Ольга Силаева

Любовь Кузьмы

Автор:
Владимир Сивцов
Любовь Кузьмы
Работа №173
  • Опубликовано на Дзен

Кузьма, прыгая с камня на камень, поскользнулся и оказался в воде. «Вот те и перешёл на другой берег сухой ногой. Теперь всё равно». И побрёл быстренько на камешник. Хорошо, что ветра холодного нет, а то бы и за деревьями на косе его продуло.

Ветер на речке часто меняет направление, стараясь продувать русло насквозь, даже в стеснённых лесом берегах. На Лябле таких мест немало. Выше верхней мельницы пожни тоже не редкость, но местами Лябла бежит в сплошном лесу: с одной стороны хвойный к речке спускается с крутых угоров коренного берега, а с другой сплошной ольховник и черёмушник.

Так и чередуется, смотря с левой или с правой стороны в коренной берег, бьётся потихоньку речка Лябла. А в пойме заросли ольхи и черёмухи с упавшими стволами да крапивой выше роста делают иные места вовсе непролазными, тем более с удочкой.

Кузьма уже шёл к бабушке в Шеломя. Хариусов чуть не полная полевая сумка, и настроение у Кузьмы прекрасное, хотя и вымок чуть не до… Ну, это не важно. Он сел на сухой мох, снял кеды, выжал носки, вылил воду из кед. Даже и их попытался отжать. Оделся, обулся. На ходу да ещё летом небольшое купание во вред не будет.

На лесной дороге Кузьма часто запинался об упавшие поперёк дороги стволики, в основном, сосны. Сосна наиболее ломкая, нежели ель и берёза, вот её и ломит сильными ветрами или зимой облепившим её снегом да ещё сырым. Об них и запинался Кузьма, познавая свободу слова, вспоминал лесную нечисть.

А вот и Згорье. Два полуразвалившихся от времени дома с пустыми оконными проёмами напоминали о том, что здесь когда-то была деревня, и жили люди. У Кузьмы всегда щемило сердце, когда он видел заброшенное жильё. Плачут ли по ночам души живших когда-то здесь людей?

Шёл он, раздумывая о житье-бытье. Правду ли бабушка рассказывала о том, что встречалась в лесу с самим лешим. И что он не всех «пужает» и «водит». Ей вот дорогу домой показал, когда она окружилась в лесу и уже отчаялась выйти на верный путь засветло.

Кузьма не верил. Хотелось верить, но как поверить в необъяснимое? И если сам не убедился, что «в этом что-то есть»? Ему надо увидеть, потрогать, понять, убедиться! Тогда и поверить можно. «А так… Извините…», - он, уже увлёкшись, произнёс вслух.

Он не понял, что случилось в лесу. Словно щёлкнул кнутом по деревьям кто-то невидимый и свирепый. По вершинам, по лесу, отскакивая от стволов, эхом покатился хохот. Кузьма бросает сумку с рыбой. Словно копьём, запустив его, удилищем протыкает куртину молодого осинника. Подпрыгнул, крутнулся на месте и… побежал.

Он бежал в никуда. Он даже об этом не думал. Он бежал, всё ускоряя и ускоряя свой бег. Наконец помчался прыжками, задыхаясь от охватившего его чувства восторга от бега, от скорости, от наслаждения свободы. Он не уставал. Он не испытывал боли, когда ветви били ему по лицу, а сучья цепляли и рвали рубашку и кожу.

Он неистовствовал.

Он торжествовал, упиваясь собою, собой таким и тем, что с ним происходит. Ему казалось, что он плавно скользит над землёй, и всё вокруг поворачивается в его сторону, приветствует его радостно и плачет всё, его провожая.

Он казался себе всесильным и бесконечно влюблённым во всех и во всё. «Я ваш!.. Я с вами!..» - но его крик угас, только нарождаясь. Он прохрипел и обессиленный свалился у замшелой колодины. Ноги ныли, расцарапанное лицо саднило, на плече кровоточил рубец.

Кузьме захотелось плакать. Да так, что он даже и не думал сдерживаться. Слёзы мигом застлали глаза и ручейками побежали по щекам. Он зарыдал неистово. Горечь наполнила его сердце, завладела душой и, казалось, пропитала собой его кровь.

Он захлёбывался в рыданиях. Он судорожно драл мох руками, рвал тонкие корешки и царапал землю, ломая ногти на пальцах. Тело содрогалось. Рыдания сдавили грудь. Он дышал прерывисто, захлёбываясь воздухом. Ещё немного и Кузьма не выдержит проявления такого бурного эмоционального и физического потрясения. Ещё немного и с ним что-то произойдёт.

Иначе просто быть не может. Мысли его были сосредоточены на чём-то до боли обидном, до боли горьком, до боли страшном от потери доброго и хорошего. Ещё немного и Кузьма потеряет всё и себя тоже.

И ему стало так жаль себя одинокого, всеми забытого, всеми брошенного, что рыдания, сотрясавшие тело, перешли в ровный, безутешный плачь. И только тело нет-нет и вздрагивало с прерывистым вздохом.

Глубоко несчастный в себе Кузьма тихо плакал. Он жаждал участия, сострадания. Он жаждал проявления любви к себе, утешения и лёгкой ласки. Он чувствовал себя глубоко обиженным маленьким человеком, и ему хотелось тихо умереть, чтоб потом его очень жалели и плакали по нём…

Но, как это бывает у очень эмоциональных людей, он вдруг понял, что плакать-то вовсе и незачем. Что всё не так уж и плохо. Да вообще-то и совсем не плохо, а даже хорошо. Рукавом утирает Кузьма заплаканное лицо, вздрагивает от эха рыданий и… улыбается пришедшему покою. И кажется ему, что и деревья приветливо кивнули, и ветерок приласкал, обдувая.

Он засмеялся уже открыто, довольный своим обретённым только что осознанием прелести бытия в единении с кустами, с лесом, с тучами, с воздухом… И Кузьма захохотал.

Захохотал столь же неистово, как только что рыдал. Он катался по мху, захлёбываясь от хохота, и потоки радости и счастья волнами набегали на него. Эйфория веселья была настолько сильной, что вот-вот и перерастёт в истерику. Но Кузьме было всё равно. Хохот так и лился из него. Тело начали подёргивать судороги. А он хохотал, и слёзы вновь побежали по его щекам.

Чья-то ладонь легла на его голову, тихо погладила, и легкое дуновение побежало от затылка к лицу. У Кузьмы, словно пелена, спала беспричинная радость, и он пришёл в себя, медленно успокаиваясь. Он обессилел. Он лежал не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Он и не хотел шевелиться. Он отдыхал под влиянием чего-то чудесного, как ему казалось.

И Кузьма осознаёт, что с ним кто-то рядом есть. Поднимает голову. Удивительное существо с любопытством и с некоторой жалостью смотрело на Кузьму, склонив голову набок. Удивительное тепло и обоняние шло от… Кузьма не может понять, кто перед ним: ребёнок ли? Женщина ли? «Фея да и только…» - подумал Кузьма и… заснул.

Сколько он спал, а может, и не спал, а просто провалился в небытие, Кузьма не понял. Только, открыв глаза, он увидел свою «Фею». Она сидела рядом, положив руки на колени, и смотрела на Кузьму. Ему кажется, что она хочет спросить его или сказать что-то, но не решается.

Она встаёт и, оглядываясь на Кузьму, делает несколько шагов. Останавливается, смотрит на него. Кузьма понял, что ему надо идти за ней. Да и выбора у него нет. Он не знает, где он. Он не знает, куда попал, как попал. Он ничего не знает, кроме того, что живой. А раз жив, надо действовать, надо идти.

Кузьма встаёт с готовностью к боли, но боли нет ни в нывших только что ногах, ни в исцарапанном теле. Он смотрит: на плече даже намёка на рваную кровоточащую рану нет.

Он вопросительно смотрит на… «Как же её назвать? Кто она?» - проносится в мыслях у Кузьмы. И словно прозвенело в голове: «Фея. Ты же назвал меня феей. Так и зови…» Она с лёгкой улыбкой, почему-то немного грустной, смотрит на Кузьму. Ротик по-детски полуоткрыт.

Кузьма вспоминает о феях, что где-то читал: «Маленькие крылатые существа, похожие на красивых девочек… У неё нет крыльев. Значит, не фея… Русалка ли? Может, дриада?» «Может, дриада, а может, мавка». - снова прозвенел в голове колокольчик.

Кузьма только что был обессиленный до такой степени, что едва мог пошевелить пальцами. Сейчас же он чувствовал себя вполне сносно. От её маленькой фигурки исходило что-то удивительно притягательное, и его тело наливалось силой и желанием идти за ней.

А когда она смотрела на Кузьму своими бездонными сияющими глазами, словно лучи пронзали его всего, и мир вокруг становился таинственным и волшебным.

Кузьма всё понимал и чувствовал себя, как и раньше, но в то же время он жил ещё и в этом новом, необъяснимом для его сознания, состоянии. И это новое было сильнее и ярче, возвышенней и слегка страшней его обычной жизни.

И Кузьма пошёл за ней. Под ногами, несмотря на мох, была твёрдая, слегка пружинящая почва. Идти было легко, и он шёл, не задумываясь ни о чем. Шагах в пяти впереди, изредка оглядываясь на Кузьму, шла загадка. Прелестная маленькая загадка, которую он почему-то и не пытался разгадать. Просто шёл и любовался ею.

«Вот, если б она ростиком была повыше - совсем прелесть…» И видит Кузьма её же, но ростом уже с обыкновенную девчонку. Она оглянулась и улыбнулась своей обворожительной белозубой улыбкой, словно спрашивая: «Такая ли я?»

Теперь Кузьма обратил внимание на её одежду. Лёгкое, словно из множества листочков с лесными цветочками платье, и безрукавка, словно из чешуек сосновой коры. «Уж не лесовичка ли она?» - подумалось невзначай Кузьме.

Она опять оглянулась и, вроде ободрительно соглашаясь, кивнула ему, а в голове промелькнуло: «Узнал… Лесовичка я…- и далее.- Ты не бойся. Это мои братья над тобой пошутили. Обиделись. Ты сказал, что их нету, они и обиделись».

Кузьма вспомнил, что в разговорах смеялся над «выдумками» о разных там леших… И смущение закралось в его мысли и так не очень чёткие. Но ведь вот она, лесовичка, то бишь, лешачиха по-местному! «Лесовичка как-то симпатичней звучит и выглядит…» -только подумал Кузьма так, а она снова оглянулась и опять одобрительно и поощряющее улыбнулась. «И вовсе не страшно! И вовсе она на тех лешачих, про которых чешут языки досужие бабульки, не похожа. Вон, какая славная! Да и мне помогла…»

Ему показалось, что с этой мыслью в его теле пробежала лёгкая приятная волна, и тут же родилась новая кощунственная мысль: «Какая у неё фигурка! Вот бы чуть приоткрыть…»

И видит Кузьма на ней совсем другой наряд. Ну, примерно, как на наших девушках в жаркую погоду: мини-юбочка и топик с таким глубоким вырезом, что… Недаром есть у людей выражение «нечеловеческий…» Ну, к примеру, нечеловеческий крик, нечеловеческое уродство… Это, если необходимо подчеркнуть что-то сверх понятного.

А здесь - красота! Лучше даже сказать «неземная красота!» Остолбенел Кузьма от такой прелести. Он ещё не знал, что такое совершенство. Хотя каждый человек, видимо, имеет об этом подсознательно своё мнение. Кузьма видел эстетическое и физическое совершенство в единении.

Остановилась лесовичка: «Ты ведь сам хотел этого? Как у вас – людей говорят: совершенствуй, совершенствуясь. Ты видишь то, что хотел видеть. К чему стремишься сам, не осознавая этого. У тебя, Кузьма, очень высокая оценка красоты. Ну-ну, не возбуждайся, не время…»

И Кузьма снова видит маленькую прелестную лесовичку в своём лиственном платье, только безрукавку сняла.

Тепло стало что ли? Она улыбнулась Кузьме, и озорные искорки запрыгали в её бездонных глазах. Кузьма медленно приходил в себя. В голове прозвенело: «Так пойдёшь или хочешь здесь остаться?» Кузьма вертел головой, словно после несильной контузии. Звоночек: « Самому не выйти. Братцы мои постарались. Они тебя не только закружили, заводили, так ещё слезами да смехом обессилили. Да и оставили на самой границе с нашим миром… Вообще-то они не злые. Поняли, что перестарались, переусердствовали в озорстве своём и меня к тебе… Ну, в общем, попросили, чтобы я помогла… Если потребуется».

Звоночек в голове Кузьмы притих. Наступила тишина.. Он ещё переваривал то, что услышал, а она склонила голову набок, и снова вмешалась в мысли Кузьмы: «Дурному человеку «вжись» бы не помогла… Ты… Ты же другой, Кузьма. В тебе есть что-то наше - притяжение необычного. Чувство необычного и духовное приятие его. В обыденности вашей житейской ты, по своему мнению, не веришь ни во что, в чём не убедишься воочию.

Похвально, но… В душе же убеждён, что необычное есть. И это тебе помогает незаметно, незримо. Ты ищешь ЭТО помимо сознания и воли. И поиск, постоянный поиск необычного ведёт тебя по жизни и облегчает бытовые невзгоды. Так как поиск порождает надежду. Надежда зовёт жить. Так-то, мой славный Кузьма». И мысли лесовички или, верней, её связь с мыслями Кузьмы прекратились.

Кузьма не понимал, как она с ним разговаривает, и ему было неловко, что ли? Как она его понимает? Уж лучше бы по-человечески говорила, привычно и всё ясно.

- Хорошо, Кузьма. Я поняла тебя. Конечно же, так привычнее и удобнее для тебя. Не подумала… Да ты и так всё понял.

Лесовичка подходит к Кузьме, берёт его руки в свои ручонки. Кузьма чувствует, что они у неё подрагивают, и что они у неё мягкие и очень сильные.

- Ты хороший, мой славный Кузьма. Я этого ещё не говорила ни одному смертному, ни одному человеческому существу. Ты первый и единственный…

Её глаза, казалось, сияли и лучились чем-то необъяснимо прекрасным и тёплым. Кузьма поднял её ручки и нежно поцеловал их. Словно звон нежный и переливчатый пробежал по веткам деревьев, по мху, запутался в густом кустарнике и сник.

Её глаза горели счастьем. Она снова улыбнулась Кузьме:

- Идём же. Ты должен видеть… Это скоро…

И опять они идут: она впереди шагов на пять, за нею Кузьма. Мысли его совсем запутались. Но, в конце концов, он решил идти, не сомневаясь ни в чём. Если б она хотела что-то сделать ему вредное, давно бы сделала. Братцы-то её живо ему наделали хлопот, да ещё каких! Если не назвать покрепче.

Но она-то! Она-то какова! Её маленькая фигурка, вся она, приводили Кузьму всё в большее и большее восхищение. И он шёл за ней, большой и доверчивый ребёнок. Ему очень хотелось, чтоб с ней случилось что-нибудь такое… Такое… А он, Кузьма её бы спас, выручил бы её.

Ему до ужаса хотелось сделать для неё что-нибудь хорошее, приятное. Она оглянулась. В её взгляде была лёгкая благодарность и чуть-чуть усмешка. Ведь пока это она, такая маленькая и хрупкая, спасает большого и сильного Кузьму.

Сфагновый мшаник с веточками плауна кончился. Вместе с ним остался позади запах багульника. Кустики гонобобеля ещё попадались, но их уже заменял брусничник и черничник. В понижениях темнел ельник, а на суходоле и гривах бронзовели стволами сосны. Они роняли сухие иголки, которыми был усыпан беломошник. Сосна меняет иглу.

По пути изредка курешками попадали кустики тимьяна, а на опушках полянок кучкались неприметные серенькие, иногда с розовым отливом, кошачьи лапки. Их же называют бессмертником. В тени, где лес погуще, попадаются кустики вересника, а с ними зелёный ковёр заячьей соли.

По лесу пронеслась дробь. Это лесной барабанщик, чёрный дятел или желна лечит лес, уничтожая на сухостойных деревьях личинок короеда, усачей, пилильщиков, огневок. Попадись ему жук, и жуку несдобровать. Попадись только! А вот у сосны верхушка словно свёрнута и усохла. Это сосновый вертун. Знать неподалёку осинник.

- Смотри, Кузьма…

Лесовичка подождала Кузьму и, держа его за рукав рубашки, показала на что-то впереди. Но он ничего необычного не увидел. Лес, как лес. Разве что впереди начинался лиственник.

- Смотри лучше…

И Кузьма увидел шалаши. Да, строениями в привычном для людей виде, это не назовёшь. Большие шалаши, сплетённые из живых ветвей живых деревьев.

- Здесь мы живём, Кузьма, мой милый Кузьма. Не удивляйся. Наши дома недоступны для глаз ни человека, ни зверя Вашего мира. Они на границе. Они - это ворота в наш мир. Один из тонких миров, которые пронзают Ваш мир.

Мы существуем вместе, но не замечаем друг друга. У нас другой уровень жизни: не материальный, а энергетический. Для тебя, Кузьма - это волшебный мир, для нас обычный, повседневный. Есть ещё более тонкие миры сложных энергий, но тебе этого просто не понять. Извини, мой славный, но это так.

Подумала о чём-то, приложив пальчик ко лбу:

- Ну, идём ко мне в гости?

И он пошёл. Подошли к одному из «шалашей». Лесовичка раздвинула ветви, и Кузьма шагнул вслед за ней. Вроде ничего и не произошло, только ёкнуло у Кузьмы что-то внутри. Это как, если б на самолёте попали в воздушную яму. И всё.

Кузьма со спутницей находятся в таком же лесу, а может, и в том же самом. Только здесь птичий гомон понасыщенней да, вроде, зверей побольше. Вон у них прямо над головой резвятся белки и бурундучки с ними. Лиса подмела хвостом хвою почти рядом с ними. Вон зайцы, словно в прятки играют.

Перед Кузьмой из ничего вдруг вынырнуло лицо красивой женщины, но почему-то с усами, и с любопытством уставилось на него. Рядом словно нарисовался силуэт ещё одного существа. Они пощелкали что-то. Спутница Кузьмы ответила серией быстрых щелчков, и они исчезли.

Кузьма даже испугаться не успел. А по лесу раскатился хохот. Настоящий лешачий хохот. Мурашки пробежали по спине Кузьмы.

- Погоди, Кузьма. Не бойся ничего. Я сейчас…

И она исчезла. Словно превратилась в синеватую дымку, сверкнула искоркой, и нет её.

Перед Кузьмой поплыли, выныривая из ничего, настоящие фантасмагорические лица, фигуры, тени. Это были и молоденькие девушки с искажёнными фигурками, а то и с очень совершенными.

Сгорбленные старушки, сморщенные, словно грибы-сморчки. И геркулесового вида мужчины, а то и пираты с повязкой вокруг головы. Измождённые старцы. Проплывали пеньки с руками и глазами, коряги с головами, а то и целые стволы, опираясь на сучья, как на ноги, быстро семеня, что твои сороконожки.

Некоторые из них пытались задеть Кузьму, зацепить, но чего-то испугавшись, отскакивали от него. Злых никого не было. Просто было любопытство. И Кузьма, пораженный, удивлённый до состояния ступора, совсем не боялся. Ему было просто некогда испугаться.

И тут перед ним, словно спрыгнув с ветки, оказалась его прелестная лесовичка:

- Как, мой Кузьма? Не страшно?

Кузьма кивнул, голос он на время потерял. Она поняла, не усмехнулась даже. А просто взяла его за руку и прижалась к боку:

- Хочешь, с братьями познакомлю? Да вот и они…

Кузьма видит, что к ним идут два молодых парня. Они, вроде, даже смущены. Подошли, поздоровались за руку. Один усатый, видимо, старший говорит:

- Извини, Кузьма, пошутили мы немного… Уж от сестры нам попало. Да ещё как! Только…

- Хватит, братья, рассуждений! Он всё знает и всё понимает. И об этом понимает. И об этом больше ни гу-гу. Правильно я говорю?

- Правильно… Конечно, правильно, сестрёнка.

Согласились братья в голос. И Кузьма кивнул, ладно, мол. У него ни страха, ни тревоги. Интерес. Необычайный интерес. И он почувствовал обыкновенный человеческий голод.

Лесовики посмотрели друг на друга и расхохотались весело, заразительно. Засмеялся и Кузьма.

- Угощать гостя будем али нет?

Обращается лесовичка к братьям, а у самой в глазах весёлые искорки.

- Бум. Ещё как будем.

Согласились те. И перед Кузьмой появился стол, стулья. А на столе… У Кузьмы аж спазмом горло свело.

По центру стола стоял чугун, из которого шёл непередаваемый аромат супа. Пироги с поджаристой корочкой, закопченные тушки рябчиков, спинки осетра, тушёные с фруктами глухари. В кадках заливная печень, солёные, жареные грибы и ещё блюда, которых Кузьма и определить не мог. Но всё это источало такие восхитительные ароматы…

Лесовичка поклонилась Кузьме:

- Милости просим, гость дорогой, отведай наших угощений. Чем богаты…

Кузьма в нетерпении. Однако вежливость превыше всего:

- Садитесь же и вы, добрые хозяева, со мной, а то мне неловко…

Опять переглянулись и опять расхохотались братья. Сели. И совсем по-человечески стали уплетать за обе щёки. Кузьма не отставал. А блюд не убывало. И всё было поразительно вкусно. Запили всё чаем из чаги, а потом ели ягоды и лущили орехи.

- Спасибо, хлебосольные хозяева…

Кузьма встал из-за стола. Стол тут же исчез. Хозяйка раскраснелась от удовольствия, а братья опять рассмеялись. Они, вообще, казались Кузьме весёлыми и добродушными. И у него даже капельки злости не шелохнулось за то, как они над ним «подшутили».

- Мы пойдём?

То ли к сестре, то ли к Кузьме обратились они и, не дожидаясь ответа, пошли, ступая мягко, по-рысьи. Прежде чем исчезнуть, обернулись и помахали Кузьме и сестре рукой. И всё. Их нет.

- А где вы спите? - спрашивает Кузьма свою милую хозяйку. Ему очень захотелось спать. И не мудрено. Столько впечатлений, потрясений даже. Угощение…

- А у нас нет жилищ в вашем понятии. Они нам не нужны, и мы не спим вовсе. Это нам тоже не нужно…

Она по- детски сморщила носик, словно собираясь с мыслями. А Кузьма подумал: «Как же её звать? А то неудобно как-то обезличенно…

- Зови меня Настей, по-вашему. Нравится?

Кузьма ни чему более не удивлялся. Даже тому, что его Настя… «Ого», - сам себе удивился Кузьма - «уже моя…» Читала его мысли или угадывала желания. Скорее, второе, так как на мысли лесовичка не реагировала. Но стоило Кузьме подумать о чём-то, связанном с ней и с желанием Кузьмы, она с готовностью отвечала на ещё не заданный вопрос.

«Настя. Теперь она Настя, а не лесовичка безымянная», - продолжает своё Кузьма:

- Нам ничего не нужно. Мы - энергия. Понимаешь? А материализовать энергию можно в кого угодно и во что угодно. Понимаешь?

И Кузьма видит под сосной кровать с разобранной постелью. А Настю видит уже в ночной рубашке и в чепце. Чепец очень рассмешил его, и вместо чепца видит ленточку, а потом пропала и она. Красивые густые волосы её рассыпались по плечам. Она жестом приглашает Кузьму к кровати. И он, не раздеваясь, так и рухнул в неё, чистую и мягкую. Уснул сразу же, крепко, без сновидений.

Сколько проспал, не знает Кузьма. Проснулся от того, что что-то влажное капнуло на его щеку. Открыл глаза. Рядом сидела Настя - лесовичка. Гладила его волосы, и слёзы сбегали из её глаз и размазывались по щекам, а то и капали на постель и на Кузьму.

Она всхлипнула и сквозь слёзы улыбнулась Кузьме:

- Извини… Я больше не буду…

Кузьме стало до боли жаль её. Он её понял. Лесовичка влюбилась в него. Она - ничто, влюбилась в человека. Как это могло случиться?

Видимо, превращаясь в человека, ОНИ приобретали не только физическую сущность, но и обретали чувства. Но как?! Ведь это… Это… Как выразить это неосуществимое единение, у него не хватало слов.

Настя, видимо, поняла это. Печально взглянула на него, вздохнула глубоко… И вот перед Кузьмой опять маленькая прелестная лесовичка в платье из листьев с цветами и с веником из мелких лесных цветочков на голове.

Кузьма только сейчас понял, что он сам влюблён в это чудесное создание, в его Настю и что может потерять её.

Озорно блестят её бездонные глаза:

- Смотри, Кузьма! Это - мы… она воздела руки вверх, словно поднимая невидимый занавес. И видит Кузьма россыпи цветных шариков, линий, спиралей, кругов и прочих фигур и сплетений самых различных форм. Они сияли, лучились, исчезали, появлялись снова, сплетались… бесшумно сверкали молнии.

И всё это пронизывалось лучами света, идущими со всех сторон и разбегающимися во все стороны. Фантастически красивая пляска энергии. В кажущейся хаотичности была некая гармония. Она присутствовала во всём.

Прекрасный мир энергии. Мыслящей энергии. Верней сказать, мысль - это и есть энергия. Тонкий мир, удивительный мир, цельный, гармоничный, без эмоций человеческого уровня.

Их уровень связей, отношений между собой был настолько выше человеческого, что Кузьме было просто не понять этого. Просто он чувствовал эстетическую и эмоциональную высь их взаимоотношений. На такой высоте, что у него просто не хватало воображения понять, что они чем-то и как-то могут быть ограничены.

У Кузьмы захватило дух, словно он прикоснулся к чему-то настолько невероятному и непостижимому, что ему захотелось умереть. Таким он показался себе ограниченным и слабым, неинтересным, погрязшим в бытовой суете. Он был разбит и подавлен.

Лесовичка Настя, видимо, поняла его состояние и глубоко пожалела, что приоткрыла ему их мир:

- Кузьма, пойми, Кузьма. Вы люди богаче нас… Много богаче… У вас есть ЛЮБОВЬ. Любовь, мой Кузьма…

И такая печаль была в её голосе, что Кузьме стало не по себе. И прошептала Настя, потянувшись к нему:

- Я люблю тебя, мой Кузьма… Я очень люблю тебя. Останься с нами, и я буду с тобой по-человечески близка.

Только теперь понял Кузьма, в каком они ужасном положении. Любовь без надежды… без будущего. Это потеря всего! Пар без выхода… Значит - взрыв изнутри и... пустота. Но она же рядом! Живая… Не сгусток энергии, а живая, прелестная, любящая его.

Кузьма темнел. Но он не мог жить в совершенно чужом мире, которого не мог ни понять, ни постигнуть. Они невообразимо разные! Как совместить несовместимое?!

- Помоги мне найти дорогу домой, ласточка моя…

Сказал этак Кузьма, а у самого нет ничего, кроме ужаса перед расставанием, перед потерей только что обретённого счастья. А надо ли? Дом, мать, друзья, работа… Свой мир. До боли свой! Привычный. Иногда невыносимо злой. Но мы сами творим всё то, чем живём. И никто в этом не виноват, что мы ТАК живём. Кроме самих людей, живущих в своём мире.

Нет границ любви! Но нет границ и злу, творимого людьми над людьми же. Самый страшный порок, самое страшное чувство возможности безнаказанно одним унизить и растоптать других, таких же людей независимо от того, есть ли на это правовой предел. Так ведь и право создано теми, кто пользуется этим правом во своё благо, а не для блага всех.

И это надо менять. А кто же сделает. Если все сбегут, замкнутся в себе. Нет! Кузьма нужен дома. Он не мог жить вне своего мира. Кузьма разрывался в порывах страстей:

- Поможешь?..

- Не оставляй меня…

- Мне нельзя… Я не смогу…

- Не оставляй…

Умоляющий, просящий, безысходной печали взгляд. Он обнимает её за плечики. Они дрожат. Не выдерживает Кузьма:

- Но как же я смогу жить в вашем мире, как вы? Как!!? А ты же не сможешь быть всё время такой же, как я?

- Не смогу… Что же нам делать, мой Кузьма?

Плечики её затряслись от рыданий. Он до боли сжал её. Они, казалось, хотели втиснуться друг в друга, чтобы никогда не расставаться. Даже умирая быть вместе.

- А может, ты…

Кузьма не решается сказать вслух. Не жестоко ли это, предлагать лишиться ей своего мира. Хотя они-то могут быть, как мы. Она поняла:

- С тобой… Смогу… Только не сразу…

Он целовал её маленькие губки, глаза, высушивая слёзы.

- Как же я дождусь тебя, Настенька моя. Я засохну… Я буду медленно умирать, если ты долго не придёшь…

- Я постараюсь… Я попробую… убедить своих… А ты меня жди… А теперь ступай. Дорога сама найдёт тебя…

И они расстались. Надолго ли? Кузьма шёл, и образ прелестной лесовички рисовался ему и в листьях, и в хвое деревьев, в кустарниках. Ему казалось, что вот-вот, ещё чуть-чуть, и бросится он обратно, и прижмёт её к сердцу, прекрасную и заплаканную.

Она спасла Кузьму, подарила ему чудесный мир, предложила свою любовь, а главное - надежду на будущее. И эта надежда согревала его сердце: «Надежда умирает последней». Но выдержит ли он сам, если надежда окажется слишком далеко? И прошелестело в листве, в хвое с ветерком или показалось:

«ЖДИ… Надейся и жди…» - и, как выдох, тихо-тихо,- Ку-узь-ма-а…»

И всё. Слёзы душили его, но вместе со слезами из души уходили смятение и сомнение. Он обретал спокойствие и уверенность, что они будут вместе.

А теперь он шёл домой. И горечь потери, а может, и не потери, а недоступности пока, манящего обретённого счастья, затаилась где-то под сердцем и ждала… Ждала…

Он огляделся и сразу понял, где находится.

Внизу в глубоком овраге призывно и успокаивающе булькала речка Нерма. Впереди, метрах в пятистах, она впадает в речку Евду. Как он мог заблудиться здесь? «Да, ведь меня “водило”… Но всё равно он был ошеломлён. Мало того, что потерял рыбу, удочку… А вот как он через речку перебежал и не вымок? Над водой, видимо, пронесло его; он помнил, как летел в прыжках, и ничего удивительного не было, что отмахал не менее десяти километров по лесу.

Он нашёл почти заросшую дорогу по каменному бору. «Часа через полтора буду дома». Он уже полностью контролировал себя, и ожидаемое соединение влюблённых сердцем наполнило его чем-то необычным: лёгким страхом и сдерживаемой этим страхом, готовой прорваться в ликовании радостью.

На местечке «Круглое» он перебрёл речку, пробрался сквозь прибрежные заросли и вышел на левобережные пожни. Пожни почти полностью были выкошены, и идти стало легко. Ещё зелёные зароды сена радовали глаз.

Чисто на пожнях, и только у самой кромки зарослей листвяка качали пушистыми белыми головками кусты лабазника. «Это таволга вязолистая по-книжному»,- вспомнил Кузьма.

Местами попадалась сныть, но она уже затвердела, и скоро рассыплет свои семена. Черёмухи покрыты кистями чёрных глянцевых ягод. Но снизу они были обобраны сенокосниками.

Кузьма идет домой. На подходе к Погибелке встречает девушек, идущих с бора, с бидончиками черники. Они с озорным смехом приветствуют Кузьму и наперебой угощают его ягодами.

Только идущая последней девушка остановилась, потупившись, и не предложила ему ароматной лесной вкуснятины. Он сам подошёл к ней. Подняла глаза на него девушка и… Глаза были ЕЁ. Только и выдавил Кузьма из пересохшего горла: «Ты…»

- Я же сказала, что приду. Вот пришла, насовсем… Если примешь…- он задохнулся от охватившего его счастья, подхватил её на руки и закружился, осыпая поцелуями свою любимую и прижимая её к сердцу.

Счастливый смех и ответные объятия. Надежда воплотилась в жизнь. Девушки захихикали, прикрывая рот ладошками, и упорхнули от них. А они? Они, соединённые любовью, стояли, ничего не замечая вокруг.

А на бору изредка тихо шелестело. Сосна меняет иглу.

+1
00:45
1195
Пожни, угор, камешник, окружилась, куртина…
А Лесовичка как-то по-современному изъясняется:
Ты ведь сам хотел этого? Как у вас – людей говорят: совершенствуй, совершенствуясь. Ты видишь то, что хотел видеть. К чему стремишься сам, не осознавая этого. У тебя, Кузьма, очень высокая оценка красоты. Ну-ну, не возбуждайся, не время…

Красивая сказка со счастливым концом. И написана хорошо.
12:19
Хороший рассказ, я бы даже сказал — отличный, читать приятно. Вот есть какая-то магия в подобного рода текстах — про эту невероятную атмосферу леса, в которой лично мне, сугубо городскому человеку, не совсем понятны без гугла некоторые слова — пожни, сныть, угор… Сразу видно, что автор из другого мира, которым он сам живёт глубоко.

Идея тоже интересная, — переосмыслить мифологические представления о леших в виде каких-то энергетических сгустков, явлений (здесь, конечно, можно и продуманней подойти к вопросу, как-то попробовать конкретизировать сущность явлений с точки зрения физики). Ну и вдвойне хорошо, что автор не стал демонизировать лесную нечисть, а представил её в виде положительной нечистой силы. И даже к хэппиэнду вывел — гуд.

Что касается языка… Там есть всякого рода стилистические мелочи, можно местами подрихтовать. Но это не критически, эта работа вообще-то бесконечная даже в маленьком рассказе.

Что ж, по конкурсным меркам реально хорошая работа, поставлю 9 баллов из 10-ти.
20:16
На лесной дороге Кузьма часто запинался об упавшие поперёк дороги на лесной дороге поперек дороги…
Сосна наиболее ломкая, нежели
Сосна наиболее ломкая, нежели ель и берёза, вот её и ломит тавтология
Кузьма бросает сумку с рыбой. Словно копьём, запустив его, удилищем протыкает куртину молодого осинника. Подпрыгнул, крутнулся на месте и… побежал.

Он бежал в никуда.
времена
Он захлёбывался в рыданиях. Он судорожно драл мох руками, рвал тонкие корешки и царапал землю, ломая ногти на пальцах. Тело содрогалось. Рыдания сдавили грудь. Он дышал прерывисто, захлёбываясь воздухом. он, он, он…
Глубоко несчастный в себе Кузьма тихо плакал препинаки
лёгкой ласки бывает тяжелая?
Рукавом утирает Кузьма заплаканное лицо, вздрагивает от эха рыданий и… улыбается пришедшему покою. И кажется ему, что и деревья приветливо кивнули, и ветерок приласкал, обдувая.

Он засмеялся уже открыто, довольный своим обретённым только что осознанием прелести бытия в единении с кустами, с лесом, с тучами, с воздухом… И Кузьма захохотал.
опять времена
Кустики гонобобеля bravo
про энергетический уровень все испортили
Как, мой Кузьма? непонятен смысл фразы
рассказ бы ужать, растянуто получается
с временами разобраться
про энергетический уровень я бы переделал
4-
Гость
06:36
Текст прекрасный, как будто окунулась в сам рассказ с головой, почувствовала красоту леса, ветер и т.д. В начале, прочитав название, я подумала, что рассказ будет о нашумевшем ранее домовёнке Кузе, но он меня поразил больше так, что продолжайте дальше писать в таком стиле он вам очень удаётся. Я ставлю вам 10.
Загрузка...
Светлана Ледовская №2

Достойные внимания