с пивом Ёлка тоскливо думала о том, что ей в компании крутых девчонок места не будет никогда.

– Давай вначале пивка дёрнем… Хотя одна бутылка – это вообще ни о чём. Надо было винище брать … Эх ты, Ёлка, Ёлкище, убожество моё ненаглядное..., – Марго сделала большой глоток, сразу чуть ли не ополовинив бутылку.

Стараясь подавить быстро поднявшуюся из глубины души обиду на это «ненаглядное убожество», Ёлка тоже сделала большой глоток и, конечно же, поперхнулась.

– Вот я о чём и говорю, всё у тебя через жопу. Ты синьку-то хоть раньше вообще пробовала?

– Мы с папой иногда вино пьём… Не в кафе, а дома у него, когда настроение есть…

– С папой вино, – снова передразнила Ёлку Марго. – Ты чего, такая папина дочка что ли? Хоть бы тусовалась нормально… Не ботаничка вроде, а такая овцуха.

Допив пиво, Марго рыгнула и резко запустила бутылку в сторону пустыря – та, изящно спируэтив в воздухе, ткнулась в мягкий снежный наст. Чиркнув зажигалкой, Марго подожгла кончик косяка и хорошенько затянулась. Затем, медленно выдыхая, расслабленно прикрыла глаза:

– Охуенный стафф… На, попробуй.

Марго протянула дымящуюся «гильзу» Ёлке, и та с опаской, осторожно зажав её большим и указательным пальцем поднесла к губам. Крепко втянув внутрь в себя кумар, Ёлка поперхнулась сладковатым, саднящим дымом, и под заливистый хохоток Марго закашлялась, – крепко, до слёз из глаз.

– Ох и дурёха ты, Ёлка. Ты дымоган-то удерживай в себе, так кайфа больше будет. Хотя, что с тебя, толку.

На втором круге тем не менее Ёлка справилась с затяжкой уже гораздо лучше, – действительно придержала дыхание, выдыхая дым с протяжкой и даже получая удовольствие от процесса.

– Ну чо, раскурился, бобёр? Так-то вот, у меня плохого силоса не бывает, даже такие лохушки вроде тебя кайфуют. Эх, Ёлка, всё-таки жить надо в удовольствие, ловить от жизни всё…

Забалдевшая Ёлка смотрела на Марго ошалелыми, осмелевшими глазами:

– Марго, а чего ты обзываешься? Я тебе разве сделала что-то плохое?

Марго же потянуло на философию:

– Да чего ты мне сделаешь плохого-то? Ты бессмысленная, Ёлка, сорри. У меня даже брат и то осмысленней, хотя, как пришёл с армейки, так и завалился на диван, ни х//я не делает, только пиво сосёт. А я вот не хочу как брат… Ёлка, ты вот после школы чем займёшься?

Ёлка задумалась, поглаживая выпавшую из-под шапочки прядь тёмных волос.

– Мама хочет, чтобы я в Пермь ехала. Поступала на юриста или доктора. Пока ещё не знаю, что лучше даже… Ты бы что выбрала?

Марго презрительно скривилась:

– Ты чо, упала что ли? Из чего тут выбирать? Юристика – это скука, кому нужны все эти законы? В рашке они не работают всё равно, у кого бабло есть, то всегда и прав. А врачи… Ну это вообще отвратно. Ковыряться там в больных, с болячками возиться ихними... Жопа полная.

Ёлка потупилась, облизнула подсохшие губы, но всё же решилась спросить ещё раз.

– А вообще, чем хотела бы заниматься?

– Ну блин, Ёлка, что за вопросы. В бизнес идти надо, на ютуб, в блогеры. Мы тут, короч, с парнем двигаемся в этом направлении, только оборудование нужно хорошее, камера там, х//ё-моё. Это в Пермь ехать надо, у нас тут не купишь.

Ёлка удивилась, приподняла голову, сняла шапочку с головы:

– Почему на ютуб-то?

– Вот я и говорю, что ты отсталая от жизни. Это реальный шоубиз сейчас в рашке, на ютубе все звёзды. Иван Гай, Марьяна Ро, Соболев, Джарахов и другие всякие. Даже политики двигают сюда, вон Навальный как раскрутился. Ты на его митинге была у нас в городе? Ну вот, а я ходила с девками. Не то, что я там за него топлю, просто, по приколу, сейчас после выборов опять движ собирается как раз…

– Так а какая у вас с парнем идея?

Марго расслаблено покрутила головой из стороны в сторону, – она, казалось, о чём-то задумалась:

– Ну вот с этим пока проблемы. Даня мой предлагает сценки такие стёбные делать, типа … ну не знаю там, как у Редса, только без блевоты и тупых шуток. Правда, у Дани все темы вокруг секса крутятся, он у меня вообще озабоченный, даром, что хер мелкий только. Но, в общем, что-то типа того.

Марго, повернувшись к Ёлке, хитро прищурила глаза, заулыбалась:

– Хочешь, тебя возьмём к себе в шоу? Вот, короч, идея – мы с Даней крутые такие, живём по приколу, бабло стрижем, ездим отдыхать в Таиланд… И твоя жизнь, как бы против нашей, – унылая лохушка, которую все лошат в школе, и у которой одна в жизни радость – выпить с батей своим вина, ха-ха-ха-х… Клёво я придумала, а? Ну вообще…

Марго словила «ха-ха», – её распирало смехом, под раскрасневшимися веками в глазах поблёскивали искорки безумного веселья, и она от возбуждения ёрзала задницей по скользкой поверхности алюминия.

Ёлке же было безрадостно. В её глазах застыло выражение какой-то непонятно строгой внимательности, холодной отстранённости, а внутри внезапно полыхнуло огнём ненависти.

– Перестань, не смешно…

– Не, ну а чо не смешно-то? Это ж правда, Ёлочка, ты ж такая овцуха, блин, лузерша, тебя только чмырить и остаётся. Ты зачем вообще живёшь-то? Ну реально, хернёй страдаешь, а в шоу я бы тебе деньги ещё платила, а-ха-ха-ха, хайпанули бы, Ёлочка…

Марго заливалась смехом, казалось, что ей не остановиться, это уже больше на припадок было похоже.И тут Ёлка не выдержала, толкнув её, она начала мутузить кулачками, по плечу, по голове…

– Сама дура, сама овцуха… ты не знаешь ничего… только ржёшь… чмо… дура тупая… бесишь только… и ты, и все твои дуры…

Внезапный приступ бунта только раззадоривал Марго, она уже хрипела, сипела от смеха, согнувшись и уворачиваясь от рук Ёлки.

А Ёлка вошла во вкус. Размахиваясь, с силой била по голове, подпинывала ногами в бёдра и отчаянно, но топорно, неумело ругалась. Наконец, она даже спихнула Марго со скользкой трубы, и та, отчаянно вереща, съехала вниз, упав в рыхлый, подтаявший снег.

Ёлка, приподнявшись на ноги, схватилась одной рукой за торчавший из-под навеса прут арматуры, и тот, видимо давно уже расшатанный, заскользил из паза. Теряя равновесие, Ёлка неуклюже тоже начала съезжать ногами с трубы, ахнула, перекувыркнулась и упала на барахтавшуюся в снегу Марго.

Марго всё хохотала, отбрыкиваясь от Ёлки, которая продолжала драться. Только теперь в одной руке у неё была железяка, и бить она начала именно ей. Сначала просто по телу, затем, подобравшись от ускользающей Марго хорошенько ударила по лицу.

Марго взвыла от боли, попыталась перехватить руку, но Ёлка, сидевшая сверху, отпихнула её ногой. И снова ударила в лицо, с силой, метя в нос и в момент раскровив губы своей жертвы.

Марго отчаянно вопила, пытаясь освободиться из-под Ёлки, но та, почувствовав силу, придавливала её и отчаянно, с наслаждением лупила арматуриной по лицу. Удар за ударом, превращая его в кровавое месиво, не давая ни малейшей возможности избежать расправы.

Минуты через три-четыре всё было кончено, и враз уставшая Ёлка, оглохшая от оглушительного, захлёбывающегося клёкота Марго, отвалилась в сторону, упала, тяжко дыша и прокашливаясь.

Так она и лежала в оцепенении, глядя пустыми, бессмысленными глазами в небо, которое, уже давно нахмурившись серыми свинцовыми облаками, зарядило мелким, противным, сыпучим снегом.

Наконец, Ёлка приподнялась, глянула в сторону окровавленного тела.

– Я Йолка, а не просто Ёлка, понятно тебе там? Тварь…

Собравшись с силами, Йолка приподнялась на четвереньки, и, постояв так, отплёвываясь, наконец встала во весь рост. Оглядевшись, она с неуверенностью переступила, сделала пару неловких шагов в сторону протоптанной дорожки, и, выйдя на тропку, пошла в сторону кладбища.

В дороге

Выйдя к шоссе, Йолка по обочине повернула в обратную сторону от города. Бредя под хлещущей со всех сторон разыгравшейся стихии снежного бурана, она временами оглядывалась, высматривая маршрутку.

Которой так и не дождалась, – вместо привычного микроавтобуса рядом с ней притормозила серая от налипшей грязи «Гранта». Бибикнув, машина медленно поехала рядом.

Йолка остановилась, нагнулась к переднему стеклу автомобиля, которое, будто бы этого её движения только и ожидая, плавно опустилось. В салоне сидело трое парней, – водитель, чуть пригнувшись к пустовавшему переднему сидению, приветливо помахал рукой.

– Слышь, киса, ты чего там одна топаешь? Садись, подвезём.

Без раздумий Йолка взялась за ручку дверцы, и уже через пару секунд разместилась с комфортом внутри.

Тяжко, с прокруткой, газанув по мокрому, таявшему на дороге снегу, машина рванулась вперёд. Один из сидевших позади пассажиров сунул Йолке бутылку с какой-то мутной жидкостью:

– Давай, лапа, согрейся. Вискарик зачётный, специально для тебя берегли.

Не обращая внимание на противный ржач кривляющейся парочки, Йолка отхлебнула прямо с горла, и отхлебнула знатно, почти даже не поморщившись.

Водитель же, крутанув ручкой переключения скоростей, просто поинтересовался:

– А ты чего гуляешь по дороге? Или работаешь?

Йолка мотнула головой:

– С маршрутки высадили. Узбек больной какой-то, распсиховался, что дальше не повезёт…

Водитель понимающе шмыгнул.

– Узбеки – они е//анутые, с ними лучше не связываться. Меня, короч, Виталей зовут. А тебя?

– Я Йолка.

Один из пассажиров с заднего сиденья потянулся за бутылкой, как бы невзначай ощупав йолкину грудь под курточкой.

– Ёлка-перепёлка, ты бухло-то не задерживай. У нас тут чуть-чуть осталось, но мы едем на днюху к Коляну, там бухла дофигища. Едем с нами?

– Эти двое сзади – Саня и Минтай, – коротко пояснил Виталик. – Музычку поставим?

– Врубай давай, чо спрашиваешь, – загудел сзади то ли Саня, то ли Минтай, и Виталик щёлкнул по кнопке стереосистемы.

«…Я играю с её киской, детка, где твой кавалер? Я врубаю Daft Punk, она крутит мне блант. Покидаем клуб, в руке Sauvignon Blanc. Отлип от её губ, залипаю в экран. Я кидаю деньги в воздух – ты поймаешь их сам», – от грома тягучих басов из колонок завибрировала даже вылинявшая ёлочка освежителя под зеркальцем.

Забалдевшая Йолка глянула на Виталика, – тот, жмурясь от удовольствия, дрыгал в такт музыке ногой, постукивал ладонью по рулю. Заметив её взгляд, парень улыбнулся и подмигнул.

Один из пацанов сзади снова сунул ей в руки бутылку, и Йолка ещё раз крепко приложилась к вискарю.

– Слушай, а чо у тебя руки и рукава обвафлены в красном? Это что, кровь что ли? – перекрикивая шум музыки, спросил Виталик.

– А… Это так… Подралась с узбеком…

С заднего сиденья снова раздался ржач:

– Во гонит тёлка, с узбеком подралась… Это менстра, наверное, Виталик, ты там поаккуратней с ней…

Виталик брезгливо поморщился, приглушил музыку:

– Чего, правда это… как там у вас… критические дни?

Йолка замотала головой и вложила бутылку в протянутую с заднего сидения руку. Саня (или Минтай, было непонятно – кто из них кто) обиженно заныл:

– Бля, да она пьёт как конь, пиз//ец… Кстати, Виталик, я узнал её, это из нашей школы чмошница одна, из «9-Б».

Виталя, кажется, огорчился:

– Чо, правда чмошница? Так-то по лицу вроде симпатичная…

– Да выкинь ты её из машины на//уй, проблем с ней потом не оберёшься, это ж малолетка, со школы она… Шурыгина сраная, – снова занудел противный голос с заднего сидения.

Йолка резко повернулась к Виталику, вцепилась рукой ему в колено.

– Не выкидывай, а? Ну пожалуйста… Ну хочешь я тебе это… отсосу… прямо сейчас…

Виталя был неумолим:

– Вот ещё, надо очень. В натуре, пацаны, Шурыгина какая-то, она, значит, отсосёт, а меня потом менты на зону отправят, а она кувыркаться с Малаховым в Москве будет… Продуманная схема у этих баб.

Виталя резко дал по тормозам. Попытался скинуть руку Йолки со своей ноги, но она как-то пьяно стала наваливаться на него всем телом, метя второй рукой куда-то в район паха.

– Эй, мужики, давайте убирайте с меня эту обезьяну, она царапается, бля, – завопил Виталя, – сделайте нахрен хоть что-нибудь …

Саня с Минтаем быстро выкатились из салона и, открыв переднюю дверь, схватили Йолку за плечи и за ноги, пытаясь выковырнуть из машины. Йолка отчаянно сопротивлялась, ругалась, мычала, пыталась зацепиться хоть за что-нибудь внутри, но всё без толку – парни в минуту вытащили её и аккуратно положили в грязную жижу обочины, хлопнув передней дверцей.

Сидящая в снежной каше Йолка вовсю ревела, размазывая по лицу и распущенным, растрёпанным волосам грязь, когда «Гранта», подгазовывая, рванулась с места.

– Ну и пошли вы в жопу, козлы, чтоб вы в аварию попали, придурки! – крикнула она в снежную мглу не прекращающейся снежной бури.

Сидела, впрочем, недолго. Как-то быстро успокоившись, Йолка огляделась, пошатываясь, встала и побрела в сторону частного сектора, видневшегося в стороне.

Частный сектор тоже относился к посёлку Социалистический, и им, собственно, заканчивался весь город. По сути это была одна из тех деревенек, которая ещё в эпоху замершего в брежневском безвременье СССР плавно влилась в укрупнённый населённый пункт, с тех пор мало изменившись. Разве что на некоторых участках в угоду веяниям новейших времён вместо одряхлевших халуп повырастали небольшие замки с гаражами, обнесёнными крепкими неприступными стенами с коваными воротами.

Одна из главных улочек, куда свернула Йолка, в соответствии с сельскими традициями среднероссийской глубинки утопала в одном большом замусоренном болоте. Осторожно лавируя между глубокими лужами, чавкая сапожками по кочкам, Йолка шла к дому своей тётки – Томки.

Йолка не прошла по улочке и пары сотен метров, как снежный буран внезапно прекратился, и в воздухе лениво закучерявились большие белые хлопья, мгновенно таявшие в грязной жиже под ногами.

Фигуру пьяно покачивающегося, бесшабашно бултыхающего валенками по лужам деда Йолка заметила издалека. Одной рукой дед удерживал на толстой верёвке небрежно перевязанного через пузо котёнка, которого он, помахивая словно авоськой, нёс на весу.

Животное отчаянно, испуганно верещало, пытаясь зацепиться когтистыми лапами хоть за что-нибудь, но без толку. В ответ на истошные крики зверька дед поругивался ленивым матерком, изредка шмякая тельце в мутную жижу какой-нибудь лужи.

– Ты чо, больной что ли? – крикнула Йолка, метнувшись к деду и преградив ему путь.

Тот встал, колыхаясь распахнутым грязным ватником, переступая с ноги на ногу и пытаясь сфокусироваться слезящимися глазами под гривой седых, спутанных лохм.

– Эээтта что ещё за срань, ты кто?

– Конь в пальто. Ты чего котёнка мучаешь, урод старый?

Дед удивлённо оглядел Йолку, смачно сплюнул в сторону и, приподняв тушку орущего котёнка, потряс им в воздухе.

– Это моё… ёпта… моё, поняла? Что хочу с энтим, то и делаю. Хочу выгуливаю… хочу топлю… хочу сожру вообще, понятно, бля? Моё имущество. А ты кто такая, чтобы мне тут указывать?

Йолка с неожиданной яростью стала наступать на деда, пытаясь рукой перехватить верёвку.

– Отдай котёнка, придурок, не то хуже будет…

Дед пытался сопротивляться, спрятать руку с болтающимся животным за спину, но только поскользнулся и чуть не упал.

– Яяя… эттта… ты кто такая вообще, сучка малолетняя? Ты хоть знаешь с кем разговариваешь, пизда? Яяя… этта… я ветеран между прочим… мы таких, как ты расстреливали в сорок втором под Курском… вас, б//ядей малолетних, что под фрицами скакали за конфеты… За конфеты, ёпта… Тебе чего, конфет мало, да?

Дед стоял перед Йолкой, дёргаясь, покачиваясь, еле удерживая рвущегося с поводка котёнка.

– Хули ты приебалась? Топить я его несу, мне кормить его нечем, пенсии еле на жратву хватает, а тут этих дармоедов наплодилось, и что? Я виноват? Я виноват, да, что мне этого х//еплёта мелкого не прокормить? Ты, бля, виноват я, скажи мне?

– Вот и отдай мне, я сама кормить буду.

– Нне пойдёт так… Этта моя собственность. Я что, дурак что ли, свою собственность раздавать всяким малолеткам? Я лучше сам его притоплю в речке, так и хули тебе от меня надо-то, а? Иди своей дорогой… я тебя не трогал, и ты меня не май…

Йолке наконец удалось перехватить одной рукой верёвку, которую она тут же стала подтягивать к себе. Дед скользил дырявыми валенками, отпихивал её, наседая и бухтя в бороду что-то невразумительное, но схватка уже была неравной. Агрессивная ярость юности победила неловкую нерасторопность пьяной, беспомощной старости, – дед плюхнулся телом в лужу, конечно, тут же отпустив верёвку.

Йолка для верности пнула его в живот, и пока он, отчаянно матерясь, кочевряжился, быстро подхватила котёнка с земли. Приглаживая напуганного, продолжавшего вопить зверька, она спрятала его под подол курточки, и, застегнув молнию, чуть не рысцой побежала дальше по улочке…

В гостях у Томки

Томка вместе с мужем жили в домике, который им достался ещё от деда (сам дед успел получить квартиру в городе ещё в восьмидесятых). Три небольшие комнатки, маленькая кухонька, кладовый подпол и гараж, забитый автозапчастями от старой, развинченной «Нивы» – ну чем не жильё для людей, привыкших к опрятной бытовой скромности?

А скромность и правда была определяющей чертой для Томки с мужем. Сама она уже лет пять не работала, «пэнсионерила» по её же выражению. Поэтому жили они в основном на деньги мужа, Валерий Саныча, – степенного, статного и благообразного по внешнему виду человека, типичного представителя провинциальной интеллигенции. Валерий Саныч замещал должность главного хирурга в городской больнице, посменно консультируя пациентов в кабинетике местной поликлиники, территориально размещавшейся в одном из лечебных же корпусов. На зарплату в пятнадцать тысяч, к которым плюсовались семь тысяч врачебного оклада, жить, в принципе, можно было, но выручали к тому же и периодические презенты от пациентов. А уж со своей пенсии Томка ещё и пару тысяч в месяц умудрялась откладывать, занося их на депозит в Сбербанке (но об этом только она сама и знала).

Семья жившей на городских выселках Томки в династии Григорьевых-Кулачковых особым почётом не пользовалась – бедные, тихие, бездетные они как-то легко и практически без неурядиц доживали свой век в домике по улице Куйбышева. Их, как ни странно, все любили. Ну вот как любят таких странных, немного как будто юродивых родственников или соседей, хотя, казалось, бы – а в чём их странность? В том ли только дело было, что всю жизнь они проводили этакими серыми, никуда не лезшими, ни за что не боровшимися мышками, но это ж разве беда? Непонятно, хотя никто даже особо и не задумывался над этой странностью… Просто знали люди, что Томка с Валерием – как бы немного того… Нет, правда, хорошие люди, честные, справедливые, но всё же немного не от мира сего. Какие-то слишком уж правильные.

Ёлка, однако, не считала ни Томку, ни Валерий Саныча странными. Наоборот, любила она их той беззаветной, чистой любовью, которая как-то сама поселяется в детских сердцах по отношению к точно таким же бескорыстно любящим ребёнка (пускай и чужого) людям.

А то, что Томка с Валерий Санычем любили Ёлку видно было невооружённым глазом, – сказывалось, наверное, отсутствие собственных детей. Баловали её украдкой, чуть мать отвернётся, дарили по поводу и без повода всякие безделицы, а Томка иногда даже денег на карманные расходы выделяла.

Встретила Томка на этот раз Ёлку встревоженной. Выскочила во двор, покрикивая на дворового пса Фёдора, едва заслышав скрип открывающихся ворот (двери они не запирали вплоть до восьми-девяти вечера). И всплеснула руками, увидев грязную, оборванную, какую-то всю из себя жалкую Ёлку.

– Мать честная, это где ж тебя носило-то столько времени? Мне Вера трезвонит весь день, она уж там милицию на твои поиски собралась напускать, а ты гуляешь где-то… Как не стыдно-то, Лена? И в таком ужасном виде…

Томка называла её строго по имени, наречённому родителями при рождении, и Ёлка привыкла, приняла это. В устах Томки сухое «Лена» всё равно всегда, в различных ситуациях переливалось оттенками приятных, греющих эмоций: от безраздельной, горделивой любви до озабоченной, строгой тревоги, – вот прямо как сейчас.

Ёлка осторожно сунула руку в прирастёгнутую куртку, достала жалобно мяукающего растрёпанного котёнка и, счастливо улыбаясь, предъявила его Томке, которая только ахнула.

– Ну ты даёшь, Лена… Это ж куда я его дену теперь? За ним что ли весь день гонялась не пойми где? Ну, пошли в дом чистить и тебя, и это чудо природы.

Возилась Ёлка в ванной комнатке с удовольствием, – как будто смывая с себя всю накипь, слой за слоем, тех душевных, ментальных нечистот, в которых приходилось купаться весь день. На пару секунд вспомнилось внезапно всё, что происходило возле труб завода, – барахтанье в снегу, тяжелеющую невесомость железяки во взмахе, окровавленное месиво изуродованного лица Марго… И тут же, вздрогнув, она отогнала весь этот кошмар, мрак, ужас, – не сейчас, позже, потом обдумает, прочувствует, а лучше бы вообще забыть как нечто, к ней не относящееся…А может, это вовсе и не с ней было?

Томка в прихожей перед дверью отмывала какими-то смоченными водой из тазикатряпочками подрагивающего, трепетавшего котёнка. Который, видимо, осознав, что все его беды позади, наконец, притих.

Благоухающая мылом, одетая в чистое Ёлка присела рядом, глядя на несчастного зверька с топорщившейся шёрсткой.

– Как назовём его, Томка?

– А не знаю я. Ты принесла, ты и имя придумывай. Возни мне теперь с твоим зверем, ещё потом как бы Фёдор его во дворе не прижучил…

Ёлка поразмыслила над подходящим именем, но ничего сходу в голову ей не лезло.

– Я может потом его вообще домой возьму. Маму вот уговорю как-нибудь, уломаю. А то и правда, Фёдор, да и Валерий Саныч, наверное, недоволен будет…

– Уломаешь ты её, как же, мегеру эту. Что я Верку не знаю? У нас в детстве, знаешь, кот был, так она его… – вдруг оборвала саму себя на полуслове Томка.

Ёлка внимательно посмотрела на неё:

– Чего это она его?

Томка махнула рукой:

– Ай, да ничего, старая история. Выгнала она его, не любит твоя мать живность. Впрочем, как и вообще никого не любит. – Отбросив тряпочки в сторону, она с довольным торжеством глянула на котёнка, – Ну, смотри какой красавец, прямо-таки граф Фаунтлерой какой-то.

Растрёпанный, но очищенный от грязевых комков с разводами котёнок продолжал уже очистку своей шёрстки самостоятельно, тщательно и важно вылизывая каждый волосёнок на лапках и по бокам. Орудовал при этом язычком так торжественно, значительно, что и правда похож был на какого-то маленького кошачьего аристократа.

– Ну точно, Томка, Граф. Граф самый настоящий, смотри какой важный, – захлопала в ладоши Ёлка. – Будет значит Графом.

– Да уж, вот только графьёв нам и не хватало дома, – приподнимаясь с колен, вздохнула Томка. – Ладно, пойдёмте есть что ли, аристократы мои ненаглядные… И это, Лена, давай, позвони матери, а то она там уже по потолку бегает, наверное.

Меньше всего Ёлке хотелось сейчас разговаривать с мамой. Но делать нечего, позвонить надо, иначе она полгорода на уши поставит, мёртвого из могилы достанет. Хм, мертвого… мёртвую… Марго… вот же засада… Нет, к чёрту, не сейчас, надо маме позвонить.

Поскольку телефон свой она оставила в рюкзаке, там, на трубах, пришлось воспользоваться Томкиным. Мать ответила практически мгновенно, как будто только и ждала звонка.

Следующие пятнадцать минут разговора снова окунули её в то болото мерзости, цинизма и беспричинной злости, в котором Ёлка купалась весь день. Но весь этот неизбежный мрак, сконцентрировавшийся сейчас в образе мамы, слава богу, находился за десяток километров от неё, и ощущаем был исключительно в виде потока ругани, угроз и обещаний скорой расправы. Это можно было выдержать, всего-то каких-то бесконечных пятнадцать минут, после которых трубку по велению матери нужно передать Томке.

И пока Томка разговаривала с ней, Ёлка с какой-то неожиданно возникшей тоской всматривалась в сгущавшиеся вечерние сумерки за окном. Там носился от конуры к дровяннице облезлый старый Фёдор, что-то вынюхивая и настороженно хмуря уши, – вот уж у кого жизнь была беспечной, ни забот тебе, ни хлопот, знай, сиди да охраняй хозяев от злоумышленников, которые к Томке ни в жизнь не полезут…

Вышла с кухни Томка, положила телефон на полочку серванта, попутно включив телевизор. Глянула на Ёлку взглядом, полным мрачного сочувствия, сочетавшимся с чем-то растерянным:

– Договорилась я с ней, что завтра уже она тебя заберёт со школы. А то ведь рвалась сюда приехать сейчас, кричит, что уши и мне, и тебе надерёт, – Томка вздохнула, помолчала, прислушиваясь к телевизионному бубнежу. – Дура всё-таки твоя мать, ну такая дура…

– Да и хрен с ней, – ответила Ёлка. – Том, я есть хочу…

Томка встрепенулась, и тут же сорвалась на кухню, бормоча растерянно «Сейчас, сейчас...».

Вынеся к обеденному столу в гостиной тарелки с дымящимся, наваристым борщом, плетёную вазочку с бородинским хлебом, выставив сюда же мисочку со сметаной, Томка и сама присела поужинать.

Ели в молчании, поглядывая за новостями в телевизоре:

– …Согласно предварительным данным, после подсчёта девяносто девяти процентов бюллетеней, лидирует Владимир Путин, нынешний президент РФ. За него отдали голос шестьдесят четыре процента граждан Российской Федерации. Явка составила пятьдесят девять процентов. На втором месте располагается Павел Грудинин, кандидат от партии КПРФ, с результатом…

На десерт Томка подала рассыпчатый творожник с вишнёвой начинкой, – такие готовить только она и умела. Ёлка умяла под сладкий горячий чай с лимоном сразу два куска, и потянулась за третьим.

– Том, а Валерий Саныч на смене, да?

– На смене, где ж ему быть, приедет часа через два, тоже голодный, уставший… Город у нас хоть небольшой, а работы всё равно прилично, сама знаешь, болезни и травмы никто не отменял.

Ёлка тяжело вздохнула.

– Том, а как думаешь… Вот люди уже многое всякое придумали и изобрели… А научатся возвращать к жизни невинно убитых? Ну или там умерших по неосторожности?

Томка странно на неё глянула:

– Ты чего это, Лена, выдумываешь? Как это, возвращать убитых? С того света нет возврата, там уже другая жизнь, загробная… Возвращать мёртвых нельзя, не по-христиански это.

– А точно есть эта загробная жизнь? Рай там? И ад тоже получается…

Томка покачала головой задумчиво:

– Загробная жизнь есть, конечно. А ад… ад это у нас на земле, а там у них один сплошной рай, это значит – тут они отмучились. Я так считаю, хотя это, конечно, не совсем по-православному.

– То есть, если кто-то кого-то убил, то он получается сделал доброе дело? Ну, если из ада в рай переправил человека?

Томка снова поглядела на неё каким-то непонятным, долгим взглядом.

– Какое ж это доброе дело, ты чего такое говоришь-то? Это грех. Да и вообще, как человека убить-то можно, это ж не за хлебом сходить… Чего ты такие дурные вопросы-то задаёшь? Случилось может чего?

Но Ёлка энергично закачала головой, позёвывая:

– Да нет, просто задумалась, вспомнила сериал про зомби, я в интернете смотрела. Зомби же вот вроде как после смерти оживают… Только они уже не люди, конечно… Получается у них загробная жизнь тоже в аду…

Томка начала собирать грязную посуду со стола, приговаривая:

– Ладно тебе, ересь всякую американскую насмотрелась в этом твоём интернете, ничего там хорошего. Давай-ка иди спать, время девятый час, а вставать завтра рано в школу. Будильник на шесть часов поставлю, учти.

Ёлке и правда жутко уже хотелось спать – за день так намаялась, что и ног не чувствовала, а голова, словно налившись дремотным свинцом, уже совсем ничего не соображала.

И пока Томка стелила ей свежую, пахнущую стиркой постель в дальней комнатке, Ёлка пялилась слипающимися глазами в угол комнаты. Там, на тумбочке, были собраны какие-то образки и иконы, целый иконостас, даже оплывшая свечка в тарелочке покоилась.

– Томка, а зачем тебе иконки? Ты же в церковь не ходишь…

Томка взмахивала раздувающимся в воздухе покрывалом, поглядывая в сторону Ёлки:

– Хожу, не хожу, какая разница? Бог он в сердце, а иконки никогда не помешают. Это как связь с ним, с Богом…

– Типа провайдера?

– Чеееего? Какого провайбера ещё? В общем, Лена, ложись спать, у меня дел ещё по горло – Фёдора накормить, Валеру встретить, куртку твою почистить…

Быстро раздевшись, Ёлка повалилась в кровать, накрывшись холодным, тяжёлым одеялом. Закрыв глаза, она (как делала это часто) представила себя на сцене в образе эстрадной певицы, своей любимой Ёлки.

Сияющее блёстками позолоченное платье, нестерпимо яркий свет со всех сторон, в руках микрофон, а прямо перед ней расстилается море орущих, визжащих, захлёбывающихся в восторге фанатов. И именно для них она, Ёлка, поёт самую главную песню:

«Море внутри меня синее-синее, волны внутри меня сильные.

Солнце живет во мне. Солнце живет во мне.

Море внутри меня синее-синее. Волны внутри меня сильные.

Солнце живет во мне. Моё солнце живет во мне

Моё солнце живет во мне.

Моё солнце живет во мне».

Появившаяся на сцене Марго аплодирует ей, смеётся, захлёбываясь кровью, которая хлещет изо всех ошмётков разбитого в мясо лица, отплёвывается осколками зубов, щурит затёкшие в массивных кровоподтёках глаза. Потом падает на колени и ползёт к ней, перебирая руками, покачивая напяленной на шею иконкой с Иисусом – кажется, она действительно счастлива в своём раю.

Мужики

Утро выдалось хмурым во всех смыслах: и на улице было пасмурно, и в душе Лены, и что-то между Томкой с Валерием Санычем, кажется, не ладилось. Один Граф, отоспавшийся между прочим в ногах у Лены, носился безумным пушистым комком по полу, поддёргивал коготками рваные уголки ковра, напрыгивал на края свисавшей со стола скатерти. Очень быстро обжился он в новом доме, да и по характеру, видимо, был игривым.

Завтракали все по быстрому, как-то скомканно, куда-то торопясь. Валерий Саныч даже не стал расспрашивать Лену о её школьных делах, хотя обычно интересовался каждой малозначимой деталью.

Лене, впрочем, общаться ни с кем не хотелось – в душе камнем висело осознание содеянного, было страшно и непонятно, как с этим дальше жить. Почему-то именно сегодня она вполне, целиком и ясно ощущала всю эту гнетущую тяжесть, а тяжесть была вдвойне неприятной от того, что поделиться своей историей она ни с кем не могла.

Неприятная, тёмная густота клубилась в душе Лены ещё и потому, что день сегодня обещал быть просто-напросто омерзительным. В школе наверняка будут разговоры об исчезновении Марго. А может её тело нашли уже там, лежащее в массе пропитавшегося тёмной кровью снега. Только ведь, если нашли, это вдвойне хуже, поскольку все об этом вокруг будут трезвонить, перешёптываться, а Слава, конечно же, вспомнит, что Марго именно с ней, с Леной, куда-то деловито отправились из того злополучного двора… Что же делать-то со всем этим, а?

Но даже, если со школой всё обойдётся, предстоит ещё и разговор с матерью. Ох, это отдельная беда, с вкраплениями взаимной ненависти, обиды, ругани и неизбежным наказанием в результате. Она, конечно, её никогда не била (хотя при всей своей жёсткости и, пожалуй, жестокости могла бы), но уж в придумывании наказаний была поизощрённее, чем Торквемада. В общем, чем закончится день, было совершенно непонятно, ясно только, что ничем хорошим…

Лена уже была одета, и в ожидании пока соберётся Томка, вышла во двор. Тут в синеющих утренних сумерках всё носился деловитый дворовый Фёдор. Подскочив к ней, пёс начал подлизываться, видимо, напрашиваясь на какое-нибудь лакомство, но у Лены ничего с собой не было.

Наконец вышла из дома и Томка, – ей сегодня надо было в город ехать по делам, вот и решила проводить заодно Лену, ехать-то всё равно на одной маршрутке.

– А где твой ранец? Ещё вчера спросить хотела… Неужели посеяла? Вот и влетит тебе от матери, телефон же там, растеряха…

Лена что-то хмуро буркнула и толкнула скрипучую железную дверь ворот, переступила порожек и… замерла, задохнувшись от неожиданности. Прямо перед ней вылезали из припаркованной напротив разукрашенной полицейской машины двое ментов, – деловитые, строгие, молчаливые.

Ну вот и приехали…

Лена бухнулась на колени, в самую лужу, и мучительно заревела, захлёбываясь словами, но такими сладкими, освобождающими душу словами:

– Дяденьки, дяденьки, ну простите-простите, я не хотееееела… Я совсем ничего такого не хотеееела… Она всё сама, сама издеваааалась, смеяяяялась, сама, сама лезла ко мне… А я не хотела, не хотела, не хотела, это само так получилось, я сама не знааааю как… Она сама, сама, а я не хотеееела, простите меня пожалуууйста, я не хотеееела…

Полицейские молча переглянулись, один из них хватанул телефон из кармана служебной куртки. Второй кивнул Томке на Лену:

– Это ваша?

Растерянная, как будто осевшая от неожиданности Томка непонимающе кивнула, и вдруг спохватившись, кинулась к Лене.

– Лена, ты чего? Чего ты? Чего случилось-то? Ну успокойся, успокойся же, ты чего, чего, родная моя, успокойся, всё хорошо будет…

Лена продолжала биться в истерике, зарывшись лицом Томке в бязевое, бесформенное пальто, плача взахлёб и что-то приговаривая.

Один из полицейских легонько толкнул Томку в плечо:

– Гражданочка, давайте пройдём в дом, до выяснения. Девочку давайте, успокаивайте. Поговорим там, пройдёмте.

* * *

Через полтора часа полицейская машина, вывернула с поворота на шоссе, плавно встроившись в еле продвигающийся поток трафика по направлению к городу.

В салоне на заднем сидении хмуро сидела Лена, одна рука которой была наручником прикована к вылезающему из-за сиденья штырю.

– Во блин, житуха, Толян, а? Ехали на вызов к алкашу Еремееву, а тут такая оказия… Такое вообще бывает, а?

Сидевший за рулём полицай мрачно кивнул:

– Бывает. В нашу смену всё бывает.

– А жаль, что эта дурында малолетняя не с нашего участка… Если б с нашего, так глухарей бы на неё повесить… Расколется же, как думаешь? Такой пластилин, эх, бля… Дуремара вон завалили на прошлой неделе, отбарыжился, сука, так и на неё бы спихнуть, типа, за дозу холодное в глаз залимонила. И так пару глухарей бы спихнуть… Вот чего нам с тобой так не везёт? На наш бы её участок…

Пробка и не думала рассасываться: кажется, впереди случилось ДТП, движение на дороге почти замерло. К тому же снова запуржило с неба, – комья снега ветром набивало на лобовое стекло, и хотя дворники метались как бешеные, управлялись с налипавшей, быстро таявшей влагой они плохо.

– А это ещё чего такое? – ткнул пальцем в боковое стекло сидевший на пассажирском кресле полицейский.

На обочину вылазили откуда-то со стороны частного поселкового сектора мужики, – целая толпа мрачных, одетых во что попало, сутулящихся под напором снегопада людей.

Завидев полицейскую машину, они засвистели, заулюлюкали:

– О, вот они, пидары, уже едут… Дармоеды х//евы, один погон на плече, другой на жопе… Как какой кипиш на районе, их не видно, а тут – уже едут…

Толян переглянулся со своим напарником.

– Это вообще что такое происходит? А, Игорёха?

– Да хер его знает… Вроде бы это с Терешково, поселковые, у них там авария на теплотрассе, пятый день кукуют в холодрыге… Вон, видимо, митинговать в город идут.

Толян скривился:

– Только этого ещё не хватало. Опять эти режимы усиления сраные, ещё потом разгонять погонят…

Игорь громко сморкнулся:

– Эти-то ладно, хоть русские. А ты слышал, что в Москве со вчерашнего вечера творится? Вроде бы на Красную площадь сотня тысяч зверей высыпало, с травматами, с дубьём, с ножами, а кто-то и с огнестрелом походу… У них там, у москвичей, в каком-то районе вроде семью азеров замочили, так они по всем городам клич кинули подниматься. ОМОН и Росгвардия уже не справляется, так как из Подмосковья все эти гастарбайтеры подтягиваются… По «Эху Москвы» передавали, что к Москве военную технику гонят вовсю. Ну типа, сам понимаешь…

Толян махнул рукой:

– Ой, ну всё, хорош тошниловку разводить. Давай, рацию в зубы, надо узнать, какие указания по этой ситуёвине… Не нравится мне всё это, жопой чую, премии не видать в этом месяце…

Другие работы автора:
0
17:20
888
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Загрузка...
Андрей Лакро