Надежда

Надежда
Работа №90 Автор: Шевченко Елена Евгеньевна

22.06.2005 г. Воспоминания Надежды *неразборчиво*

Это случилось внезапно. Тёплым летним вечером шестнадцатилетняя я, мама и папа пили чай и смотрели телевизор. Изображение вдруг пропало, что не было чем-то выходящим из ряда вон, а затем на экране появился странный человечек, который мерзко улыбнулся, а затем издевательски протянул по-английски: «Берегите голову, маленькие свинки!» и исчез, заливаясь безумным хохотом. Телеэфир восстановился, но вместо передачи, которую мы смотрели, неожиданно передали обращение президента, который, вопреки обыкновению, не был одет в строгий официальный костюм, и выглядел довольно взъерошенным.

– Я не должен говорить этого, но моя совесть не позволяет мне молчать. – Быстро и озабоченно проговорил он. – По нашей стране через несколько минут будет нанесён ракетный удар. К жителям крупных и стратегически важных городов просьба сохранять спокойствие и проследовать в ближайшее убежище, список которых будет пущен после данного обращения. Да хранит вас Господь!

Изображение погасло.

***

Испугаться я не успела. Папа что-то крикнул маме и, схватив меня на руки, потащил во двор. Я была настолько ошеломлена, что даже и не думала сопротивляться.

Он что-то торопливо кричал мне про семь дней, про радиацию, про то, что кислорода не хватит, про тканевый фильтр, но понимала я через слово.

На попытку спросить, что он делает, он не ответил. Он сказал, что любит меня, поцеловал и бросил в водопроводный люк, который непостижимым образом открыл голыми руками. Я полетела вниз с воплем, ударилась коленом и свезла оба локтя. Я взвыла от боли, а прямо мне на голову сверху сбросили какой-то тяжёлый пакет, который больно ударил меня по макушке. Дальше всё вокруг поглотила тьма.

***

Первые два дня я помню смутно, а вернее, не помню совсем. В памяти всплывает немногое: ощущение безысходности, ненависти к замкнутому пространству, подступающее безумие, бесконечный, душащий страх – и только. Я билась, кричала, царапала ногтями, ломая их, всё, что попадалось под руку.

Страх стал моим именем. Страх стал тьмой вокруг меня. Он заполз мне под кожу и овладел сердцем.

Мне чудились страшные сцены смерти моих родителей, знакомых и друзей. Все они звали меня, протягивали ко мне руки, а я не могла… не могла им помочь.

Это сводило с ума. Это было почти физически больно.

***

Первые, относительно сознательные, воспоминания были связаны с ощущением голода. Мне удалось вспомнить, что со мной в люк бросили еще что-то. После некоторого времени поисков я нашла булку подсохшего хлеба и принялась жадно его есть.

В найденном мной пакете кроме этого оказалась еще одна булка, бутылка холодного чая и мамин мобильный телефон. Мамин… К горлу снова подступила истерика.

Отдышавшись, пришлось провести определённую работу по выдворению непрошеных мыслей из головы. Мне было понятно – если в мои намерения не входит умереть, то мне нужно серьёзно ограничить себя в темах для размышления. Я определённо не хотела умирать.

Проведя такую трудоёмкую работу, я с большим трудом умудрилась заснуть в неудобной позе.

***

– Поднимай, парень! – Голос стоящего справа от меня бойца заставил вздрогнуть всем телом.

– Товарищи! – Мой голос предательски сорвался на тонкий писк. Я откашлялась и продолжила. – Я вас обманула. Я переоделась парнем и солгала, что мой дом сгорел вместе со всеми документами. Меня зовут Надежда, а не Николай. И за это мне еще придется отвечать, если посчастливится выжить. Но мне никогда не ощутить счастья материнства, не взять на руки новорождённого ребёнка! Моё тело прошила фашистская пуля, которая отняла у меня всё это!

Окружающие меня люди слушали внимательно и молча. Я была им за это очень благодарна, так не знала, на сколько меня хватит. Но нужно было продолжать. И я продолжала.

– И теперь я прошу о помощи. Бегите за мной в бой! Чтобы пулей, руками, ногами, зубами – уничтожить эту заразу! И когда я упаду, изрешечённая пулями, захлёбываясь кровью, – бегите. И когда растопчут меня – бегите дальше!

Мой голос срывался, и я практически кричала, захлёбывалась словами и слезами.

– Я буду с вами. Я верю, даже после этого я буду с вами. За Родину, товарищи!..

Раздался взрыв. Я выскочила на поверхность. За моей спиной слышалось «Ура!».

***

Темноту разрезал мой визг. Несколько мучительных минут я осознавала то, что поднимала советских солдат в атаку во сне. В ямке груди саднило – как будто и впрямь угодила в меня приснившаяся мне пуля.

– Судя по всему, спала я больше четырех часов, – думала я. Я давно уже думала вслух – это способствовало ясности мысли. – И какой сейчас день? Третий? Пятый? Хорошо, если третий. Нужно что-нибудь съесть.

Я нашарила под ногами небольшой твёрдый комочек. Засохший в камень хлеб жевать удавалось с трудом, но я грызла его, совершенно не задумываясь, о том, что я, собственно, ем. Так было проще. Так было правильно.

Труднее было справляться с запахом.

– В первый день было хуже, – повторяла я заветную мантру. Не то, чтобы это было правдой – я не помнила, каким был первый день. Но люди иногда делают так, чтобы стало легче. Это должно было помочь. Сейчас запах практически не ощущался. Наверно, принюхалась.

Закралась предательская мысль, что можно было бы попробовать включить телефон, но я отогнала её: телефон светит слишком ярко, зарядки не хватит. Посмотрю потом. Когда-нибудь.

***

– Удивительно, что мне ещё хватает воздуха, – рассуждала я. – Если бы здесь был папа, то он… Нельзя, нельзя!

В наказание я больно ударила себя кулаком. Нельзя думать о родителях. Нельзя! Иначе…

Рыдания сдавливали горло и напрочь лишали рассудка. Где, как?.. Живы ли они, мои родители? Те, из-за кого я сейчас жива, если, конечно, жива, а не обманываю себя и в этом?..

– Нельзя! – Я зарычала, срывая голос. Необходимо было сохранить остатки разума. Но как это сделать? Как не допустить того, чтобы горе поглотило его и убило последнюю надежду? И… Надежду, то есть меня.

Всё ещё пытаясь придумать волшебное средство, я сама не заметила, как мои губы начали сначала шептать, а потом петь ту самую песню, которую я слышала в фильме, название которого не запомнила, который показывали по телевидению в канун 9 мая:

«…Здесь птицы не поют,

Деревья не растут

И только мы, плечом к плечу

Врастаем в землю тут…»

Мой голос постепенно перестал дрожать, а мысли начали понемногу приобретать ясность. И правда: ни деревьев, ни птиц, врастаю в землю. И нужна победа – выжить.

– Надо запомнить, что от воспоминаний можно лечиться этой песней. Думаю, ещё пригодится, – сказала я себе. – А теперь нужно заснуть. Это самый простой способ ускорить время.

Я снова начала напевать. На четвёртом повторе я забывала слова и дремала.

Так закончился третий (?) день.

***

Утро, если это было утро, началось с того, что я перепутала место для нужды и место для еды. В темноте это было несложно: я могла только немного вертеться вокруг своей оси и таким образом различать их. Есть извлеченный хлеб не хотелось, но было понятно: пройдёт ещё некоторое время и ничего другого просто не останется.

Но в тот момент аппетит пропал полностью.

Некоторое время было скоротано за пением песен Цоя, вперемешку с русскими народными частушками. Затем я решилась-таки включить телефон. Дата меня успокоила – прошло действительно три дня, и шёл четвёртый. Но сейчас было не утро, а вечер.

– Значит, скоро и четвёртому конец! – радовалась я. Дни были подобны страшным чудовищам: смерть каждого из них была достижением.

Телефон пришлось выключить практически сразу. Зарядки оставалось чуть больше половины.

– Хорошо, что это старая-добрая ма… (нет!) звонилка. А то бы разрядился в хлам за день.

Спать не хотелось. Пришлось прыгать на месте до достижения состояния, когда валишься с ног. Уснуть удалось. Закончился четвёртый день.

***

Пятый день начался с ощущения, что воздух закончился и совершенно нечем дышать. Я посмотрела вверх и, конечно, ничего не увидела.

– Точно знаю, там должен быть люк, – это было очевидно, – только вот как туда добраться?..

Спустя несколько часов бесплодных попыток у меня, наконец, получилось немного сдвинуть крышку люка и натолкать в щелку кусок смоченной в воде ткани. Последний пришлось оторвать от майки, но жалко не было.

Постепенно я перестала задыхаться. От усталости болели мышцы и жутко хотелось есть.

– Ну, вот и приятного аппетита, – мрачно пошутила я, меланхолично пережёвывая ещё и, судя по вкусу, заплесневевший хлеб. – Наполненный желудок всё равно лучше, чем пустой.

Через некоторое время стало заметно, что через щёлку между люком и поверхностью земли пробивается свет. Это открытие увлекло меня настолько, что я весь оставшийся день (?) любовалась на него, пока не заснула. Луч, пыльный и неясный, казался даром свыше.

Закончился пятый день.

***

Шестой день начался с того, что выяснилось практически полное отсутствие, какой бы то ни было, еды. Оставшегося было очень мало.

– Допрыгалась, в общем, – пожелав Лучу (теперь его именовала именно так) доброго утра, резюмировала я.

Решив пока не есть, попробовала отвлечься от голода пением и чтением стихов наизусть. Помогало мало.

– Интересно, а как я сейчас выгляжу в зеркале, если хоть одно из них осталось невредимым в радиусе 5 километров? – протянула я, задумавшись.

Ощупывание лица показало лишь, что глаза немного ввалились, как, впрочем, и щёки.

– Красавица, в общем. А что, если так и останется?.. Что если… Стоп! – Я оборвала себя на полуслове. – Для начала нужно выжить. А лицо… Как пойдёт. Вроде в книжках пишут, человек несколько дней без еды может. Надо, значит, и мне так. Можно ведь. Как только сделать так, чтобы не хотелось так сильно?

На ум пришли описания голодных мук жителей блокадного Ленинграда.

– А в учебнике было сказано – три года. Целых три года без еды – мыслимое ли дело! А они выжили. Значит, можно и дольше, чем несколько дней. У меня нет выбора. Как, наверное, и ленинградцев…

Решив быть достойной памяти предков, также приняла решение мужественно себя не жалеть. По возможности.

Мысли об ужасах блокады Ленинграда непонятным образом помогли заснуть. Закончился шестой(?) день.

***

Утром седьмого(?) дня голод с пробуждения больно крутил желудок. Не выдержав, уничтожила весь оставшийся хлеб, кроме одного куска. Нельзя, всё же не оставлять совсем ничего. Этот хлеб мне казался самым вкусным на свете лакомством, и я искренне недоумевала, как могла воротить от него нос всего пару дней назад.

Телефон, который я долго не хотела включать, но потом всё-таки включила, подтвердил, что шёл седьмой день. Именно день – часы показывали пол-третьего.

Волосы, спутанные и жирные, слизняками облепили пальцы, когда я запустила их в голову, намереваясь её почесать. Меня передёрнуло от омерзения. Нельзя было допустить, чтобы меня вырвало – тогда снова голод начнёт мучить меня. Учитывая, чем я наполнила свой желудок в этот раз, это было серьёзной угрозой.

Я представила себе огромную ванну, в которой налита подкрашенная розовой краской вода, одетая в пушистую шубу пены. И как я плыву, вдыхая приятный запах, исходящий от воды, и чувствую себя чистой. Помогло. Теперь желудок не сжимался, угрожая лишить меня последней пищи и, казалось, источал блаженное тепло.

– Остался всего один день, один ма-а-аленький день, – повторяла я, мужаясь.

Считала вслух. На пятидесятой тысяче уснула. Закончился седьмой день.

***

Проснувшись в полдень восьмого дня (это я проверила, включив почти сразу выключившийся телефон), твёрдо решила выбираться.

Нашла последний кусок хлеба и сунула его в карман вместе с телефоном. Воодушевление, нахлынувшее с грядущим освобождением, даже притупило неуёмный голод.

Попрощалась с Лучом. Полезла наверх и изо всех сил толкнула крышку. Сил, по-видимому, оставалось немного: прошло более часа бесконечных попыток, прежде чем у меня получилось протиснуться на поверхность через открывшееся отверстие.

***

Это вымотало меня настолько, что, как только я вытащила себя на трясущихся руках из люка, я упала как подкошенная. Сколько я лежала, набираясь сил, было непонятно, но как только их стало достаточно для того, чтобы подняться, я сделала это незамедлительно.

От семидневного сидения в люке я практически не могла смотреть на яркий свет – пришлось надеть на голову остатки майки, защитив таким образом глаза. Ноги подкашивались, но я упрямо сделала несколько шагов и огляделась.

Дом смотрел на меня единственным уцелевшим окном на одной из двух устоявших стен. Стекла в окне не было. С тяжелым сердцем я забрела в дом.

– Не бойся, не бойся, не страшно совсем, – лепетала я.

Но оказалось, что действительно не страшно. Ни родителей, ни их тел я не обнаружила – а, значит, они могли выжить.

– Выжили!– Строго поправила я собственные мысли. Да, они выжили. Иначе не может быть.

В том, что осталось от холодильника, я нашла чудом уцелевшую бутылку с чуть прокисшим чаем и жадно напилась. От такого непривычного количества выпитого голова закружилась, и пришлось некоторое время стоять, пережидая.

Захватив кажущуюся невероятно тяжёлой бутылку с собой, я вышла из дома и, пройдя по двору, выбрела за обвалившиеся ворота.

***

– Похоже на утро первого января, – отстранённо подумалось мне. – Единственная разница в том, что люди не отсыпаются дома после ночного бдения с шампанским, сладостями и песнями, не разворачивают подарки, не поздравляют друг друга с Новым Годом, не шутят про «прошлогодний хлеб», а…

Сказать «вымерли» было тяжело. Это слово комом застряло в горле.

– …кхм …вымерли.

Да, это было так.

За этими рассуждениями я совсем не заметила, как ноги сами вынесли меня между грудами обломков и развалин, бывших недавно домами, прямо к моей школе. Вернее, к тому, что от неё осталось.

– Вот и не надо готовиться к контрольной по физике, – мой голос звучал странно. Неожиданно стало очень страшно: это не контрольная сорвалась, а сорвалось всё, что когда-то было моей жизнью.

***

Одинокая фигура памятника Владимиру Ильичу, стоящая по стойке смирно на площади, осталась практически невредимой, и сейчас выглядела воплощением несгибаемости и сопротивления. Исключение составляла рука, которую Вождь протягивал вперёд – теперь она лежала на земле, ладонью вверх, и напоминала руку нищего, тянущуюся за милостыней.

Я непонятно от чего содрогнулась. Сейчас, стоя перед статуей, я чувствовала себя неуютно. Почему-то невыносимо больно было смотреть на эту огромную, чёрную руку.

***

В небе что-то зашумело, и шум был похож на хлопанье крыльев гигантской птицы. Я вздрогнула и резко обернулась. В небе летел вертолёт.

– Люди! – подумалось или закричалось, разобрать не удалось. Но спустя секунду я уже истошно кричала и размахивала руками. Люди в кино, которых снимали со льдин или обломков кораблекрушения, делали так, как услужливо подсказывала память.

Вертолёт летел чётко. Мимо. Где-то в груди кольнуло и на глазах выступили слёзы – меня не заберут?.. Не спасут?.. Как же так?..

Из вертолёта, так как больше было неоткуда, донесся голос, записанный и усиленный в несколько раз:

– Всем, кто слышит данное сообщение, направляться в убежище!

Далее следовал адрес, который я начала судорожно повторять, боясь забыть. «Дом пятьдесят пять… пятьдесят пять…»

Убедившись, что не забуду, попыталась представить, где это находится. Выходило, что пешком по городу до катастрофы идти было около часа. Сколько это займёт теперь – понять было невозможно.

– Умножай на два, – решила я. Как говорил персонаж книжки Жюля Верна, нужно представить себе самое худшее и приготовиться к нему, и пусть тебя порадует жизнь, если ты ошибся. Или как-то так.

Я вздохнула и повернула в сторону убежища.

***

И все же, я добралась. Доев хлеб, несколько раз останавливаясь отдохнуть. Бессчётное множество раз пугаясь, что не дойду. Бессчётное множество раз наказывая себя за это.

Убежище было помещением подвального типа, как в принципе, наверное, и должно быть. Не то, чтобы я слишком часто видела в своей жизни убежища, но всё же.

Моя рука дрогнула, когда прикоснулась к дверной ручке. Это было то, о чём я мечтала, засыпая в люке, думала, давясь плесневелым хлебом, на что надеялась, оправдывая своё имя. И как родители догадались назвать меня так?..

Толкнуть дверь. Смело встретить взгляды людей-из-подвала, не стесняясь ни своего запаха, ни майки, надетой на глаза.

***

Я набрала побольше воздуха в грудь и произнесла:

– Здравствуйте, меня зовут Надежда.

-1
21:00
787
Хорошо читается. Прочла на одном дыхании.
Не хватило глубины, развития сюжета. Больше напоминает начало постапокалиптического романа, а незаконченный рассказ.
13:07
водопроводный люк? воду проводит?
свезла оба локтя кому и куда свезла? на чем?
опять проклятые канцеляризмы!
и не может такими фразами рассуждать испуганная девочка, сидящая в люке
Некоторое время было скоротано за пением песен скоротано? нет такого слова
с русскими народными частушками бывают русские не народные?
5 километров числительные в тексте
х-м… а где тут фантастика?
Гость
15:35
Похоже на реальность, а не на фантастику, если бы маньяк сбросил в колодец, это как несчастье, а тут мама с папой. жестоко, хотя возможно, в Америке родители 13 детей пристегнули наручниками к кроватям, чтобы не учить и не кормить.Жестокость во спасение. Сюжет не продуман, совет автору, писать криминальные рассказы.
Загрузка...
Светлана Ледовская

Достойные внимания