Рико, звонок и дева

Телефон звонил три дня. Рико впервые услышал его в пятницу, в предрассветной тишине, которая накрывала городок мягким пушистым одеялом. С гор наползал туман, и сырость укутывала дома, и мысли, и души. Те, кто не спал до этой минуты, те, кто бодрствовал – вне зависимости от того, что было тому причиной – закрывали глаза, склоняли головы и устраивались там, где заставал их конец ночи. Короткого утреннего сна обычно хватало, чтобы оставить вчерашние думы прошедшему дню и перестать о них переживать, сделав вид, будто ничего и не было.

Далёкий, призрачный звук телефонного звонка казался частью тумана, и, ускользая в сон, Рико подумал, что это необычно, но, пожалуй, ожидаемо. Коль скоро в Маренго есть телефоны, то и вести могли бы приходить и уходить по их бесконечным чёрным проводам, следующим вслед за дорогой в большой мир. Другое дело, что телефон в его доме молчал много лет, и на улице, через открытые окна, Рико слышал и песни, и музыку - разную, и смех мужчин и женщин, и их разговоры, шумные, нежные или обычные, но никогда, почти никогда – телефонный звонок.

Пятница прошла, как и другие дни вечного лета Маренго, но голос иного мира никуда не делся. Пение телефонного звонка вплеталось в птичий гомон, билось в волнах яркого солнца, плескавшегося над городскими крышами во время сиесты, отдыхало в вечерних тенях, под первыми звёздами, тихо бродило среди полночных цикад.

Голос был мягким и настойчивым. Он проявился в размеренной жизни Рико, как вчерашний дождь, оставивший после себя лужи на садовой дорожке, как визит сороки, появившейся на заборе в субботу после полудня; она качала хвостом и глядела на него с холодным любопытством – ну что, идёшь, слышишь? Рико проверил свой аппарат, висевший на стене в полутёмной прихожей – снял трубку, послушал нескончаемый длинный гудок и вытащил штепсель из розетки.

Телефон продолжал звонить. Рико понял уже, откуда приносит его беспокойство, но сделать с этим ничего было нельзя… почти ничего. В Маренго не спрашивают соседей, как они провели ночь, уродилась ли в этом году клубника и когда уже наконец, Пресвятая Дева, этот ваш наглый чёрный кот перестанет шляться на наши грядки. Здесь просто живут, любят и плачут, молчат и смеются, поют или умирают от одиночества – кому как хочется, не более и не менее.

Только игнорировать это приглашение было невозможно. Мир менялся, и туман не приносил облегчения, и старые книги, и горький индейский чай ничего не возвращали обратно. Рико сидел в кресле-качалке на своей веранде, смотрел в опускавшиеся сумерки и молча кивал теням, приходившим к нему из далекого прошлого. Другого пути никто не ждал. В субботу вечером, перед тем, как лечь спать, Рико достал из шкафа чёрный костюм и, прогнав сонную недовольную моль, повесил его на веранде – пусть проветрится.

Воскресным утром, традиционно не сходив в церковь и не прослушав проповедь о неотвратимости грешного земного бытия, он медленно и тщательно побрился, полил цветы и вытер пыль, разложил квитанции, чеки, счета, бумажки, записочки по своим местам… и выпил кофе, стоя у окна и глядя на домик доньи Маргариты Ласаль.

Сложно было сказать, почему донья Маргарита не брала трубку. Собственно, может быть, она и снимала её, время от времени, и говорила «Алло… Вас слушают…». Может быть, оттуда, из неведомого ему далёкого зателефонного бытия незнакомый голос говорил «Здравствуйте… донья Ласаль?» и она говорила «Да», и он молчал, пытаясь донести невозможное, непроизносимое, несбыточное… и связь обрывалась и возникала снова, безнадёжно возвращаясь к словам, которые очень трудно произнести вслух.

Рико понимал уже, что жизнь его изменилась, и тянуть далее бесполезно, бессмысленно, что сорока, как парка, уже стащила его ленточку и вплела её в новый узор, но всё ещё медлил, ещё дожидался той неотвратимой минуты, когда последняя капля прежнего бытия упадёт, разобьётся и высохнет.

В понедельник утром он выпил кофе, вымыл чашку и поставил её в решётчатую сушилку. Надел костюм и посмотрел на себя в зеркало. Отражение ободряюще кивнуло ему.

Дорожка к домику доньи Маргариты давно заросла травой. Рико толкнул калитку, прикоснувшись пальцами к облупившейся зелёной краске. Лёгкий скрип пригласил его пройти внутрь, неслышные шаги проводили до крыльца, серая кружевная занавеска на двери колыхнулась, втягивая гостя в дом.

Тени перешептывались по углам, обсуждая его костюм и благосклонно одобряя визит. В паутинах под потолком чуть слышно дрожало жалкое телефонное эхо. Дневной свет едва пробивался в коридор, окрашивая стены в серые тона. Где-то пробили часы. Рико насчитал девять ударов, и лёгкое шипение механизма следовало за ним невидимой змеёй.

В дальних комнатах проснулся звонок. Словно пароходный гудок в скалах, он метался среди стен, взлетал, оседал, падал, толкаясь и смешиваясь со своим собственным эхом. Стуча каблуками по полу, Рико пошёл на зов.

Он проходил одну комнату за другой, обеими руками распахивал двустворчатые двери и отводил занавеси. В стороне кашлял и бормотал попугай, пахло затхлыми книгами, деревом, ладаном и горячим воском, резким потом и рыхлой землёй, промозглой осенней влагой и только что прошедшей грозой. Он потерялся уже в своих впечатлениях, лишь изредка находя в воспоминаниях то, на что откликалось сердце и мимолётно опознавая вечер, осень, любовь. Звонок тянул его за собой, угасая и возрождаясь в череде огней, от свечи к свече, от лампы к лампе. Один раз ему показалось, что Маргарита сказала «Алло…», но звонок снова коснулся его и потянул, повлёк дальше. Чьи-то крылышки задели его по щеке, нежный переливчатый смех пробежал и замер, лёгким дуновением пошевелив волосы. Рико передёрнул плечами, тонкий голосок сказал «Сюда», и дверь, последняя дверь, стоявшая перед ним, дрогнула, словно неверное отражение в воде, на мгновение покрывшись рябью. Рико толкнул её и вошёл в комнату, словно в воде, всем телом преодолевая препятствие.

Телефонный звонок отгремел и оборвался. Чей-то голос вздохнул, застонал, замер, и тишина осыпалась бесконечным числом бабочек. Рико тряхнул головой. Маргарита полулежала в высоком кресле, обнажённая, смуглая, тонкая, словно статуэтка из древнего потемневшего мрамора. Он опустился на колени, сделав несколько невольных шагов по толстому ковру, скрадывающему посторонние звуки и раскрывающему людские желания. Присел возле кресла и почувствовал, как жарко ему в этом пиджаке, в тесных брюках и плотных, неудобных кожаных туфлях с начищенной медной застёжкой. Словно где-то сорвали клапан, и горячая, обжигающая кровь побежала по телу, раскаляя сосуды и с трудом удерживаясь в сердце. Он сжал пальцы в кулак и покачнулся, опираясь на кресло и пытаясь сохранить самообладание.

Маргарита не шелохнулась; глаза её были закрыты и лицо расслабленно и спокойно. Она лежала чуть наискосок, опираясь локтем на широкий подлокотник, и вытянув ногу, почти утопавшую пальчиками в ковре. Рико провёл взглядом по маленькой округлой груди с тёмными пятнышками сосков, по впалому животу и чёрному курчавому треугольничку ниже, по длинным ногам с чуть заметными мускулами и выпиравшими из-под кожи косточками. Помедлил, дожидаясь, пока дыхание тронет её ключицы, застывшие губы, трепетную жилку на шее. Секунды тянулись, но всё оставалось по-прежнему; только что-то шумело в ушах. Он поднял непослушную руку и убрал тёмную прядку с её лица, слегка коснувшись смуглой кожи. Маргарита вздохнула и, почти не открывая глаз, поймала его кисть, приложила к щеке, улыбнувшись сладко и довольно. Он порывисто выдохнул, Маргарита потянулась и нашла его голову, плечи, шею, запустила тонкие пальцы в волосы и слегка притянула к себе, встречая губами его губы, дразня его дыханием, поцелуями, прикосновениями. Рико пошевелил плечами и вывернулся из пиджака, расстегнул пуговицу рубашки и снова поймал ладонями упругое тело Маргариты, прижимая её к себе и проходя дрожащей ладонью от тонких лопаток, вдоль спины до попы и снова вверх, чувствуя, как неостановимо смешивается реальное и несбыточное.

Они оказались на ковре, и Рико почти погрузился в него, чувствуя, как обнимают его мягкие волокна. На грани сознания он сбросил туфли и услышал звяк пряжки ремня, когда нетерпеливая рука Маргариты расстегнула брюки. Лёжа на спине, он позволял ей добираться туда, куда захочет, ловя её поцелуи, и грудь с плотными бугорками сосков, и мимолётное касание жарких волос. Слегка приподнялся, давая ей возможность освободить пах и устроиться сверху, качнуться, прижимая ладонями его грудь, и сделать это ещё раз, и ещё, и ещё, пока мир не сорвался и не покатился в бесконечную пропасть блаженства и сожаления.

Он успел ещё услышать, как зазвонил телефон, и Маргарита встала, потягиваясь, и сняла трубку, и сказала «Да, слушаю…» и, после долгого молчания, «Нет. Она умерла».

И на этом всё кончилось.