Обречённые

Опять пришёл. Стоит на берегу и смотрит в воду. Что хочет там увидеть? Чего ждёт? Опять синяк под глазом, а сам — как в воду опущенный. Смешно — я в воде, а он на суше, но это он как в воду опущенный. Уже не маленький, но всё такой же беззащитный.

Издали женский крик: "Витя! Домой!” Побежал, но только от дома. Будет опять всю ночь в кустах прятаться. В прошлом году тоже прятался. И в позапрошлом.

Знаю я его место любимое на берегу. Там куст большой, развесистый, даже от дождя укроет, а рядом камыши. Вода тихая, тёплая. Будет там сидеть и смотреть в воду. Пригоняю ему рыбок, если вечер, или лягушек, если жаркий полдень. Зелёные лежат среди толстых стеблей камыша, широко раскинув лапки, на солнышке греются, а ему всё забава. Сидит, не дышит. Как мало надо для счастья человеку живому. И каждый год одно и то же ему в радость. Подрос уже… Скоро исчезнет. Все исчезают. Уедет ли новую жизнь искать, новое счастье? Конечно уедет. Что ему здесь оставаться? А я уже нежить давно. Мне всё не в радость. Почему живу? Зачем? Никто не знает, и спросить не у кого.

— Витя! — крик вдали. Голос измученный, жалкий.

Витя лежит на животе под своим кустом и смотрит на воду, а взгляд такой, словно удавиться хочет. Подплываю ближе — так потрогать тянет, приласкать. Вдруг он вскакивает, смотрит на меня. Неужели увидел? Ох, плохой знак! Утекаю, а он долго потом на воду смотрит, но я уже далеко.

Но не уходит — упорный. Крадётся по берегу, всё в воду заглядывает. А мне и забавно стало — и какие у меня ещё забавы? Пока Хозяин спит, почему не поиграть? Плеснула ладонью волну тихонечко — и точно! Заметил! Выглянула к нему из воды — даже ахнул от испуга:

— Ты кто?

— Нава… — шепчу. А ему слышно. Ох, и правда плохой знак.

— Нава? — удивляется. — Это как русалка что ли?

— Или кикимора, — смеюсь.

— Ты не похожа, — говорит и сам краснеет.

— Почему? — спрашиваю.

— Потому что красивая, — и ещё больше краснеет.

— А сколько тебе лет-то? — подплываю поближе.

— Тринадцать, — отвечает и тоже шаг вперёд.

— И мне было тринадцать… — то ли ответила ему, то ли ветер в камышах прошелестел.

— Что? — спрашивает, и прямо на бережок ногой. — Что?

— Не подходи, — вскрикиваю, — здесь омут. Очень глубоко.

— Хорошо, — шепчет испуганно и отступает. — А тебе не страшно?

— Мне? Страшно? — давно так не смеялась. — Самое страшное, что здесь есть, это я. Меня все боятся, и люди, и звери. И человечка утяну, и волчонка. Только Хозяин страшнее. А больше никого.

— А кто такой Хозяин?

— Не спрашивай, — говорю, — не призывай. Худо будет.

И чтобы отвлечь, плеснула на него брызгами ледяными, он рассмеялся:

— А что же меня-то предостерегаешь?

— Не знаю… Понравился ты мне, — сказала тихо-тихо, а сама ударила по воде, и на глубину. И чувства такие странные, каких давно не было. Лежу на дне, смотрю на солнце сквозь серо-голубую пелену, а оно бледное, еле заметное, и до него далеко-далеко. Взметнула муть — и не видно его вообще. А я лежу и думаю. Что же мне этот мальчик так сердце режет? Видела-перевидела на этом берегу много. Весёлых тоже. Но они убегают отсюда. Тёмный угол здесь, нехороший. И больше видишь несчастных, избитых, изувеченных. И только один в душу запал. И не знала, что есть ещё она у меня — душа эта.

*

Опять пришёл. И ещё раз. Ищет меня, зовёт тихонько. Прячусь, не выхожу. Вдруг Хозяин заметит. И сколько дней прошло не знаю, но так снова хочется увидеть! Других-то радостей у меня особо и нет. Выглянула наконец, а он чуть в воду не прыгнул!

— Нава! Привет! Где ты была? Я искал-искал, звал-звал!

— Зачем искал? — смеюсь. Даже странно, что ещё смеяться умею.

— Ну просто… Не знаю. Повидать хотел.

— Ну вот, повидал. И что?

— Да ничего. Не знал я, что русалки бывают.

— Бывают, — говорю грустно.

— А откуда?

И правда откуда? Словно я вчера на свет появилась. Ничего не помню, как из небытия.

— Не знаю… — шепчу. И почему-то грустно.

— Говорят, что утопленницы русалками становятся.

— Не знаю… Отстань, — снова плеснула в него и ушла на глубину. А самой досадно. И правда, кто я? Откуда?

*

— Нава, — опять зовёт.

Не иду. Не хочу. Опять будет досадно.

— Нава!

Не уходит. Настырный какой. Сидит опять под своим кустом и со мной разговаривает:

— Нава, я спросил у бабушки Светы. Она говорит, что была одна девушка много лет назад. То ли утопла сама, то ли утопил её отец. Никто не знает.

— Зачем ты мне это говоришь? — сержусь, а может зря сержусь. Ведь добра мне желает.

— Не уходи! Не бросай меня, а то тошно! У меня тоже отчим злой. Мать бьёт, сестрёнку…

— Не помню я ничего. И не хочу… — опять брызнула на него водой сердито. — Не хочу! Не надо!

И опять на глубину.

Лежу, а уже не лежится. C боку на бок, с одного омута в другой, а покой уже не приходит. Всё свербит, тревожит…

Бросилась опять наверх, а он всё сидит, ждёт. Спрашиваю:

— А как звали её?

— Лиза, говорят.

Лиза… Лизанька… как-то зазвенело в душе, и сама не знаю почему. Вдруг вспоминаться стало что-то, руки маменькины ласковые, запах хлеба, чеснока, щей… Запах варенья… Вот так делай, Лизанька, пенку снимай… А пенка сладкая… И что-то чёрное заслоняет…

Нет! Нет… Не хочу знать!

— Подожди! — кричит вослед.

И не хочу — а вернулась.

— Ну что тебе?

— Не утопилась ты. Это наверное он… Твой отец… Я спрашивал, бабушка говорит, что никто не знает. Но говорит, что сгинул он после этого.

— Знаешь, я не помню и не хочу… — шепчу, а сама уже не верю.

— Бабушка ходила, свечку ставила… Может удастся спастись?

— Что мне твоя свечка! Нельзя мне из озера уходить! Нельзя! Я даже на берег не могу выйти! Пропаду, исчезну, и ни росинки от меня не останется! Хозяин не отпустит. А ты можешь уйти! Пусть мать твоя только голову поднимет, пусть выйдет за порог. Да, это тяжко с двумя детьми, но жить с таким нельзя!

— Да не уйдёт она! Сколько уговаривал! Куда, мол, мы пойдём? Тут дом, семья…

— Какая семья?! — мне уже плакать хочется, — вот этот злыдень?! Почему не решитесь сделать шаг? Ты хоть беги! Скажи “прощай" всему! И беги!

— Сестрёнку не могу бросить… — прошептал он. — Захар её тогда совсем… того…

— Вы просто обречённые! — сержусь. Хочется его треснуть по голове.

— А ты? Ты сама? Говоришь, Хозяин не отпустит. А ты пробовала? — скривился на меня и ушёл.

*

Досада. Злая обида. Зачем это мне? Возвращаются обрывки памяти — и так неспокойно, так больно. Больше не пойду к берегу. Не нужно мне этого! Не помнила раньше — и хорошо было. Зачем?! Зачем я его приманила?!

Опять на глубине. Но что это? Тьма наваливается, страшная, густая, неспокойная… И лицо в памяти — злобное… Как этого Захара. Но нет, не в памяти, а наяву — сгущается передо мной сам Хозяин и — вдруг вспомнилось всё! И опять стоит надо мной, неотвратимый, и хочется кричать от ужаса, и голоса нет, и бежать некуда.

Есть куда бежать — к берегу. Что-то случилось! Словно зов в душе, словно чужая боль…

Поднялась туда, а там — вот она жизнь человеческая во всей красе, всё, что в памяти всплыло, всё там наяву. Захар этот, страшный, рычит словно зверь, ружьём машет, женщина мечется, дети кричат… Витя пытается мать заслонить, но тот его одним ударом в сторону.

Бросилась я на берег, но поздно. Выстрел прогремел, словно гром. Упала женщина на берегу, воздух ртом ловит, а на груди красное пятно растёт.

Метнулся Витя к матери, а отчим и на него ствол направляет — вот-вот выстрелит!

Я к ним из озера — а ноги не идут. Не выпускают меня от воды. Медленно-медленно, как во сне. Не успеваю!

— Эй, ты, скот! — кричу, а у самой и сил нет. — Сладил с мальчонкой? Трус ты поганый!

Он оглянулся и не поймёт, кто я, что тут делаю.

— Злыдень! — кричу, — ну-ка оглянись! Сам Хозяин идёт!

Повернулся мужик к озеру и видит — там вода вскипела посередине, забурлила. И небо потемнело, тучи сгустились, налились бордовым.

Отступил Захар от воды, видно, что и ему страшно стало.

Схватила я за руки Витю и сестричку его, и тащу их от воды подальше. Откуда только силы взялись.

— Скорей, скорей! — кричу, — бегом! Не смотрите назад!

— Мамку! Мамку надо спасти! — кричит Витя.

— Нет, не спасёшь, — кричу.

— Надо! — кричит Витя и руку хочет выдернуть.

Но вдруг ветром и дождём хлестнуло, словно кнутом огромным — с ног сбило. Упали мы втроём, а сверху ливень с градом. Бросилась я на детей, закрыла их собой, держу, не отпускаю.

А посреди озера, где вода бурлила, поднимается гора водяная. Вот в рост человека, а вот уже выше — как дом. И открываются в ней глаза огненные, страшные, и пасть, что чёрная пещера — как провал в преисподнюю. Зубы острые, огромные… А между зубами чёрные твари с красными глазами.

И видно, как Захар пытается кричать, а крик не выходит. Хочет отступить от берега, а ноги не идут. Споткнулся о камень и упал, а чёрная пасть к нему ближе, ближе… Выбежали чёрные твари, схватили Захара и потащили прямо в эту пасть. Закричал он тонко, смертно, но гром заглушил всё.

Отступила волна, а на берегу никого.

Хотел было Витя к берегу броситься, но я кричу сквозь грозу:

— Бегите за помощью! Сами вы ничего не сделаете!

— Но там мама! — Витя кричит.

— Так зови людей! Чем ты поможешь? Минутки терять нельзя! — а сама знаю, что уже поздно.

И девочке кричу:

— Есть у вас кто родня?

— Бабушка Света, — голос девочки сквозь грозу еле слышен.

— Бегите к ней.

Побежали они, и вдруг гроза начала утихать. Посветлело вокруг, ливень стал лёгким, потом обернулся дождём.

Смотрю на озеро, и вдруг поняла, что я из него вышла, что я уже не в нём! Смотрю на себя — а руки у меня лёгкие, светлые, прозрачные… И на душе тоже легко.

И вижу — в озере две фигуры поднимаются. Одна — та женщина, всё забывшая. Будет теперь русалкой…

А кто же второй? Ведь не Захар…

Издалека вижу, что усмехается.

— У меня обречённые остаются, — говорит. — Пока боятся ступить на волю, так и маются. А потом обретают силы. Вот и ты обрела. Лети с миром…

И слова его тихие над водной гладью пронеслись — словно ветра шелест, но я слышу. И лицо у него больше не злое.

— То был только твой страх, — отвечает Хозяин на слова, которые я не сказала.

Протянул он руку ко мне — и не заметила, что он уже рядом со мной стоит. Коснулся ладонью моего лба.

— А теперь прощай, — говорит. — Тебе пора.

— Прощай, — прошелестела в ответ, а сама уже в круге света.

И так хорошо стало!

Только увидела на мгновенье, как Витя с девочкой остановились и издалека смотрят, как улетаю я ввысь. Но ещё мгновенье — и весь этот мир растворился в потоке света…

И матушка моя руку мне протягивает…