Три слова

В этот раз найти нужный адрес оказалось непросто. Кирпичный домик спрятался в самом центре частного сектора – за серым дощатым забором и неровным строем вишнёвых деревьев. Дом как дом. В памяти ничего не колыхнулось, и только фото на сайте, сделанное каким-то журналистом, доказывало, что я тут уже был.

Припарковаться пришлось у калитки, перегородив почти весь проезд. Но задуманное мной редко занимало много времени. Я вылез из машины и сразу чуть не грохнулся наземь: солнце, вынырнув из-за облаков, выстрелило мне прямо в зрячий глаз, и я не заметил канавку перед домом. Левое колено уже второй день слушалось меня через раз, так что пришлось проверить старенький забор на прочность. Я больно врезался в него плечом, но на ногах устоял, а на шум из дома вышел хозяин.

– Это вы мне звонили? – крикнул он с крыльца.

– Да, по поводу интервью. Я Михаил.

Натянув на лицо улыбку, хозяин приоткрыл калитку и протянул руку.

– Иван. Проходите, мы вас ждём.

Я знал, что ему всего тридцать пять, но на вид дал бы лет на десять больше – морщины, седина. Его голос, движения, даже выражение лица сочетали в себе, казалось бы, несочетаемое – приветливость и подозрительность. Ничего нового, последнее время меня так встречали почти все.

Внутри дома было чисто, обои в мелкий цветочек, белые занавески на окнах, но только сами окна, несмотря на жару, наглухо закрыты, а полы сплошь застелены коврами.

– Это из-за Кати, – объяснил Иван. – Не любит, когда что-то грохочет. Можете не разуваться. И… пожалуйста, не затягивайте.

Я кивнул, пользуясь случаем, отдал Ивану деньги за интервью, потом прошёл в гостиную.

Мама с дочкой сидели в мягком кресле вдвоём. Им это было несложно: обе болезненно худые, невысокие – разве что длинные волосы одинакового медного оттенка так переплелись, что сразу и не различишь, где чьи. Женщина одной рукой обнимала девочку за плечи и старалась не морщиться от боли. Дело в том, что Катя, которой два месяца назад исполнилось четырнадцать, вцепилась в свободную руку матери с такой силой, будто висела над пропастью. При этом Катины глаза, казалось, жили своей жизнь – метались из одного угла в другой, нигде надолго не задерживаясь.

Мы с женщиной обменялись приветствиями, и я сел на диван, стоявший напротив; включил диктофон на мобильнике.

– А из какой вы, говорите, газеты? – уточнила мама девочки, которую звали Светланой.

– Я из интернет-журнала «Страшные вести», интервью будет опубликовано на нашем сайте.

Вполне правдоподобное объяснение – интернет большой, всё стерпит.

В комнату зашёл Иван с подносом в руках.

– Чаю?

Я вежливо отказался, но он всё равно расставил чашки на столике передо мной. Таков ритуал, ничего не поделаешь.

– Итак… Катя, расскажи, пожалуйста, как у тебя сейчас дела.

Взгляд девочки заметался ещё стремительней, она принялась крутить головой, словно пыталась понять, из какого угла прозвучало её имя.

– Она не говорит, – смутившись, объяснила Светлана. – С тех самых пор…

Что ж, и это для меня не впервой.

– Вот как? Ну, тогда расскажите вы.

– Лучше, – тут же принял эстафету Иван. – Сейчас всё намного лучше, но оно и понятно – столько лет прошло. Доктора считают, что Катя делает большие успехи, дают благоприятный прогноз. – Тут Иван позволил себе улыбнуться. – Она свободно ходит по дому, гуляет с нами по саду, а последний год даже выходит на улицу. Нужно, конечно, следить, чтобы там никого не было, но район у нас тихий.

– Это… хорошо, – выдавил я из себя через силу. – Но вы же знаете, что недавно Богомола выпустили из лечебницы. Говорят, он теперь здоров и не опасен. Что вы об этом думаете?

Улыбка моментально слетела с лица Ивана. Родители переглянулись.

– Мне… нам сложно об этом говорить, – сказала Светлана. – С одной стороны он больной человек, ненормальный – это понятно. Но с другой… Его же даже не судили за то, что он сделал, наоборот – его лечили, ему помогали! Разве это справедливо?

– А вообще мы стараемся не возвращаться к этому лишний раз. Хотим просто жить дальше!

Жить дальше… Пустая фраза, за которой тупик, – так мне казалось, когда я смотрел на них. Но не спорить же – я пришёл не за этим. Можно было задать ещё несколько дежурных вопросов, а потом распрощаться, пожав всем руки, как я обычно делал, но только на этот раз к девочке меня не подпустят. Решение пришло тут же. Оно мне не понравилось, но показалось единственно возможным.

Я взял чашку со стола, сделал вид, что обжёгся и разжал пальцы. Чашка стукнулась об стол, Катя вздрогнула, посмотрела на неё, потом на меня, будто только теперь заметив. Я поймал её взгляд. Через касание работать легче.

Уши заполнил невообразимый шум: что-то грохотало, скрежетало, сминалось и рвалось. Будто гигантский пресс давил всё без разбора. А почему будто? Я наконец вспомнил: свалка металлолома. Обстановка квартиры сменилась внутренностями старого дырявого от ржавчины вагона. Катя лежала на полу, растянутая морской звездой, так что руки и ноги указывали точно в углы пентаграммы. Тело девочки покрывала сетка тончайших порезов, от которых не остаётся шрамов – только боль. И Катя кричала. Открывала рот так широко, как только могла, но из него не доносилось ни звука. Или их просто не было слышно из-за адского грохота вокруг.

Кричала ли она тогда? Не помню, я не слышал. Я не видел девочки – только пентаграмму и колдовские символы на стенах. Тогда. А теперь… теперь я буду слушать.

Я взмахнул рукой – крыша вместе со стенами оторвалась и улетела прочь. Снаружи ничего не было, одна пустота. Ещё взмах – пропали путы. Катя поднялась на ноги, попятилась, продолжая беззвучно кричать. Оставалось самое сложное. Я схватил её за плечи, заглянул в глаза, как смотрел сейчас в реальном мире, усилием воли затянул весь шум в себя. Голова взорвалась от грохота, и сразу всё стихло. Прошла секунда или вечность, а потом раздался крик.

Я понял, что меня тащат по полу, уже когда оказался в прихожей.

– Проваливай нахрен! – крикнул Иван и рывком поставил меня ноги. – Ты понимаешь, чего наделал, а? Ей же лучше было, а сейчас чего? Нахрена ты с ней в гляделки стал играть?

– Ты что, не слышишь?

Вопрос был риторический. Катины крики наполняли дом. «Он! Он! Убейте его – убейте! Это он!» – и так по кругу. Девочка обрела дар речи. Иван уставился на меня, но он видел не Богомола, не маньяка, долгие месяцы похищавшего и мучившего детей, не то лицо, что показывали по телевизору, печатали в газетах. Об этом я позаботился.

Кстати, о лице – в самом его центре словно разгорался пожар. Я дотронулся до свёрнутого на бок носа и зажмурился от боли.

– Сам виноват! Говорил тебе, прекрати пялиться, а ты словно оглох, а она давай орать – что мне было делать?

Иван открыл дверь и совсем не дружескими толчками проводил меня до калитки. От последнего я всё-таки упал. Хлопнула калитка, потом дверь. Крик тоже вскоре затих. Через пару дней у Кати не останется даже воспоминаний. Она действительно сможет просто жить дальше.

Ну а я дождался, когда стихнут последние отголоски в моей голове, и забрался в машину. Глянул на себя в зеркало – хороший у Ивана удар. Досчитал до трёх, взмахнул рукой. Кости с тошнотворным хрустом встали на место. У меня зазвенело в ушах, к горлу подступила тошнота. Не так больно, как я заслуживаю. Стоило вообще оставить всё как есть, что чувствовать боль каждую секунду, но это был не последний адрес на сегодня.

Я отложил зеркало и только теперь заметил, что едва удерживаю его левой рукой. Сразу три пальца меня больше не слушались. Вправить нос – это мелочь, но чтобы восстановить сломанную психику за один раз, нужно столько сил, что они калечат самого колдуна. Разбить бы это на десяток сеансов, но… такого варианта нет.

***

Честно говоря, мне кажется невероятным, что для всего мира с ареста Богомола прошло почти шесть лет. Последний ритуал тогда чуть меня не угробил. Вся сила, накопленная через чужие страдания, стала моей, но я даже говорить связно не мог, не то что колдовать. Арест, следствие, экспертиза – всё прошло где-то за кадром. А с началом терапии я словно просто заснул. Мой кошмар начался сразу после пробуждения, а некоторые уже научились с ним жить.

Аня, например, в прошлом году окончила школу и поступила в медицинский, о чём теперь и рассказывала мне под бдительным взором своего парня. Крохотная кухня с трудом вмещала нас троих, пахло чем-то слегка пригоревшим – совсем по-домашнему.

– Учиться буду на психиатра – понятно, почему. Да я и сейчас уже, можно сказать, по профилю работаю в волонтёрах. Кстати, с Сашей мы там и познакомились.

Я не стал ничего уточнять, но на волонтёра Саша похож не был – скорее на питбуля-телохранителя. Мы беседовали уже минут десять, и за это время он только пару раз хмыкнул, а всё больше хмурился и хрустел пальцами. Аня говорила много и, кажется, охотно, только по внешнему виду можно было понять, что даётся ей это нелегко. Она сидела на стуле с ногами, обхватив колени, и чуть заметно раскачивалась. На ней были спортивные штаны и безразмерная толстовка с капюшоном, кисти рук она прятала в рукавах, глаза – за стёклами очков.

– А как вы относитесь к недавнему освобождению Богомола?

Я спрашивал Аню, но ответ прилетел с другой стороны:

– А как можно относиться к тому, что этот упырь на свободе? Шесть лет на кровати провалялся и теперь не при делах – справедливость, сука!

– Саша!

– Что? Я сколько мог, держался. Послушать, так у тебя всё хорошо и даже замечательно. А кошмары? Крики по ночам? Таблетки горстями? С этим куда?

Под градом вопросов Аня вжалась в спинку стула, упёрлась подбородком в колени. Её ответ прозвучал очень тихо, но вполне уверено:

– Это пройдёт.

Саша после этого наоборот – нахохлился, надулся.

– Прости, – сказал он наконец. – Не хотел тебя задеть.

Я с трудом подавил вздох. Везёт парню – может просто попросить прощения. Ну да ладно. Я узнал всё, что нужно.

– Что ж, спасибо за уделённое время. Ссылку на интервью пришлю вам сразу, как его опубликуют на сайте.

Саша пробормотал что-то вроде «не трудитесь» и сделал вид, что не заметил протянутую руку. Аня, к моему облегчению, не последовала его примеру. Всё-таки через касание работать намного легче.

888

Не помню, как спустился по лестнице, – чёрт бы побрал пятый этаж без лифта! Я едва держался на ногах, грудь сдавило невидимым обручем. Шатаясь, побрёл через двор к припаркованной машине. Ещё на полпути понял, что не дойду, не доберусь до конца списка.

Неожиданно кто-то подхватил меня под локоть, отвёл в сторону и усадил на закопанное в землю колесо. Боль прошла, будто и не было. Отдышавшись, я посмотрел на своего спасителя.

– Так вы правда колдун? – В тихом Анином голосе вопрос едва угадывался. – Тогда всё по-настоящему было?

Я решил не отпираться.

– Правда.

– Я вас не узнала, и голос другой.

– Так и задумано.

Какое-то время мы молчали. Я знал, что должен сказать, но не верил, что имею на это право.

– Что, даже не спросишь, зачем я это делал?

Аня пожала плечами. Сбросила капюшон, расправила светлые волосы.

– Какая теперь разница? Там, на кухне, то, что вы сделали, это… Я всё забуду, да?

Я кивнул.

– Но я не хочу.

– Что?

– Мне это нужно, чтобы понимать других. Чтобы знать, насколько на самом деле всё бывает плохо. Это моя точка отсчёта.

– Ты не понимаешь, у тебя кошмары…

– …из-за этих воспоминаний, – закончила за меня Аня. – Я собираюсь стать психиатром, помните? Всё я понимаю.

И она первой протянула руку. Я качнул головой.

– Теперь необязательно.

Один взмах – и я остановил запущенное забвение.

– Какое-то время кошмаров не будет, потом вернутся, – сказал я, чувствуя вкус цианистого калия на языке. Даже то немногое, что могу, мне сделать не позволили.

Но Аня вдруг… улыбнулась?

– Необязательно.

Она пошла домой, но сделав несколько шагов, обернулась

– Да, если это вдруг важно, то я вас простила.

Важно? Да десять миллионов вольт не ошеломили бы меня сильнее, чем эти три слова!

– Что? Правда?

– Да. Не знаю точно, когда; не уверена, почему, но простила.

Я постарался принять услышанное, свыкнуться с той новой реальностью, которую оно породило. Получилось не сразу.

– Когда меня выпустили, я хотел сразу это всё и закончить, но потом решил, что сначала исправлю хоть что-то. А если хотя бы трое меня простят, то буду жить дальше.

– И которая я по счёту?

– Первая.

Губы девушки снова растянулись в улыбке – теперь уж наверняка искренней.

– Тогда с почином, – сказала она и зашагала прочь.

Какое сегодня число? Из всех возможных мыслей эта оказалась первой. Казалось очень важным это знать – просто необходимым. Я отыскал дату в календаре на мобильнике и подписал: «Прощён». Покатал слово на языке, но вслух произнести так и не решился. Потом, почти не хромая, дошёл до машины, сел, завёл мотор, пристегнулся.

И поехал по предпоследнему адресу в списке.