Грязное окно

(-1 голос за превышение объема. Администрация)

Леся ворвалась в этот сонный, обмётанный тополиным пухом двор в кабине ГАЗели.

Пока на удивление трезвые грузчики споро перетаскивали её пожитки на третий, верхний этаж, она приметила крохотного котёнка, выглядывающего из-за куста сирени, подманила его куском колбасы с предусмотрительно захваченного с собой бутерброда, и теперь осматривала скотинку на предмет блох.

— Ну что, хозяйка, мы управились. По две тысячи бы нам.
— По две-то за что? — возмутилась Леська, но махнула свободной от котейки рукой и вытащила наличку.

Благодаря почившей тётке Софье Андреевне, она стала обладательницей роскошных однокомнатных хором, так что нечего мелочиться, нужно нести бремя содержания имущества с достоинством. А в честь переезда ещё неплохо было бы устроить для них с Васяткой знатный пир — нажарить минтая, например.

Поблагодарив грузчиков и отпустив машину, Леся с всё-таки блохастым Васькой наперевес двинула к подъезду. И остановилась, заметив в окне первого этажа одуловатое старческое лицо.

Занавесок на окне не было, давно немытые стёкла серели на фоне стен цыплячьего оттенка, но бабке грязь не мешала — она недвижно несла пост, вперив суровый взгляд куда-то вглубь двора.

Леська икнула и, зазевавшись, чуть не получила подъездной дверью по лбу — во двор вынесся рыжий бородач, глянул рассеяно на котёнка и протянул:

— Ну-у-у, вот и Гришка пристроен.
— Это Васятка, — убеждённо ответствовала Леся.
— Да? А котлеты лопал, словно Гришка, — бородач усмехнулся и отвесил шутливый поклон: — Добро пожаловать, принцесса… э-э?
— Елизавета, — благосклонно кивнула Леська.
— А я Михаил.
— Королева в восхищении! — довольная и собой, и новым соседом, Леся отправилась с поедателем котлет к себе на третий, совершенно забыв про одуловатое лицо с первого этажа.

Бородач постучался вечером того же дня, прикрыв дверной глазок веником сирени, а на вопрос «Кто?» сообщил: «Свои!»

И действительно, очень быстро стал своим, таская принцессе цветы, коту мороженое, которое тоже доставалось Леське, а себе пиво.

Обустроив быт и закрыв сессию, Леся гуляла с подросшим Васькой, наслаждаясь летом, счастьем и предвкушая целых два месяца свободы.

Радужное настроение омрачало только грязное окно с недвижимым лицом за ним.

— А, это баб Надя, — как будто это всё объясняло, сообщил Михаил, когда Леся пожаловалась ему, что вздрагивает каждый раз, когда подходит к подъезду. — Да ты просто не смотри в ту сторону, мы давно привыкли.
— Слушай, ну она ж тут с самого утра и до позднего вечера. Просто сидит и смотрит. Смотрит и сидит. Ей что, заняться нечем?
— А чем ей заниматься? — хохотнул бородач.
— Не знаю, — озадачилась Леся. — Да хоть бы окно помыть.
— Брось. Я тоже как переехал, пытался помочь несчастной старушке — пришёл с химией, ведром, тряпками-губками. Лучше я не стану повторять, какой маршрут мне указали на предложение убраться.
— Дичь, конечно. Неужели родственникам всё равно, как она живёт?
— Ох, принцесса, — Михаил приобнял Лесю за плечи, — не факт, что они есть, эти родственники.
— Ну она ж должна куда-то выходить…
— Зачем?
— Да хоть мусор вынести и еды купить…
— Значит, выходит.

Вот и весь сказ.

Со временем Леська привыкла к присутствию заоконного наблюдателя и даже приветливо кивала, возвращаясь домой. Старушка оставалась недвижимой.

А потом двор окрасился рыжиной, Васька выламывался на прогулку, просачивался, как Дэвид Копперфильд, в едва приоткрытую Лесей для выхода в институт дверь, а возвращался лишь вечером, грязный, но довольный.

Леська не завидовала, их с бородачом морожено-букетный период тоже перешёл на новую стадию, и они всерьёз подумывали, не подать ли заявление, застолбив для бракосочетания симпатичную дату. Точнее, дату выбирала Леся, а Михаил просто согласно кивал и довольно щурился, в этот момент очень напоминая вечернего Васятку.

Однажды, распахнув дверь подъезда, Леська ослепла от белизны. Выпал первый снег. Дворники ещё не успели расчехлить лопаты, и по белому убранству вело совсем немного следов — отпечатки явно Васькиных лап, который снова опередил хозяйку и теперь сидел жопой в снегу неподалёку, чьи-то модельные следы размера не более 36-го, а рядом косолапая вереница из отпечатков детских валенок — наверняка Любка со второго повела спиногрыза в детский сад.

Леське вдруг подумалось, что у них с Мишкой непременно родится мальчик, и они тоже купят ему валенки. Некстати обернулась, мазнула взглядом по немытым стёклам, а потом, повинуясь хулиганскому порыву, показала баб Наде язык. Наблюдательная голова не отреагировала, а Леська, направившись к остановке, запнулась о запорошенный бордюрчик, упала и больно расшибла коленку.

Вечером, шипя от боли, пока Михаил обрабатывал коленку йодом и бинтовал свою раненую принцессу, жаловалась:

— Это она, точно тебе говорю!
— Лесь, не выдумывай. И не вертись! Слушай, синяк-то какой… Надо бы, как ссадина подживёт, Троксевазином разогнать.
— Да не выдумываю я! Настроение было хорошее, я ей язык показала, а через десяток метров упала.
— Ну-у-у… Наверняка ж совпадение, ты чего, принцесса? И хулиганка, кстати. Зачем ты её дразнишь?
— Миш, ну ненормально это. Она ж там сидит и сидит. Круглосуточно, понимаешь? Ей же нужно мыться, что-то готовить. А она к этому окну приросла. Я иногда думаю: какой там запах?
— Да как и у всех бабулек-отшельниц — наверняка неприятный. Зачем нам об этом думать? — и Мишка сграбастал Леську в объятия.

Она уткнулась в него носом, обиженно задышала, но скоро была готова урчать, как Васятка над хвостом минтая. И вроде даже коленка стала болеть не так сильно.

Ближе к весне ей и ещё двум сокурсницам предложили выступить с докладом в соседнем городке. Леська метила на красный диплом, поэтому согласилась.

В течение дня совершенно негде было зарядить телефон, да и она так замоталась, что совершенно не вспомнила, что обещала сообщить Мише, когда возвращается; от вокзала взяла такси.

Рассчитавшись и захлопнув дверцу машины, Леся повернулась к дому и увидела… Да по сути, ничего необычного не увидела — всё то же грязное окно, всё та же голова за стеклом. А на дворе, между прочим, около полуночи!

Получив от Михаила нагоняй и умилостивив его аж дважды, Леська пила на кухне чай и слушала, как посапывает её мужчина. Часы показывали три ночи.

Воровато подхватив ключи и шмыгнув на площадку как была — в халате и тапочках, Леська, пугаясь тишины и темноты, спустилась на первый этаж. Подумала и шагнула в холодный снег, прошла чуточку вперёд и быстро оглянулась. Так и думала!

Взлетев на свой этаж и хлопнув дверью так, что Мишка чудом не проснулся, Леська стучала зубами о край чашки, отпаиваясь горячим чаем. Нет, не с утра до позднего вечера. И даже не до полуночи. Соседка маячила за окном круглосуточно!

Кое-как ухитрившись заснуть, Леська подкинулась, когда Михаил уже собирался уходить.

— Миш!
— Чего вскочила? Спи, тебе ж сегодня в институт не нужно.
— Миш, мы сейчас спустимся на первый этаж и позвоним в квартиру бабы Нади. Я одна боюсь.
— Вот ещё придумала. У меня заказ срочный, я тороплюсь. И потом, ну позвоним, обогатим свой словарный запас, а дальше что? Чего ты к этой старухе прицепилась?
— Мишенька, не сердись. Но это ненормально, честно. Я смотрела сегодня ночью — она так и сидела у окна.

Бородач нахмурился:

— Ты что, выходила ночью одна?
— Да я два шажка буквально — и сразу назад.
— Не делай так больше! — получилось достаточно резко, и Миша, пытаясь смягчить эффект от окрика, миролюбиво добавил: — Пойдём вместе посмотрим? Рукой помашем, языки покажем. Чего там ещё в программе?
— Нет, языки не будем, — буркнула Леська, молниеносно оделась и пошла вместе с Мишей на выход.

В окне маячило одуловатое лицо.

— Баб Надь, здравствуйте! — Мишка замахал рукой, пытаясь привлечь внимание соседки.

Ничего не изменилось, взгляд был направлен вглубь двора, на соседей бабка не смотрела.

— Может, ей в окно постучать? — предложила Леся.
— Да тогда уж лучше в дверь позвонить, — засомневался Михаил.

И тогда Леська, которой эта голова в окне омрачала и отравляла всё то чудесное, сказочное и волшебное, что с ней случилось в этом прекрасном дворе, сгребла с лавочки мокрый снег, смяла в комок и запулила в стекло.

Мишка ахнул, стекло со стоицизмом приняло удар. Баб Надя смотрела вдаль. Леська хотела сделать ещё снежок, но в этот момент за грязным окном произошло какое-то движение.

Соседка будто кивнула, голова накренилась вперёд, а потом отвалилась и упала на подоконник. Да так удачно, что по-прежнему смотрела вглубь двора.

А потом Леська заливала слезами третий этаж, ища утешения у Васятки, потому что Михаил был занят — выступал понятым и общался с полицией. Благо, срочный заказ удалось перенести по звонку.

Вернувшись, когда Леська уже успокоилась, а за окнами смеркалось, буркнул:

— Ты была права.
— Я? — изумилась Леся.
— Ну да, ты. Все привыкли, что она там сидит, только ты внимание обращала. Говорят, она уже больше года того… Процесс разложения как-то хитро произошёл, судмедэксперт называл термин, я не запомнил. Батареи у неё не работали толком, засорены были. Вот она прошлой зимой и мумифицировалась так, что аж лето всё за окном просидела. Говорят, одинокая была, всю жизнь отшельницей — ни детей, ни плетей…
— Знаешь что, Михаил, — Елизавета посуровела, — чёрт с ней, с красивой датой. Завтра подадим заявление. Только имей в виду, я хочу много детей.
— Согласен на троих. Хоть сейчас. Только отожми Васятку — он же насквозь мокрый от слёз, и покорми нас, с утра на ногах.
— Бессердечный ты мужчина! Такая трагедия, а ты о еде! — Леся звонко чмокнула бородача в нос и отправилась разогревать борщ и варить для кота минтай.

Жизнь налаживалась.