Женщина с ножницами

В жаркий июльский вечер на выставке было тихо.

Осоловевшие посетители ходили мимо картин с важным видом. 

Художник (как его там, высокий, под ручку с белокурой девицей) стоял возле крайней картины и тоже смотрел на нее так внимательно, будто до этого не мог насмотреться.

Позер! Ясное дело, позер.

Что-то вещал своей белокурой девице, она кивала.

Да и что там так рассматривать на картинах? На вкус Жоржа они все были одинаковые.

Он уже прошел мимо стены три раза, выпил отвратительного бесплатного лимонада, но так и не понял, о чем писать заметку. На выставку его отправили впервые, до этого он рассказывал читателям о сельском хозяйстве.

Жорж не ненавидел живопись, вовсе нет. Нормальные картины ему нравились. Красивые картины. Живописные! Например, пейзаж с ручьем и дубовой рощей. Или портрет двух девочек в шляпках с борзой или с пони, как тот, что висел давным-давно в кабинете отца. Одна девочка была похожа на…

Теперь уже неважно, на кого.

Здесь такого все равно не увидишь.

Жорж снова недовольно покосился на картины. На холстах все было какое-то сине-зеленое, женщины с голубоватой кожей махали руками, словно тонули или танцевали какой-то дикий танец.

А когда Жорж подошел ближе, он и вовсе увидел на холсте проплешины.

О чем вообще говорить, если художник даже поленился как следует закрасить полотно. Когда маленький Жорж учился рисованию, он тоже не любил закрашивать. Но учительница, мадам Серна, его заставляла. Если ленился, могла и указкой ткнуть.

А этому, значит, все можно. Художник, тоже мне. О времена…

– Инесс, прошу тебя!

Жорж захлопал глазами, выплывая из своих мыслей.

Оказывается, пока он вспоминал девочек, борзую и указки, на выставке произошло движение.

К художнику (опять забыл, как зовут) и его спутнице подошла еще одна женщина. На вид она была чуть старше – лет тридцати. Довольно хорошенькая, с кудрявыми темными волосами, с румянцем во всю щеку. Только очень уж сердитая. Едва с кулаками на художника не лезла.

Жорж подошел ближе, чтоб расслышать, из-за чего так сердится кудрявая.

– Ты говорил, что эта серия посвящена мне!

– Они посвящены Адине.

– Нет!

Адина это та блондинка, понял Жорж. А кудрявая, значит, ревнует. Ишь ты, у такого неумехи две девицы. Пусть и позерки обе, но все равно.

– Вот эту! Ты писал ее, когда мы жили в Нормандии! Ты ведь не знал ее тогда. Ты не мог!...

И как только запомнила, подивился Жорж. Они ж все одинаковые.

Художник почему-то покраснел, смешался, глаза забегали.

Но посмотрел на свою светловолосую Адину и ответил твердо:

– Я … я предчувствовал.

– Что?

– Предчувствовал. Знал, что скоро встречу свою истинную музу.

О, да он совсем сумасшедший, смекнул Жорж. Тут не выставку, тут врачей впору вызывать.

Но на кудрявую слова, похоже, произвели впечатление. Она закрыла лицо руками, всхлипнула. Но уже в следующее мгновение метнулась прямо к картине, на ходу открывая сумочку. В воздухе сверкнули ножницы. Кудрявая вскинула руку и быстро воткнула ножницы прямо в это синее: раз, раз! Затем бросила ножницы на пол и так же энергично побежала к выходу.

Все вокруг так и стояли столбами.

Затем бросились к картине, словно намеревались бинтовать ее или делать искусственное дыхание.

Портить в той картине было нечего, так что Жорж тоже пошел на выход.
Уже открывая дверь он услышал, как сзади сдержанно зарыдал художник.

***
Кудрявая и не подумала никуда убегать. Плакала тут же на скамейке, в двадцати шагах от входа.

Жорж хотел сказать, чтоб не убивалась так из-за неумехи. Уже почти дал ей свой носовой платок, но заметил пятно, и в итоге достал портсигар.

– Сигарету, мадемуазель? 

Потом опомнился. Вряд ли такая красавица курит, да если и курит – табак для нее крепковат. Но она храбро взяла скрученную сигарету, затянулась.

Закашлялась.

– Я Жорж Гупиль, корреспондент…

– А я Инес.

Она была ужасно хорошенькая, когда не кричала. Даже сигарета ее ничуть не портила, и растрепанные волосы, и красные глаза. Жорж подал Инес руку, помогая подняться. 

Не хотелось, чтобы кто-то еще увидел их здесь.

– Он писал это с меня! Зачем он врет, зачем? Он не мог писать это с нее, у нее ведь светлые волосы! Вы же видели? Светлые!

– Да, – ответил Жорж мягко.

У женщин на картинах волосы были ультрамариновые, но он уже понял, что искать логику тут не следует.

Просто кивнул, увлекая Инесс все дальше.

– Вы думаете, я поступила глупо?

– Я не…

– Конечно, глупо. Наверное, теперь будет скандал. Эти мерзавцы журналисты, им только дай… Ах, простите меня!

На этих словах Инесс прелестно покраснела.

Так прелестно, что он сразу же ее простил.

– Я не такой журналист, мадемуазель. Никогда не писал о выставках раньше.

– Вот как. А о чем же вы писали?

Говорить о свиноматках и люцерне показалось неуместно, поэтому Жорж сказал:

– О цветах.

– О, это очень интересно. Вы не могли бы проводить меня до пансиона?

***

На следующий день Жорж снова пришел на выставку.

Его заметка успела выйти в утреннем номере, и, наверное, не только его. Людей в зале прибавилось.

Инесс, впрочем, среди них не было. Художника теперь и рассмотреть толком не получалось, его обступили со всех сторон. Адина скучала в углу.

Жорж задумчиво ходил вдоль картин. Он нашел ту, которую накануне царапала Инес (царапины были совсем небольшие)

Потом рассмотрел и остальные. Странные женщины больше не пугали его, а сине-зеленые переливы стали казаться даже приятными, как будто бы все было под водой. Но не в глубине, подумал Жорж, отойдя чуть дальше, а вблизи поверхности, где много солнца и вода еще теплая.

И у Инесс глаза почти такого цвета.

Он никак не мог уйти, все ходил, наполовину погрузившись в эту зеленовато-голубую воду, а откуда-то снаружи до него долетали голоса.

– Бедняжка Инес…

– Больно смотреть, как она так унижается.

– Я всегда знала, что он человек непорядочный.

– Говорят, это отец Адины помог устроить выставку. Он так богат!

– Говорят, вчера она пыталась раскромсать холсты бритвой.

– Она поцарапала вот ту картину в центре.

– Да нет же, ту, что слева, самую большую.

– Да нет же, она хотела их поджечь.

– А я слышал, что она подожгла себя. Еле сумели потушить ее платье. Теперь она уже никогда не сможет работать натурщицей, вся шея и лицо обгорели.

– Да нет же, я видел ее сегодня. Ожог совсем небольшой.

– Сегодня?

– Здесь?

– А как вы думаете, она еще придет?

– Говорят, охране велено ее не пускать.

Инес и впрямь показывалась снаружи, но внутрь не входила. Поэтому некоторые гости выходили в парк, чтобы выпить бокал прохладительного, а потом еще бокал и еще.

Помимо бесплатного лимонада теперь предлагали еще молодое вино, пиво и крюшон.

К полудню из Парижа доставили даже лёд.

***

За неделю выставке написали все газеты от мала до велика.

В Фигаро вышла заметка на разворот, в ней поминали каких-то купальщиц и много слов, Жоржу незнакомых. Он прочитал три раза, но так и не понял даже, понравились ли автору картины.

А главное – там не было ни слова про Инес.

Во вторник выставка закончила работу. За это время посетители купили все двенадцать картин. Поцарапанную выставили на аукцион и продали в тридцать пять раз дороже начальной цены.

Жорж приходил на выставку каждый день, и теперь уже хорошо различал все картины. Инес он видел лишь однажды, говорить с ним она не стала, прошла мимо, словно они вовсе не были знакомы.

В день закрытия выставки Жорж пришел к ее пансионату.

Зачем? О, этого он и сам не знал.

Извиниться за свою первую заметку? Сказать Инес, что она заслуживает лучшего, чем это неумеха художник? Признаться ей? Но в чем?

И для чего?

К счастью, Инес в пансионате не оказалось и даже пять франков, выданные консьержу, не помогли прояснить ситуацию. Он все твердил, что девушка с таким именем у них никогда не жила.

***

Еще через два дня Жорж все-таки увидел Инес – в кафе в здании вокзала. Поезд на Париж задерживался, Инес пила кофе с художником, он тревожно заглядывал ей в лицо. Адины нигде не было видно.

Жорж придвинулся к ним, наполовину скрывшись за газетой.

– Ты ведь не сердишься, что я с тобой не еду?

– Не сержусь.

– Нужно обналичить все чеки. Ты дождешься меня? В Риме, да? В Риме?

– Дождусь. Но ты поторопись.

– Иначе что?

– Не знаю, что. Может, встречу там другого художника, – ответила Инесс, тряхнув кудрями.

И посмотрела прямо в глаза Жоржу, так что сразу стало ясно: она его давно уже заметила.

***
Жорж даже всерьез думал, не поехать ли ему в Рим, но все же не решился.

Зато через неделю пришел в музей Орсе.

В Фигаро написали, что четыре картины с выставки теперь выставляются там. Жорж купил билет и пробежал все залы, не оглядываясь ни на Мане, ни на Моне. Найдя нужные картины на четвертом этаже, он едва не застонал от облегчения.

Все та же синеватая мутная зелень. Все те же изломанные, словно тонущие женщины. Жорж простоял сорок минут, словно сам тонул с ними и никак не мог утонуть.

Он все еще не мог сказать, нравятся ли ему картины.

И скорее всего, никто во всем Париже уже никогда не сможет этого сказать.

Слишком уж много всего наложилось.
Но теперь у него не было никаких сомнений: все эти восхитительные скучные сине-зеленые картины можно было написать только с Инес.