Морской натюрморт

Морской натюрморт
Работа №216 Автор: Погорелова Елена Владимировна

У моего деда была небольшая вилла у самого океана. Она располагалась так, что с одной стороны дома открывался вид на океан, а с другой - на город. Окруженная вечнозелеными садами, вилла стояла здесь, словно разграничительный знак, отделявший два совершенно противоположных мира - мир людей - наш мир - и таинственный, полный неизведанного, мир океана. Помню, что за высоким стальным забором, поросшим лианами самых разных сортов, начинался дикий, скалистый пляж, куда мы с другими детьми из города бегали ловить чаек. Птицы эти, хоть и крупны, но были очень проворны. За все мое непродолжительное детство, мы так никогда ни одну и не поймали. Хотя, кто-то однажды мне сказал, что Рыжему - самому пухлому и неповоротливому мальчику из нашей шайки - удалось-таки приманить птицу, ухватив ее за крыло. Он даже посадил птицу в клетку! Но в это верилось мне слабо, так что достоверность этого я вам подтвердить не смогу. В отличие от того, что расскажу вам сейчас.

Вилла была построена еще во времена, когда над Европой только-только отгремели залпы ружей Первой Мировой войны. Построенная по проекту какого-то сербского архитектора, фамилию которого я уже не помню, она видела не одного поколение нашей семьи. Здание, хоть и ремонтировалось лишь однажды за все сто лет его существования, но выглядело очень даже прилично. Мой дед слишком уж любил эту виллу и поэтому последние годы своей жизни решил встретить здесь. Жил он с двумя прислугами и старым лабрадором - Гибралтаром. В последний год болезнь дала осложнение на глаза, и дед практически перестал видеть, и лишь пес стал ему единственным соратником и спутником. Дедушка был человеком слишком гордым, чтобы попросить помощи у кого-то , кроме своего Гибралтара. Может, не доверял, может еще что-то, этого я уже не знаю. Сам он прошел всю Вторую Мировую, был трижды ранен, похоронил свою жену - мою бабушку, потерял старшего сына. Но все то, что пережил мой дед не сломало его, не озлобило на весь мир. Это был добрейший из всех взрослых людей, которых я знал. Я очень любил его открою улыбку, особенно, отчего-то любил его зубы. Для его почтенного возраста они хорошо сохранились - ровные и белые, как мраморные плиты на военном кладбище. Любил его белую, аккуратно подстриженную бороду, любил лысенку на затылке, любил мутные голубые глаза. Все в моем дедушке источало величайшую любовь и сострадание ко всему живому, что есть на земле. Таких необычных людей, как мой дед я больше не всечал, к сожалению.

В те летние вечера, когда на море раздувался шторм и дедушка не разрешал мне идти на пляж с другими детьми, мы сидели с ним в беседке в саду. Я пил чай с какими-то травами, а дед пил из своей фляжки - серебряной армейской, с непонятной, затертой надписью на неизвестном мне языке. Дед говорил, что эта фляжка очень ему дорога, а потом смеялся и добавлял, что после его смерти, я получу ее в наследство. Но еще дороже ему были статуи, что стояли здесь же в саду. Всего их было три. Первая - высокий мужчина в военной форме, стоял он в необычной позе: на лицезастыла гримаса удивления и ужаса, голова повернута в сторону, а руками солдат, словно закрывался от чего-то невообразимо страшного. Вторая статуя представляла собой уже женщину с растрёпанными волосами, в каком-то балахоне, без одной туфли. Она стояла согнувшись, закрывая руками голову. Складывалось впечатление, что она, словно секунду назад выбежала откуда-то, но тут же, ее настигло нечто и превратило в камень. А третья статуя казалась мне наименее пугающей - это была собака, приветливо высунувшая язык, с умными-умными глазами. Скульптуры были на удивление тонко, искусно выточены из камня. Наждыя складка на одежде была проработана детально, каждая морщинка. Они были, словно живые.

Я никогда не понимал зачем деду эти странные статуи в таком прекрасном саду, они портили весь вид. На все уговоры родственников убрать их, дед отвечал резким отказом. Человеком он был очень упертым и вскоре родня бросила эту затею.
- "Чем бы старик не тешился, лишь бы наследство оставил", - сказала как-то раз моя тетя. Толстая, не по годам сварливая женщина.

Дедушка никогда не рассказывал мне, откуда он взял эти странные статуи. Лишь однажды, поздно вечером, когда мне уже было положено спать, я вышел на веранду и увидел, как мой дед стоял возле статуи солдата. Глаза его были поддернуты пеленой мутных слез. Он вздохнул тогда так тоскливо, как вздыхают лишь по погибшим родственникам.

Дед мой умер в январе. Мне было десять лет. Как сейчас помню, как бушевал в тот день океан. Он было грозного темно-синего цвета, а где-то там, у самого горизонта и вовсе черным. Никогда я раньше не видел такого шторма. Дом в тот день был переполнен многочисленными детьми, внуками, правнуками моего деда. Охочие до его наследства, они приехали со всего мира проводить "любимого и глубоко уважаемого дедулю" в последний путь. С постели он не вставал последние несколько дней, поэтому в его комнате была толпа всех этих родственничков, которые до этого навещали дедушку один раз, а сейчас пытались показать себя как лучших на всем белом свете родственников. Были и такие, которых не то что я, дед видел впервые. И все равно, всех их дед принимал, прощал, из последних сил пытался улыбаться. И для всех них дедушка оставлял что-то в наследство. Меня, как самого маленького, садовник пытался увести из комнаты, но, вырвавшись из его рук, растолкав многочисленных тетушек в их старомодных платьях, я подбежал к самой кровати дедушки и ухватился за его широкую ладонь. Я и сам не понял, как в тот момент слезы градом покатились у меня из глаз. Помню, как мой шепот и мольбы о том, чтобы дедушка не умирал, оборвал его тихий, ослабший голос.

- Обо мне рыдать - самое последнее дело, внучок, - проговорил он, смотря мне прямо в глаза, они были почти белыми в тот момент. Он едва различимым жестом показал мне придвинуться ближе. Я, вытерев соленые дорожки с щек, придвинулся вплотную к деду и с трепетом стал его слушать. За спиной моей послышался возмущенный шепот родни, но не их я слышал тогда.

- Тебе я доверю свою самую страшную тайну. В кабинете, в старом комоде, в верхнем ящике есть шкатулка большая, беги сейчас туда, забери ее, спрячь, чтобы никто не нашел, а как все закончится, открой, - быстро прошептал мне дед и тут же зашелся кашлем. Меня тут же оттянул отец и прогнал из комнаты. Вокруг дедушки забегали врачи, многочисленные тетушки и дядюшки, шумя и крича друг на друга, со стороны это было похоже на клубок извивавшихся змей - все так же расталкивали друг друга, пытались занять лидирующие позиции, быть рядом с дедом, а что скрывалось за той напускной заботой страшно представить. От этого дедушке становилось только хуже. Смотреть на это я больше не мог и вмиг взлетев по лестнице на второй этаж, я забежал в кабинет дедушки. Взгляд мой сразу же упал на старый деревянный комод, украшенный мордой льва. Тяжелый ящик поддался не сразу, и только со второй попытки мне удалось, дернув со всей силы, открыть его. Внутри действительно стояла большая деревянная шкатулка с резным узором. Я тут же спрятал ее в чемодане со своими вещами, куда уж точно тетушки и дядюшки не полезут. Дедушка умер тем же вечером.

- Отмучались, - сказал дядя Бен, стоя на веранде и поджигая очередную толстую, как он сам, сигару.
Родственники еще долго пытали меня, что же такого сказал мне дед.

Боялись, что я, мальчишка, не приведи Господь, отберу у них лишнюю монету. Но, по правде говоря, я и сам не знал, что дед мне оставил в наследство.

Уж не вспомнить как так вышло, но о шкатулке я напрочь забыл на долгие и долгие годы. И вот сейчас, собирая вещи, которые мне необходимы будут в колледже, я наткнулся на тот загадочный подарок от деда. Сердце мое встрепенулось от нахлынувших воспоминаний о детстве, лете, проведенном на вилле и о толстых, раскормленных местными рыбаками чайках. Время совсем не тронуло ее. Резной узор был все таким же четким, а дерево даже не поцарапалось. Ключ был давно уже утерян, поэтому пришлось сломать замок, что удалось мне без труда. Но я все никак не решался открыть ее. Отчего-то, я чувствовал вину перед дедом, что сразу не открыл шкатулку, что не исполнил его последнюю волю. А вдруг там было что-то крайне важнее, что я должен был выполнить без промедлений, а я поступил так безответственно? Однако же, собравшись с духом, я откинул крышку и увидел на обратной ее стороне картинку, а точнее фотографию. На черно-белой, местами отклеившейся фотографии был натюрморт - миниатюрный якорь, какие-то диковинный цветы, очень похожие на лилии, и над всем этим барельеф какого-то существа. Оно имело человеческие черты, однако, у него, а точнее, нее, судя по наличию груди, было четыре руки, в которых оно держало разноцветные камни, вместо волос вились восемь толстых змей, а на шее висели всевозможные украшения. Ничего подобного я раньше не видел и изучение существа увлекло меня на некоторое время. Она была похожа на Горгону Медузу из мифологии Древней Греции, однако, у той был целый клубок волос-змей на голове, а здесь всего лишь восемь. Но ведь это существо может быть лишь плодом воображения скульптора или же он мог ее просто неправильно слепить, а я лишь забивал себе голову догадками. Внизу фотографии была затертая от времени надпись: "Морской натюрморт, 1943". В самой же шкатулке лежал один лишь толстый блокнот в кожаном переплете с пожелтевшими от времени страницами. Какое-то странное предчувствие закралось мне в душу. Может быть, мне все же не стоит читать это? Но ведь если дед доверил эту шкатулку мне, значит, все же придется прочитать это. Я осторожно вынул блокнот из шкатулки и осмотрел его. Ничего необычного или странного в нем не было, такие продаются и по сей день в любом магазине с канцелярскими принадлежностями. Я открыл его и первое же, что бросилось мне в глаза это дата " 19.10.1939". Самое начало войны, деда только-только призвали на фронт. Далее он в красках описывает все, что пришлось ему повидать. Пишет о всех ужасах, что видел он и о небольших радостях, которые были так дороги сердцу солдата на войне. Кое-где страницы были даже запачканы кровью. Иногда дед оставлял свои нелепые и корявые рисунки, он пытался нарисовать свой дом, нарисовать лягушку, сидевшую на скале. Все это вызывало у меня неприкрытый смех, дед никогда не умел рисоватьЮ не известно зачем он делал это сейчас. Но смех тут же сменялся ужасом, когда на следующей странице дед писал, как его друг подорвался на вражеской мине. Пролистав так большую часть страниц, я вдруг наткнулся на рисунок того самого барельефа, что был на фотографии. Зарисовал его дед как, мог, но прослеживались общие черты. Здесь же дед писал, что он и его небольшой отряд попали в Грецию. Это было уже под конец войны.

"12.03.45

После долгих сражений по всей Европе, мы, наконец, добрались до Греции. Солнце прожигает насквозь. Томас уже весь покрылся веснушками, а ведь мы тут всего лишь два дня. Сегодня мы были на местном базаре. Греки оказались знатными торгашами, но все же, мы договорились, с ними и купили разных фруктов, на ужин наловили рыбу. Хватит на всех. Мы хотели уже было уходить, как вдруг к нам подошел грек. Одет он был, мягко скажем, бедно. От него за милю разило вином и чем-то еще покрепче, грек говорил что-то на своем и протягивал нам это (стрелочкой указано на рисунок). Догадавшись, что мы мало что понимаем, он на пальцах показал на два и указал снова на барельеф, очевидно, он хотел, чтобы мы купили его. Я уже хотел было сказать, что это нам не нужно, как вдруг Томас протянул греку монеты и взял товар. Бедняка как-то вымученно, но в то же время безумно улыбнулся, кивнул нам и убежал. Мы даже толком и распросить его не успели.

14.03.45

Мы все еще в Греции. Пока ничего не происходит. Немцев не видно тоже. Союзники постарались на славу. Не понятно только зачем сюда послали нас. Томас все-таки узнал, что это за существо на барельефе. Мне не спокойно за него.

15.03.45

Наша медсестра, что была с нами в отряде, сегодня ночью с криками выбежала из палатки Томаса. Говорит, что слышала, как существо с барельефа говорило с ней на "змеином языке".

17.03.45

Мы похоронили Артура. Сильный, крепкий парень, с которым мы прошли от Варшавы, бросился в море со скалы. Говорят, что он смеялся, как безумный, когда летел в воду и кричал какое-то имя. Это ужасная трагедия.
Томас выстрелил себе в ногу, когда чистил автомат. Такого с ним никогда раньше не было. Говорит, что засмотрелся на море. После того, как сын рассказал мне об этом барельефе, я, кажется, начинаю верить во всю эту мистику.

20.03.45.

В нашем лагере чувствуется какое-то напряжение. Вчера двое наших ребят подрались. Один ранил другого ножом. Его едва удалось спасти. За такое обоих нужно отдать под суд, но мы здесь совсем одни... Какой-то шум снаружи. "

Дальше шли несколько пустых страниц. Я напрягся, словно предчувствуя что-то страшно, как и мой дед в том далеком 1945 году. Пролистав так страниц десять без единой записи, я наконец нашел новую запись от 21.10.1956. Неужели дед просто забыл о блокноте на столь долгое время? Или что-то заставило его замолчать на одиннадцать лет? Я и представить не мог, что дальше напишет дед.

" 21.10.1956.

Спустя столько лет, я снова взялся вести дневник. Не знаю, зачем мне нужно это. Наверное, старею. Хочу оставить память о себе, своей жизни. Последняя запись была в 45-м. Все закончилось на том страшном событии, от которого у меня до сих пор стынет кровь в жилах. Но теперь, спустя одиннадцать мучительных лет, я, наконец, могу о нем рассказать.

Я услышал шум снаружи и вышел из своей палатки. Там, на пляже, Томас и Адам подрались. Точнее, они перетягивали друг на друга проклятый барельеф. Кричали, ругались. Их освещала лишь тусклая лампа, что висела на деревянном столбе и в этом свете их схватка была похожа на поединок каких-то дикарей. Я, и еще несколько ребят попытались их разнять, но в тот момент, когда я оттягивал Томаса, мы с ним упали на песок, барельеф ударился о камень и разбился. В лагере воцарилась гробовая тишина, лишь нараставший шум моря ее нарушал. Я чувствовал, что Томас даже перестал дышать, а сердце его билось с невообразимой скоростью. Я на мгновение почувствовал облегчение о того, что барельеф с жуткой тварью наконец разбился, но успокоение сменилось на некую тревогу, которая комом стала в горле. Волны становились все выше и разбивались о скалы с жутким грохотом.

- Нам всем конец, - проговорил Томас каким-то не своим голосом. Он высвободился из моей хватки, встал в полный рост и устремил взгляд куда-то в чернеющее море.

Удивительно было то, что весь день была отличная погода, а сейчас вдруг налетел ужасный ветер, пригоняя откуда-то со стороны Турции тяжелые свинцовые тучи. Послышались первые раскаты грома. Успокоившись, мы разошлись по палаткам, но уснуть так никто и не смог. На море разразился настоящий шторм. Наш лагерь хоть и находился на возвышенности, но казалось, что и его вот-вот поглотит морская бездна. Я лежал в своем спальном мешке, было где-то около двух часов ночи, как вдруг я услышал странные звуки снаружи. Они не были похожи на шторм, и я решил выглянуть из палатки. Шквалистый ливень тут же забил мне глаза и толком я ничего не увидел. Я почти тут же вернулся в палатку. Простудиться сейчас совершенно было не кстати. Просидев так несколько минут, я снова услышал странные звуки. Показаться мне не могло, но вылезать я не стал. И ровно в следующее же мгновение я услышал душераздирающий крик. Схватив пистолет, я выскочил из палатки. За мной это повторило еще несколько ребят, включая Томаса. Я был готов убить любую тварь, будь то человек, будть то сам Дьявол. Но было все гораздо хуже. Открывшаяся нам картина повергла всех в шок. Пройдя всю войну, увидел сотни ни в чем не повинных убитых людей, но такого я не ожидал. Я увидел.... Статую. Статую нашей медсестры. Она выбегала из палатки, закрывая голову руками. У самого столба, на корт висел теперь уже разбитый фонарь, она превратилась в камень. Развиваемые ветром волосы медсестры навек превратились в камень. Я видел, как превращались в камень ее ноги - одна в туфле, другая без.

Мы застыли, словно наша медсестра - живые камни, не в силах сказать ни слова. На своем веку я впервые встречаю такое. На ум, кроме существа из античной мифологии не приходило ничего. Превращала людей в камень только Медуза Горгона. Но, черт возьми, это же всего лишь миф! Так думал я ровно до того момента, как нечто невообразимых размеров не выползло из крохотной палатки медсестры. В раскатах грома и молний, освещавших пляж, мы увидели омерзительное существо. Женщину, под три метра ростом. С четыремя руками, вместо волос у нее вились несколько толстых, длинный, черных змей, глаза их горели, подобно глазам хозяйки, желтым пламене. Кожа у твари была тонкая, зеленовая, на ребрах покрытая чешуей, а от таза, начинался длинный, длине самой женщины, мощный змеиный хвост. Никогда ранее я не видел ничего ужаснее, чем эта тварь. Столько злобы во взгляде. В одно стремительно движение, она откинула меня хвостом куда-то к скалам, а сама принялась расправляться с моими товарищами. Пошевелиться я более не мог, лишь видел, как лилась горячая кровь, обагряя песок в нашем лагере, заливая ткань палаток. Тварь рвала плоть руками, ломала кости. Я слышал несколько выстрелов, но ни один в нее не попал, слишком уж она была ловкой и быстрой. Лишь крики боли моих товарищей и моего сына заглушали рев моря...

Я очнулся лишь утром. Море было тихим и чистым, словно и не было этого ночного катаклизма. Я с трудом сумел подняться. Кровь пудовой кувалдой стучала в висках. Огнем горела левая рука и бок. После удара о скалы я сломал два ребра и руку. Доковыляв до лагеря, я увидел то, к чему подготовлен не был. Меня стошнило прямо там же. Описать подобное я не в силах, хотя эта картина преследует меня в кошмарах до сих пор. Я наблюдал десять разорванных тел и три каменные статуи - медсестры, нашего боевого товарища - дворняги Лари и моего сына.

Словно в тумане, я бежал из Греции, подальше от проклятого пляжа, подальше от всего того кошмара. Выжил тогда я только чудом."

Далее шла страница, вырванная из какой-то книги на греческом языке. На ней была изображена, скорее всего, Горгона Медуза, а рядом с ней, как было написано в самой книге, атлант. Далее шла надпись на греческом и тут же перевод, который, скорее всего, сделал мой дед.

"... Настоящая же Горгона Медуза жила на огромной континенте, ныне затонувшую в Великом шторме и была женой атланта Аза. От брака у них было восемь дочерей. Все они имели качества как атлантов, так и Медузы. Были сильны, высоки, как отец, ловки, быстры, обладали даром превращать людей в камень, как мать. Персей убил лишь младшую их дочь, которую звали так же - Горгона Медуза"

А далее шла еще одна страница, на ней уже было изображено существо, очень сильно напоминающее то, что описывал в своих воспоминаниях дед. Четыре руки, змеи-волосы, змеиный хвост. Ниже, на греческом, снова с переводом деда, было написано следующее:

"Первая дочь Аза и Горгоны Медузы - Хари-Рубин-Сумал. Сильнейшая дочь. Больше приняла качеств от отца, чем от матери. Является богиней для народов, живущих на островах далеко в океане, что раньше были частью великого континента. Древние народы строили ей храмы, их в последствии часто смывало штормами, который бывали на тех островах не редко. Хари-Рубин-Сумал гневалась на людей за то, что те не могли сохранить ее храмы и превращала их в наказание в каменные статуи."

Далее записи в дневнике прерывались еще на год, а затем была вот такая:

" 15.06.1957.

Прибыл в Грецию. В тот город, где погибли все мои товарищи от рук мерзкой твари. Зачем я прибыл сюда? Я искал их. В пригороде Афин, скульптор продавал статуи - женщины в балахоне, солдата и собаки. Он запросил за статуи огромную сумму, но ради этого мне не жалко ничего. Я побывал вновь на том проклятом пляже, где был наш лагерь. Чувство вселенской тоски вперемешку с ужасом охватило меня там. Никаких следов, конечно же, там не осталось, и я ушел. Поставлю эти статуи в саду, в родовой вилле. Там как раз сейчас высадили новые лилии."
К вечеру я прочел весь дневник деда. Странное чувство все больше и больше охватывало меня. Как-будто я сам переживал эту жизнь вместе с дедом. Видел рождение моих детей и внуков, и смерть своих друзей. Это ведь были, можно сказать, мемуары деда. В конце его дневника была очень странная запись.

Ровно за неделю свой смерти, он писал:

" Я видел ее. Снова. Хвост ее скрывали кусты можжевельника, а глаза... Такие же желтые, полные ненависти ко всему людскому роду, смотрели прямо на меня. Она нашла меня. Посягнувших на предметы, восхваляющие ее, она не прощает."

Холодный пот прошиб меня. Как это могло быть правдой? Атланты и Медуза, Хари-Рубин-Суман. Мой разум, заточенный лишь под сухие инженерный расчеты, не мог вообразить этого. Такого попросту не могло существовать. Атлантиды не существует. Все это выдумки Платона и его последователей. Я убрал дневник в шкатулку, в последний раз взглянув на фотографию с морским натюрмортом. Взглянув на злосчастный барельеф дочери Медузы. И закрыл шкатулку, убирая ее подальше в шкаф и закрывая на замок дверцу. Вместе с этим, пытаясь забыть все то, что я прочитал только что. Не веря в реальность происходящего, помню, как я, спустившись со стула на ватных ногах, рухнул на кровать и забылся сном. Ах, каким я был глупцом.

Мне было тридцать. Несмотря на возраст, я уже почетный инженер с хорошей работой. Я женился четыре года назад, у меня подрастает маленькая дочка, и, в подарок молодой семье, отец сделал за свои деньги ремонт на нашей семейной вилле. Я был полон восторга и предвкушения встречи с таким дорогим моему сердцу местом. Местом, где я провел большую часть своего детства. Дом был полностью переделан под современный стиль, для дочки была даже обустроена детская. Жена была в полном восторге. Тогда я уже напрочь забыл и о дедушке, и о его дневнике и просто наслаждался тем, что наконец-то имею свой дом. Радовался тому, какая замечательная у меня жена. Я был обычным человеком, который всю свою жизнь и стремился к чему-то подобному.

В тот прелестный летний вечер, поужинав с семьей на веранде, я вышел в сад, подышать свежим морским воздухом. Все было, как в детстве. Экзотические деревья, тихо шурша листвой, покачивались от морского бриза. В кустах пели сверчки. Пауки начали плести свои прочные сети, дабы наловить достаточно бабочек и жуков себе на ужин. На сине-фиолетовом полотне неба уже начали загораться миллиарды бриллиантов звезд. А дышалось так необычно легко. Я сел в беседке, облокотившись о перилла и закурил. Отсюда мне открывался вид на каменные статуи. Они стояли все так же, какими я запомнил их в детстве. Я долго разглядывал их, погружаясь в свои мысли все больше и больше, возможно, я бы тут даже уснул, но тут вдруг услышал какой-то шорох в кустах. Я сначала даже не обратил на него внимания, может, еж какой-нибудь, поймал змею, может, еще какая живность. Но, когда шорох стал уже совсем громким, я все же обернулся и обомлел в ту же секунду. Среди темной зелени, сверкая мокрой чешуей, стояла она. Тлеющая сигарета больно обожгла мне пальцы, но я не обращал внимания. Не в силах пошевелиться, я неотрывно смотрел на нее. Она в ответ мне лишь улыбалась, обнажая большие клыки, с которых капала ядовито-зеленая жидкость. Она вытянула вперед свою тонкую, словно плеть руку, длинным пальцем указала прямо на меня и что-то прошипела на своем, змеином языке. Смотрела гадюка мне прямо в глаза, словно завораживая, как обычно гипнотизируют свою жертву всякие змеи, перед тем как ее съесть. Я слишком долго смотрел на нее. В ее необычные, горящие желтым огнем глаза. Тело перестало меня слушаться. Я медленно поднялся с места и едва волоча ноги по земле, направился к кустам, куда манила меня дочь Медузы...

+5
09:53
806
14:42
Очень корявый интересный рассказ.
20:56
-1
сложные перегруженные предложения
Птицы эти, хоть и крупны, но были очень проворны
много лишних слов
НаждыАя складка
Бедняка как-то вымученно
После того, как сын рассказал мне об этом барельефе, я, кажется, начинаю верить во всю эту мистику. чей сын?
длинеЕ самой женщины
и моего сына. все-таки непонятно. сколько лет было деду и сколько сыну?
а глаза… Такие же желтые, полные ненависти ко всему людскому роду, смотрели прямо на меня. почему он не окаменел?
трудно читается, много «воды»
идея опять затертая до дыр, кто только не писал про Горгону
Загрузка...
Светлана Ледовская №2

Достойные внимания