​Учительница-Первая

Вера сидела за партой, уткнувшись взглядом в собственные скрещенные руки, скованные наручниками, как и у всех остальных в классе. Оформители постарались на славу – класс выглядел точь-в-точь, как настоящий: стройные ряды парт, стулья с жесткими спинками и железными ножками, похожими на куриные лапы. Они позаботились даже о книжном шкафе с неизбежными фикусами и фиалками на нем. Кое-что, впрочем, бросалась в глаза – в этом классе не было ни одного окна. Электрический свет длинных ламп (одна нервозно мигала, видимо, для создания еще большей степени реалистичности) утомлял. Над доской сурово посматривали вниз из своих рам Горький и Толстой. От их насупленных бровей поддержки ждать не приходилось, и Вера перевела взгляд на портрет Пушкина авторства Кипренского. Поэт глядел с сочувствием, и Вера почувствовала, что узел страха где-то в животе чуть ослаб.

Она осторожно перевела взгляд на свою соседку. Соседкой оказалась женщина лет шестидесяти – вдвое старше Веры. На обширной груди, туго обтянутой твидовым пиджаком, посверкивала маленькая брошка в виде пчелы. Прямо под пчелой красовался бейдж, на котором было напечатано: «Учительница-Вторая». Строчкой ниже вилась непонятная кудрявая вязь. Пальцы рук женщины, унизанные старомодными перстнями с эмалированными цветочками, сильно дрожали, и Вера заметила, как по обильно нарумяненной щеке скатилась одинокая слезинка. Как всегда, заметив кого-то, кому было еще хуже, чем ей самой, Вера окончательно перестала бояться: все ее силы автоматически оказывались брошены на то, чтобы утешить другого. Время от времени она размышляла о том, могла ли она гордиться этим своим свойством, или оно было лишь плодом профдеформации, но теперь это не имело значения. В любом случае, сейчас она ничем не могла помочь.

Вере очень хотелось оглядеться и рассмотреть остальных соседей по классу, но недавний урок дисциплины, преподанный им похитителями, запомнился ей слишком хорошо. Она снова уткнулась взглядом в свои руки, стараясь держать спину прямо и не дрожать, и попыталась отвлечься от мыслей о том, что произойдет в ближайшем будущем. Вера пошевелила пальцами. Наручники, похожие на пластиковые полые обручи, охватившие ее запястья, не были слишком тугими, но руки в них все равно затекали. Интересно, сумела бы она освободиться, если бы у нее было время? На обручах не было видно не то, что замочков, даже мест соединения. Как будто они выросли вокруг ее запястий, пока она была без сознания, или всегда были на ней.

Дверь беззвучно открылась, и Вера вздрогнула. Вошедшая выглядела как самая обычная женщина, хотя ее серебристый комбинезон с множеством заклепок сильно дисгармонировал с партами и фикусами. Черные волосы женщины были уложены в высокую замысловатую прическу, а моложавое лицо неожиданно неумело накрашено. Лучезарно улыбнувшись, женщина с преувеличенной радостью всплеснула пухлыми руками:

– Здравствуйте, здравствуйте, многоуважаемые коллеги! Меня зовут Кади, и я рада приветствовать вас в экспериментальной школе «Контакт-1»! Уверена, мои товарищи уже рассказали вам о той благородной цели, которая собрала нас всех вместе в этих стенах. Не сомневаюсь, вы просто счастливы стать частью нашей большой и дружной школьной семьи. Большая честь – поучаствовать в подготовке ваших учеников к тому, что им предстоит. Они стоят на пороге великих открытий, которые навсегда изменят ход нашей общей истории! Мы все с трепетом следим за их подготовкой к миссии, – женщина, назвавшаяся Кади, ухмыльнулась, напомнив Вере жирного крокодила, только что плотно закусившего зазевавшейся буйволицей: – Однако, к нашему величайшему сожалению, успешная реализация проекта оказалась невозможной без вашей помощи. Поэтому – и только поэтому – мы были вынуждены оторвать вас от вашей привычной жизни, от повседневных обязанностей и доставить сюда. Можем быть, некоторые из вас недовольны этим поворотом событий, – Кади зыркнула в сторону вериной соседки: – Но я от всей души советую вам поскорее осознать, как вам повезло.

Соседка Веры тяжело дышала, и Вера с беспокойством подумала о том, не начинается ли у нее приступ астмы.

– Если вы успешно выполните возложенную на вас задачу, – Кади улыбнулась широко, как маньяк, под видом клоуна пробравшийся на детский утренник: – Поверьте мне, вы будете вознаграждены.

– Что с нашими семьями? – спросил дрожащий мужской голос откуда-то с галерки, и Вера с трудом подавила желание обернуться: – Им сообщили, где мы? Они знают?

– Вам совершенно не об этом сейчас стоит беспокоиться, – улыбка Кади стала еще шире: – Они не в курсе, это правда. Но, если все пойдет по плану, у них – у всех – появятся проблемы посерьезнее. Зато если вы преуспеете, – ее голос сочился медом: – они окажутся вознаграждены так же, как и вы. Мы даем вам в свое слово. Те, кто поможет нам, не пожалеют об этом. Мы стоим на пороге нового мира – и в этом мире лучше быть нам другом, чем врагом.

– У меня еще один вопрос, – мужчина с задних рядов не унимался. Кади благосклонно кивнула.

– Что будет с теми из нас, кто не согласится?

– Их убьют, – просто отозвалась Кади с улыбкой, напомнившей Вере директора ее собственной школы и его выступления на педагогических советах.

По классу пробежала едва заметная волна, хорошо знакомая Вере по собственному опыту объявления контрольных работ – вроде бы никто и не выражал ужаса в открытую, но не заметить его было просто невозможно.

– Если с этим разобрались, давайте перейдем к вашим назначениям, – Кади извлекла из кармана аккуратно сложенный листок: – Все, чей номер – первый, включая номера со штрихом, идут преподавать в группу «А». Вторые – в группу «Б». Третьи – «В». Группы поделены на классы, списки вам выдадут. Расписание ваших занятий – на стендах в коридоре. В составлении расписания нам пришлось поступиться соображениями реалистичности из-за нехватки времени. Вот почему каждому придется заниматься своим предметом со своей группой каждый день, по несколько раз в день. Учебного года должно с лихвой хватить для того, чтобы освоить большую часть школьной программы и привить вашим ученикам знания о литературе, культуре, истории. Точные, естественные науки нам без надобности – заложить представления о них с легкостью удастся с помощью соответствующих пособий. Мы уже работаем над этим, и большая часть этой работы выполнена, и выполнена хорошо. Логическое мышление ваших воспитанников развито лучше вашего – вот почему это не составило никакого труда. Но гуманитарные предметы… – Кади тяжело вздохнула, и на какой-то абсурдный миг Вере показалось, что сейчас начнется один из самых заурядных кухонных споров о предназначении физиков и лириков: – даются им хуже. Между тем, для успешной реализации миссии они должны разбираться и в них тоже – в каком-то смысле этот момент даже более значим, чем получение представлений об основах физики, химии, математики или географии. Преподавайте так, как делаете это обычно, но помните: здесь мы стараемся создать плодотворную среду, погружение в которую изменит их сознание нужным нам образом. Вам придется постараться, чтобы мы остались довольны результатом, но, поверьте, это того стоит. Вопросы?

Учителя подавленно молчали.

– Вот и замечательно! – Кади снова улыбнулась, и Вера почувствовала, как ее начинает ощутимо подташнивать от приторности этих улыбок: – Далее по коридору вы увидите ряд дверей с номерами – за ними находятся комнаты, в которых вы будете жить на протяжении учебного года. Их номера соответствуют тем, что написаны на ваших бейджах. В комнатах есть все необходимое – душ, туалет, кровати… Питаться вы будете в столовой – она находится по правую руку от выхода из этого класса. На ваше счастье, нам не удалось воспроизвести пищу, которой у вас кормят учеников и учителей в столовых – поэтому питаться вы будете хорошо. Итак, классы, комнаты, столовая, комната отдыха – по левую руку от выхода. Все это – разрешенное вам пространство. За попытку покинуть его наказание – смерть, – выражение лица Кади стало серьезным, и Вера заметила, что ее красная помада слегка размазалась у нее по зубам – словно кровь:

– Уверена, что вопросов нет. Вы все же наставники – а значит, должны быстро схватывать. Прошу вас к выходу – по одному, в порядке очереди. Мой коллега снимет с вас путы. После этого вы отправитесь в классы в соответствии с расписанием. Желаю удачи, коллеги, – улыбка Кади снова стала широкой: – и помните, что педагогический состав нашей школы всегда готов поддержать новичков при появлении любых трудностей в работе!

***

Вера смотрела на свой класс настороженно, молча. Они смотрели в ответ – мальчики, все аккуратно причесанные и подстриженные, в одинаковых серых костюмчиках, отглаженных до хруста, похожие на маленьких и серьезных взрослых. И все же они были очень похожи и на настоящих детей – рыжие и конопатые, белобрысые и голубоглазые, загорелые и чернявые, худые и верткие, толстые и степенные, бледные и краснощекие. С ужасом она ощутила, что ее охватывает знакомая лихорадка любопытства, как всегда при знакомстве с новым классом. Понравится ли она им? Кто из них будет убегать с ее урока, чуть только раздастся звонок, а кто – бежать прямиком к ее столу, чтобы задать вопрос, пожаловаться или просто поболтать? Кто дает списывать, кто просит, а кто закладывает и тех, и других?

«Прекрати», – мысленно сказала она себе, крепко сжимая своей правой рукой запястье левой, чтобы успокоиться: «Они – другие. Они ненастоящие. Да, если тебе будет так легче, думай, что они – ненастоящие».

Переклички не было – на груди у каждого из учеников был вышит номер, и по номерам ей и следовало к ним обращаться. Вначале она не могла себя заставить назвать их «Первым», «Пятым» или «Восьмым» – к этому ей еще предстояло привыкнуть.

– Здравствуйте, ребята, – сказала она и не без удовольствия отметила, что ее голос не дрожит: – Меня зовут Вера Михайловна. Я буду вашим учителем литературы в этом учебном году, – она запнулась. Чаще всего она начинала урок со знакомства – расспрашивала ребят, кто что любит читать, выясняла, кто и вовсе не любит иметь дело с книгой. Сейчас она не знала, как начать. Не знала, читали ли они хоть что-то – принято ли у них читать? Начать с пламенной речи о любви к книгам и обнаружить, что они не знают, что это такое? Да и настроения для пламенных речей не было – достаточно было вспомнить, что за дверью ее ждет охрана, готовая сопроводить ее в туалет, если ей вдруг приспичит. Одной пока нельзя.

– Сегодня мы с вами поговорим о произведении, которое я иногда обсуждаю со своими учениками в младшей или средней школе… Это рассказ О’Генри, который называется «Дары волхвов». Перед вами лежат тексты с рассказом, – она настояла на бумажных носителях, и Кади, снисходительно улыбаясь, согласилась: – Давайте прочитаем его вслух, для начала – первый абзац, чтобы вместе… – пока что все шло ужасно, но она не могла взять себя в руки. Читать вслух – что может быть безобиднее? Вверх взлетела первая рука, и она обреченно кивнула.

Рыженький мальчишка с непослушным вихром и вышитой на груди двойкой вскочил по стойке «смирно» с выучкой хорошего солдата:

– Учительница-Первая, скажите, пожалуйста, что такое «волхвы»?

– Садись, пожалуйста, – Вера взяла ручку со стола и сжала ее в руках, чтобы перестать заламывать пальцы (демонстрация бессилия): – это хороший вопрос. Волхвы – это старое слово. Им обозначали людей, которые могли видеть будущее, творить волшебство. По сути, так называли волшебников, людей, которые обладали сверхъестественными способностями, необычными возможностями. Например, с помощью заклинаний поджигать предметы или заставлять их летать, лечить болезни с помощью трав, – она понимала, что в контексте рассказа им явно следовало бы дать иное толкование слова, но малодушно побоялась лезть в историю христианства.

В воздух взлетела следующая рука.

– Да, пожалуйста.

Девятый, толстенький мальчик с очень красными щеками смотрел строго, как будто пытаясь поймать ее на лжи:

– Учительница-Первая, скажите, пожалуйста, зачем нам читать вслух? Вы сомневаетесь, что мы умеем?

Мельком окинув взглядом сосредоточенный серьезный класс, она сразу же поняла, что в его вопросе не было ни капли издевки – только искреннее желание узнать.

– Пожалуйста, называйте меня Вера Михайловна. Я не сомневаюсь в ваших навыках, но хочу, чтобы мы вместе послушали, как звучит текст. Хочу убедиться, что мы все познакомимся с ним одновременно – ведь все читают с разной скоростью. Итак, кто хочет начать читать?

Она боялась, что желающих не будет, но в воздух с готовностью поднялось сразу несколько рук. Вера кивнула рыженькому мальчишке, задавшему первый вопрос. Он читал четко, старательно выговаривая все слова, но без малейшего выражения. Решив поощрить его рвение, она не стала ничего говорить об этом. Второй абзац достался темненькому мальчику с задней парты, похожему на цыгана, с вышитой на пиджаке семеркой. Его манера чтения была точно такой же, и Вера остановила его.

– Друзья, вы читаете очень хорошо, но почему бы не попробовать делать это… С большим чувством? Что думаете?

Десятки пар непонимающих глаз уставились на нее.

– Я имею в виду, что голосом можно показывать, что вы сопереживаете героям. Как вы думаете, что почувствовала Делла, поняв, что у нее нет денег для того, чтобы купить подарок любимому мужу? – класс молчал, и она продолжила говорить сама, постепенно воодушевляясь, ловя кураж, надеясь достучаться до них, как до самых обычных детей: – Вот представьте себе. Рождество. Светлый праздник – самый важный на свете. На этот праздник принято дарить подарки самым близким и любимым людям, своей семье. А у Деллы, которая так любит своего мужа, для него подарка нет. Как вы думаете, что она чувствует?

Молчание становилось гнетущим, и рыжий мальчик с вихром и вышитой двойкой на груди робко поднял руку.

– Да? – она радостно улыбнулась ему, пришедшему ей на выручку: – Как ты думаешь?

– Учительница-Первая, скажите, пожалуйста, что такое «семья»? Нет, вы не подумаете, мы знаем, как она образуется и из кого состоит… Только пока что не очень поняли, зачем она нужна. Вы не могли бы объяснить?

***

– Это полный бред, – Вера нервно ковырнула пюре в тарелке, словно именно оно было виновато во всех ее бедах: – как мы можем изучать с ними литературу, если им ровным счетом ничего не известно о нашем мире? Сегодня на уроке они спросили меня о том, что такое «семья». Я собиралась дать им что-то из рассказов Чехова завтра, но теперь не знаю даже, как разбирать «Колобка». Они не понимают, в чем разница между американской литературой и русской, что такое «волхвы» и «черепаховые гребни», черт, да они не понимают даже, что такое литература.

– Ну, это не слишком сильно отличается от моей работы в школе СВАО, – сказал ее сосед по столу, плотный лысеющий учитель с седыми усами щеточкой и усталыми, больными глазами в красных прожилках, похожий на старого большого пса.

– Вы шутите? – недоверчиво спросила Марина, машинально поднося к губам стакан с компотом. Компот оказался клубничным и очень вкусным.

– Что еще нам остается, дорогая? – учитель с усами вздохнул и робко улыбнулся: – Надеюсь, вы не сочтете меня фамильярным? Да, бесспорно, вы правы. Эти… Дети не знают ничего о литературе, нравственности, истории, морали… Все это так. Видел ли я учеников, знавших не больше их, несмотря на то, что они всю жизнь росли в человеческом обществе – в семьях, замечу, в семьях? Бесспорно, да. Знаете, что мне пару дней назад ответила одиннадцатиклассница, которую я спросил, на чьей стороне сражался Пьер Безухов?

Вера помотала головой.

– На стороне белых. А потом, представьте, она поймала мой взгляд, и тут же поправилась. «Ой, – говорит, – конечно, красных! Он же любил крестьян».

Не удержавшись, Вера нервно хихикнула. Учитель улыбнулся:

– Да, да, это правда смешно. После урока я разговорился с этой девочкой, и выяснил, что она не знает, кем по национальности был Наполеон. Слово за слово, мы заговорили о ее семье, друзьях. Ее мама – повариха, отец – шофер, у нее четверо младших братьев и сестер. Я спросил ее, ходили ли они всей семьей в театр, и она сказала, что ни разу в театре не была – даже в те разы, когда организовывался поход всем классом.

– Ужас какой, – пробормотала Вера, отставляя стакан с компотом.

– Нам с вами кажется, что ужас, а они живут, и живут вполне счастливо, – улыбнулся ее собеседник, потирая усы: – И единицам из них везет с учителем, который попытается заинтересовать, увлечь, достучаться. Нашим с вами ученикам – здесь – повезло заполучить нас. Если они говорили правду, все в этой столовой прошли тщательный отбор, прежде чем попасть сюда. Разве в этом нет чего-то… Утешительного?

– Я, кажется, вас не совсем понимаю, э-э-э…

– Вячеслав Николаевич. Очень приятно.

– Вера. Взаимно. Вячеслав Николаевич, вы видите что-то… Утешительное в том, что они получили хороших учителей для своей цели? Но ведь она ужасна.

– Ужасна, да, – учитель кивнул, отставляя в сторону ополовиненный стакан: – Но вы видели, на что они способны? Их технологии во много раз превосходят наши. Судя по всему, численный перевес на нашей стороне, но поможет ли он нам, когда придет время контакта? Не уверен… Если они проиграют – прекрасно. Я первый порадуюсь. Но вы не думали о том, что будет, если они победят?

– Вот как, – хмыкнула Вера, отодвигая тарелку с пюре. У нее вдруг резко пропал аппетит: – значит, об этом вы думаете? Решили с ними подружиться, чтобы они вас защитили, когда придет время, так что ли?

Вячеслав Николаевич дернулся, как от пощечины, и Вере вдруг стало стыдно, хотя она все еще продолжала чувствовать волну гнева, поднявшуюся у нее в душе в ответ на его слова.

– Я не думаю о спасении собственной шкуры, если вы об этом, – голос учителя дрогнул: – Я думаю о том, что, возможно, именно мы можем повлиять на ситуацию изнутри, изменить что-то. Учитель всегда может изменить ход вещей – но не любой учитель этим пользуется.

Вера молчала, глядя на гладкую, стерильно чистую поверхность стола.

***

Класс настороженно молчал, когда Вера вывалила на первую парту кипу карточек, за раскрашиванием которых она провела полночи в своей спальне, готовой предупредить любые желания – ванна с гидромассажем, холодильник со свежими фруктами и кубиками льда, теплые пушистые пледы. Там не было только ножниц – за ними ей пришлось обратиться к дежурным, которые аккуратно разрезали принесенные листы на части по ее указаниям.

Получившиеся карточки куда больше подошли бы дошколятам – ее ученикам они были бы не по возрасту, происходи дело в другом месте и в другое время.

– Пожалуйста, возьмите по две-три карточки, – Вера слегка подвинула кипу вперед: – Сегодня мы с вами не будем обсуждать литературу. Вместо этого мы попробуем создать литературу сами.

Ей удалось завладеть их вниманием. И раньше десятки пар серьезных глаз пристально рассматривали ее, но только сейчас в некоторых из них блеснул неподдельный интерес к тому, что она говорила, а не к ней самой. Десятки рук потянулись к карточкам, и некоторые встали со своих мест, чтобы взять карточки, не дожидаясь ее команды – и это была ее первая маленькая победа.

– «Деревенский дом», – прочитал вслух рыжий Второй, недоуменно рассматривая изображенную на карточке деревянную избушку: – Это что?

– Это место действия, – объяснила Вера, проходя по рядам и проверяя, чтобы карточек всем хватило: – здесь будет развиваться история, которую тебе надо придумать.

– А у меня «средневековый замок»… – недоуменно протянул чернявый Седьмой, поднимая руку: – Что такое «средневековый замок»? Нет, я примерно понимаю, но…

– Кажется, эта игра немного не продуманна, – кудрявый Тринадцатый говорил вежливо, с поднятой рукой, но в его словах она различила холод.

Еще несколько рук взвилось в воздух.

– Давайте разберемся по порядку, – предложила Вера, считая взглядом заинтересовавшихся: – Прежде чем писать историю, нам надо хорошо знать, их чего она состоит, правда? – Седьмой продолжал упорно тянуть руку, и она кивнула.

– А «привидение» – тоже место? Это не похоже на место.

– Совершенно верно. Это не место. Это твой персонаж, действующее лицо. Тот, с кем будет происходить история. Но давайте по порядку, хорошо? Начнем с мест действия с ваших карточек…

На выяснение ушли следующие двенадцать уроков. Привидения, драконы, замки, рыцари, принцессы, гномы и пираты – для того, чтобы собрать воедино все составляющие сказки, понадобилось постоянно обращаться к реально существующим текстам. Слушать страшные истории о призраках, которые их не пугали, или сказки о принцессах в башне, чья ценность оставалась неясна, оказалось для них гораздо интереснее, чем читать реалистичные истории, оставлявшие еще меньше пространства для понимания. Они начинали с азов, и порой проблемы поджидали их в самых неожиданных местах – Вера рисовала на доске молодильные яблоки и Кощея Бессмертного, создавала классификации ведьм и оборотней, растолковывала предназначение необитаемых островов и кладбищ.

– Мертвых сохраняют, чтобы удобрять почву? – пухленький Девятый был деловит и радовался своей догадке. Вера поперхнулась:

– Нет, что ты, нет. Не «сохраняют», «хоронят». Опускают в землю, закапывают…

– И там хранят, – закончивший за ней фразу Девятый смотрел победоносно.

– Пожалуй, можно и так сказать, – сдалась Вера, потирая лоб: – Но не для того, чтобы удобрять почву, а потому, что они… Ценны для людей, которые хотят сохранить память об умерших.

Второй поднял руку:

– Если не сохранить тело, они о нем сразу забудут?

– Нет. Собственно говоря, хоронить необязательно – некоторые кремируют тела… Это значит «сжигают».

– У нас делают также, – белобрысый одиннадцатый прикусил губу: – У нас тоже сжигают. Получаются удобрения.

Вера не успела ответить: Седьмой уже тянул руку.

– Вы сказали, что они хотят сохранить память. Зачем им это? Ведь вы говорили, что людям плохо, когда они теряют других людей – из семьи, например… Зачем тогда сохранять об этом память?

– Воспоминания человека – это часть его личности. Мы хотим помнить даже о том, что причинило нам боль… Ведь если мы забудем, придется забыть и ту радость, которую нам это принесло. А вы… – Вера запнулась: – У вас никто не грустит, когда кто-то умирает?

Ученики смотрели на нее смущенно, не понимая.

– Бессмыслица, – пробормотал Тринадцатый очень тихо, но она его услышала.

– Читают речь, – неуверенно высказался Второй: – если вы об этом. Так умерших провожают – чтобы проще было выбрать того, кто займет их место. Но… Учительница-Первая, как можно не знать, что ты испытываешь – грусть или радость? Это же совершенно разные эмоции, разве нет?

– Понятно, – Вера заметила, что нервно вертит в пальцах карандаш и положила его на место: – Ладно, не будем больше о смерти, хорошо? Давайте, наконец, перейдем к историям.

***

«Привидение жило в средневековом замке. Когда в замок приходили люди, оно пугало их, пока они не уходили. Так привидение выполняло свою общественную функцию».

«Вампир был очень древним, потому что, как сказала Учительница-Первая, сейчас вампиров не бывает, они – результат старых сказок, перенесенных на новую почву. Но, если в древности они могли существовать, значит, и сейчас могли сохраниться один или два».

«Простите, Учительница-Первая, но данное задание кажется мне слишком сложным для выполнения. С уважением к вам, я подожду другого, чтобы отработать свой долг».

«В колонии поселился старый волшебник. У него были волшебные силы, которые позволяли ему нарушать пространственные и временные законы, поэтому вскоре волшебника посадили в тюрьму, чтобы он не мог убежать и максимально результативно выполнял свое общественное предназначение».

«Когда прекрасная принцесса умерла, ее принц сказал: «Я не хочу, чтобы из нее сделали удобрение. Мне больно думать о ней, но я хочу ее помнить. Закопайте ее в землю, чтобы мне разрешили думать о ней».

***

– Это уже что-то, – Вера взяла кусок ноздреватого серого хлеба из плетеной корзинки (очень простой, очень домашней), стоявшей в центре стола: – Знаете, мне кажется, теперь можно разбирать с ними тексты. Конечно, не у всех получилось то, что можно назвать историей, но у некоторых, – она запнулась, вспомнив последнее из прочитанных ей сочинений, сочинение рыжего Второго: – В любом случае, мне кажется, почти все поняли, зачем люди пишут истории… Как это работает. Некоторым было интересно. Теперь им проще будет разбирать текст – когда они знают, как и зачем он был сделан.

– Неплохо придумано, – Вячеслав Николаевич аккуратно разрезал котлету на маленькие квадратные кусочки: – Кстати, вы заметили, что Марии Ивановны уже несколько дней не видно?

Марией Ивановной звали верину соседку по парте в первый день, ту самую даму с брошкой в виде пчелы, которая плакала, слушая указания Кади. Сейчас Вера поняла, что и вправду уже дня три не видела ее в столовой.

– Нет, не замечала. А где она? – Вера старалась, чтобы этот вопрос звучал спокойно и естественно, как будто они были в самой обычной школе и речь шла о том, что коллега просто приболела или взяла отпуск… Как будто от спокойных, разумных интонаций вопроса мог измениться ответ.

– Никто не знает. Я слышал, что на последнем уроке, который она вела, что-то пошло не так – у нее была истерика и, кажется, она говорила детям то, чего не следовало… После этого ее вывели за пределы школы. Больше ее никто не видел.

Вера помолчала, уткнувшись взглядом в тарелку. Перед глазами, обгоняя друг друга, танцевал добрый десяток блестящих, как слеза, пчелок, инкрустированных дешевыми камушками.

***

– Девятый, большое спасибо за твой доклад. Он был очень интересным. Давайте обсудим его. У кого-нибудь есть вопросы по докладу Девятого? – в воздух, словно по сигнальному выстрелу, отточенным, автоматическим движением поднялось сразу несколько рук.

Волей-неволей Вера начинала чувствовать рабочий азарт. Класс, в котором она вела уроки, был уникальным – и идеальным. Здесь не говорили без поднятой руки, не перешептывались, не обменивались записочками. Сидели, сложив руки, абсолютно прямо держа головы, выпрямив спины. Отвечали на вопрос по первому требованию, вставали, кивали, садились, вставали… Они были похожи на маленький солдатский полк. «Нет, они и есть маленький полк», – напомнила себе Вера с содроганием: «И очень скоро этот полк – все они – высадится у меня дома, рассеется, внедрится, смешается с толпой… Чтобы однажды помочь нанести решающий удар».

И все же они были необыкновенными – ничего не зная о мире, в который им уже скоро предстояло отправиться, они были открыты для нового и поглощали его с невероятной жадностью. Большинство, правда, воспринимали тексты, которые она велела им читать, лишь как очередной источник знаний, служащий общей задаче… Но не все.

Первым к ней пришел Второй. Рыженький, взъерошенный и глядящий на нее настороженно, но и с чем-то, похожим на мольбу, он стоял перед ее столом, похлопывая себя ладонью по бедру – слегка, но и это с лихвой выдавало его нервозность.

– Да, Второй, я тебя слушаю. Что-то было непонятно?

– Нет. Все понятно, но, – он вдруг покраснел, совершенно по-человечески, мучительно и неудержимо: – я хотел бы почитать что-то еще, кроме программы. Что вы мне посоветуете?

Она подняла на него глаза, стараясь сдержать – что? – удивление, страх, ликование? Она не знала.

– Очень хорошо. Может быть, несколько сказок Андерсена сверх программы…

Второй вздохнул, и она вопросительно уставилась на него. Некоторое время оба молчали.

– Если можно, я бы хотел… Не сказки. Не обычное, да… Но не сказки… Не для детей.

– Ладно, – неловко отозвалась она: – хотя, кстати, Андерсен свои сказки не для детей писал. Он вообще их не любил, представляешь? Когда ему ставили памятник, принесли эскиз, на котором был изображен он сам в окружении благодарных детей, и Андерсен долго возмущался… – она осеклась, осознав, что, обычно внимательный, Второй ее совсем не слушает.

– Я бы предложила тебе прочитать… «Пикник на обочине». Это произведение братьев Стругацких – Аркадия и Бориса.

– Братьев? Они писали вдвоем? А как?

– Честно говоря, я не знаю, – Вера неловко улыбнулась, вспомнив, что в детстве тоже задавалась этим вопросом, но так и не собралась прочитать их интервью или записки, которые прояснили бы дело.

Он поблагодарил и ушел, а она, всю ночь проворочавшись на своем удобном ортопедическом матрасе, на собственной шкуре прочувствовала, какого было жить советским интеллигентам в годы революции, о которых она так часто и вдохновенно рассказывала школьникам.

Никто не пришел и не забрал ее в пугающее никуда вслед за Марией Ивановной, никто не поймал на рекомендации запрещенной литературы. Принимая утренний душ в тщетных попытках взбодриться, она осознала, что рыженький Второй, пришедший к ней со своей странной просьбой, был напуган не меньше, чем она сама.

Она почти забыла об этом происшествии, когда через две недели он подошел к ней опять, и вместе с ним был Седьмой, и на сей раз глаза обоих были полны ужасом и надеждой. Они обсуждали с ней «Пикник на обочине» на переменах, урывками по несколько минут, не сговариваясь, сочтя, что не стоит вызывать подозрений слишком долгими беседами. Они попросили «еще чего-то братьев», и она порекомендовала «Трудно быть богом». Спустя десять дней они были готовы к обсуждениям – и с ними был Девятый, раскрасневшийся больше обычного.

– Почему он не убил их всех сразу, а?

– Да, зря он дождался, пока Киру убили – надо было действовать, действовать, пока можно было…

Они возмущались, бессильно сжимали кулаки, шептались, озирались и просили новых книг…

Маленький подпольный клуб любителей чтения продолжал свое существование, и Вера старалась помнить о том, какой опасности подвергает себя, и, возможно, их… Должна ли ее волновать их безопасность? Она запутывалась все больше и больше, и, плюнув на раздумья, садилась резать карточки, рисовать картинки, проверять тетради…

***

– Оцените, что тут на днях написали мои дети, – Вячеслав Николаевич вытащил их кармана сложенный пополам листок, аккуратно расправил: «Я думаю, что Пугачев – отрицательный персонаж, потому что он убивает других людей, что противоречит общечеловеческой системе ценностей. Но я думаю, что он – и положительный персонаж тоже, потому что он смел, по-своему благороден и предан. Тщательный анализ текста заставил меня прийти к выводу, что Пугачев – и положительный, и отрицательный персонаж одновременно».

– Ничего себе, – Вера почувствовала сильное волнение, еще не понимая, чем именно оно вызвано.

– Да… Ничего себе. Утверждение самое типичное для сочинения любого из наших с вами учеников… Из прошлой жизни. Но не для них, не знающих полутонов и делящих мир на черное и белое, привыкших мыслить математически-точно… Это и вправду ничего себе. Как думаете, они одобрят? Они хотят, чтобы мы научили их мыслить, как люди… Но хотят ли они, чтобы мы сделали из них людей? Это написал мальчик под номером Одиннадцать… Знаете, он напоминает мне о собственном сыне, – Вячеслав Николаевич умолк: – Забавно, я действовал очень продуманно, а теперь уже не уверен, что говорю им то, что следовало бы… Потому что Одиннадцатый напомнил мне сына.

– Я не знала, что у вас есть сын.

– Я и сам в этом не уверен, – Вячеслав Николаевич улыбнулся, поймав ее недоуменный взгляд, и, увидев эту улыбку, она рефлекторно накрыла его руку своей и крепко сжала – не задумываясь, как не задумывается самка, закрывающая детеныша собственным телом.

– Он пропал несколько лет назад. Вышел из дома и не вернулся. Шел на работу в библиотеку… Я устроил его работать туда, и ему это нравилось. У него были, вы знаете… Некоторые проблемы со здоровьем. Но в библиотеке это было неважно. Он чувствовал себя полезным, нужным. И он любил читать книги.

– И вы, – Вера с трудом сглотнула: – так и не узнали, что случилось? Совсем ничего?

– Совсем ничего. Знаете, я даже к экстрасенсам ходил… На телевидение. В храм. К частным детективам. Все перепробовал. До этого я бы посмеялся над людьми, верящими в сверхъестественное… Но когда пропал мой мальчик… Не дай Бог никому испытать такое, – Вячеслав Николаевич смотрел вдаль – и, казалось, серой стены столовой больше для него не существовало: – Человек готов поверить во что угодно, если это дает ему хоть маленькую крупицу надежды.

– И сейчас вы верите в то… Что они могут вам помочь? – голос Веры дрогнул: – Вы сказали тогда, что не печетесь о себе… Теперь я понимаю. Вы думаете, что если вы сделаете то, что им нужно… Они смогут его найти?

Вячеслав Николаевич молчал, и ей не хватило духу, никогда на свете не хватило бы духу сказать хоть еще одно слово.

***

– Вера Михайловна, а хотите посмотреть, как я выгляжу без этого тела? – Второй смотрел заговорчески, озорно – как смотрят обычные дети, и она кивнула, хотя все внутри нее кричало: «Не смотри! Не надо!»

Облик худенького мальчишки слез с него, как кожаная перчатка с руки, и то, что оказалось под ней, было мерцающей, влажной, скользкой тьмой. Тело казалось бесформенным и шатким – Второй, казалось, не слишком уверенно стоял на своих многочисленных суставчатых ножках. По-паучьи мерцающие глаза – добрый десяток – выжидающе смотрели на нее, лукаво подмигивая. Тело, покрытое темной чешуей и местами чем-то, похожим на короткие перья, слегка толкнуло ее в плечо.

– Нам вообще-то не разрешили так делать, – застенчиво произнесло чудище, с трудом двигая жвалами, твердыми и острыми, покрытыми хитиновой оболочкой: – Но сегодня никто не смотрит, я знаю, а мне хотелось вам показать.

Не зная, какой реакции он ждет, она кивнула, поблагодарила и отпустила его – он, снова облаченный в свой невероятный костюм мальчишки, уходил из кабинета, довольно улыбаясь и беззаботно насвистывая.

Придя к себе, она долго стояла под душем, стиснув зубы, чтобы сдержать крик. Дверь она закрыла на задвижку, словно это могло бы защитить ее от чудовищных хозяев этого места, если бы они пожелали войти.

***

– Я не вижу никакого смысла в том, о чем сейчас идет речь, – в голосе Тринадцатого высокомерие и недоумение спорили друг с другом.

Вера слушала его с усталой безнадежностью. Тринадцатый на собраниях их маленького незаконного кружка не появлялся. День выпуска приближался, и класс становилось все труднее контролировать – некоторые из них явно чувствовали свою близившуюся безнаказанность, провоцируя и ставя под сомнение ее слова. Они были вынуждены постигать чужую культуру и взгляд на мир ради успеха дела, но внутренне никогда не соглашались с ними… И теперь теряли терпение. Что будет с ней, когда их учеба закончится?

– Мы только что выявили, что роман сожжен, не так ли? Это написано в тексте. На 32-й строчке 25-й страницы нашей распечатки… Я отметил. Итак, сожжен. Однако потом он вновь появляется в тексте… Более того, выходит, мы его все это время и читали… – Тринадцатый обвел класс взглядом победителя: – Христианские аллюзии в тексте понятны. Сатира на общество тридцатых годов вполне соответствуют тому, что нам о нем рассказывали… История любви – допустим. Связь с «Фаустом», которого мы до этого читали. Но, несмотря на это, текст лишен элементарной логики и, боюсь, Учительница-Первая, вам следовало выбрать другой, или лучше…

– Тебе бы помолчать, – класс, пораженный неслыханным нарушением дисциплины, уставился на говорящего. Раскрасневшийся от гнева Второй слегка привстал со своей места и смотрел на Тринадцатого в упор: – Учительница-Первая – наш наставник, и ты нарушаешь дисциплину, споря с ней. Или ты забыл, что за нарушение дисциплины полагается наказание?

– Кто бы говорил о нарушении дисциплины, – прошипел в ответ Тринадцатый, не трудясь понизить голос: – Ты, глупый шельмец… – темные глаза мальчика блеснули, и Вере почудилось шевеление темной чешуи и суставчатых ног (что не помешало ей подумать о том, что чтение Дюма не прошло для Тринадцатого даром)... Отгоняя морок, она постучала карандашом по столу старым, испытанным жестом, выручавшим до нее миллионы учителей:

– Все, успокойтесь. И оба сядьте. Сейчас же.

Она послушались – Второй сразу же, Тринадцатый – с секундной задержкой.

– А роман, – дрожащим голосом добавил Второй (руки его, сложенные по правилам вместе, дрожали): – роман – хороший.

***

– А где Вячеслав Николаевич?

Ее новая соседка, рыжая женщина средних лет с высокой прической и заметным нервным тиком, робко улыбнулась уголком аккуратно накрашенных губ:

– Ах, да, вы не знали, должно быть… Его отправили… Туда, – она понизила голос: – ну, вы понимаете… За пределы. Где он сейчас, никто не знает.

– Но почему? Что случилось? – Вера с изумлением услышала собственный голос – спокойный, отстраненный… Как никогда остро она ощутила присутствие молчаливых стражей по углам столовой, и, несмотря на то, что больше всего ей хотелось встать и закричать, она продолжила сидеть, выпрямив спину, высоко подняв подбородок.

– Никто толком не знает, – глаз соседки дернулся, и она некоторое время посидела молча, словно на что-то решаясь, а потом зашептала, быстро и тихо: – говорят, его класс стал вести себя странно… Высказывать неразрешенные мысли… А кто разберется, что у них разрешено? Чего они хотели?.. Их расформировали, в разные классы раскидали некоторых, а остальных… Не знаю… Вы знали, что дети в наших классах – из социального запаса? Знали, что это значит? За них никто не заступился – вот что. Родителей у них нет.

– У всех детей здесь нет родителей – того, что мы понимаем под словом «родители», – Вера съела ложку макарон и не почувствовала вкуса.

– Да, то, что мы называем родительской любовью, им не очень понятно, но наследование… Наследование все равно есть. В наши классы своих детей никто бы не отдал по доброй воле, это… Непрактично.

Некоторое время женщины молчали. Вера тупо смотрела на макароны в тарелке, на потеки сливочного соуса на бортах… Что-то не сходилось.

– Думаете, они его убили? – наконец спросила Вера, и соседка опустила глаза:

– Я не знаю. Надеюсь, что нет.

– Вы сказали, что его класс расформировали по нашим… Но ко мне никто новый не приходил.

– Это я и хотела вам сказать, – глаз женщины снова дернулся – раз, другой: – Будьте осторожны. Вы у них на заметке. Если кто-то последует за Вячеславом Николаевичем, это будете вы. Не глупите… Поберегите себя.

Вера поблагодарила и встала. Окинула взглядом столовую, сидевших в ней людей – запуганных, нервных, почти потерявших рассудок от нереальности ситуации последних месяцев, печальных, деланно беззаботных.

Поберечь себя. Она вспомнила о Вячеславе Николаевиче, который делал то, что делал, ради сына, которого напомнил ему Одиннадцатый… В конечном счете, эта привязанность его и погубила. Ее собственные родители давно мертвы, дома она не оставила ни мужа, ни друга… Зачем же она делала то, что делала? Погубит ее это – или поможет спастись?

***

Вернувшись к себе, она долго и старательно молилась – как умела – за Вячеслава Николаевича, мертвого или живого, и за его сына – мертвого или живого, – где-то там, на далекой и равнодушной к происходящему с ними Земле.

***

После последнего разговора в столовой собрания любителей книг стали происходить все реже – ее ученики и сами приходили теперь нечасто, словно чувствуя, какой опасности подвергают ее и себя. Вера не знала, было ли это настоящей причиной. Не переговорило ли с ними руководство, чтобы вразумить? Не могло ли все повернуться так, что теперь уже ее ученики следили за ней, ожидая неверного шага, чтобы снять подозрения со своего класса? Она не могла знать точно.

И все же иногда она чувствовала, что собрания не забыты. Рыжий Второй смотрел пристально и тянул руку с удвоенным усердием каждый раз, когда знал ответ на ее вопрос. Смуглый Седьмой то и дело подходил к ее столу и касался его перемазанной ручкой ладонью, словно ища у него поддержки. Пухленький Девятый как-то раз оставил у нее на столе яблоко – Вера не знала, откуда он его взял – крепкое, с блестящим красноватым боком, с листком на тонкой ножке – настоящее, не синтезированное.

Теперь они обсуждали школьную программу, идя по учебнику, четко и строго. Тринадцатый, буравящий ее взглядом, был разочарован.

В столовой она сидела с новой нервной соседкой, не удосужившись даже узнать ее имя – после исчезновения Вячеслава Николаевича ей не хотелось ни с кем сближаться. Вечерами она долго сидела в ванной, тупо разглядывая островки коленей в мыльной пене, ища смысл в происходящем и не находя его.

А потом наступил день выпуска.

***

Шаттлы, которые должны были отправить на Землю все отряды, укомплектованные по итогам выпуска, готовились к отлету. Учителя, потерянные, напуганные и не знающие, чего ждать от будущего, сиротливой толпой стояли у панорамного окна, к которому их допустили впервые, и наблюдали за тем, как их подопечные отправляются в пока еще незнакомый мир, чтобы выполнить возложенное на них задание.

Все, садившиеся в шаттлы, выглядели как люди, так же, как и провожавшее их руководство, видимо, для заблаговременного вхождения в роль. Вера попыталась разглядеть своих учеников, безотчетно надеясь увидеть рыжие вихры Второго, темный ежик Девятого или темные кудри Седьмого как последний привет от их маленького закрытого клуба, но, как назло, в ее поле зрения упрямо попадалась только макушка Тринадцатого и других учеников, должно быть, радовавшихся тому, что их ждет… Тому, что уроки закончились и можно наконец приступить к тому, ради чего они учились. К контакту. Вера вздрогнула.

Поднимаясь в воздух, шаттлы выбросили в воздух струи разноцветного пламени – продукты горения веществ, неизвестных на Земле – пока что неизвестных.

Некоторое время учителя молча смотрели на три светящиеся точки, которые удалялись и удалялись, пока, наконец, не пропали совсем. Тогда верина соседка тихонько сказала, выразив общую мысль:

– Как думаете, что теперь с нами будет? А?

Ей никто не ответил.

***

После собрания под руководством Кади Вера возвращалась к себе – ее туфли звонко цокали по коридорам, опустевшим, безлюдным. Большую часть охраны расформировали – и теперь охранялись только выходы из школы.

Вера очень спокойно выслушала речь Кади, которая, ухмыляясь, благодарила «дорогих коллег» за прилежную работу. До появления новых распоряжений и известий о результатах операции «Контакт» все учителя должны были оставаться на базе в качестве «консультантов» – и, возможно, для того, чтобы обучить новые классы, если это понадобится. Никто не спросил ни о возвращении домой, ни об обещанной награде. Вера не знала, поверил ли хоть кто-то в очередные уверения, высказанные, впрочем, без особого старания, для проформы, в том, что их ждет особое положение в новом мире, который предстояло построить не Земле… Вера точно не верила.

Вернувшись к себе в комнату, она тщательно убралась в ней – аккуратно застелила постель, протерла пыль со всех поверхностей, сложила серебристые комплекты униформы в комод. Особенно тщательно Вера убралась в ванной и прикроватной тумбочке – счистила волосы с щетки для волос, собрала весь мусор (включая любовно разрисованные карточки и записи по работе с классом) и выбросила в печь для сжигания в конце коридора. Ей не хотелось оставлять здесь ничего своего.

Приведя комнату в изначальное стерильное состояние, она приняла ванну с душистой пеной, тщательно вымыла, высушила и расчесала волосы, переоделась в собственную одежду – ту, в которой она попала сюда. После этого она уселась на кровать и открыла на выданном ей для работы планшете антологию поэзии Серебряного века. Ей хотелось дождаться тех, кто придет за ней, именно так – равнодушно и спокойно, читая Ахматову или Мандельштама. В том, что за ней придут, Вера не сомневалась: сладким уверениям Кади было ее не обмануть. Это было вопросом времени… И, судя по тому, что ее репутация здесь была под большим вопросом, для нее время придет гораздо раньше, чем для остальных. Возможно, уже сегодня… Возможно, прямо сейчас.

Быть спокойной получалось плохо – руки, сжимавшие планшет, предательски дрожали, и, когда она думала о том, что, возможно, уже сегодня ей предстоит умереть, хотелось плакать. Вера начала думать о том, чтобы снова забраться в ванну (почему-то там она чувствовала себя в большей безопасности, словно пришедшие за ней постесняются нарушать ее уединение и уйдут, обнаружив, что она моется), когда в дверь негромко, деликатно постучали.

Вера медленно отложила в сторону планшет, оправила кофту, разгладила покрывало на кровати. Дверь была закрыта за задвижку, и Вера сделала глубокий вдох, прежде чем отодвинуть ее в сторону: задвижка все равно не смогла бы остановить пришедших.

Все трое, стоявшие на пороге, были без своих личин – одинаковые, суставчатые, темные, но она их сразу узнала.

– Здравствуйте, Вера Михайловна! – Второй с явным трудом двигал жвалами: – Извините, сейчас времени говорить нет. Идемте с нами – мы вас выведем.

Она судорожно сглотнула:

– Как… Ребята, – это обращение, возможно, не слишком подходившее им сейчас, вырвалось у нее само собой, естественно и просто: – Что вы здесь делаете? Шаттлы…

– Они без нас улетели, – Седьмой залихватски притопнул одной из своих длинных ног и горделиво выпрямился: – Долго объяснять, как мы это провернули… Девятый вот всю дорогу не верил, что удастся.

– И сейчас не верю, – бормотнул Девятый, нахохлившись: – что я в это ввязался… И что все получилось.

– Ничего еще не получилось, – перебил его Второй резко: – они скоро узнают, что мы не улетели с остальными. Когда это случится, лучше нам быть подальше отсюда. Я проверил шаттлы… Если поспешим, удастся улететь незаметно. Но надо быстрей… Вера Михайловна, пожалуйста, надо быстрей.

Она молча смотрела на него, не в силах ответить. Второй протянул к ней лапу и коснулся ее дрожащей руки – и это прикосновение, вызвавшее бы когда-то только гадливость, теперь успокоило.

– Мы не забыли, Вера Михайловна… Мы хотим помочь вам – и таким, как вы. То, как нам живется тут… Нам не нравится. И мы решили, что не хотим, чтобы у вас стало так же, как у нас.

Девятый и Седьмой молча покачивались на своих тонких ногах, словно соглашаясь.

– Какой у вас план? – Вера вдруг почувствовала, что с трудом держится на ногах.

Ее ученики переглянулись.

– Плана пока нет, – признал Второй робко: – Для начала – выбраться отсюда и отвезти вас домой. Мы знаем, как завести шаттл… И у нас есть оружие, – его голос окреп и стал тверже.

– Мы правда еще не знаем, что будем делать, когда прилетим, – беззаботно подтвердил Седьмой: – но вместе что-нибудь придумаем, честное слово… Ведь все, о чем мы с вами читали, было как раз про это, правда? Что нужно делать то, что правильно… И тогда все закончится хорошо.

Вера хотела ответить, что реальная жизнь – не то же самое, что написанное в книгах, но не смогла – ведь эта фраза, такая затасканная и привычная, не была бы правдой.

– Время уходит, – нервно буркнул Девятый: – Когда они нас найдут, расспрашивать не будут. Учительница-Первая, вы в любом случае им больше не нужны… Это вопрос времени. Пойдемте с нами.

– Это из-за вас мы уходим, – добавил Второй, а потом поправился: – нет… Это благодаря вам мы уходим. С вами мы справимся. Скажите, вы пойдете с нами?

Вера хотела бы сказать им что-то воодушевляющее перед тем, как пойти вслед за ними, но теперь был их черед поддержать ее… Как всегда и случается между учителем, который сумел что-то изменить, и его учениками. Поэтому она сказала только:

– Да, – и оперлась на предложенную ей суставчатую лапу.

Стремительно и тихо они поспешили по коридорам к ближайшему посту охраны – навстречу свободе и тому, что ждало их впереди.