Вуду-вата

(отзыв на рассказ «Вата»)

Я разбил рассказ на блоки описаний и примерно сравнил количество знаков в описании свойств и качеств героини расказа (Лены), ее отца, и состояния «ватности» (в разных проявлениях) героини. Всего в рассказе примерно 13620 знаков (все подсчеты знаков даны с пробелами). Блок описаний Лены – 1820, описание отца – 1349, описание «ватности» – 1500 знаков. Поскольку «ватность» это тоже описание героини, то блок описаний Лены сразу вырастает до 3300-3400 знаков. В этом случае, блок описаний отца уступает блоку описаний героини в знаках почти в три раза.

По причине трудоемкости, количественный анализ проведен очень поверхностно. Частотный словарь не составлялся, семантическая разбивка не проводилась (это было бы интересно, но нет инструментов под рукой).

В общем-то, понятно, что рассказ подается глазами Лены, и она в нем – главное действующее лицо. Но рассказ построен сложнее. Лены в нем почти нет, разве что тень.

25% текста, а это, примерно, каждое четвертое слово, отданы преимущественно для критического, негативного описания Лены. К Лене прилагаются дегуманизирующие, унизительные высказывания, касающиеся ее внешности, ее моральных качеств и ее жизненных умений.

Если обвинитель Лены представлен весьма основательно, то защитник – не представлен никак. Оказывается, у Лены практически нет позитивных качеств.

И вот здесь – забавный момент: мы видим, что в рассказе даны три точки зрения на героиню: отца, самой героини, рассказчика (дочку я не разбирал). Все они, как ни странно, в основном совпадают по оценке и все одинаково безжалостны к Лене.

Получается довольно странная ситуация – в рассказе, фактически, только одна точка зрения, разделенная на троих. Кому она принадлежит и какая она? Это интересно...

Рассказ начинается с рефлексии героини о своем приезде к отцу. Событие подается в негативном аспекте со словами «любое направление и цель, от продуктового супермаркета до вокзала, мол, катись-ка восвояси, дорогая, замуж выскакивала, отца не спрашивала, не нужен отец был, а как хвост прижало, прибежала…» Похожий пассаж о вернувшейся (блудной?) дочери повторяется в машине.

Если библейский персонаж с сочувствием отнесся к блудному сыну, то отец Лены внешнего сочувствия, похоже, не проявляет. Более того, не упускает возможности уколоть дочь ее виной.

Мне кажется, весь рассказ построен вокруг чувства вины героини – на протяжении всего рассказа ее ставят в ситуация безнадежного оправдания. Догадка подтверждается ниже по тексту: «она неслушная, дурная и дрянная девчонка, у всех дети, как дети, а у него паршивка, мотает нервы, а ведь ему и так не сладко, матери то что, матери уже все равно, а вот ему, каково ему…»

Интересный момент: Лена собирает с пола «свое сокровище» («Лена ползает на четвереньках, собирая свое разлетевшееся сокровище — комочки боли, с пугающей красной точкой»). Сильный образ принятия и хранения в себе боли (вины) за смерть матери, совмещенный с жалостью отца к себе. Что боль (вата с кровью) теперь хранится в героине – понятно по следующим строкам: «А вата повсюду, целые ватные горы, моря, океан… Лена барахтается в ней, желая выбраться... теряется в вате. Вата набивается в уши... забит нос, и рот до самого горла. Там комок, большой комок ваты... но вата душит... Вата душит.»

Прекрасное описание «душной» вины: немоты, слабости, невозможности защититься и, что самое страшное, принятие и признание правоты агрессии к себе. Психологи, работающие с детскими психологическими травмами, много и увлекательно расскажут об этом.

В пользу центральной темы вины говорит рефлексия героини. Определение вины можно свести к субъективному, негативно окрашенному переживанию причастности к отрицательно оцениваемому окружающими событию. Лена очень негативно отзывается о себе, часто обвиняя себя: «Поделом. Не будет рот разевать, ворона», или «полорукая, корова неуклюжая».

Еще один довод в пользу гипотезы вины – финал. Героиня просит прощения, говорит «Прости, папа» (если нет вины, то – за что?) и ее «отпускает» – по небу плывут ватные облака.

В чем вина героини, мы не узнаем. Понятно только, что она «плохая» и должна за это страдать. Это тоже знаковый момент. Вина подается как судьба – ни за что. Трагедия в античном исполнении. Просто так. Виновата в том, что толстая, близорукая, безобидная, неумелая, что нелюбима, что неудачница по жизни, что умерла ее мать, что отцу было тяжело.

Описание действий и проявлений Лены в рассказе (вероятно, не полный список): «застывает, не поворачивается, тело теряет чувствительность, становится ватным, обнимала, как корова, большая и неповоротливая, вздрагивает, потирая место ожога, не будет рот разевать, ворона, не слушает, чашку разбила, улыбается, отодвигается, большая, пыталась, пальцы выпускают, язык сам мелет что-то, мама уронила, разворачивает, читает нараспев, мимо пройдет, еще и наступит сослепу, бежит, тяжело переставляя толстые неподъемные ноги, тело колышется. Килограммы плоти переваливаются, Трещат колени, поясницу разламывает. Спустя несколько шагов одышка, сдергивает очки, утирается рукавом, останавливается, дыхание вырывается со свистом. Горло горит. Сердце… Чертово сердце долбит, ухает. Шумит в ушах, как рукой снимает, не отошла от бега, тревога холодит внутри, тянет, шепчет одними губами, бестолково крутит головой, топчется на месте, голова идет кругом, понятия не имеет, не умела держать лицо, пытается ухватить дочь, прижать, шепчет, напряженно вглядываясь вдаль, пытаясь разобрать, хватает Ладу на руки, целует зареванное личико, трогает губами лоб, подчиняясь, делает несколько шагов, она бредет, бредет, проносится в голове, но паника сжирает мысли, не может сообразить, куда им бежать, что… что надо делать, подавилась (ватным комом), подавилась, не может крикнуть, не может дышать, тайком утаскивала, прячет, ползает на четвереньках, собирая (ватки), барахтается в ней, желая выбраться, не знает, в какую сторону, теряется (в вате), хочет закричать, останавливается, не может поверить, приготовилась бежать следом, набрала дыхания побольше, чтобы карабкаться на бугор, силясь поспеть за уходящим, подготовилась к упрекам и насмешкам… Спросила, не задумавшись, и осеклась, распластавшись на покрывале, сняла очки, смотрит в небо.»

Обращаясь к себе в третьем лице, Лена воспроизводит, вероятнее всего, запомнившуюся в детстве оценку себя. То есть, фактически, ее оценка себя это тоже голос отца в ее голове.

Показательно, что и рассказчик (лирический герой) тоже принимает сторону осуждения: в тех эпизодах, когда рассказ ведется от лирического героя, его оценка Лены негативна до крайности. «Сама виновата», – как бы говорит мне рассказчик.

Итак, у нас три точки зрения на героиню (отец, рассказчик, сама Лена) и все они несообразно критичны. Фактически, это один голос и его тройное эхо. Героини-то, по сути, и нет. А есть ватная, сделанная из боли кукла, как на фотографии к рассказу.

Голос отца героини. транслируемый рассказчиком – для меня наибольшая загадка и разочарование. Получается. что всюду – отец, и рассказчик – тоже отец героини, и весь рассказ ведется от лица одного человека, обвиняющего свою дочь в ... ничем. Тотальное подавление голоса – хороший ход. Даже писк не прорывается в оправдание.

По сути, на протяжении всего рассказа, в три голоса (один из которых – внутренний голос Лены) героиню возят лицом по грязи. Ни оправданий этому не приводится, ни объяснений. Что она толстая, неуклюжая и близорукая – это объяснение для взрослого мужика? Да нет, это истерический перенос – вымещение неудач на слабом.

Три голоса: отца, «внутреннего отца» в Лене и рассказчика, сводятся в один Голос обвинения. Интересно, что у отца нет имени и его Голос позволяет относиться к нему как к Отцу, находящемуся вовне и внутри Лены, везде.

Отношение отца к дочери меняется на спокойное, когда подтверждается его правота относительно нее: Лена заблудилась в лесу с ребенком и показала себя как неумелая, ни на что не пригодная, но наконец-то сделавшая «как сказано». То есть, внутренне приняла позицию отца о своей никчемности и неприспособленности. Для самой Лены второй такой точкой принятия правоты отца, официальным подтверждением его полной власти, становится ее извинение перед ним.

Описания отца героини разделяюся поровну: примерно половина – «суровый отец», и половина – «любящий отец». Это, в общем-то, отчетливый миф об Отце.

Описание проявлений и действий отца в тексте (вероятно, не полный список): «бросает, не выносит, высмеет, вспылит, не выбросил (игрушки), (при взгляде на дочь) улыбка спадает, курит, рявкает, (его) бесит, На бугры сбегаю, под землей видит, мелькает, будет ругать, (тебе) попадет (от деда), замечает, звонко шлепал, выкручивал ручонки, сообщал ей, какая она неслушная, дурная и дрянная, сказал, идет прямо к ней, не орет, не хмурится. Глядит прямо, открыто, глаза не прячет, не отводит, не закатывает, спускает (Ладку) с рук, обнимает (Лену), (губами) прикасается (к ее лбу), Смотрит с прищуром».

Перемена в описании приходится на момент «принятия» Леной «правоты» отца.

Вина в рассказе не меняется, остается неизменной, не реализуется. И выхода нет. Вина – тотальна.

Относительно довольно сильного языка изложения, неизменяемость основного мотива удивляет. Вина принимается без обсуждений, без выхода, как наказание за существование. Просто библейские мотивы. Это делает вину всепроникающей, религиозной.

Дополнения (о чем интересно упомянуть в связи с рассказом, но что можно и не читать).

Есть такой грибок «кордицепс однобокий», паразитирующий на муравьях. Заражает муравья, развивается в нем, убивает его, прорастает сквозь него. Отец Лены что-то вроде такого проросшего гриба. Заразил, убил и пророс.

Лена как вуду-вата в руках колдуна, отнявшего детство, набившего дочь болью как ватой, лишившего радости жизни.

Образ Отца напоминает Лесного горе-царя (из рассказа этого же автора «Лесной царь») в стадии помешательства. Все виноваты, он сам просто жертва обстоятельств, и все подвластные ему за это ответят жизнями.

Не совсем доведен до смыслового завершения образ дочери. Я бы интерпретировал ее присутствие как жертву отцу за право жить (Лена отдает дочь в жертву Отцу за право жить). Такой вот инвертированный Авраам.

Облака в финале – отлетающая ватная душа.

Технически, рассказ построен «временными петлями». Изложение останавливается на событии, ассоциируемом с прошлыми переживаниями, из которых мы узнаем о прошлом героини, следует поясняющее воспоминание, потом действие продолжается.

Метафоры ваты частично (вата в голове, облака ваты) поношены. Сильные образы: ватка с точкой крови, дочь не играет в мягкие игрушки, любит твердое, угловатое Лего.

Рассказ насыщен библейскими отсылками. В начале – притча о блудном сыне, в лесу – отчаяние Ионы, в сцене встречи – отец «спускается с бугра, идет прямо к ней, не орет, не хмурится», отчетливо спасает заблудшую овцу.

Символически – рассказ о сильном, ловком и справедливом, беспричинно удушающим слабого. А и правильно, сама виновата! – раздаются голоса. Такой вот социал-дарвинизм. А зачем?