Цена бессмертия

Поймите меня правильно: он был первым. Хорошо, хорошо, одним из первых. Одно только это обязывало его стать лучшим.

И я была на его стороне.

Поймите меня правильно: я просто следовала зову долга. Поначалу. Таким, как я, не приходится выбирать, за кого сражаться. Остается утешать себя, что ты всегда на стороне правых. Света, и добра, и благородства, и морального превосходства, и Бог знает, что еще люди видят в нас. Какая разница, кто поведет в бой.

Я и сама не заметила, как зов долга уступил место зову сердца.

Пожалуйста, поймите меня правильно. В конце концов, я умерла за него.

.

***

Как всегда, мы выступили первыми. Вызов брошен, и вызов принят. Привычные реверансы. Потеряли генерал-лейтенанта и весь шестой армейский корпус по пути. Один из наших генерал-полковников ушел далеко вперед. Обыденность, разминка перед настоящим сражением. Когда атака противника, быстрая, резкая, поставила под угрозу верхушку командования, я даже бровью не повела. И он не повел.

Смотрите, мы еще в начале пути, извилистого пути по воспоминаниям, а я уже лукавлю. Разумеется, я взбесилась. Я же ненавидела ее, мою чертову сестру, возглавившую эту вылазку. Мою дерзкую, сильную, мою прекрасную, мою отвратительную сестру. Моего двойника, моего доппельгангера. Я была далеко, но, кажется, видела ее улыбку. Кем она себя возомнила на этот раз? Жанной из Арка? Свободой, ведущей народ?

Не обольщайся, сестренка. Жанна одежд твоего цвета никогда не носила.

Но он был спокоен. Перенес ставку, уничтожил вражеский второй корпус. Заставил сестрицу отступить. И я успокоилась.

Начала доверять.

Я не знала тогда, что своим отступлением сестренка лишь освобождала дорогу кавалерии. Но он, несомненно, знал. Мне кажется сейчас, что каждый ход нашего противника был заранее предугадан, просчитан и предусмотрен. Глупость, разумеется. Но глупость, очень близкая к истине.

В конечном счете, кто был наш противник? Насколько он хорош? Один из генерал-полковников, с которым мы стояли в арьергарде, нашептал мне, что этот «остзейский выскочка», выигравший множество битв, в сорок лет называл себя всего лишь «любителем». Теперь он старше, вошел в число первых, играет в большую игру. Улетучилась ли его ложная скромность? Не преподать ли ему урок?

Преподать, разумеется.

Впрочем, самую большую свою ошибку он совершил еще до моего вмешательства. Не без помощи дорогой сестренки. Мечтая поймать двух зайцев, она выступила вперед и потеряла инициативу. Наша кавалерия отлично показала себя в защите. Дальнейшие нападки были встречены равнодушно.

Кажется, я и вовсе была единственной, кого хоть сколь-нибудь волновала судьба чересчур ретивого генерал-полковника, о котором мы словно забыли. Настоящая борьба разворачивалась на правом фланге.

Тогда это и произошло. Все были так увлечены сражением за выгодную позицию, что, может быть, только я, по-прежнему ждущая своего часа позади, увидела.

Его смерть. Его жертву.

Не стыдно ли это – быть убитым тем, кто ниже тебя по званию?

Помню холодок, каплей ледяной воды пробежавший по позвоночнику. Я подумала тогда, интересно, каково это – умереть? Выйти из игры, покинуть поле боя. Он будет спать, наш неуемный генерал? Какие сны приснятся в этом сне? Увидит ли он исход битвы?

Что будет, когда меня не будет?

Никогда подобного не испытывала. И, кажется, впервые мне стало страшно.

.

***

Казалось, моя главная трагедия – в том, что на меня склонны слишком полагаться. Слишком рассчитывать. Слишком часто – и не всегда умело – использовать мои способности.

Оказалось, главная трагедия в том, что это приносит мне слишком большое удовольствие.

Наш предводитель, которого я по-прежнему не видела, очевидно, не склонен был причислять себя к большинству. Много, слишком много времени прошло, прежде чем он позволил мне выйти из тени.

Рвалась ли я в бой? Очевидно. Завидовала ли авангарду? Всей душой. Ненавидела ли нашего полководца? Всем сердцем.

Убеждала ли я себя в том, что все вышеперечисленное – неправда? Еще бы.

Теперь я понимаю: тому, что меня призвали, не стоило слишком радоваться. Как оказалось, я нужна была лишь для того, чтобы захлопнуть ловушку, в которую он надеялся поймать мою сестру.

Тщетно.

Теперь я понимаю: моя сестра волновала его столь же мало, как я. Все, чего хотел наш предводитель – получить инициативу, пока противник занят подготовкой к отступлению. Сестренка улизнула ценой собственного пятого армейского корпуса, не слишком, я думаю, переживая по этому поводу. Бой продолжался.

.

***

«Никогда не оглядываться назад». Но так хотелось оглянуться.

Мы потеряли два замка. Противник обошел нас, вторгся в тыл, с двух сторон угрожал ставке командования.

Будто не замечая этого, мы наступали. Еще. И еще. И еще. Теперь уже их штаб оказался под угрозой.

Так хотелось оглянуться, но я не оглядывалась. К тому моменту я уже обожала того, кто нас вел. Он взял быстрый темп, он не давал противнику заставить нас споткнуться. Он буквально запер мою сестру в нашем тылу и, кажется, махнул на нее рукой. Стоило закрыть глаза, и я видела ее лицо, перекошенное от злости. Ее главная трагедия, разумеется, точно такая же, как моя – невозможность, невыносимость пренебрежения. Мы всегда должны быть в центре внимания.

Цена его внимания, однако, оказалась слишком велика. Непомерно велика, сказала бы я, но кто устанавливал меру?

Мое величайшее счастье, видимо, заключалась в том, что на меня склонны слишком полагаться. Разве не вершиной блаженства должно было стать для меня его решение: я должна умереть, чтобы армия победила?

Таким, как я, не приходится выбирать, что делать – куда идти и кого убивать. И умирать ли, если придется. Но, понимаете, в чем дело – он посмотрел на меня. Он велел мне идти на верную смерть, оставляя его практически ни с чем, с минимальными силами. Он даже не сказал мне: «твоя жертва – и мы победим». А я все равно пошла.

Как это странно. Я, кажется, правда в него поверила.

Поймите меня правильно: он был одним из первых. Он мог, нет, он непременно станет лучшим. А я на его стороне.

И может быть, в том моя главная трагедия, что за величайшее счастье на свете я почла его победу. И то, что другие, может быть, будут помнить.

Что я умерла за него.

.

***

Три шага впереди. Три поля. Три клетки.

Один. Клетка черная.

У меня множество имен, не все из них лестные, не все из них даже дают понять, что я женщина. Многим, кажется, видится нелепым, что женщина в этой войне может больше мужчин. Не важно. Не страшно.

Я больше всего люблю – «валькирия». Но никто меня так не зовет.

Два. Клетка белая.

Генерал-полковник всегда ходит по белым. У него тоже много имен, но коль уж сегодня мы выступаем под германскими знаменами, я зову его «генерал-полковник». Его, кстати, так часто убивают – и почему мне никогда не приходило в голову спросить, каково это? Так же, как спать в ожидании следующей битвы? Или… иначе?

Справятся ли они без меня?

Насколько сильна моя вера в него?

Три. Черная клетка.

Таким, как я, не приходится выбирать, за кого сражаться. И каждый ферзь – советник, визирь, королева – должно быть, умирает однажды в первый раз.

Страшно. И хочется оглянуться.

Сделает ли моя смерть его бессмертным? Или окажется бессмысленной?

Черная клетка. Дыра в бесконечность иль в пустоту? Закрыть глаза и прыгнуть.

Мне не дано видеть дальше следующего хода. Все, что мне остается – верить.

Кавалерия приближается.

Можно мне оглянуться? Один раз, в виде исключения?

Прощайте, герр Андерсен*! Я верю в вашу победу.

.

*Карл Эрнст Адольф Андерсен – немецкий шахматист, победитель первого международного шахматного турнира в Лондоне (1851 год). После победы считался лучшим шахматистом мира. Партия между Андерсеном и Лионелем Кизерицким, французским шахматистом остзейского происхождения, сыгранная во время турнира в Лондоне, получила название «Бессмертной».