Котики и медвежата

Аркадия Ивановича боялся весь офис, что уж говорить о Марьям?

Кадровик ей сразу сказал: шефу, да и остальным, глаза не мозолить, превратиться в невидимку. С этим проблем не возникло. Как и все уборщики, Марьям переставала существовать сразу же после того, как с ней вежливо здоровались в коридоре. Говорила бы хорошо по-русски — уже за первую неделю работы знала бы пару десятков коммерческих тайн.

Из слов начальника Марьям понимала не все, но суть улавливала.

— Петр, я вас уважаю, но упрямый вы, как осел.

— Маша, что вы там пищите, мышка наша? Я вас не слышу совсем.

— ...ну певица вот эта, на обезьянку похожа…

— Глотов, собака страшная, до сих пор не прислал подписанный договор.

Казалось, у Аркадия Ивановича в голове жил целый зоопарк, каждому собеседнику он в своем воображении подбирал зверя, и делал это идеально точно. Ведь менеджер Петр и впрямь бычил лоб, как упрямый ослик, а мусорная корзина ассистентки Маши полнилась обертками от сырных крекеров.

По большей части Марьям появлялась в офисе только поздно вечером, когда все остальные сотрудники, устав от тяжелого умственного труда, отправлялись куролесить по городу или видели десятые сны. В эти часы она чувствовала себя царицей мира. Разглядывала рабочие столы, фотографии в рамочках, стикеры на мониторах и гадала, что за человек здесь работает и что он делает сейчас…

В кабинете шефа ей нравилось все. Сразу видно, серьезный и умный мужчина. Внушительный стол, кресла кожаные, награды на полках шкафа. Но, пожалуй, ее любимым предметом был глобус-бар в углу. Это был символ зажиточности, статуса. Когда-нибудь Гарик выучится, станет адвокатом, и в его кабинете будет стоять такой же глобус.

Как-то, промозглым осенним вечером, когда ботинки оставляли на кафельном полу особенно обильные следы, Марьям, как обычно, продвигалась с ведром вдоль коридора, и так дошла до приемной шефа. Протерла пыль, стала махать шваброй, и вдруг услышала странный звук: то ли стон, то ли рев…

Марьям замерла и прислушалась. Звук повторился, и шел он из-за двери Аркадия Ивановича.

Подкравшись на цыпочках ко входу в кабинет, Марьям отставила швабру и приложила ухо к двери, и как раз в этот момент оттуда раздалось так громко, что она даже вздрогнула:

— У-у-у-у!

Как будто шакал воет. Может, ему там плохо? Может, умирает человек?

Вой прекратился, но она все еще слышала неразборчивый мужской голос, который что-то говорил, перемежая речь со стонами и рычанием:

— Бу-бу-бу… Р-р-р… Бу-бу-бу…

И вдруг опять:

— У-у-у-у-у!

Марьям решительно опустила ручку. Хорошо смазанные петли не издали ни звука, и она только чуть-чуть приоткрыла дверь, как через открывшуюся щель услышала спокойный голос начальника:

— А Красная Шапочка с бабушкой стали жить-поживать да добра наживать.

Ему ответил искаженный динамиком детский голос:

— Деда, давай еще, деда!

Аркадий Иванович вздохнул, превращаясь из волка в сонного пожилого человека:

— Прости, котик, деда очень устал.

Где-то далеко-далеко, на той стороне телефона, ему поддакнул женский голос:

— А тебе вообще спать пора, так что говори дедушке «пока».

— Пока, — уныло повторила девочка.

— Целую тебя, мой любимый котик.

Телефон пиликнул: видеозвонок прекратился, и в кабинете воцарилась тишина. А Марьям так и стояла, боясь пошевелиться, и ругая себя. Глупая, глупая старая женщина! Она потянула дверь обратно, надеясь уйти незамеченной, но тут швабра, которую она прислонила к косяку, пришла в движение вместе с дверью и всем своим пластиковым телом звучно грохнулась на кафель.

Наверное, отзвук падения был слышен даже на другом конце офиса. Из-за двери раздался голос Аркадия Ивановича — волевой и предпринимательский:

— Кто там?

Деваться было некуда. Марьям поправила платок и вошла в кабинет.

— Извините, — сказала она, улыбаясь во весь рот. Обычно это помогало.

— А… А я думаю, что за поздний гость приюта просит в полуночной тишине.

Из последней фразы Марьям ничего не поняла, но заулыбалась еще сильнее.

— Вы кричали. Так «У-у-у!».

— Да, — он вдруг рассмеялся, взял увесистый телефон в кожаном чехле и показал ей: — Внучка. Далеко живет, редко видимся. Скучаю.

С фотографии улыбалась девочка самого ангельского, белокурого вида. Марьям немножко посмотрела на нее, а потом — на Аркадия Ивановича. Удивительно теплые у него были глаза.

— Красавица, — наконец сказала она. — Где живет?

— В Германии. А у вас есть?

О, у нее есть! Марьям вытащила из кармана халата свой телефон, простенький и совсем без чехла, показала заставку и потыкала пальцем. Вот они: Гарик, Заира, Амин и Альберт. И тоже далеко. В горах, с бабушкой. Гарик хочет на юриста учиться, читает много. А Амин в футбол играет, вот, смотрите. Тоже красавец, правда?

Марьям все тыкала и тыкала пальцем, но шеф ее не прерывал, и она опомнилась только когда фотографии на телефоне закончились.

— Мне мыть пора, а вы устали.

Аркадий Иванович еще раз согласился, что у нее все и правда красавцы, и начал собираться. Подхватил портфель, накинул пальто. Марьям притащила из приемной ведро и швабру и принялась за работу.

Перед тем, как уйти, шеф подошел к глобусу.

— Простите дурака… а как вас зовут?

— Марьям.

— Марьям, — он вытащил бутылку армянского коньяка. — Берите, это вам. Берите-берите. Худенькая вы, как цапля. А сильная, как медведица. Здоровья вам и вашим медвежаткам.

Руками в резиновых перчатках она обняла бутылку, не зная, как его благодарить. Не за подарок. А просто хорошо, когда твоим медвежаткам кто-то желает здоровья.

И уже после «спасибо» она спросила:

— А вы животных любите, да?

— Люблю. А котиков больше всего.