Бедоносец

     Когда Колька приезжал на каникулы к бабушке, деревня замирала. Бабушка Кольку называла “Бедоносец”. Там где он появлялся, вечно что-то происходило. Энергия в нем бурлила и переливалась через край. Затеи свои он воплощал в жизнь, нисколько не задумываясь о последствиях. Решил ли он помочь соседке или озадачивался вопросом, что будет, если поджечь сухую траву за околицей — исполнял незамедлительно.

     Кур выпустит из сарая. Пусть гуляют, — решал Колька и отодвигал щеколду. Хозяйка потом битый час ловит да запирает несушек. Либо свинье загон откроет, а она пол огорода разроет. Мерзлое белье палкой обстучит. Снимут белье, оттает, а там дыры. Кобеля злющего с цепи спустит. И сам же удирает, перепрыгивая через заборчики. Бабушка только охала, смазывая вечером многочисленные Колькины ссадины и синяки.

     Полдеревни было Колькиными дядьями и тетками. Колька по утрам обходил родственников. Там молочка попьет, там луку зеленого с черным хлебом налупится, а у кого-то на обед останется. Он уже знал у кого пироги удачные, у кого щи наваристей, а кто из теток стряпать не умеет.

     Обычный мальчик. Да не очень удобный. Ляпал всегда, что думал. А думал он постоянно.

     Пришел к тетке Лене, да и прилип:

     — Теть Лен, а чё сапоги Витьки-тракториста у двери валяются?

     Та заюлила, хоть и вдовая была:

     — Мои это сапоги. Мужа покойного.

      Колька дальше прёт:

     — Не, Витькины. Я точно знаю. Вон сбоку пятно от краски. Я нечаянно ему на сапог опрокинул банку, когда он забор красил тетке Маше.

      Машка давно Витьку прикармливала. Тетка Лена нахмурилась, сунула Кольке кусок хлеба:

     — Иди, малец. Некогда мне, стирку затеваю.

     А сама огородами к Машке с разборками.

     Никто не знал, Колька простодушен до крайности, либо хитер, как змей.  Еще бывало, явится в гости и прямиком  подойдет картинку поправит на стене или там книжку какую с полки вытащит полистать. А там заначка! И ни разу стервец не промахнулся! Мужики только зубами скрипели, перепрятывали и в дом старались Бедоносца не зазывать.

     Любил Колька петь, но пел всегда одну песню. Идет по улице, голосит: “У кошки четыре ноги, позади у нее длинный хвост…” Может слова ему нравились, а может нравился одноглазый Мамочка из “Республики Шкид”, певший эту песню.

     “Бедоносец идет!” — окна захлопывались, калитки прикрывались.

     Колька отношение чувствовал и умело обстановку нагнетал. Тех, кто его не любил, посещал регулярно. Искоса наблюдал. Воспитывал в родственниках христианское терпение.

     Один из дядьев однажды не выдержал Колькиных закидонов, а может из-за того, что тот утопил в колодце новое ведро, и надрал ему уши. Колька посмотрел в глаза дядьке и тихо пообещал:

     — Сожгу гада!

     Дядька боднул головой воздух и угрожающе прошипел:

     — Ах ты, щенок! — но руку не поднял.

     Ночью Колька проснулся и поскакал по своим мальчишечьим делам в дощатую будку в огороде. Услышал шепот, доносившийся из комнаты:

     — Слышь, встал. Ты спички-то спрятала? — дядька караулил Кольку, не спал.

    Жена зашебуршала:

     — Не трогай ты его, спалит ведь и вправду. Нам теперь месяц его караулить?

     Колька понял, что ему поверили и приняли всерьез.

     — Дураки, — сам себе сказал Колька и нарочно зашуршал бумагой, загремел поленьями в сенцах.

     Много раз я спрашивал уже взрослого Кольку:

     — Правда бы сжег?

На что Колька смеялся и честно говорил:

     — А хрен меня знает! Да нет, наверное.

     В тот солнечный день Колька, как всегда обходил деревню. Встретил Ваську, здорового парня, работавшего на конюшне. Васька вел жеребенка. Колька остановился погладить, выудил из глубины карманов кусок рафинада, сунул жеребенку. Тот осторожно взял с ладони кусочек мягкими губами.

     — Куда идешь? — солидно поинтересовался Колька.

     — Да вот председатель велел на бойню отвезти лошака.

     Колькина мальчишеская душа подпрыгнула:

     — Зачем?

     Тот снисходительно усмехнулся:

     — На мясо. Колбасу конскую сделают из него. Он одноглазый, на что он нужен?

     Васька  потянул поводок и, загребая ногами мягкую пыль, побрел дальше.

     Колькины глаза наполнились слезами. Он в два прыжка догнал конюха и дернул поводок из рук.

     — Он же живой!

     Васька отодвинул мальца в сторону и обронил:

     — Мне сказано отвести, веду. Скажет председатель оставить — оставлю. Мне по фиг.

     Колька взвизгнул и вцепился в Васькину руку.

     — Отдай! Я сам схожу к председателю!

     — А чего к нему ходить. Вон он, легок на помине.

     По дороге пылил председательский уазик.

     Колька бросился наперерез:

     — Иван Сидорыч! — заорал Колька, — отдай жеребенка! Я сам буду за ним ухаживать!

     — Здравствуй, Николай, — протянул председатель. Настроение у него было неважнецкое, — не лезь ты! Не суй свой нос, куда не звали.

     Колька нашарил и поднял с дороги камень.

     Председатель Бедоносца знал и рисковать стеклом не стал.

     — Ладно, веди, Васька, обратно,— и как только Колька отвернулся, обнимая за шею жеребенка, погрозил Ваське кулаком.

     Машина уехала, подняв облако серой пыли.

     Васька обернулся на Кольку  что-то шепчущему жеребенку  на ухо.

     — Кольк, он же его завтра опять на живодерню отправит. Это он так, чтобы ты отвязался, — неожиданно для себя бухнул Васька.

     Колька молча вырвал поводок из рук Васьки, тот не сопротивлялся, и пошел по дороге. Он все брел и брел. Они уже давно вышли из деревни, миновали поля, засеянные рожью, перешли вброд мелкую речку.

     Колька хотел есть. Свой утренний обход он прервал, не успев позавтракать. Было ему лет 8-10, но как не пропасть Колька знал. Батя его и на охоту брал, и на рыбалку. В карманах у Бедоносца всегда были коробок спичек и ножичек.

     Колька сгреб сухие будылья, разжег костер, подкопал с краю поля картошки, зарыл в горячую золу. В бездонных карманах нашел в бумажке соль. Пока брел, запасливо нарвал огурцов на чьем-то огороде. Жеребенок пасся рядом. Глаз у него был один, поэтому он ходил по кругу. Колька смотрел на него и слезы наворачивались:

     — Гады! Какие гады! — шептал он.

     Ночь он провел в стогу сена, жеребенка предусмотрительно привязал к какому-то колышку. Проснулся от того, что начали чирикать птички. Колька завозился в сене и вылез на свет. Услышал голоса. На краю поля стоял уазик, а чуть в стороне его отец и дядька, тот который надрал ему уши. Батя тихо говорил:

     — Забери ты жеребенка себе.

     Дядька сопротивлялся:

     — Борь, твой пацан через пару месяцев уедет, на фиг мне одноглазая лошадь? На мясо сдать?

     Батя уговаривал:

     — Я тебе денег на корм дам, ты ж знаешь моего Бедоносца. Мне коня дешевле прокормить, чем председателю дом заново строить. Либо мне поселиться тут и следить, чтобы не сжег кого сынок.

     — Драть его надо! – бухнул было дядька.

     Потом поежился, видимо вспомнив, как сам караулил Кольку ночью. Хмыкнул:

     — Ладно, Борь. Но ты, это, не забудь, что обещал.

     А обещал батяня дядьке мини-трактор. Колькин отец был не последним человеком в районе. Многое мог.

     Колька окончательно вылез из сена и подбежал к говорящим:

     — Батя! Ура!

     Так остаток лета и ходил за жеребенком. Языкатая тетка Марья тявкнула:

     — Уедешь, зарежут твоего коняку!

     Колька, не оборачиваясь, ответил:

    — Вернусь, не будет Мамочки,— так он назвал жеребенка, — спалю деревню.

     — Так посадят тебя!

     — Отсижу! — пообещал Бедоносец, — и приеду, — угрожающе добавил он.

    Жеребенок еще долго жил у дядьки. А куда делся, Колька не рассказывал.