Трансфузия доброты
Кажется, я становлюсь плохим человеком...
— Что там, доктор? — спросил я с замиранием сердца.
Доктор оторвался от результатов анализов и взглянул на меня, неодобрительно сморщившись.
— Да тут у вас целый букет, голубчик. Жадность, лживость, лицемерие. Трусость, правда, под сомнением, а вот подлости — так просто запредельная концентрация. Как же вас так угораздило?
— Да там, — замялся я, — такая история...
— Смелей, смелей! — подбодрил меня доктор, — Как всякой гадостью заражаться — все герои...
...Она была прекрасна. Красное платье в пол с соблазнительным вырезом на спине. Ее рыжие локоны просто сводили меня с ума. А эти зеленые глаза! Таких я больше не видел ни у кого.
Леночка была менеджером по персоналу в нашей компании. Моя милая кадровичка Она не отвергала моих ухаживаний, вовсе нет. У нас даже была как бы любовь. Но она всегда ускользала из моих пальцев, словно золотая рыбка. В общем, до кульминации дело никак не доходило. И потому сегодня я собирался произвести на нее неизгладимое впечатление. Сразить наповал. Окончательно завоевать ее сердце. Ну, или как там это еще называется.
Да, я был на высоте. Чудесный ресторан. Зал с нереально высокими потолками. Тяжелые портьеры. Скрипка и рояль. Роза в длинной узкой вазе. И вино, вино, вино. Черное, как кровь. Терпкое как вожделение. Разве она сможет устоять?
Я отпустил такси у ее подъезда, надеясь на прекрасное продолжение вечера.
Но она лишь тихо засмеялась, ускользнув от моего поцелуя и дверь захлопнулась перед самым моим носом.
Я разочарованно вздохнул, засунул руки в карманы и задрал голову. Черное небо было усеяно звездами. Где-то совсем рядом насмешливо пели цикады. Я постоял так, какое-то время перекатываясь с носков на пятки, оценил ситуацию и решил идти домой. Восвояси, что называется.
Да пропади все пропадом! Погода была отличной. Теплая летняя ночь заполнила чернильной темнотой пустынные улицы. Я шел, нарочно шаркая ногами, и настроение мое улучшалось с каждым шагом. Жизнь продолжается. Все равно она будет моей. Не сегодня, так завтра.
Дорога моя лежала через пустырь, посреди которого вдалеке сиротливо стоял одинокий фонарь. Так и ноги себе можно переломать. Но делать нечего. Приняв далекий фонарь за ориентир, я, вглядываясь себе под ноги, осторожно пошел дальше.
— Эй, аллё! — услышал я вдруг за спиной, — Стоять!
— Какая прелесть! — с тоской подумал я, — Классический сюжет. Ну а чего еще следовало ожидать темной ночью на безлюдном пустыре?
Я обернулся. Предчувствия меня не обманули. Неподалеку от меня была чья-то массивная фигура, облаченная в спортивный костюм. Бритая голова с массивной челюстью, из-за отсутствия шеи сразу переходящая в неестественно широкие плечи. Руки, расставленные колесом из-за огромных бицепсов. Как-то карикатурно даже. Впрочем, все как положено.
— Сюда иди! — бесцеремонно велела мне фигура.
— Тебе надо — ты и иди, — огрызнулся я.
— Я не понял, — предсказуемо возмутилась фигура, — Ты что, бессмертный что ли?
— А ты проверь, — предложил я.
Фигура решительно направилась в мою сторону.
Вот дурачок! В жизни у меня довольно неприветливый вид. Колючий взгляд глубоко посаженных черных глаз и сломанный в нескольких местах на всевозможных соревнованиях и чемпионатах боксерский нос. Увидь он сейчас все это, вряд ли стал бы связываться со мной. Да только что ему видно во тьме ночи? Невысокий силуэт в строгом костюме, да галстук на белой рубашке. Легкая добыча. Ну-ну...
Расстояние между нами стремительно сокращалось. Мой новый друг, широко шагая, приближался ко мне, на ходу извлекая из карманов спортивного костюма новехонький медицинский аппарат.
Ах, вон оно что! Меня сейчас будут грабить. По последней моде. Как же, слышали.
Если совсем недавно на темном пустыре одинокий путник легко мог лишиться кошелька, часов или новых итальянских туфель, то сейчас — совсем другое дело. Гопник нынче пошел утонченный. Пренебрегая материальными благами, он хочет сразу достичь просветления, минуя необходимость совершения всяких суетных действий. И на помощь в этом ему пришли новые технологии. Сжираемый комплексами, теперь он хочет вас лишить того, чего остро недостает ему самому — честности, отзывчивости, сострадания и искренности. И ему будет приятно и спокойно от осознания того, какой он стал хороший. А вы... А на вас ему наплевать. Пока, во всяком случае.
Вслед за аппаратом из кармана спортивного костюма последовали пакетики с трубочками для капельницы. Все стерильно. Ты смотри, какой чистюля!
Тем временем он уже добрался до меня и, замахнувшись свободной рукой, попытался ударить. Что ж, мы этого давно ждали. Поднырнув под вытянутую руку, я провел стремительный апперкот в солнечное сплетение. Бедняга захрипел и согнулся пополам. Едва он попытался выпрямиться, я нанес ему уверенный правый боковой в подбородок. Незадачливый грабитель рухнул как подкошенный. Все. Глубокий нокаут. Трибуны ревут. Рефери отсчитывает секунды...
Я довольно усмехнулся и зашагал прочь... но вдруг решил вернуться.
Клянусь, раньше я никогда бы этого не сделал. Но пьянящий вкус победы и жажда возмездия, подогреваемая выпитым за вечер вином, неумолимо толкали меня на новые подвиги. Мне показалось, что я на мгновение услышал робкий голос совести, но я сразу же отогнал от себя это наваждение, едва помотав головой. Нет, ну а что? Явление это новое, за него даже никакая ответственность не предусмотрена. Так что ничего мне за это не будет. Тем более, он первый начал.
Я подобрал лежащий рядом с безжизненным телом аппарат и пакетики с капельницей. Как это происходит я уже много раз видел в навязчивой рекламе. Вроде все просто. К тому же, если этот олень собирался совершить данную процедуру, я уж точно как-нибудь смогу. Сомневаюсь, что он доктор медицинских наук.
Я нажал кнопку в центре аппарата и он, тихо зажужжав, загорелся приятным матовым светом. Некоторое время я разглядывал его, изучая его кнопки и надписи над ними. Ну вот, ничего сложного. Здесь один выход, написано «донор», с другой стороны — второй, «реципиент». Что ж, все понятно.
Я поочередно вскрыл пакетики с капельницей и присоединил трубки с иглами к аппарату. Иглу со стороны донора я прямо через ткань спортивного костюма воткнул в плечо несостоявшегося разбойника. Тот тихо простонал в ответ.
— Только дернись, — сказал я ему, — я тебе тогда...
Я скинул пиджак, насколько смог закатал рукав рубашки и, зажмурившись, ввел иглу себе в плечо. Затем снова поднес к лицу аппарат и нажал кнопку с надписью «АНАЛИЗ».
— Так, что это тут у нас? — бубнил я себе под нос, разглядывая всплывшие на дисплее надписи.
Нет, отрицательный регистр я даже смотреть не буду. К чему мне знать, что творится в его черной душе? А в положительном у нас... Трудолюбие? Откуда у него трудолюбие? Чего же он тогда здесь такой трудолюбивый делает? Чувство юмора... Нет, не нужно мне его чувства юмора... Оптимизм? А вот немного дополнительного оптимизма мне бы сейчас было очень кстати...
Я поставил галочку в окошке нужной строки и нажал кнопку «СТАРТ».
Аппарат снова тихо зажужжал и я почувствовал как становится легче дышать и тело мое наполняется какой-то беспричинной радостью.
Видимо тогда я и подхватил всю эту заразу...
— Понятно, — многозначительно вздохнул доктор.
— И что теперь делать? — уныло спросил я.
— Лечиться, — ответил доктор, — что ж еще? Учитывая, чего вы тут нахватались, вам предстоит длительная коррекция.
— Насколько длительная? — осторожно поинтересовался я.
— Думаю, где-то полгода, — задумчиво произнес доктор.
— А можно побыстрей? — жалобно спросил я, представляя, как один за другим рушатся все мои планы.
Доктор возмущенно поднял брови.
— Ну ведь есть же какие-нибудь методы? — я с мольбой сцепил пальцы.
— Есть, — кивнул доктор.
— И что это?
— Доброта, — ответил доктор, — Все лечится добротой. Только она способна победить все человеческие пороки.
— В смысле? — я насторожился, вдруг подумав, что доктор просто издевается надо мной.
— Быстро вам поможет только евгениотрансфузия.
— А что это такое?
— Переливание, — снисходительно пояснил доктор, — Трансфузия — это переливание. Гемотрансфузия — это переливание крови. Евгениотрансфузия — это переливание... доброты.
— И как бы мне... — осторожно начал я.
— Да никак, — с досадой махнул рукой доктор, — Доноров нет. В наш жестокий век у людей для самых близких своей-то доброты не хватает. А уж чтобы с чужим поделиться с кем...
Он снова вздохнул.
— Последний такой донор был... — доктор, сосредоточенно нахмурившись, стал рыться в своем компьютере. Вдруг лицо его просияло.
— Да вы просто счастливчик! — воскликнул он, — Вам просто несказанно повезло! Есть подходящий донор. Наш самый лучший донор.
— То есть — я могу рассчитывать? — спросил я.
— Ну конечно, — обрадовал меня доктор.
— Значит, мне перельют..., — я запнулся, — ...доброту... этого вашего донора?
Доктор радостно закивал в ответ.
— А как же он сам потом...без доброты?
— Доброта — ресурс восполнимый. — ответил доктор, — А у хорошего человека она так и вовсе не убавляется ничуть.
Он с упоением принялся рассказывать мне про этого донора, нахваливая, какой это прекрасный человек, который, несмотря на все невзгоды, сумел сохранить в себе все самое лучшее, доброе, светлое. Но я его уже не слышал. Я думал о том, что мне теперь не придется лечиться целых полгода и, благодаря этому, планам моим суждено будет осуществиться. И мы с Леночкой возьмем отпуск, и серебристый самолет унесет нас туда, где синее море и белый песок...
— Вот такой это замечательный человек, — подытожил доктор.
— Ну так давай, айболит! — заговорщицки подмигнул я ему, — Тащи сюда этого донора. А мы с тобой уж потом договоримся как-нибудь.
— М-да, — укоризненно покачал головой доктор, — вас, действительно, срочно надо лечить.
— А все-таки мне фартануло, — думал я, лежа в ярко освещенной больничной плате, — Сейчас сделают мне это переливание и я снова стану хорошим человеком. Хотя, если честно, сам я в себе каких-то особых изменений не заметил. Только Леночка постоянно гундит, что я превращаюсь в самодовольного жлоба, да еще и результаты анализов... Что ж, со стороны оно, конечно, виднее.
Но сейчас все вернется на круги своя и я снова, на радость Леночке стану тем, по кому она так скучает. И тогда я точно все успею. Мы с Леночкой махнем в теплые края, на берегу моря напьемся какой-нибудь Пина Колады, забуримся куда-нибудь в пальмовую рощу и там, на белом песочке я ее, родимую...
Я мечтательно зажмурился.
Тут дверь палаты открылась и две медсестры, бережно поддерживая под руки, завели маленькую старушку в больничной сорочке. Она шла, громко шаркая тапками, и подслеповато щурилась по сторонам.
— А вот и наш донор, — подумал я и наморщил лоб в недоумении, вспомнив рассказы доктора, — Да нет ей ста, от силы шестьдесят-семьдесят. Молодец, бабуся. Только зачем ей все это надо? Внуки небось заставляют. Денег хотят. Ждут-не дождутся, когда она зажмурится, чтобы сразу же начать ее добро делить. Квартиру там, дачу, и еще чего нажито. А пока пусть так еще денег заработает. Одни уроды кругом.
Медсестры аккуратно уложили старушку на кровать слева от меня, поправили ей подушку. Старушка повернула голову в мою сторону и ласково улыбнулась. Растянув в ответ губы, я изобразил вежливую улыбку.
Одна из медсестер включила находящийся между нами аппарат, поразительно похожий на тот, что был у огромного гопника на пустыре.
— Вы готовы? — спросила она, повернувшись ко мне.
Я согласно кивнул в ответ. Медсестра протерла мне плечо ваткой и ввела иглу. У нее была легкая рука, я почти ничего не почувствовал. Потом они занялись старушкой.
— Не крякнула бы только она сейчас, — с опаской подумал я, — Шутка ли, в такие годы быть донором... Вот отдаст Богу душу прямо во время переливания. И что тогда? Да и ничего. И так уже пожила — дай Бог каждому...
— На-чи-на-ем, — по слогам произнесла медсестра.
Я услышал, как тихо зажужжал аппарат и почувствовал, как через плечо по всему телу разливается приятное тепло.
— Доброта переливается, — подумал я, — странное ощущение. Чья-то доброта втекает в твои жилы, разносится по телу, согревает душу, делает тебя совсем другим человеком. Кто-то чужой делится с тобой своей добротой. И не жалко ведь...
Я снова наморщил лоб, изо всех сил пытаясь вспомнить, что же мне рассказывал про нее доктор.
— Сто лет... — пронеслось у меня в голове, -...никого не осталось... Каково это — пережить своих родных? С ума сойти можно.
Я повернулся к ней и увидел ее худые руки, тонкую, словно бумага, морщинистую кожу, покрытую россыпью темных пятнышек, мелкие седые кудряшки на белой подушке.
— Как же осталась такой доброй? — недоумевал я — может она и вправду сумасшедшая? Точно, сумасшедшая. Не может нормальный человек, пройдя многие трудности не закалиться характером, не стать жестким и расчетливым. Как же ей это удалось? Сколько же она вынесла и не зачерствела душой?
Я снова украдкой взглянул на нее.
Я завидую добрым людям. Искренне завидую. Прекрасно осознавая, что сам таковым не являюсь, встречая человека по-настоящему доброго, я думаю: вот бы тоже уметь так беззаботно радоваться, верить людям и не запоминать обиды.
Но я себе такой роскоши позволить не могу. Я всегда готов к тому, что кто-то, такой же как я в любую минуту может посягнуть на мое здоровье, имущество, женщину, свободу. И я готов вцепиться ему в глотку, чтобы, желания повторить у него уже точно никогда не возникло. Если, конечно, после этого он останется цел.
А если бы все были такие, как я? Что тогда? Подумать страшно.
Я повернулся к старушке. Она смотрела на меня так нежно и улыбалась ласково, точь-в-точь как моя бабушка в далеком детстве.
— Как все-таки хорошо, что на земле еще есть такие люди, — с облегчением подумал я, — Те немногие, что не дают нам превратиться в кровожадное стадо. Это они, настоящие добрые люди, словно драгоценные вкрапления в грубой человеческой породе. И эта старушка — она такая. Она от всего сердца делится со мной своей добротой, не думая о награде, не рассчитывая на прибыль. Она просто добрая. Она не умеет по-другому. Она, маленькая сухая старушка спасает меня, здорового крепкого мужика. Возвращает меня к жизни, наполняя своей добротой мою несчастную душу. Что же это делается? Так не должно быть. Должно быть наоборот. Или... Не знаю, но только не так... Стыдоба-то какая, Господи!
Я отвернулся. Все вокруг потеряло свои очертания, стало размытым.
— Ничего-ничего, — услышал я добрый голос медсестры, — Это нормально, вы не стесняйтесь. Вы поплачьте. Вот увидите, вам сразу легче станет...
«Трансфузия добра» доставила мне истинное удовольствие.
Вот вроде названием всё уже сказано, даже хотела мимо пробежать, ан-нет! Подача материала покорила совершенно.
Нелепиц нет, орфография в порядке, кой-где пунктуация… да и ладно — в данном случае я предпочту ею пренебречь.
Образно и живо — превосходный слог!
Отличное владение словом, чёткая прорисовка героя и участников, диалоги живые, читается на одном дыхании.
Удачи в конкурсе!
Жаль, что не могу голосовать.
Автору плюс от всего сердца!
Моя милая кадровичкатчк
Где-то совсем рядом насмешливо пели цикады. в городе скорее алкоголики будут петь
я нанес ему уверенный правый боковой в подбородок скорее все-таки в челюсть, в подбородок апперкот бьют, боковой — по челюсти
несостоявшегося разбойника а может все-таки грабителя?
в целом весьма приличный рассказ
тема Леночки не раскрыта
4+
Это как?
заполнила чернильной темнотой
Слишком много черного.
Небо, вино, темнота, глаза, ночь…
А ведь в мире есть еще и другие цвета.
А в русском языке еще есть и другие слова, между прочим.
Про платье, челюсть, и прочее уже Влад опередил.
Ну, что сказать?
Не вижу повода петь дифирамбы.
Не впечатлило.
Я поставил бы от силы 4.
Тема заболевания, приборов воровства чего-то там, не раскрыта, от слова «совсем». Даже не определенна в терминах.
Вообще главная тема рассказа осталась за кадром.
А главная тема рассказа, я все же думаю, как раз и есть вот это самое —
То есть полученное заболевание и назначенное лечение.
Я наверное соглашусь с предыдущим комментатором — автор уснул.
Для отрезвления чувств, и возвращения на бренную землю, поставлю-ка я минус.
И цикады в южных городах действительно поют летними «чернильными» ночами.
Мне по ходу казалось, тут будет подлиннее. Мол, когда ГГ становится наглым — Леночка ему уже дает, но оба судорожно ищут путь, как сделать из него «человека». Собственно, намек на эту ситуацию мы и видим в конце. Потом когда ГГ переливают от бабушки доброту, он радостный возвращается к женщине своей мечты, и та, вместо того, чтобы ехать вместе на курорт, моментально, с треском его бросает. Ибо женщинам больше нравятся не идеальные добряки, а брутальные чудища, которых можно было бы пилить и «исправлять». :)