Выстрела в спину не будет

Афганистан. Хребет Гиндукуш. 1984г.

Пилот вел вертушку, пытаясь опередить пылевое облако. Резко кинув машину вниз и почти у самой земли утяжелив лопасти, он максимально сократил пробег. Борт коснулся колесами каменистой земли чужой страны, подняв облако пыли, и замер. Практически сразу же пассажирская дверь откинулась. На камни спрыгнул мужчина в полевой форме и козырнул встречающему, отходя в сторону:

– Забирай, Петрович, девочек и бе-ре-ги, – он покачал головой в такт растянутому на слоги слову, глядя стоящему в глаза, – их взяли в разработку сразу после соревнований. Пригласили на кураже победы пострелять из боевого, – офицер ухмыльнулся и опустил взгляд, – а потом выбрали лучших. Все четверо - чемпионки. Команда. Задачу объяснили. Как наши умеют это делать, знаешь по себе. Барышни прониклись и готовы помочь стране, только вот… я тренеру обещал вернуть их живыми. Слово дал. Головой отвечаешь. Сбереги. Они снимут твоих снайперов.

Он обернулся, протягивая руку и помогая спрыгнуть на землю первой из девушек. Вторую подхватил Петрович. Третья, подворачивая не по размеру длинные рукава полевой куртки, замотала головой:

– Я сама.

– Сама, так сама. Парни, принимайте. Раненых грузи, – махнул рукой Петрович.

– Три дня тебе на выполнение задачи. И сбереги, богом прошу, сбереги. Не их это война …

– Не бог я, товарищ полковник. Сделаю, что смогу.

Петрович оглянулся на стоявших в стороне девчонок, прижимающих к себе винтовки, нелепых в своей не по размеру подобранной форме и с белыми, совершенно не загоревшими мордашками, такими не уместными здесь. Посмотрел на свои почерневшие от въевшейся пыли руки, подошел к стоящей ближе всех к нему «барышне» и взял ее за подбородок.

– Не бойся. Так надо, – он провел ладонью по её коже, оставляя на лице грязные разводы, стирая непривычную и такую щемящую здесь белизну гражданских лиц, а потом обернулся к следующей.

– Я сама, – девчонка присела, бережно опустив на камни оружие у своих ног, и собрала осевшую пыль руками. Растопырив пальцы, она провела по щекам от подбородка к виску, оставляя пять грязных полос. – Так пойдёт?

– Чингачгук, бля… Пойдет, – он усмехнулся и с загоревшего лица вдруг исчезли белые стрелки, спрятавшиеся в складки прищуренных глаз. Офицер повернулся и жестом матерого собачника похлопал себя по бедру, – рядом. За мной...

Полковник смотрел вслед удаляющейся группе: впереди прихрамывающий, совершенно седой мужик, переваливающийся, как гусыня при каждом шаге, а следом выводок из четырех птенцов. Три первые девочки не отставали, а четвертая всё время крутила головой, прижимая винтовку к животу совершенно не по уставу. «Штаны у неё что ли сползают? Петрович разберется. Наверняка уже заметил», - мужчина сплюнул под ноги, набившуюся при разговоре в рот пыль, и повернулся к офицеру, командующему погрузкой раненных и убитых. Поманил его пальцем и протянул заклеенный конверт.

– На. От отца. Читай при мне…

Младший лейтенант надорвал край и вытащил исписанный листок. Пробежал глазами, перевернул на обратную сторону и снова вернулся к началу.

– Вижу прочёл. Всё понял?

– Так точно.

– Приказ, - полковник выдержал паузу, рассматривая собеседника и продолжил, - понял?

– Так точно.

– Письмо верни. – Полковник протянул руку и двумя пальцами взял за край листок. Сложил пополам и разорвал. Потом еще раз и еще. Обрывки ссыпал в брючный карман и усмехнулся:

– Не мой приказ. Большая игра. На кону жизнь и твоя академия. – Полковник покачал слова в ладонях, как на весах. – Жизнь. И твоя академия.

Они ещё постояли, не мигая, глядя друг другу в глаза, потом младший лейтенант козырнул и спросил уставное:

– Разрешите идти?

Полковник кивнул и молча влез в темное брюхо железной стрекозы. Захлопнул дверь, и машина оторвалась от земли, уходя в небо и растворяясь в облаке пыли.

Младшой догнал девочек, семенящих за Петровичем, и тут же, на ходу, выхватил у девочки пристреленную винтовку.

– Можно я за вами поухаживаю?

– Ты мне почему выкаешь? - девочка тормознула, повернула перепачканную пылью мордашку и уставилась на парня широко раскрытыми глазами, - не старая я. Я – Поля. Винтовку отдай. Дед сказал: «Никому и никогда». Отдай. И ухаживать за мной не надо. Я завтра уеду. Что за мной ухаживать? Отдай.

Она разжала пальцы, вцепившиеся в куртку на животе, и сделала шаг к парню.

– Ой! – что-то негромко шлёпнулось на землю, и девчонка кинулась поднимать. – Забыла…

– Да, я поухаживать, в смысле - помочь. Это что? – Парень тоже наклонился и подхватил поношенную кеду… – Кеды?

– Дай. Мои. Сил нет больше идти в ваших чувяках. Да и дед сказал, чтобы взяла с собой. Сказал - ходить нужно тихо. Сказал, что горы еще громче леса.

– Умно. А что ж ты только одна такая умная? Остальные пусть шумят? – в разговор вклинился Петрович. – Винтовку отдай. Девочка права. Своё оружие снайпер никому не доверяет. Пристреляла?

– Угу. А кеды?.. Девчонки отказались. Сказали, что форму им и так выдадут.

Мужчины посмотрели на ряженных в солдат девчушек и синхронно кивнули:

– Выдали. Что было на складе, то и дали. Ладно, пошли. Покормим вас и спать, амазонки. На точки вас бойцы затемно поведут… Заходи, Чингачгук, знакомиться будем.

– Ужас какой. Чингачгук… Меня Поля зовут.

– Дома будешь Полей, Чингачгук, бля…

Россия, 2020г.

Врач стоял спиной к входной двери, рассматривая на мониторе снимок томографа.

– Проходите. Раздевайтесь за ширмой и ложитесь на кушетку животом вниз.

Женщина скользнула по спине врача взглядом, закрыла за собой дверь, разделась и легла. Умиротворяюще-спокойные касания теплых рук, простукивание, прослушивание, просьбы лечь на бок, снова на живот, на другой бок – всё слилось в какой-то ритуал, необходимое преддверье чего-то важного и неизбежного, и поэтому прикосновения врача к трём рубцам на спине не вызвали удивления, как и слова: «Ну, что же… завтра. Я сам буду вас оперировать, если не возражаете? Это что?».

– Шрамы.

Врач вышел. Она оделась и вышла следом. Врач мыл руки. Вытер их и повернулся к пациентке. Взгляды встретились. Два человека стояли, хмурясь в невнятной тревоге узнавания.

– Простите, как вас зовут?

– На карточке же написано, - усмехнулась женщина, - Полина Андреевна.

– Да. Конечно. Завтра в 10.30. Готовьтесь, Полина Андреевна.

Женщина кивнула и вышла.

Россия, пару месяцев спустя.

Просветы между ветвями только начали сереть, когда женщина встала. Она тихо оделась, прошла в кабинет, открыла сейф и вынула из него винтовку сына. Охотничью. Наследство от деда и прадеда. Порадовалась, что уже собранная и в чехле – значит слово не придется нарушать. Вскинула ремень на плечо и вышла.

В лесу, примыкающему к окраинным домам давно уже не было первозданности. Натоптанные тропы, лужайки с выгоревшими проплешинами после свиданий с природой, любящих её. Всё, как всегда. Женщина перекинула винтовку на грудь, сложила на неё руки и потрусила, заставляя воспоминания выйти из сумрака забытья…

«Кто шагает дружно в ряд? Наш девчоночий отряд!» - голос Ленки взвивался верхними звонкими нотами, как всегда на утренних пробежках. Тренер учил: «Не спешите, дурочки, слушайте ритм своего сердца и пойте про себя, чтоб дыхалку не сбить», – но Ленка каждый раз вырывалась вперед и звонко пропевала первые строки их кричалки. Она и тогда забежала вперед, обернулась заглядывая в глаза парня, сопровождавшего на точку. Понравился... Практически сразу, как только прилетели, он догнал их, идущих в лагерь. Смешливый, как и она. Догнал и тут же приобнял, отбирая пристрелянную винтовку.

– Моя прекрасная незнакомка, можно я с вами познакомлюсь?

– Зачем? - Ленка сложила губки бантиком и картинно захлопала ресницами, - Зачем? Давайте останемся загадкой друг для друга. Мы будем сниться друг другу и вызывать томление в груди.

– Но вы уже мне снились. Много раз. И я намерен вас оберегать и прятать за своей спиной от разных бед.

– О! Значит беды будут? А радости? Нельзя?.. Несите! Будете беречь мне силы! – она решительно сняла оружие с плеча и передала парню. Они рассмеялись. Легко, чуть слышно, привычно, словно не единожды делая это раньше.

Ленка. Утром она дошла до позиции, забежала перед парнем, обернувшись к нему лицом, расцветая улыбкой, и вздрогнула, оседая на землю, так и не отведя глаз. Он тут же упал на неё, закрывая собой. Поздно. Она уже не дышала…

Женщина привалилась к стволу сосны и невольно схватилась за сердце в полголоса отдавая себе приказ:

– Дыши, мать твою, дыши. За Ленку дыши. Вдох. Выдох. Вдох…

Соленая капля пота вползла в открытый глаз и тут же в нём защипало.

– Только посмей! Беги давай! Беги. Топаешь, как слониха. – ворчала женщина на себя, отрывая себя от пахнущей смолой опоры. –Только и умеешь - жрать. Беги давай. Мягче. С пятки на носок. И пяткой, мать, не бей. Осушишь! Мягче! Как дед говорил? Мягчее!»

Впереди замаячила вторая ленточка, повязанная на ветку. Километр. До следующей - пёхом. Добежала. Ткнулась лбом в ствол очередной сосны, переводя дух, и тут же из памяти вынырнуло Томино: «Да, уж Полька, ты разъелась. Снова бабкины пирожки с ягодкой? Будешь сегодня выплясывать свои килограммы. До седьмого пота. Нам-то привезла?» - без всякого перехода, в довесок. Томка, «мама Тома», старшая в их команде и вообще – капитан, всегда экономила время.

Варенье… Девочки любили её варенья, соленья, пирожки и сало. В их столицах таких не бывало. Нинок всегда первой бросалась помогать разбирать сумки-чемоданы с неизменным вопросом:
– Какое-такое варение нам привезли?..»

Нинок… Ниночка. Услышать бы ещё твой голосок.

Женщина оторвалась от дерева, поправляя ремень винтовки и снова потрусила по намеченной загодя трассе, подгоняя себя и воспоминания словами и шагами.

– Права Тома. Разжирела. Бегу, девочки. Ждите.

…первой стреляла Тома. «Мой номер – раз». Обычный расчет. Как на соревнованиях. Первая мишень Томкина. Она всегда набивала цифру, сбивая спесь с конкуренток, расчищая нам дорогу, давая прийти в себя, успокоиться и полюбить мишень. Пятьдесят метров. Три положения . «Мама Тома» и тогда дала прийти в себя своим приказом еще в лагере. «Мой номер –раз. Ждите.»

Когда Ленку сняли - мы упали, где стояли. Замерли. Боец сопровождения вытащил откуда-то сшитую из мешков ряднину и натянул на обоих. Не потревожил ничем: ни словом, ни касанием. Четко. Быстро. Аккуратно. Тоже дал время, пока я душила крик прокушенной губой. Хорошо, рефлексы, вбитые дедом в детстве, не дали встать и побежать, чтобы проверить пульс, заглянуть в глаза. Только минут через сорок нестерпимо захотелось выполнить задачу побыстрей, и я смогла осмотреться, а потом занять более удобную позицию.

Ты-дын. И следом Томкино ликующее: «Я его сделала! Я сделала это!» Она вскакивает и даже не успевает до конца разогнуться.

Ты-дын. Ответка. Засветилась. Чисто. В лоб. Глупо. Она взмахивает руками в инерции падения и падает спиной в камни. И следом Нина кричит со всей дури горам:

–Тома!!!

Ты-дын…

Нину не видела. Не проводила её даже взглядом.

Не успела - смотрела на источник. Нашла его. Медленно, как улитка, переползая взглядом с камня на камень. И теперь смотрела на губы, жующие веточку и перекатывающие её по рту, как опытный курильщик катает сигарету. Смотрела в глаза, которые равнодушно ощупывали каждый камень с неторопливой, липкой жадностью самца. Девочка пошевелила пальцами, имитируя похлопывание по земле. Сопровождение, подсматривающее из-под мешковины, влипло в камни.

Прикрыла глаза и замерла. «Котя, котенька, коток. Котя, серенький хвосток. Приди котя ночевать. Приди детоньку качать. Убаюкивать.» Пятьдесят раз. Не торопясь. Спокойно. Это не соревнования. Понимание, что здесь «сколько угодно пробных выстрелов» не будет, пришло резко. Здесь норматив «Один выстрел – одна цель». На подавление. Потребный уровень поражения – «единица» – уничтожение. И только так. Киношки про войнушку кончились, правда, Ленка? Игры в зарницу…Игры все кончились. Тома сравняла счет за Ленку, встав на тропу войны. На ней, на Поле, выполнение задачи. Чтобы всё… Чтобы все…

Пацан за спиной завозился.

– Лежать. Ни звука. Ни движения.

Всё сказано спокойно, чуть слышно, в камень, с интонацией, не дающей оспорить. «Стрелок на точке – главный» - их командир сказал. Я – стрелок. Я – главный. «Котя, котенька, коток. Котя, серенький хвосток. Приди…»

«Есть. Так и знала, что есть второй. Расслабился. Зачастил в одну точку смотреть. Ну-ну. Дед, спасибо за науку. Ты только меня дождись, мне нужно тебе в ноги поклониться. «Котя, котенька…» Ждём. Смотрим. Как дед говорит: «Где два, там и три?..» Дед повоевал и знает, о чем говорит. Вот уж не думала, что его опыт мне пригодится.»

Женщина вынырнула, возвращаясь с хребта резко и обнаружила себя снова прижавшейся к дереву. Разжала сведенные судорогой пальцы и приказала себе:

– Оторвись от дерева. Пошла! Марш. Левой... Правой! Не стоять. Сможешь. Иди!

Сердце билось обезумев, ломая ребра. Не справлялось, но продолжало рваться наружу. Вверх. Женщина шаталась и делала шаг за шагом, превозмогая невозможность дышать, опережая эскорт из воспоминаний, и удаляясь от красной ленточки, повязанной на ветке сосны. Вытоптанная и местами наезженная тропа сужалась, углубляясь в лес.

Привычное «Котя, котенька, коток…» вернуло концентрацию. Дыхательные спазмы сошли на нет. Выдохи безразлично сменяли вдохи, без рефлексии по пустякам. Ноги, обутые с старые кеды, смирились с необходимостью сгибаться в коленях и пятка перестала биться в истерике о землю. Женщина даже не обратила внимание, когда вновь перешла на бег... трусцой. Норматив у неё сегодня один – не сдохнуть на полпути, и она его не спеша отрабатывала.

« – Мелкая, мне б отлить, – пятки коснулась чужая ладонь и слегка покачала туда-сюда.

– Руку убрал. Надо – отлей. Молча. Под себя. Высохнут. Вернемся - постираешь. А нет - без разницы.

«Отлить. Тем тоже отлить нужно. Те на точках давно. Это мы, где упали, там пропали. А эти пристрелялись и обжились. Эти не будут под себя.»

Женщина споткнулась о корень и воспоминания, как кино, встали на паузу. Огляделась. Тропы уже не было. Так – следы одиночных прогулок редких собачников. Туристам здесь уже не интересно и это особенно ценно. Впереди замаячил кустик бузины с красной ленточкой бантиком. Финиш. Женщина уже едва переставляла ноги, но упорно двигалась вперед. Там, под кустом, пластиковая бутылка с водой и пакет с леденцами. Знала, что сахар будет уже в минусах. Не нравится диабету бег по пересеченной местности. Вот и припасла - жизнь подсластить. Главное – дойти, бегом это уже не назвать. Дошла. Наклонилась вперед, доставая заначку, и из последних сил обошла куст вокруг, пытаясь восстановить дыхание, и разворачивая пакет. Засунула конфету под язык, а потом осела, прислонившись к стволу соседнего дерева, снимая с паузы прошлое.

«…ветра, даже малейшего дуновения не было. Горячий воздух расслоился, внося поправки в картину и рисуя миражи. Красота гор ошеломляла. Незнакомая. Чужая. Контрастная. Хотелось раскинуть руки и закричать: «Красота!»» Не время. Пацан прав. Пора заканчивать. Хотелось бы сделать дуплет и поставить точку, как дед учил: «Жди сколько сможешь. Решила сделать – сделай. Отпусти себя, поверь и сделай, не думая. Удиви себя.»

Сколько сможешь… Я же ещё могу? Котя, котенька… Жара — вот только. Даже копоть на стекле оптики словно подтаивает и течёт. «Котя, котенька…» А, вот и нет. Второй номер сдвинулся. А первый? Ты-дын. Ты-дын. Фух. Дед мной может гордиться.

– Мелкая. Подъем? Или затекла?

– Лежи, придурок. Лежи. Девочки поспешили. Вдруг ещё кто есть. Можешь мне пока ступни помять. Правда затекли.

– Нет больше никого. Всегда с трех точек гасили.

– Суки. – Она взвыла, почти бесшумно выпуская злость и боль потери сквозь сцепленные зубы. Обида затопила подступающими детскими слезами, но взрослая ярость взяла верх. – Суки! Твари! Не могли сказать? Тома с Ниной были бы целы сейчас. Мни пятки! Смогу встать и пойдём.

Уже привычно обшарила периферию сквозь оптику прицела: шевеление на «Ленке», «Томе», «Ниночке». Парни тоже поняли, что «окончен бал, погасли свечи». Пусть разомнутся, им еще девочек нести. Мысли текли спокойно. Спасибо, дед. «В нашей стране войны, Полюшка, не кончаются. Глядишь сгодится когда.» Сгодилось, дед.

– Не встаем. Отползаем за камень, там уже можно сесть.

Понял. Тихо шуршит по камню, не снимая ряднину. Двинулась следом. У самого камня обхватывает лодыжку и втягивает за него.

– Ну, ты мелкая, даешь. За твоей спиной, как за каменной стеной. Может на тебе жениться? – и чмокает меня в нос.»

Дальше. Дальше. Что дальше?

«Я толкаю парня, уже поднимающегося на ноги и протягивающего мне руку, совершенно смутившаяся и растерянная от его слов и поцелуя. Чувствую, как краска заливает меня целиком. Дед и батя не научили меня, как реагировать. Стрелять научили. Выживать научили. Любить – нет. Отползаю на попе к камню, приваливаюсь к нему спиной и привычно прячусь за линзу оптики, когда слышу: «Ты-дын». Мой «эскорт» замирает на миг в неверии случившегося и падает лицом вниз. И я вскакиваю, как милочка-Ниночка, подхватывая его... В спину. Мне не нужна оптика. Я вижу, лицо стрелявшего. Ленкин ухажер. Ты-ты-ды-дыч прощается со мной чей-то автомат. Значит - зачистка. Дед предупреждал, что могут… И тогда я повернулась в падении, ловя последнюю пулю, как положено на войне, глядя в глаза…»

И прощая - уже сейчас.

Женщина лежала на спине, раскинув руки, и смотрела вверх - туда, где в ветвях запуталось небо. Прошлое уходило, расставив все точки над «i», не оставив сомнений.

Она открыла глаза. Села. Открутила крышку и сделала несколько глотков. Улыбнулась и, глядя в небо, сказала. – Этот мир прекрасен.

– Думаешь? – в мужском голосе улавливалось удивление.

– Удивительное рядом, но «Да». Ты правильно расставил запятые в приказе, младший лейтенант. Думаю, был приказ. «Убить нельзя спасти.» И цена была. Немалая. А ты? Выбрал «спасти». Заштопал меня славно. Спасибо.

Женщина встала. Закинула винтовку за спину и пошла, не оглядываясь.

– Думаю, пока выбирают «спасти» - мир прекрасен. Продолжай спасать. Выстрела в спину не будет.