Детская память

Может, блог Marbel всколыхнул, но вчера так ясно всплыло в памяти... Картинка из инета, но близко.

Вчера шла вечером на каток, «срезала» дворами. Жителям мегаполисов трудно это представить: среди капиталки у нас есть времянки, которые «нет ничего более постоянного». Это бараки. Люди в них живут вполне обычные, не асоциальные. Просто люди. Рядом ставят бани, будки собакам, паркуют машины. Такого не много, но есть. Там чисто, но… странно. И вроде как не частный сектор, но и не город.

Но не о том сейчас речь. Зима, темнота, бани топят, тропа, протоптанная в сугробах… И вспомнилось мне, как в дошкольном детстве повезли меня деревню показать. Поехали мы зимой к дедову брату.

Ехали долго. Км. 300 от города. В машине я переслушала все стариковские разговоры, переиграла все игры с куклой, книжку мне читать не разрешили:

— Укачает.

— Глаза испортишь.

Удивительно: мне лет шесть было, а я помню все до мельчайших ощущений. Правда не от начала до конца, а эпизодами. Но они до того яркие, что и цвет, и запах, и наощупь.

Деревня пахла. В морозном воздухе стоял запах топящихся печей.

Печь была огромная с лежанкой.

Я устроилась там с куклами и котами. До деревянного потолка достать рукой, чуть изловчившись, можно перебраться на полати. Этот мир тепла и уюта под потолком избы до сих пор кажется самым безопасным. Хоть при каждом моем движении баба Лида с бабой Шурой наперебой вскрикивали:

— Осторожно!

И получалось у них совершенно одинаково в унисон. Когда дедам надоело, они прицыкнули на бабушек, а не на меня, со словами: «Свалится, ученей будет»

И я стала, больно не было, видимо, бог бережет детей и пьяных.

Другая печь была голландка, большая, круглая, в комнате. Возле нее было уютно рисовать кошек и смотреть в окно на сугроб.

Потрясла корова. Огромная буренка, сладко пахнущая, с роскошными ресницами, которым позавидовала бы любая жертва модной индустрии современного наращивания. От коровы меня могла отвлечь только собака.

Его звали Кедр. Он был овчаркой. Только непомерно огромной овчаркой. Восточно-европейские и так не маленькие. Но порой встречаются чудеса природы. Кедр был огромен. Сидя, он был выше меня шестилетней почти на голову. Он первый встретил меня в другом мире под названием деревня.

Пока старики по приезду обнимались, я ускользнула к сторожу и обняла его. Кедр обалдел от неожиданности и не смог ни гавкнуть, ни откусить мне голову, ни проглотить целиком.

Увидев это, старики, наверное, поседели бы, но дальше уже было некуда. Дед Василий осторожно подошел к своему гиганту, взялся за ошейник, готовый к «закрутке», а баба Шура метнулась и, подхватив меня на руки, уволокла в избу. Мои старики меня отчитали за глупости и непослушание. По рассказам хозяев, Кедр очень злой и опасный. Вся деревня знает его норов и относится с уважением к караульным качествам. Как он вытерпел такое панибратство, осталось загадкой. Но даже после рассказов страха перед ним у меня не было, и к вечеру уже и старики смирились, что я навожу порядок внутри собачьей будки и «мне бы тут пожить, да, жаль, зима».

А вот кого я, действительно, испугалась - это поросенок. «Поросенком» его звали деды, обсуждали его вес, цифры не помню, мне они ни о чем не говорили. Собирались идти его смотреть, кормить. Я все ждала, а все сидели, обедали и не шли. Я представляла, как я поглажу щетинку на спинке, нажму пальцем на пятачок, а если он не сильно грязный, даже поцелую. Поросят я видела по телевизору и на милых картинках в книжке со стихами Чуковского. Корней Иваныч много писал про хорошеньких свинок.

Наконец мы все пошли кормить поросенка. Мы почему-то не взяли морковки. Зато взяли два каких-то ведра с каким-то … пойлом, иначе я не могла это определить. В моем детском лексиконе это было самое подходящее слово.

Мы дошли до конца двора, за коровник, остановились у крепко сколоченного загона. Дед взял меня на руки, видимо, чтобы я не полезла обнимать еще и свинью.

Я заглядывала вниз через загон, и ждала, когда же выбежит поросенок.

— Где же он?

— Вот.

— Где?!

— Да вот же, лежит.

И тут внизу зашевелилось.

Я думала, в загоне стоит большой старый диван, чтоб поросенку было уютно. Вдруг диван зашевелился, задышал, зарычал и захрипел. Он еще визжал, но чем он это делал и где у этой туши был рот, я не увидела, я уткнулась деду в шею и разревелась от ужаса. Это первый раз, когда фантазии так резко не совпали с реальностью.

Дома меня быстро успокоили две кошки, такие же всепонимающие, как моя собственная Мурка.

С бабой Шурой мы пекли блины в печи, их не надо было переворачивать, они пеклись сразу с двух сторон. Их ели со сметаной. Специально для меня купили «магазинную», от домашней я отказалась, объясняя, что с «маслом» не люблю. У всех Макаровых был культ детей, не только у моего родного деда. А вечером мы пошли катать меня на санях. Вообще мы поехали на колонку за водой. Набирали ее во фляги и везли на огромных, для меня, санках. Потом бабушка катала меня по дороге среди не менее огромных сугробов. Вообще, там все было огромное, гораздо больше. чем я себе представляла до встречи с реальностью: огромные печи, чугунки, сковородки, собаки, коровы, поросята, простигосподи, сугробы и количество звезд. Мы смотрели в звездное небо и вдыхали «печной» дух.

Вот попади я в Пушкинское Лукоморье, где чудеса, где Леший бродит, и все такое… впечатления не перебили бы воздействия этого одного деревенского дня.

Никого из них нет уже десятки лет. Последняя ушла баба Шура. Из благоустроенной городской квартиры, в которой все годы скучала по своему дому, просыпаясь в пятом часу с ощущением, что проспала дойку.